Текст книги "Альманах всемирного остроумия № 3"
Автор книги: Альманах
Жанр: Журналы, Периодические издания
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
* * *
Для домашнего наказания в кабинете (С. И.) Шешковского[28]28
Шешковский (Степан Иванович) – известный сыскных дел мастер (1727–1797 гг.). В 1757 г. он был назначен секретарем в тайную канцелярию. Понемногу ревностное служение Шешковского приближает его к Екатерине II, и она поручает ему все крупные сыски, потому что, как выразилась она, посылая его по делу Пугачева в Москву, он «особливый дар имеет с простыми людьми и всегда весьма удачно разбирал и до точности доводил трудные разбирательства». Наибольший расцвет деятельности Шешковского – 80е годы. Он производил следствие по делу Н. Пассек, иркутского наместника Якобия, Радищева, Новикова, Невзорова и Колокольникова и создал целую систему допроса с пристрастием, про которую рассказывали ужасы. Пытка была уничтожена, но кнут существовал, и сама Екатерина II указывала на его благодетельную силу. Говорили, что даже великосветские дамы за сплетни пробовали кнут из рук Шешковского. В то же время Ш. усердно посещал церковь, даже допрос производил в комнате, уставленной иконами, и во время стонов и раздирающих душу криков читал акафист сладчайшему Иисусу и Божьей Матери.
[Закрыть] находилось кресло особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло, и как скоро тот усаживался, одна сторона, где ручка, по прикосновению хозяина вдруг раздвигалась, соединялась с другой стороной кресел и замыкала гостя так, что он не мог ни освободиться, ни предотвратить того, что ему готовилось. Тогда, по знаку Шешковского, люк с креслами опускался под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху, а все прочее тело висело под полом. Там отнимали кресло, обнажали наказываемые части и секли. Исполнители не видели, кого наказывали. Потом гость приводим был в прежний порядок и с креслами поднимался из-под пола. Все оканчивалось без шума и огласки. (…)
Раз Шешковский сам попал в свою ловушку. Один молодой человек, уже бывший у него в переделке, успел заметить и то, как завертывается ручка кресла, и то, отчего люк опускается; этот молодой человек провинился в другой раз и опять был приглашен к Шешковскому. Хозяин по-прежнему долго выговаривал ему за легкомысленный поступок и по-прежнему просил его садиться в кресло. Молодой человек отшаркивался, говорил: «Помилуйте, Ваше Превосходительство, я постою, я еще молод». Но Шешковский все упрашивал и, окружив его руками, подвигал его ближе и ближе к креслам, и готов уже был посадить сверх воли. Молодой человек был очень силен; мгновенно схватил он Шешковского, усадил его самого в кресло, завернул отодвинутую ручку, топнул ногой и… кресло с хозяином провалилось. Под полом началась работа! Шешковский кричал, но молодой человек зажимал ему рот, и крики, всегда бывавшие при таких случаях, не останавливали наказания. Когда Шешковского порядочно высекли, молодой человек бросился из комнаты и убежал домой.
Как освободился Шешковский из засады, это осталось известно только ему!
* * *
Для разбора всех книг и сочинений, отобранных большею частию у Новикова[29]29
Никола́й Ива́нович Новико́в (1744–1818) – российский журналист, издатель и общественный деятель, масон, одна из крупнейших фигур Русского Просвещения.
[Закрыть], а также и у других, составлена была комиссия. В ней был членом Гейм Иван Андреевич, составитель немецкого лексикона, которого жаловала императрица Мария Федоровна, и он-то и рассказывал, что у них происходило тут сущее auto da fe[30]30
публичное сожжение на костре (фр.).
[Закрыть]. Чуть книга казалась сомнительною, ее бросали н камин: этим более распоряжался заседавший от ховной стороны архимандрит. Однажды разбиравший книги сказал:
– Вот эта духовного содержания, как прикажете?
– Кидай ее туда же, – вскричал отец архимандрит, – вместе была, так и она дьявольщины наблошнилась.
К. Г. РазумовскийВ 1770 году, по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес, в Петропавловском соборе, в присутствии императрицы и всего двора, речь, замечательную по силе и глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Негра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий монарх, отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!» – то среди общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: «Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется».
Вариант.
По случаю Чесменской победы в Петропавловском соборе служили торжественно-благодарственное молебствие. Проповедь на случай говорил Платон, для большего эффекта призывая Петра I. Платон сошел с амвона и посохом стучал в гроб Петра, взывая: «Встань, встань, Великий Петр, виждь…» и проч.
– От-то дурень, – шепнул Разумовский соседу, – а ну як встане, всем нам палкой достанется.
Когда в обществе рассказывали этот анекдот, кто-то отозвался:
– И это Разумовский говорил про времена Екатерины II. Что же бы Петр I сказал про наше и чем бы взыскал наше усердие?..
– Шпицрутеном, – подхватил другой собеседник.
* * *
Как-то раз, за обедом у императрицы, зашел разговор о ябедниках. Екатерина предложила тост за честных людей. Все подняли бокалы, один лишь Разумовский не дотронулся до своего. Государыня, заметив это, спросила его, почему он не доброжелательствует честным людям?
– Боюсь – мор будет, – отвечал Разумовский.
* * *
– Что у вас нового в Совете? – спросил Разумовского один приятель.
– Все по-старому, – отвечал он, – один Панин думает, другой кричит, один Чернышев предлагает, другой трусит, я молчу, а прочие хоть и говорят, да того хуже.
* * *
Однажды в Сенате Разумовский отказался подписать решение, которое считал несправедливым.
– Государыня желает, чтоб дело было решено таким образом, – объявили ему сенаторы.
– Когда так – не смею ослушаться, – сказал Разумовский, взял бумагу, перевернул ее верхом вниз и подписал свое имя…
Поступок этот был, разумеется, немедленно доведен до сведения императрицы, которая потребовала от графа Кирилла Григорьевича объяснений.
– Я исполнил вашу волю, – отвечал он, – но так как дело, по моему мнению, неправое и товарищи мои покривили совестью, то я почел нужным криво подписать свое имя.
* * *
В другой раз, в Совете разбиралось дело о женитьбе князя Г. Г. Орлова на его двоюродной сестре Екатерине Николаевне Зиновьевой. Орлов, всегдашний недоброжелатель Разумовского, в это время уже был в немилости, и члены Совета, долго пред ним преклонявшиеся, теперь решили разлучить его с женою и заключить их обоих в монастырь. Разумовский отказался подписать приговор и объявил товарищам, что для решения дела не достает выписки из постановления «о кулачных боях». Все засмеялись и просили разъяснения.
– Там, – продолжал он, – сказано, между прочим, «лежачего не бить».
* * *
Племянница Разумовского, графиня Софья Осиповна Апраксина, заведовавшая в последнее время его хозяйством, неоднократно требовала уменьшения огромного числа прислуги, находящейся при графе и получавшей ежемесячно более двух тысяч рублей жалованья. Наконец она решилась подать Кирилу Григорьевичу два реестра о необходимых и лишних служителях. Разумовский подписал первый, а последний отложил в сторону, сказав племяннице:
– Я согласен с тобою, что эти люди мне не нужны, но спроси их прежде, не имеют ли они во мне надобности? Если они откажутся от меня, то тогда и я, без возражений, откажусь от них.
* * *
М. В. Гудович, почти постоянно проживавший у Разумовского и старавшийся всячески вкрасться в его доверенность, гулял с ним как-то по его имению. Проходя мимо только что отстроенного дома графского управляющего, Гудович заметил, что пора бы сменить его, потому что он вор и отстроил дом на графские деньги.
– Нет, брат, – возразил Разумовский, – этому осталось только крышу крыть, а другого возьмешь, тот начнет весь дом сызнова строить.
* * *
Когда Потемкин сделался после Орлова любимцем императрицы Екатерины, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи.
Приехав в Петербург, старик явился во дворец, где жил Потемкин, назвал себя и был тотчас же введен в кабинет князя.
Дьячок хотел было броситься в ноги светлейшему, но Потемкин удержал его, посадил в кресло и ласково спросил:
– Зачем ты прибыл сюда, старина?
– Да вот, ваша светлость, – отвечал дьячок, – пятьдесят лет Господу Богу служил, а теперь выгнали за неспособностью: говорят, дряхл, глух и глуп стал. Приходится на старости лет побираться мирским подаяньем, а я бы еще послужил матушке-царице – не поможешь ли мне у нее чем-нибудь?
– Ладно, – сказал Потемкин, – я похлопочу. Только в какую же должность тебя определить? Разве в соборные дьячки?
– Э, нет, ваша светлость, – возразил дьячок, – ты теперь на мой голос не надейся; нынче я петь-то уж того – ау! Да и видеть, надо признаться, стал плохо; печатное едва разбирать могу. А все же не хотелось бы даром хлеб есть.
– Так куда же тебя приткнуть?
– А уж не знаю. Сам придумай.
– Трудную, брат, ты мне задал задачу, – сказал улыбаясь Потемкин. – Приходи ко мне завтра, а я между тем подумаю.
На другой день утром, проснувшись, светлейший вспомнил о своем старом учителе и, узнав, что он давно дожидается, велел его позвать.
– Ну, старина, – сказал ему Потемкин, – нашел для тебя отличную должность.
– Вот спасибо, Ваша Светлость; дай тебе Бог здоровья.
– Знаешь Исакиевскую площадь?
– Как не знать; и вчера и сегодня через нее к тебе тащился.
– Видел Фальконетов монумент императора Петра Великого?
– Еще бы!
– Ну так сходи же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и тотчас мне донеси.
Дьячок в точности исполнил приказание.
– Ну что? – спросил Потемкин, когда он возвратился.
– Стоит, ваша светлость.
– Крепко?
– Куда как крепко, ваша светлость.
– Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай, да аккуратно мне доноси. Жалованье же тебе нудст производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой.
Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина.
* * *
Потемкин очень меня (Н. К. Загряжскую) любил; и знаю, чего бы он для меня не сделал. У Машиньки была клавесинная учительница. Раз она мне говорит:
– Мадам, не могу оставаться в Петербурге.
– А почему?
– Зимой я могу давать уроки, а летом все на даче, и и не в состоянии оплачивать карету либо оставаться без дела.
– Вы не уедете, всё это надо устроить так или иначе.
Приезжает ко мне Потемкин. Я говорю ему:
– Как ты хочешь, Потемкин, а мамзель мою пристрой куда-нибудь.
– Ах, моя голубушка, сердечно рад, да что для нее сделать, право, не знаю.
Что же? через несколько дней приписали мою мамзель к какому-то полку и дали ей жалования. Нынче того сделать уже нельзя.
* * *
Потемкин послал однажды адъютанта взять из казенного места 1 000 000 р. Чиновники не осмелились отпустить эту сумму без письменного вида. П(отемкин) на другой стороне их отношения своеручно приписал: «дать, е… м…»
* * *
Однажды Потемкин, недовольный запорожцами, сказал одному из них:
– Знаете ли вы, хохлачи, что у меня в Николаеве строится такая колокольня, что как станут на ней звонить, так в Сече будет слышно?
– То не диво, – отвечает запорожец, – у нас в Запорозцине е такие кобзары, що як заиграють, то аже у Петербурги затанцують.
* * *
N.N., вышедший из певчих в действительные статские советники, был недоволен обхождением князя Потемкина.
– Хиба вин не тямит того, – говорил он на своем наречии, – що я такий еднорал, як вин сам.
Это пересказали Потемкину, который сказал ему при первой встрече:
– Что ты врешь? какой ты генерал? ты генерал-бас.
* * *
Когда Потемкин вошел в силу, он вспомнил об одном из своих деревенских приятелей и написал ему следующие стишки:
Любезный друг,
Коль тебе досуг,
Приезжай ко мне;
Коли не так.
Лежи в…..
Любезный друг поспешил приехать на ласковое приглашение.
* * *
Потемкину доложили однажды, что некто граф Морелли, житель Флоренции, превосходно играет на скрипке. Потемкину захотелось его послушать; он приказал его выписать. Один из адъютантов отправился курьером в Италию, явился к графу М., объявив ему приказ светлейшего, и предложил тот же час садиться в тележку и скакать в Россию. Благородный виртуоз взбесился и послал к черту и Потемкина и курьера с его тележкою. Делать было нечего. Но как явиться к князю, не исполнив его приказания! Догадливый адъютант отыскал какого-то скрипача, бедняка не без таланта, и легко уговорил его назваться графом М. и ехать в Россию. Его привезли и представили Потемкину, который остался доволен его игрою. Он принят был потом в службу под именем графа М. и дослужился до полковничьего чина.
* * *
Потемкин, встречаясь с Шешковским, обыкновенно юпаривал ему: «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?» На что Шешковский отвечал всегда с низким поклоном: «Помаленьку, Ваша Светлость!»
* * *
Князь Потемкин во время очаковского похода влюблен был в графиню NN. Добившись свидания и находясь с нею наедине в своей ставке, он вдруг дернул ш звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини NN., человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожимая плечами: «Экое кири куку!»
* * *
Один из адъютантов Потемкина, живший в Москве и считавшийся в отпуску, получает приказ явиться: родственники засуетились, не знают, чему приписать требование светлейшего. Одни боятся внезапной немилости, другие видят неожиданное счастие. Молодого человека снаряжают наскоро в путь. Он отправляется из Москвы, скачет день и ночь и приезжает в лагерь светлейшего. Об нем тотчас докладывают. Потемкин приказывает ему явиться. Адъютант с трепетом входит в его палатку и находит Потемкина в постели, со святцами в руках. Вот их разговор:
Потемкин. Ты, братец, мой адъютант такой-то?
Адъютант. Точно так, Ваша Светлость.
Потемкин. Правда ли, что ты святцы знаешь наизусть?
Адъютант. Точно так.
Потемкин (смотря в святцы). Какого же святого празднуют 18 мая?
Адъютант. Мученика Федота, Ваша Светлость.
Потемкин. Так. А 29 сентября?
Адъютант. Преподобного Кириака.
Потемкин. Точно. А 5 февраля?
Адъютант. Мученицы Агафьи.
Потемкин (закрывая святцы). Ну, поезжай же себе домой.
* * *
Молодой Ш. как-то напроказил. Князь Б. собирался пожаловаться на него самой государыне. Родня перепугалась. Кинулись к князю Потемкину, прося его заступиться за молодого человека. Потемкин велел Ш. быть на другой день у него, и прибавил: «Да сказать ему, чтоб он со мною был посмелее». Ш. явился в назначенное время. Потемкин вышел из кабинета в обыкновенном своем наряде, не сказал никому ни слова и сел играть в карты. В это время приезжает князь Б. Потемкин принимает его как нельзя хуже и продолжает играть. Вдруг он подзывает к себе Ш.
– Скажи, брат, – говорит Потемкин, показывая ему свои карты, – как мне тут сыграть?
– Да мне какое дело, Ваша Светлость, – отвечает ему Ш., – играйте, как умеете.
– Ах, мой батюшка, – возразил Потемкин, – и слова тебе нельзя сказать; уж и рассердился.
Услыша такой разговор, князь Б. раздумал жаловаться.
* * *
На Потемкина часто находила хандра. Он по целым суткам сидел один, никого к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды, когда был он в таком состоянии, накопилось множество бумаг, требовавших немедленного разрешения; но никто не смел к нему войти с докладом. Молодой чиновник по имени Петушков, подслушав толки, вызвался представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили их с охотою и с нетерпением ожидали, что из этого будет. Петушков с бумагами вошел прямо в кабинет. Потемкин сидел в халате, босой, нечесаный, грызя ногти в задумчивости. Петушков смело объяснил ему, в чем дело, и положил перед ним бумаги. Потемкин молча взял перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и вышел в переднюю с торжествующим лицом: «Подписал!..» Все к нему кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова поздравляют: «Молодец! нечего сказать». Но кто-то всматривается в подпись – и что же? на всех бумагах вместо: князь Потемкин – подписано: Петушков, Петушков, Петушков…
* * *
Л. А. Нарышкин[31]31Алексей Васильевич Нарышкин (1742–1800) – русский дипломат, писатель, тайный советник и камергер.
[Закрыть]
Однажды императрица Екатерина, во время вечерней эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том беспристрастии, которое заметила она в чиновниках столичного управления, и что, кажется, изданием «Городового положения» и «Устава благочиния» она достигла уже того, что знатные с простолюдинами совершенно уравнены в обязанностях своих перед городским начальством.
– Ну, вряд ли, матушка, это так, – отвечал Нарышкин.
– Я же говорю тебе, Лев Александрыч, что так, – возразила императрица, – и если б люди и даже ты сам делали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.
– А вот завтра увидим, матушка, – сказал Нарышкин, – я завтра же вечером тебе донесу.
И в самом деле на другой день, чем свет, надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность.
– Господин честной купец, – обратился он к первому попавшемуся курятнику, – а по чему продавать цыплят изволишь?
– Живых – по рублю, а битых – по полтине пару, – грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.
– Ну так, голубчик, убей же мне парочки две д. ппмх-то.
Курятник тотчас же принялся за дело: цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и завернул в кулек, и Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.
– А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два.
– А за что ж, голубчик?
– Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю.
– Хорошо, душенька, но ведь я беру неживых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?
– Да ведь они были живые.
– Да и те, которых продаешь ты по полтине за пару, были также живые, ну я и плачу тебе по твоей же цене за битых.
– Ах ты, калатырник! – взбесившись завопил торгаш, – ах ты, шишмонник этакой! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберет нас!
– А что у вас за шум? – спросил тут же расхаживающий, для порядка, полицейский.
– Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, – смиренно отвечает Нарышкин, – господин купец продает цыплят живых по рублю, а битых по полтине за пару; так, чтоб мне, бедному человеку, не платить лишнего, я и велел перебить их и отдаю ему по полтине.
Полицейский вступился за купца и начал тормошить его, уверяя, что купец прав, что цыплята были точно живые и потому должен заплатить по рублю, а если он не заплатит, так он отведет его в сибирку. Нарышкин откланивался, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно: «Давай еще рубль, или в сибирку». Вот тут Лев Александрович, как будто ненарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский в ту же секунду вскинулся на курятника: «Ах ты, мошенник! сам же говорил живые по рублю, битые по полтине и требует за битых, как за живых! Да знаешь ли, разбойник, что я с тобой сделаю?.. Прикажите, Ваше Превосходительство, я его сейчас же упрячу в доброе место: этот плутец узнает у меня не уважать таких господ и за битых цыплят требовать деньги, как за живых!»
Разумеется, Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой, а вечером в Эрмитаже рассказал императрице происшествие, как только он один умел рассказывать, пришучивая и представляя в лицах себя, торгаша и полицейского. Все смеялись, кроме императрицы…
* * *
В 1787 году императрица Екатерина II, возвращаясь в Петербург из путешествия на Юг, проезжала через Тулу. В это время, по случаю неурожая предыдущего года, в Тульской губернии стояли чрезвычайно высокие цены на хлеб, и народ сильно бедствовал. Опасаясь огорчить такою вестью государыню, тогдашний тульский наместник генерал Кречетников решился скрыть от нее грустное положение вверенного ему края и донес совершенно противное. По распоряжению Кречетникова, на все луга, лежавшие при дороге, по которой ехала императрица, были собраны со всей губернии стада скота и табуны лошадей, а жителем окрестных деревень было велено встречать государыню песнями, в праздничных одеждах, с хлебом и солью. Видя всюду наружную чистоту, порядок и изобилие, Екатерина осталась очень довольна и сказала Кречетникову: «Спасибо вам, Михаил Никитич, я нашла в Тульской губернии то, что желала бы найти и в других».
К несчастью, Кречетников находился тогда в дурных отношениях с одним из спутников императрицы, обер– шталмейстером Л. А. Нарышкиным, вельможей, пользовавшимся особым ее расположением и умевшим, под видом шутки, ловко и кстати высказывать ей правду.
На другой день по приезде государыни в Тулу Нарышкин явился к ней рано утром с ковригой хлеба, воткнутой на палку, и двумя утками, купленными им на рынке. Несколько изумленная такой выходкой, Екатерина спросила его:
– Что это значит, Лев Александрович?
– Я принес Вашему Величеству тульский ржаной хлеб и двух уток, которых вы жалуете, – отвечал Нарышкин.
Императрица, догадавшись в чем дело, спросила: почем за фунт покупал он хлеб?
Нарышкин доложил, что платил за каждый фунт по четыре копейки.
Екатерина недоверчиво взглянула на него и возразила:
– Быть не может! Это неслыханная цена! Напротив, мне донесли, что в Туле печеный хлеб не дороже копейки.
– Нет, государыня, это неправда, – отвечал Нарышкин, – вам донесли ложно.
– Удивляюсь, – продолжала императрица, – как же меня уверяли, что в здешней губернии был обильный урожай в прошлом году?
– Может быть, нынешняя жатва будет удовлетворительна, – возразил Нарышкин, – а теперь пока голодно.
Екатерина взяла со стола, у которого сидела, писаный лист бумаги и подала его Нарышкину. Он пробежал бумагу и положил ее обратно, заметив:
– Может быть, это ошибка… Впрочем, иногда рапорты бывают не достовернее газет.
* * *
Однажды Екатерина ехала из Петербурга в Царское Село, до которого верстах в двух сломалось колесо в ее карете. Императрица, выглянув из кареты, громко сказала: «Уж я Левушке [так называла она Л(ьва) А(лександровича)] вымою голову». Лев Александрович выпрыгнул из коляски, прокрался стороною до въезда в Царское Село, вылил на голову ведро воды и стал как вкопанный. Между тем колесо уладили, Екатерина подъезжает, видит Нарышкина, с которого струилась вода, и говорит:
– Что ты это, Левушка?
– А что, матушка! ведь ты хотела мне вымыть голову. Зная, что у тебя и без моей головы много забот, я сам вымыл ее!
Вариант. На одном из эрмитажных собраний Екатерина за что-то рассердилась на Нарышкина и сделала ему выговор. Он тотчас же скрылся. Через несколько времени императрица велела дежурному камергеру отыскать его и позвать к ней. Камергер донес, что Нарышкин находится на хорах между музыкантами и решительно отказывается сойти в залу. Императрица послала вторично сказать ему, чтобы он немедленно исполнил ее волю.
«Скажите государыне, – отвечал Нарышкин посланному, – что я никак не могу показаться в таком многолюдном обществе с „намыленной головой“».
* * *
По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся по службе.
Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.
– Где мое место? – спросил он чиновников.
– Здесь, ваше превосходительство, – отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.
– Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью! – заметил Нарышкин.
– Уже несколько лет, – продолжали чиновники, – как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.
– Так мне нечего здесь делать, – сказал Нарышкин, – мое место занято.
С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору.
* * *
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?