Текст книги "Воля Донбасса (сборник)"

Дмитрий Митрофанов
(Луганск)

Я описал происходящее, исходя из своего виденья. Возможно, оно несколько отличается от восприятия других участников тех же событий. Что ж, простите, если что не так, тем более что с тех пор, на момент написания сего текста, прошло почти два года. Но думаю, что если эти различия и есть, то они незначительны, ибо увиденное мной и моими товарищами по «Скорой» забыть невозможно.

До того, как все это началось, я без малого пятнадцать лет работал водителем на Луганской станции скорой медицинской помощи. Меня, как и тысячи жителей довоенной Украины, мало интересовали какие-либо политические вопросы, ибо свои домашние проблемы казались мне куда более существенными.

Однако постепенное ухудшение жизни простого человека становилось все более заметным. Все больше становилась разница между бедными и богатыми. Украина становилась каким-то рабовладельческим государством. Те, кто всю жизнь пахали на заводах и в шахтах, кроме профессиональных заболеваний к концу жизни не имели ничего. В то же время все свободные и не очень свободные земельные участки в городе отдавались под застройки дорогих коттеджей, по разбитым городским улицам часто ездили дорогие автомобили с хамовитыми водителями.

«Скорая помощь» – служба, в которую часто обращались и те, кто жил в дремучих Луганских трущобах, и те, кто считал себя хозяином жизни. Одним словом, бывать приходилось и у тех, и у этих, так что у меня была возможность оценить всю глубину пропасти между бедными и не бедными. И среди бедноты, и среди «избранных» люди встречались разные. Но всегда бригада предпочла бы вызов к бедноте, нежели к богатым. Скорее всего, так было потому, что те, кто работал на «скорой», сами относились к бедноте.

Однажды приехали мы на вызов к милицейскому пенсионеру, я остался в машине, бригада вошла в девятиэтажку, которая до недавнего времени была общежитием. Ныне это здание было перестроено под элитные квартиры с большими жилыми площадями, охраной и обслуживающим персоналом. Хозяин квартиры предложил надеть бахилы, и был сильно удивлен, что бахилы выездному персоналу «скорой помощи» эта самая «скорая помощь» не выдает, ровно так же, как и не обязывает снимать при входе обувь.

По большому секрету скажу, что если бригаде на вызове предлагают надеть бахилы, то это не вызов «скорой помощи», то есть в тех случаях, когда мы действительно нужны людям, как правило, не до бахил. Но это, в общем, мало интересно, интересно то, что в процессе работы бригады этот самый хозяин квартиры сетовал на ухудшение своего благосостояния после того, как вышел на пенсию. Пенсия его на тот момент составляла 8000 гривен, или 1000 долларов. На что моя врач ответила, что вся наша бригада, включая машину, обходится бюджету дешевле, чем один такой пенсионер. Но ведь было время, когда он не был пенсионером и получал значительно больше средств, и был вполне в состоянии прикупить квартирку в этом пентхаузе. Для тех, кто безвылазно «пахал» на «скорой», купить любое жилье было делом недосягаемым, примерно таким же, как полет в космос. Между тем, я не думаю, что работа на «скорой помощи» менее опасна или менее трудна, чем она была у этого отставного майора. Кроме того, она исключает возможность раннего выхода на пенсию как, скажем, в милиции. Да и вообще, понятие пенсии для «скорой» было весьма размытым, так как до нее, как правило, не доживали.

«Скорая помощь», конечно же, не единственная обиженная бюджетная структура. Зарплаты в стационарах так же были, скорее, чисто символические. Да и вообще, касалось это не только медицины. Проще назвать, каких сфер это не касалось. Да она, в общем-то, одна и была – это правоохранительные органы. Проще говоря, жилось хорошо милиции, если ты, конечно, не рядовой и имеешь возможность регулярно снимать с кого-нибудь мзду. Или же, если ты тот, кто имеет возможность обкрадывать бюджет, используя всевозможные теневые схемы, взятки, откаты и прочие нехорошие вещи.

Особое внимание, пожалуй, стоит уделить «державной автомобильной инспекции». Может быть, из-за того, что по роду своей деятельности мне часто приходилось иметь с этой инспекцией дело, в моих глазах – это самая лицемерная, самая коррупционная, самая мерзкая, криминально-государственная структура.

Грани различия между криминалом и государством становились все более размытыми. Простому работяге жить становилось невыносимо.

Такая расстановка сил добра и зла привела Украину к майдану. Оно, конечно, не обошлось без американского вмешательства, но, думаю, что при той, уже сложившейся при Януковиче ситуации в стране, для взрыва было достаточно чиркнуть спичкой, что американцы и сделали.

На момент начала киевского майдана я не имел каких-либо определенных политических наклонностей.

С одной стороны, все, что происходило, вызывало где-то чувство гордости что ли, что нельзя бесконечно издеваться над людьми, что народ все же может и подняться. А с другой стороны, видя все то, что происходит в Киеве, сильно пугала перспектива тех же событий у себя в городе. Я все же был за более цивилизованные способы решения проблем.

Как оказалось, в Киеве на этом самом майдане был наш луганский отряд «Беркут». Задействован он был для поддержания порядка. Думаю, что каждый видел, что тогда на майдане происходило. Стоя в оцеплении, этим людям пришлось испытать на себе всю мощь толпы, «коктейли молотова» и обстрел из огнестрельного оружия.

Среди наших луганских там были раненые «беркутовцы». Я не знаю точно, сколько их там было, но в любом случае этих парней необходимо было каким-то образом перевезти в Луганск. Это нужно было сделать исходя из разных соображений, но главное из них – это безопасность. Подобные перевозки обычно ложились на плечи «скорой помощи», и в этот раз судьба не обделила нас острыми ощущениями, моя и еще две машины должны были ехать в Киев для перевозки раненых в луганские клиники.

Мне много раз приходилось ездить в дальние командировки, в том числе и в Киев. Но сложность этой заключалась в том, что из окруженного блокпостами города нужно было вывезти тех, кто был прямым врагом тех, кто стоял на этих самых блокпостах. Как это сделать, никто из нас толком не знал, все понимали степень опасности, но вопрос: ехать или не ехать – не стоял – сели и поехали.

Уже на въезде в Полтаву мы уперлись в длинную очередь из машин. Как оказалось, это был блокпост. Очередь медленно продвигалась вперед, в конце концов, стали просматриваться в темноте силуэты людей в масках с бейсбольными битами в руках, которые тщательно обыскивали стоящие впереди нас автомобили. Дошла очередь и до нас. Человек в маске открыл дверь салона, заглянул под ноги медикам и разрешил нам проехать. По пути до Киева таких блокпостов было несколько, но пустая машина, к счастью, не вызывала подозрений. Мы благополучно добрались.

Времени было около пяти утра, все три наши машины благополучно дошли до Киева, мы остановились, чтобы отдохнуть и определиться, как действовать дальше. Было решено оставить две наши машины вместе с экипажами там же – на выезде в город, а один экипаж должен был забрать всех пострадавших и вывезти из города.

Так и сделали. Еще около часа я пробирался через множество блокпостов к какому-то госпиталю, из которого нужно было забрать раненого. По ходу выяснилось, что раненых уже не четверо, а двое. То ли они как-то сами уехали, то ли умерли – не знаю. Но нам, как говорится – «баба с возу, кобыла в курсе дела».

Навигатор привел нас к цели, мы забрали первого раненого. Молодой парень, 28 лет, если не ошибаюсь. Пулевое ранение легкого. Весь утыканный дренажами, трубками и капельницами, с большим трудом встал с каталки и с нашей помощью уселся на кресло фельдшера. В силу особенностей своего ранения, лежать он не мог, мог только сидеть. Из одежды на нем был только больничный халат. К нему в придачу санитарка госпиталя отдала большой мусорный мешок с его грязными вещами. Там была его грязная от крови форма и какие-то то ли наколенники, то ли налокотники.

Второго мы забрали тем же порядком из какой-то неподалеку расположенной больницы. Он был приблизительно того же возраста, с пулевым ранением бедра. Пуля прошла через бедро, раздробив бедренную кость. Медики надели на него «аппарат Елизарова» и в таком виде отдали нам. Теперь нам предстояло выехать из Киева. Я набрал на навигаторе обратный адрес и включил первую передачу. Машина покинула территорию больницы, мы снова оказались в неприветливой обстановке серых, незнакомых улиц, кишащих множеством каких-то непонятных, судя по всему, не очень трезвых особей, вооруженных битами с медицинскими масками на лицах.

Дороги, по которым нас вел навигатор, несколько раз оказывались перекрыты баррикадами, какое-то время мы петляли по городу. В конце концов, наш озадаченный навигатор вывел нас к блокпосту. Там, между двумя кучами покрышек и какого-то мусора, был оставлен узкий проезд, где с трудом проходила одна машина. Увидев «скорую помощь», «дежурный» выбежал на середину этого проезда, поднял руку с полосатым жезлом вверх, чтобы остановить движение и дать нам возможность проехать. Благо, наш луганский «пежо боксер» ничем не отличался от своих киевских собратьев – нас приняли за своих.

Мы проехали через баррикаду и оказались на Грушевского. Перед нами возвышались некогда бывшие белыми колонны, стоял запах горелых покрышек, кругом ходило множество людей, как на экскурсии. Всем было интересно посмотреть на те места, где совсем недавно произошли такие значимые и драматические для Украины события.

Мне тоже было интересно увидеть все своими глазами. Сделав круг по площади, мы остановились возле дежуривших тут же коллег из киевской «скорой». После недолгого общения коллеги нам показали дорогу и, попрощавшись, мы поехали. Второй наш блокпост был пройден так же как и первый, в дальнейшем особых проблем не было. Максимум, что могли себе позволить на блокпостах, – это открыть двери и посмотреть в салон. Но мы на всякий случай остановились у первого попавшегося мусорного бака и избавились от одежды и экипировки наших подопечных. Заранее была придумана легенда, что везем пострадавших в ДТП. В Борисполе мы встретились с двумя другими нашими машинами, перегрузили одного раненого в одну из них и отправились домой в Луганск.

Всех нас, конечно, интересовало: что же там происходило на самом деле? Откуда у ребят огнестрельные ранения? Было ли у них оружие? На каждой остановке и по пути мы общались, и постепенно начинали понимать суть произошедшего в Киеве.

Для тех, кто решился прочесть сие писание, сразу поясню, что со слов ребят, никакого оружия при них не было. Все, чем они располагали, – это щиты и резиновые милицейские палки, а также алюминиевая защита, которая, естественно, не могла противостоять пуле. Ее же вместе с одеждой мы и выбросили в один из киевских мусорных баков.

Командировка прошла удачно. Мы без проблем добрались до Луганской областной больницы, где и оставили наших пациентов со множественными пожеланиями скорейшего выздоровления.

Видеть Киев в таком полуобморочном состоянии мне было неприятно. Я часто бывал в Киеве – это был цветущий, красивый город с большой и интересной историей. Как только предоставлялась возможность, я приходил на майдан, в музей военной техники, в лавру. Интересный город, всегда в нем было на что посмотреть. Но на этот раз он был каким-то серым и чужим, как будто оккупированным какими-то инопланетянами в масках, с битами в руках. Кругом горы мусора, запах горелых покрышек и сантиметровый слой сажи на некогда сверкающей брусчатке.

Глядя на весь этот хаос, было страшно представить, что в Луганске может произойти то же самое.

На тот момент я не имел каких-либо политических предпочтений, мне просто не хотелось, чтобы город, в котором я живу, постигла та же участь. Однако никакие предположения, как оказалось, не могли сравниться с ожидающей нас реальностью.

Случилось так, что эта командировка в Киев, после майдана, была не единственной. Второй раз мне пришлось ехать в Киев за новыми машинами для Луганской скорой помощи.

Шестнадцать водителей шумной толпой вышли из двадцатого поезда на один из многочисленных киевских перронов. На тот момент линия фронта поездов не касалась, чего нельзя сказать об автомобильных дорогах.

Мы прибыли на стоянку, где на нескольких гектарах асфальтированной поверхности стояли сотни новеньких «пежо», переделанных под «скорую помощь». Спустя несколько часов бумажной волокиты и приемки машин, колонна из пятнадцати машин двинулась в сторону Борисполя. О февральских баррикадах на трассе напоминали черные пятна на обочине в тех местах, где стояли сгоревшие автобусы, битое стекло и горы пепла сгоревших покрышек.

По мере приближения к Луганску на трассе все чаще встречались колонны военной техники. Машины шли своим ходом, а также их перевозили при помощи огромных армейских тягачей. Видеть это было непривычно, но не более того. Я смотрел на все происходящее совершенно равнодушно, как бы со стороны, не отдавая предпочтения кому-либо из сторон. Да и не верилось мне, что все это может каким-то образом коснуться именно меня.

Уже в Луганской области мы удачно прошли несколько блокпостов перед городом Сватово, но блокпост на выезде из этого самого Сватово нас не пропустил. Мы несколько часов просидели в машинах, держа руки на руле. Таков был приказ украинских военных. Мимо нас, гремя траками и кроша асфальт, носились украинские БМП с пехотой на броне. Но терпение и объем мочевого пузыря были не безграничны, и мы стали по одному выходить из машин, благо, военные на это смотрели сквозь пальцы.

В конце концов, было приказано разворачивать колонну в обратном направлении, и в сопровождении мы отправились на территорию Сватовского психиатрического диспансера для того, чтобы оставить там машины. Мы выстроили машины в ряд, отдали ключи от них и были свободны на все четыре стороны. Хорошо, что на тот момент связи со Сватовской скорой еще не были потеряны, за нами прислали УАЗик «скорой помощи» и еще какую-то легковушку, с целью доставить нас на автовокзал города Сватово, ибо расстояние там было весьма приличное, и поход пешком мог затянуться на несколько часов. Все шестнадцать человек, проклиная тот злополучный блокпост, с невероятными усилиями влезли в эти две машины и с горем пополам доехали до вокзала.

Автобусы на Луганск были переполнены, маленький вокзал был забит людьми. Люди сидели на ступеньках, некоторые с детьми на руках, с множеством каких-то пакетов и сумок. Практически всем нужно было в Луганск. Отправить нашу толпу оказалось большой проблемой. И, как оказалось, поезда на Луганск уже не ходят. Все попытки уехать не имели результата. Не надеясь, что нам кто-то чем-то поможет, я пошел в администрацию вокзала, объяснил ситуацию, – и чудо свершилось. Нам дали «Газель», сняв ее с какого-то другого маршрута.

На этих последних ста пятидесяти километрах пути было множество украинских блокпостов, наша маршрутка кланялась каждому. Досмотра как такового не было, максимум – могли посмотреть паспорта, скорее всего, досматривать было просто лень, они ограничивались осмотром лиц тех, кто ехал через линию фронта. Последний блокпост был в городе Счастье, это был блокпост ЛНР. Осмотр автобуса сепаратистами ничем не отличался от украинского, где-то минут через двадцать измотанные дорогой мы были в Луганске возле парка Первого Мая.

Работа на «Скорой помощи» была лишена рутины, она всегда была полна разных неожиданностей, а порой и опасностей. Окончив Луганский университет имени Владимира Даля и затем магистратуру в университете имени Т.Г. Шевченко, я так и не смог найти работу более интересную и более увлекательную, чем работа на «скорой помощи».

Мне всегда был интересен медицинский аспект работы. Я был не только водителем, я был полноправным членом бригады. Мне нравилось принимать участие в оказании помощи, проведении реанимационных мероприятий. Я мог снять кардиограмму и довольно точно описать ее. Мог наложить шину на поломанную конечность, наложить жгут или тугую повязку в случае сильного кровотечения. Я с удовольствием брался за все, что мне доверяли и делал это достаточно хорошо, поэтому доверяли мне многое. Медики всегда делились со мной знанием и опытом, за что я очень им благодарен. Я часто посещал медицинские конференции и всевозможные лекции, в моем распоряжении были манекены, на которых можно было отработать действия при реанимации или, скажем, можно было научиться интубировать, чем я непременно пользовался. Да и сама работа на «скорой» давала ценнейший опыт, который, как оказалось позже, было где применить.

Обстановка на Донбассе продолжала накаляться, был охвачен огнем Славянск. В Луганске становилось все жарче. Ополчение отбивало объекты один за другим, здание СБУ, военкоматы, воинские части и всевозможные иные государственные учреждения. Зачастую эти учреждения просто сливались, создав видимость бурного сопротивления, но камнем преткновения стала Луганская погранзастава. Бой за нее продолжался не одни сутки, обитатели заставы оказали серьезное сопротивление. Потери были с обеих сторон. Пули и реактивные гранаты летали прямо среди жилого сектора над головами мирных жителей. Ополченцы периодически давали коридоры для выхода мирных жителей, люди бежали из домов прямо под обстрелом, взяв с собой самое необходимое.

Наша реанимация регулярно выезжала к месту тех событий, чтоб забрать раненых, их было много. Больницы Луганска были забиты ранеными. Большинство медиков впервые столкнулись с таким количеством огнестрельных и осколочных ранений, учились, как говорится, по ходу дела, других вариантов не было. Особо тяжелым оказывали первую помощь в Луганске, потом везли в Ростов, остальных оставляли в наших стационарах.

Все это время над городом летали боевые самолеты. Мы толком не понимали: что за самолеты? Чьи? И с какой целью? Пока второго июня 2014 года, один из этих самолетов не совершил налет на Луганскую областную администрацию.

Это был мой выходной. Утром я сменился и находился у матери, на восточной стороне города, в районе, который называется Малая Вергунка. Это приблизительно в пяти километрах от администрации. Самолетов над городом летало несколько, они то спускались к земле, то вертикально поднимались на высоту, с которой их не было видно.

Один из них шумно пролетел на небольшой высоте прямо надо мной по направлению с востока на запад. Прошло время, он пролетел снова, но на этот раз от него отлетали так называемые тепловые ловушки, которые предотвращают попадание в самолет ракетных комплексов ПВО. Выстрелы я не видел, самолет исчез из вида за зелеными деревьями, но разрывы были отчетливо слышны. Через некоторое время, от прохожих я узнал, что самолет отработал по администрации.

Я пришел на подстанцию скорой помощи, чтоб забрать свою машину, к этому времени бригады, которые были задействованы после авианалета, уже вернулись домой. Я только увидел, как их моют. Санитарки, вынув носилки, смывали сгустки крови из машин, кругом по асфальту двора текли бардовые ручейки и лежали сгустки крови. Я часто видел такое, но не в таких количествах. Когда одна машина приходит с такого вызова, никто не обращал внимания, но когда все машины были так уделаны, это уже было событием неординарным. Тем более что обстоятельства происшедшего вызывали, мягко говоря, недоумение.

Я просто поверить не мог, что Украина могла такое сделать. В парке, куда прилетели ракеты, обычно гуляли дети, все случилось средь бела дня. Увиденное потрясло меня, я не мог понять – зачем это было сделано? В парке лежали несколько скошенных деревьев, все было засыпано землей, листьями и осколками. Видя срезы довольно больших деревьев и воронки, расположенные прямо посреди тротуаров, я был поражен силой разрывов. Там, где лежали раненые и убитые, было много крови, какие-то мелкие личные вещи, много зеленых листьев на земле. Само здание тоже имело повреждение, одна из ракет, по-видимому, попала в окно и там взорвалась. Меня все это впечатлило. Хоть и не сразу, но я начал понимать, что дело имеем с полными кретинами.

Этот авианалет открыл череду еще более кровавых атак украинской штурмовой авиации на мирное, именно мирное, население Луганска. Тем летом, летом 2014 я стал особенно «трепетно» относиться к летчикам ВСУ. По сей день меня не покидает подсознательное, животное желание убивать их с помощью собственных зубов.

Потом, как-то незаметно, к летающим уродам присоединились минометные расчеты, стало совсем «жарко». Мины прилетали куда угодно, каких-либо приоритетов при выборе цели я не заметил, так что одно из двух – либо снайперы из них так себе, либо стреляли они куда попало, возможно, что и одно, и другое. Скорее всего, сказывался тот фактор, что у них не было достаточно времени и не было корректировки огня. Стрелять нужно было быстро, а убегать еще быстрее. Но следует отметить, что по городу они попадали всегда. Был период, когда количество жертв росло ежечасно, пребывание в Луганске становилось все более похоже на русскую рулетку. Казалось, что твоя смерть – это лишь вопрос времени.

Из города массово выезжали беженцы. Перепуганный народ бежал, бросая дома, квартиры и все, что было в них, порой включая домашних животных, а иногда даже лежачих стариков. Кто-то опасался за детей, у кого-то просто сдавали нервы.

Выезжали медики, в том числе и те, кто работал на «скорой». Пришло время, когда «скорая помощь» стала особенно востребована. Практически каждый вызов был на осколочное или огнестрельное ранение. Чаще всего это была констатация смерти, но и оказывать помощь приходилось довольно часто. Это, учитывая то, что от всего штата на «скорой» осталось процентов 10–15.

Но за всю войну, на момент января 2016 года, «скорая помощь» Луганска работала непрерывно. Эти два месяца войны обучили меня больше, чем 14 лет работы на «скорой». Постепенно, с каждым вызовом, приходил опыт оказания помощи при таких ранениях. Из-за недостатка кадров бригады стали формировать из одного медика и двух водителей. Один водитель был за рулем, другой выполнял функции санитара. Таким образом, создавалась видимость полноценной бригады. Нужно сказать, что те, кто все же не сбежал и продолжал работать в таких условиях – это особенные люди. Среди них были те, к кому мины прилетали во двор, разрушили дома.

Выбитые взрывной волной окна – это даже легким испугом не считалось.

Почти все, кто в то время работал, жили прямо на подстанции, ибо работали – сутки через сутки. Просто не было смысла ездить домой, находиться там опасно, а тут хоть не в одиночестве. За всю войну на «скорой» было несколько раненых. Много машин получили пробоины от осколков. Чтоб хоть как-то нас обезопасить, выдали бронежилеты, но гражданские, не привыкшие к такой ноше, люди, единожды надев его, больше не надевали. На «скорой» и без брони работа физически тяжелая. Пациентов приходится не только лечить, но и носить. У каждой бригады неоднократно бывали случаи, когда мина взрывалась рядом с машиной и каким-то чудом никто при этом не пострадал.

Долгое время «скорая помощь» Станицы Луганской возила больных через линию фронта, в Луганскую областную больницу. Вот и в этот раз уазик проехал оба КПП и карабкался на гору к памятнику князю Игорю. Случайно так получилось или нет, но украинская мина прилетела и взорвалась в непосредственной близости от машины. В результате врач получил тяжелые осколочные ранения ног, больной, которого они везли – тоже был ранен. Машина, будучи как решето, на удивление, могла нормально ехать. Осколки не задели ничего, что могло бы ее остановить. После этого случая, назад в Станицу эту машину не пустили.

У меня тоже были подобные случаи. Как-то ехали мы вдвоем с фельдшером по улице Оборонной к 9-й городской больнице, только проехали стадион «Авангард», как в него стали прилетать мины. Мы были уже на безопасном расстоянии, осколок вряд ли мог нас достать, но сильный грохот и понимание того, что полминуты назад мы были там, где сейчас все взрывается, повышало нам частоту сердечных сокращении. Но это было только начало.

Минометчики в этот раз вошли во вкус и «утюжили» район «Авангарда» минут двадцать и, по всей видимости, из нескольких минометов. Множество мин попадали на сам стадион и в цирк.

Это уже было похоже на то, что хотят поразить определенную цель. От «Авангарда» уходили автобусы с беженцами на Изварино, там всегда толпилось множество людей, возможно, это и была цель. Я не думал, что обстрел может так затянуться, это было необычно. Чаще всего это пять-шесть выстрелов, а потом какое-то время с этого места выстрелов не было. Они вынуждены были затаиться или уйти с этого места. Поэтому обратный путь от 9-й городской больницы на первую подстанцию «Скорой помощи» я проложил по параллельной улице – улице Челюскинцев. Это не далеко от места обстрела. Я не спеша подъехал к ДК строителей, за ним все продолжало грохотать.

Неизвестно, что было лучше – подождать окончание «банкета» или рвануть вперед и на скорости проскочить место возможного поражения. Я поехал. «Авангард» был окутан дымом и пылью, Ярмарочная площадь из-за этой пыли не просматривалась. Видимость была ограничена Оборонной. Мы доехали до пересечения Челюскинцев и Херсонской, где были остановлены ополчением. Ополченцы предполагали, что в машинах «скорой помощи» могут перевозить минометы и поэтому останавливали нас по 20 раз в сутки. Мы с пониманием относились к этим мерам. Но обстрел не прекращался, быстро осмотрев машину, парень с автоматом, будучи сам напуган, предложил нам укрыться под балконом первого этажа сталинской четырехэтажки, мы все упали на асфальт, прикрытые сверху балконной плитой.

Но разрывы были все ближе и ближе, настал момент, когда одновременно до всех дошло, что тут оставаться просто нельзя. Парень с автоматом попрощался, быстро сел в свою шестерку и поехал прочь. Мы тоже долго не раздумывали. Я стал набирать скорость по Херсонской, но по отношению к Оборонной она была второстепенной, я должен уступать дорогу, и хоть глупо было предположить, что по Оборонной кто-то мог ехать со стороны «Авангарда», я все же затормозил, и, убедившись в том, что там никого нет, сдал назад, чтоб набрать скорость под прикрытием пятиэтажки и на приличной скорости проехать перекресток.

Моя фельдшер, при таких маневрах, что называется, летала по салону машины, билась о лобовое стекло и детали отделки машины, но не говорила ни слова. В момент, когда я начал разгон, справа за этой самой пятиэтажкой раздался очередной взрыв, волной вынесло перед нами какой-то мусор и листья, но перекресток мы все же проскочили.

По разбитой в хлам Херсонской наш «Пыж» мчался 150 км в час. Ногу с педали я убрал тогда, когда доехали до храма на Городке.

В конце той же смены, нас, как фельдшерскую бригаду, отправили подобрать тех сотрудников, которые все же ездили после работы домой. Добираться на работу для них стало настоящей проблемой. Из-за нескольких случаев попадания мин маршрутки ездить перестали. Хотя, нужно отдать должное, работали, что называется, до последнего. Я уже не помню маршрута движения, но помню, что ехали мы по улице Руднева. Это промышленная зона, по обеим сторонам дороги заводы, базы, фабрики.

Я увидел стоящую по центру дороги «Волгу». Наличие машин на улице уже успело стать чем-то необычным. Подъехав ближе, я понял, почему она стоит. Слева от нее, метрах в 4-х, на уровне переднего колеса была воронка от мины, машина имела множественные пробоины от осколков. Я остановился и вышел из машины, чтобы увидеть, что внутри, так как со своего водительского места в «скорой помощи» я видел только нижнюю часть тела водителя «Волги» через дверное ее окно. Помощь была не нужна, помимо множественных отверстий в теле, у него практически отсутствовала голова. Все что от нее осталось – это фрагмент уха и часть нижней челюсти. Спортивные штаны и майка этого парня говорили о том, что к ополчению он, скорее всего, не имеет никакого отношения. Просто ему крайне не повезло оказаться в это время, в этом месте. Он оказался одним из тысяч жертв этой войны среди мирного населения…

Минометчики до сентября оставались самым опасным фактором для тех, кто остался в городе. Ополчение довольно быстро отучило летать украинские самолеты. Но минометы продолжали работать постоянно, наводя ужас на население. Все, кто остался в городе, активно помогали ополчению разыскивать диверсантов. И иногда это приносило свои, незначительные результаты.

Довольно быстро город опустел. На улицах не было ни людей, ни машин. Даже птицы куда-то исчезли. Дорога от седьмой больницы до областной, а это путь практически через весь город, занимала 3–4 минуты. Сказывалось отсутствие машин и светофоров. По Оборонной скорость порой доходила до 160, опасаться нужно было только новых воронок в асфальте и оборванных, свисающих на проезжую часть троллейбусных и трамвайных силовых кабелей, перебитых осколками. Бывало так, что в одну сторону едешь нормально, но на обратном пути дорога уже менялась из-за попадания в нее мин.

Иногда ко мне в машину сажали реанимационную бригаду, хотя реанимация, как правило, работает своей бригадой и на своей машине, такие случаи иногда бывали, когда их машина была на ремонте. Первый вызов тех суток был на нашу пятую подстанцию, которая находилась на поселке Юбилейный. Это черта города Луганска.

ВСУ утюжили Юбилейный с особым рвением. Возможно потому, что этому поселку крайне не повезло быть самой ближней к ВСУ частью Луганска. Ежедневно, методично Украина долбила Юбилейный, не оставляя мирным никаких шансов на выживание.

Мы въезжали в Юбилейный под грохот разрывов, в небо поднимались дым и пыль, на дороге в местах разрывов – горы зеленых листьев и изуродованные деревья. У подъезда нас встречала фельдшер амбулатории пятой подстанции. Мы быстро забежали в помещение, на кушетке лежал мужчина, осколок снес ему часть бедренных и ягодичных мышц. Отрезанные куски держались на уцелевшем с одной стороны срезе кожи. Мой врач срезал бинты, которые были наложены до нашего приезда, оценил ситуацию. Кровотечение почему-то было не очень сильным. Возможно потому, что помощь уже была оказана. Мы его перевязали, быстро погрузили и поехали.

Через пару минут машина вышла на трассу и быстро набрала привычные 150. Мы были уже в относительной безопасности, но тут нас запросили по радио. Оказалось, что только что на пятую подстанцию опять кого-то принесли. Разворачиваюсь я через две сплошные и еду обратно. Второй пациент был полегче. Его, уже забинтованного, вывели на улицу. Я развернул машину и подъехал боковой дверью прямо к нему. Два фельдшера помогли ему зайти в машину – и я снова жму на педаль.