Текст книги "Альманах «Российский колокол» №4 2019"

Жили у нагорян два соседа: Порядин Павел Гаврилович и Ладыгин Карп Семёнович. В годах-то лет на тридцать разница, а шпакурили, друг над другом частенько забавлялись.

Вот старший, Ладыгин, кричит Павлу:

– Где ты, не отгаркиваешься? Сейчас я ехал мимо вашего поля, отец велел тебе запрягать сабан и ехать к нему пахать этот участок.

Ну Павел Гаврилович по-быстрому оделся, запряг сабан и поехал. Приезжает к отцу, тот глазам своим не верит:

– С чего это ты, Пашка, дурака-то валяешь, ни с того ни с сего волокёшь сабан? Кого, где ты хочешь пахать-то?

– Как кого? Сейчас дядя Карпуха сказал, что ты велел приехать с сабаном пахать эту полосу.

– Дурак ты после этого, кому и поверил. Никогда не верь этому балантрясу.

– Да будь ты проклят, выдумщик!

– Езжай обратно, полудурок. Где не надо-то, так он тут как тут, как был, а когда надо, вас не дождёшься.

Едет наш Павел, надулся, обиженный. Думает: как же мне тебя подкузьмить? Дня через два видит Павел: дядя

Карпуха в огороде пашет. Теперь-то я тебя нагну. В прогале кричит сам с собой:

– Что говоришь? Послать дядю Карпуху завтракать, шаньги есть? Ладно, ладно, сейчас скажу.

Подходит к нему и говорит:

– Тебе старуха велела идти завтракать, говорит, шанег напекла, пусть идёт скорее, а то остынут.

Дядя Карпуха и впрямь поверил, выпряг лошадь, дал корму, заходит в избу, раздевается и садится за стол шаньги кушать:

– Ну чего, старуха, не несёшь шанег-то, я и лошадей выпряг заодно покормить.

– Каких шанег, ты с чего это взял, я и не думала их пекчи.

Выскакивает из-за стола, давай ругаться:

– Этот опять выродок-то сдумал над стариком подтрунить. Ну обожди, я этого никогда не забуду.

– Ну ладно, Карп Семёнович, перестань сердиться, ты ведь тоже не прав, на днях парня вон куда сгонял, а там ещё отец отругал за самодурство.

Вот так они и жили, один другого обманывали. То ягод на таком-то поле много уродилось, то по корову сходи в поскотину. Пригонит корову, а она уже подоена.

В Кленовой эдак-то опять вышло. Под Пасху съезжаются в церкву молиться со всех деревень, хуторов, деревушек. Ребятишки ночь-то проиграли, а перед утром молятся. И вот один паренёк задремал, да и крепко. У него рука-то как-то подвернулась к стариковой бороде, а та как пихта сухая с вереском.

Старик-то испугался и давай материть парня этого:

– Ты что, – с большущей-то матушки как завезёт, – да ты что, спать сюда пришёл?

Ускользнул, ладно, этот молельщик, а то бы крепко попало.

Все давай оглядываться. Конечно, мысленно осудили старикана. Дескать, пришёл замаливать грех, а нагрешил больше, чем замолил.

Вот оно, дело-то как оборачивается. Молиться тоже надо, чтобы впрок вышло.

Этот случай тоже в Пасху вышел. В то время в деньги здорово играли. Вот на всю ночную-то и засели: Филиппов Иван Семёнович, Порядин Константин Яковлевич и Вася-хуторянин.

Ночь-то проиграли, а утром надо разговляться оладьями, яйцами. Константин-то взял оладью, а сам кемарит, ему уж мерещится: оладья-то за карту показалась. Как замахнётся, да прямо оладьей-то в масло угодил, только брызги полетели по столу. А сам в это время кричит:

– Крой, Вася, за пятак.

Семья-то локтем тычут:

– Тятя, так ведь это оладья, а не карты.

Игра в деньги тоже заразительная.

Другой раз неделю работают, халтурят что-нибудь. То дуги гнут, то обод на колёса гнут, продукция азартная, денежная.

Придёт воскресенье – кому-то повезёт, а кому-то неделя впустую вышла, даже в долг закладывали, всё ведь вернуть-то охота. А оно, как на грех, перебор да перебор.

Лесозаготовки в то время на колхозах выигрывали. То дрова на уголь рубили метр в ширину или строевой лес, где куда попадёшь. Вывозку из леса тоже колхозы тянули. Колхозы нашего куста, да и всего района обеспечивали дровами и углём Нижнесергинский металлургический завод, который славился своей сталью. И шла эта сталь на военную промышленность.

Возили дрова санным ходом к берегам реки Бардым. Весной колхозники же эти поленницы сплавляли по реке на дальние расстояния. Делали большие сани длиной метров шесть-восемь, укладывали на сани по двадцать кубометров. Дорога под полозьями ледяная, каждый день поливалась водой. Под уклон возом лошадь толкает, она, бедная, с большим усилием держит такой воз. Шлеи были толстые двойные, а если разнесёт эти сани, так, бывало, лошадёнку эту на воз забрасывало. В такие моменты на передке висит песок или зола в ведре. В случае если сильно толкнёт, в это время этот песок под сани бросают. Если и это не устраивает, скидывали с себя скуфейку, а порой и шапку бросишь. А на подъём – тут уж не робей, с разбегу норовили разогнать лошадь перед подъёмом. Всех хуже дело обстояло у упейских мужиков из колхоза «Свобода». Сбруя лыковая, в таких моментах она не сдюжит, рвётся, матьков издержано – и счёту нету.

Как-то у Яшкина Прохора всё это изорвалось и даже клещи у хомута сломались, так он к матькам-то колхоз отругал:

– Эх ты, мать твою туды-то, колхоз «Свобода», «Свобода», «Свобода». Кто его думал, так тот за столом сидит. Нет, тебе не за столом надо сидеть, дрова послать, по ледянке возить.

Сколь было пережито с этими лесозаготовками, подумать страшно. Заработки малы, нормы не все могут выполнить, в аккурат только себя накормить, не до заработка. Да пошлют в лес с самой Октябрьской и до 15–20 апреля, уедешь или уйдёшь без спросу – судили судом, до шести месяцев принудительных работ давали. Одежда мало-мальская, на ногах лапти. Жили в бараках, спали на дощатых койках. Девчонкам лет по шестнадцать-восемнадцать, запрут их на всю зиму. Дело доходило до того, что многие девчонки замуж повыходили – не до милого и даже не по годам муженёк-то. Лишь бы лесозаготовок избежать. Знамо дело, старались выйти за производственника в промышленность куда-то. За колхозника выходить какой толк, возьмут да обоих пошлют в лес на пару. Зимой дома оставались только старики да подростки или многодетные матери. На них ложилась вся работа: возка кормов, снопов, обмолот урожая, на фермах доярками, телятницами, свинарками, конюхами.

Хасан Гапур

Хасан Гапур (Гапураев Хасан Ризванович) родился в г. Аральске в 1950 году во время ссылки чеченцев. Образование высшее. Член Союза журналистов СССР с 1974 года. Журналист-международник с 2000 года, член Союза писателей РФ, автор 15 книг (поэзия, проза), в том числе: исторических романов «Шамиль – легенда газавата», «1овда» – трилогия на чеченском и два тома на русском языке; «Пожалей меня, пуля!» – роман; «Летучий отряд мюридов» – роман; «Воины жестокой судьбы» – роман о Великой Отечественной войне; «Спрут» – книга о коррупции в республиках Северного Кавказа; «С волчьей печатью» – книга фельетонов; «Лучше гор – только горцы» – сборник исторических очерков.

В периодической печати проработал 50 лет, во время двух чеченских войн одновременно был спецкором четырёх изданий. Всё время находился в пылающей Чечне. В настоящее время инвалид первой группы по зрению. Однако работает над романом «Именем народа» о Герое России Ахмате-Хаджи Кадырове.

Заслуженный журналист Чеченской Республики, Герой Труда национального возрождения России (общественная награда).

Честь не знает границ: как рождается дружба народов

В Притеречье жил абрек Саадулла. Любимец простонародья. Будучи по жизни очень смелым человеком, он всегда заступался за слабого и оскорблённого бесчинствующими царскими чиновниками. На его совести были судьи, прокуроры, приставы и даже глава одной из станиц. Саадулла был объявлен жандармерией ещё тогда во всероссийский розыск по подозрению в участии в налёте на Кизлярское казначейство в конце марта 1910 года в составе отряда легендарного абрека Зелимхана.

Сам Саадулла, будучи неграмотным, о намерениях жандармов не знал. Да и знай, не особо прятался бы от властей. Каждый абрек мечтал умереть в бою. И он знал, что в любое время может встретить смерть.

Как-то по своим делам Саадулла приехал в Ингушетию. В Назрани то ли из-за чёткой работы жандармерии, то ли по доносу тайных вездесущих филеров полиции он был задержан, арестован, затем осуждён на смертную казнь через повешение. И этот жуткий час настал.

В центре Назрани на видном месте соорудили эшафот, устроили виселицу и назначили день казни. Народу собралось достаточно. Руководил этой трагической церемонией сам начальник судебных приставов Назрановского округа полковник Князев.

Саадулле дали последнее слово. Абрек задумался и сказал:

– Ваша честь, господин полковник. О вас идёт слава как о честном и мужественном человеке. Горцам понравилась ваша справедливость. И всем абрекам было объявлено, чтобы мы вас не трогали. Сегодня, в этот трудный час, мне нужна твоя помощь. Дай мне двадцать четыре часа, поверив на слово, что я вернусь. У меня дома осталось неотложное дело. Не решив его, я не имею права умереть.

– Вот это да! – усмехнулся полковник. – Как я могу отпустить с эшафота осуждённого бандита под честное слово? Это неслыханная дерзость.

Пристав, где-то в глубине души уважающий горцев за их честность и почти детскую наивность, прошёлся по эшафоту, задумался и сказал:

– За такую твою откровенность и надежду на жизнь в безвыходном положении я могу сделать исключение из правил. Если в этой толпе зевак найдётся мужчина, готовый поверить тебе на слово и остаться вместо тебя в арестантах, зная, что через двадцать четыре часа его казнят, то я согласен. Прости, господин абрек, сам тебя без залога отпустить не могу. Ты не вернёшься – расстреляют меня. И пойдёт молва как о продажном офицере.

Саадулла подошёл к краю эшафота и крикнул в толпу:

– Ингуши, а может и чеченец в гостях, есть среди вас мужчина, кто поверил бы мне на слово и согласился бы быть повешенным, если я по каким-либо обстоятельствам не вернусь в назначенный час?

Не успел абрек закончить свою речь, от толпы отъехал всадник и соскочил на эшафот:

– Саадулла, да не будь ты беден душой, как мог такое подумать об ингушах. Вот тебе мой скакун и доспехи. Меня зовут Дахкильг. Если Аллаху будет угодно, пусть моя голова висит на этой шёлковой верёвке. Бывай.

Удивлённый полковник с умилением смотрел на этих двух горцев. Ему было не понять, как один незнакомый джигит готов умереть за бандита, поверив ему на слово. Он приказал надеть наручники и кандалы на Дахкильга. Тем временем Саадулла, надев доспехи ингуша, ловко вскочил в седло скакуна – и поминай как звали. Удивлённая толпа не знала, что делать ей: расходиться или все двадцать четыре часа ждать развязки странного события. А время учётное пошло.

Когда тебе от него что-то надо – время летит пулей, а когда его торопишь – ползёт черепахой. Так случилось и здесь. Тревожные сутки мигом пролетели. Дахкильга привели на виселицу, подняли на эшафот, дали последнее слово, где он сказал:

– Помоги, Аллах, этому абреку свершить своё неотложное дело! У меня всё!

Полковник ещё раз прошёлся по эшафоту. Посмотрел на дорогу. С наблюдательной вышки ему доложили, что на пути к крепости Назрань всадника нет.

Пристав бросил золотой рубль палачу, и тот на четвереньках пополз выбить табурет из-под ног Дахкильга.

– Не смей, грязная собака, дотрагиваться до табуретки! – пригрозил ему мужественный ингуш. Повернулся в сторону площади и попросил прощения у сородичей, если где кого случайно обидел: – Передайте этому чеченцу-смельчаку, когда он вернётся, что я у матери был один, и пусть он её похороны возьмёт на себя. – Дахкильг подпрыгнул и сбил табурет из-под своих ног.

И в это время из толпы слышен был неистовый крик: «Пропустите! Ради Аллаха, дайте дорогу!» До виселицы оставалось метров сто. Саадулла на высоком скаку снял с плеча карабин ингуша и прицельно выстрелил. Верёвка оборвалась, и ещё не успевший задохнуться Дахкильг, словно юноша, соскочил.

В удивлённой толпе раздался рёв: восклицания, причитания, восхваления Аллаха.

Саадулла вскочил на эшафот и крепко обнял своего кунака, безумно храброго ингуша. Снял с его шеи остаток верёвочного узла, едва ослабленного. Надел на него его же доспехи и вернул узду скакуна, сказав: «Не конь, а настоящий Бурак». А для горца нет лучше похвалы, чем сказать доброе слово о его скакуне.

Полковник Князев им не мешал. Ему невольно пришёл на память эпизод из воспоминаний генерала Богуславского, который был прикреплён царём к сосланному имаму Шамилю. И он грозному воителю Кавказа задавал самые каверзные вопросы. Однажды спросил:

– Имам, если не секрет, расскажи мне, в чём феномен ваших побед над многочисленной царской армией?

Шамиль ответил:

– Моё войско в основном состояло из чеченцев. А у них клич: «Не тот храбрец, кто думает о последствиях». Я тебе сейчас это покажу более образно. Со мной мой зять Хаджи, он, будучи аманатом, воспитывался в чеченской семье до двадцати лет. Нет, если вернулся с базара, лучше чеченца Умара позовите. Вот смотри, что сейчас произойдёт.

– Умар! – крикнул имам.

– Я весь внимание, – словно призрак предстал перед ними бывший абрек Умар.

– А ну-ка, застрелись!

– Именем Аллаха! – Умар поднёс пистолет к виску и нажал курок. Случилась осечка. Второй раз – тоже. Третий… Тут генерал выхватил из его рук пистолет и нажал на курок. Раздался выстрел. В зал заскочил взволнованный адъютант капитан Руновский. Шамиль лукаво улыбнулся и сказал:

– Теперь ваша очередь, генерал!

Тот приказал Руновскому:

– А ну-ка, застрелись, капитан!

– За что, ваше высокоблагородие! – Руновский упал на колени перед ним и имамом…

Теперь подобную картину, вернее её часть, полковник Князев уже видел своими глазами. И представил себе, сколько сцен мужества было на Кавказской войне.

Саадулла, проводив Дахкильга, поднялся на табурет, надел петлю на свою шею и ждал команды пристава.

Более всех не подготовленным к такому повороту событий оказался полковник. На его мужественном лице забегали желваки, из глаз полились слёзы умиления. Ему на ум пришла гениальная мысль, достойная восточных мудрецов. Князев посмотрел в толпу горцев, которая заняла всю огромную площадь, и крикнул:

– Вы все видели, как во время казни оборвалась верёвка?

– Все, все! – хором ответили ингуши.

Он подошёл к Саадулле и попросил его сойти с табурета. Снял с его шеи петлю и обратился снова:

– Солдаты и господа служивые! Вы все свидетели, как во время казни оборвалась верёвка?

– Да! – ответили военные.

Полковник торжественно произнёс:

– По закону Великой России за одно преступление дважды не вешают! Все свободны! И вы тоже, господин абрек!

Майдан заревел:

– Это настоящий урус! Да здравствует Великая Россия!

…Саадулла дожил до глубокой старости. И умер своей смертью. Не знаю, бросил ли он свои разбойные дела или нет. Но потомкам завещал, чтобы они чистому русскому верили, как своему старшему брату!

* * *

Необходимые разъяснения:

Абрек – восставший против беззакония власти.

Бурак – в ночь вознесения на небо пророк сидел на этом скакуне.

Аманат – ребёнок, отданный на воспитание в семью другого народа на Кавказе.

Урус – так называли чеченцы русских в старину.

Майдан – площадь.

Назрань – царская крепость, ныне второй город в Ингушетии.

Богуславский – генерал, ещё во времена Шамиля перевёл Коран с арабского языка.

Руновский – пристав Шамиля от жандармерии.

Кун Мичээрэ

Мария Матвеевна Данилова (литературный псевдоним Кун Мичээрэ) родилась 23 июня 1957 года в селе Шея Сун-тарского района Якутской АССР. Пишет сказки, стихи, олон-хо для детей, пьесы, рассказы. Получила поощрительный приз на конкурсе драматических произведений Республики Саха, посвящённом 100-летию А. И. Софронова – Алампы. Первое место на республиканском конкурсе рассказов для детей на русском языке в 2018 году. Третье место на республиканском конкурсе стихов о городе Якутске в 2018 году. Лауреат конкурса имени Бориса Богаткова 2018 года.

В ту ненастную осень я поехала в город в гости к своим родным. Сестра Аня обрадовалась вареньям и деревенской сметане. Племянники сразу прибежали с ложками и опустошили одну стеклянную банку с вареньем из лесной земляники. Увидела их довольные лица и радовалась, что не зря горбилась в жару, отмахивалась от ненавистных орд комаров и мошек в лесу.

На третий день моего приезда позвонила подруга, вернее одноклассница Таня, Татьяна Антоновна Свинобоева, и пригласила к себе на дачу. Она знала, что я терпеть не могу городские квартиры с их отвратительным запахом, что обожаю чистый деревенский воздух.

Её девичья фамилия была Чичагова. Она почему-то в школе стыдилась своей фамилии, а сейчас свою новую произносила с особой важностью, хотя, как вы понимаете, в фамилии мужа не было ничего красивого. «Чичагова» означала в переводе «Птичкина», что было более благозвучно, чем Свинобоева. Муж, Свинобоев Тимур Константинович, занимал довольно большую должность, хорошо известен в своих кругах и это, видимо, давало вес его фамилии и звучало гордо в её устах. Я потихоньку завидовала ей – обеспеченной, ухоженной, вальяжной, красивой, любимой мужем и детьми.

Она приехала за мной на своей маленькой красной машине, хотя этим раньше не грешила. Мы, одноклассники, собирались в её огромной городской квартире, чтобы отметить юбилей нашего выпуска, два или три раза. Да, это была шикарная квартира.

А теперь мы приехали прямо на огромную двухэтажную виллу с огромным садом. Даже был спуск на речку. Оттуда они брали воду и поливали свои растения, выращенные заботливыми руками. Они выращивали всё – Таня была выпускницей Тимирязевки. О своих растениях она могла рассказывать часами с научной точки зрения или очень популярно, как простая деревенская баба.

Стол был накрыт в большом балагане с камельком. Видимо, здесь принимали гостей из-за рубежа – была полка с сувенирами из далёких стран. Там же стояли чороны разных калибров и мастей с другой национальной посудой. Но всё было гармонично и уютно. Я была здесь вместе с одноклассниками в прошлом году, когда мы праздновали 40-летие нашего выпуска. Она, наверное, помнит, как я восхищалась садом и воздухом, сравнивая с деревней.

Было лёгкое сухое вино из Германии в синей бутылочке. Таня, разливая вино в бокалы, сказала томным голосом:

– Давай поедем во Вьетнам. Позагораем, отдохнём от нашей осени холодной.

– Было бы неплохо, да на одну пенсию не раскошелишься. А накопленные в этом году денежки уже уплыли.

– Поедем, полетим, вся моя семья летит, да вот сыночек отказался, путёвка на четырёх человек уже есть, билеты туда и обратно куплены. Не беспокойся, всё сама оплачу и визу оформлю быстро, для тебя мне ничего не жалко. Один раз живём, решайся. Вот только билеты переоформим на твоё имя, дорогая.

– Да как-то не очень… Я обещала брату вернуться через недельку… И на чужие деньги… Мне очень жаль… – промямлила я, хотя загорелась этой идеей. Она и раньше приглашала нас в совместные туры, но, как всегда, в неудобное время.

– Да мы с тобой подруги, подру-ууги, понимаешь… Вместе в одной деревне росли, учились. Да знаю твоего брата Митэрэсэ – Дмитрия. Он проживёт один без тебя хорошо. Поворчит – отстанет. А мой отец-старик сам один живёт и в ус не дует. Денька через три вылетаем, потом недельку там и возвращаемся. А деньги вернёшь, когда они у тебя будут, можешь даже через три года. Ведь обещанного три года ждут. А можешь вообще не возвращать. Мой муж богат, и я сама зарабатываю, да и дети уже не учатся, сами зарабатывают.

– Ладно, а почему во Вьетнам?

– Мы там были, райский уголок, всё дёшево. Фрукты, море… К нам относятся о-о-чень хорошо.

– Ну… если так, то согласна, один раз живём, полетим, мир поглядим, – взбодрилась я.

– А теперь нужно твоё фото для визы… – И она начала фотографировать.

Потом мы выпили, закусили и она приказала мужу отвезти меня домой, чего обычно никогда позволяла себе из-за ревности к нему. А муж был молчалив как никогда, что меня обескуражило. Раньше болтал со мной без удержки, шутил, смеялся, чем часто вызывал лёгкую снисходительную ревность Татьяны. А сейчас молчал и изредка вздыхал, не глядел в мою сторону. Как будто его подменили.

«Да, чего не бывает с людьми, – подумала я. – Может, не хочет, чтобы я поехала с ними?»

Захотела, как всегда, напрямик сказать ему об этом, но увидела, что он смотрит на меня с какой-то жалостью, что-то хочет сказать, но не может. Таким я его никогда не видела… Его тяжёлая на вид большая машина как будто вжимала меня, и так маленькую, в угол. Всё было необъяснимо, и… впервые я засомневалась в поездке – что там меня ждёт с ними… Чего вдруг Таня признала меня самой лучшей подругой, почему её муж Тимур глядит на меня так странно… Да… Лучше об этом не думать, нужно завтра купить босоножки, купальник и прочее… Меня ждёт незабываемый отдых на берегу южного моря… О, как будут завидовать подружки и все бабы в селе… Настроение поднялось, и я лёгкими шагами вошла в дом сестры, напоследок кинув недоуменный взгляд на Тимура…

Обзвонив всех знакомых, всех ошарашила новостью. «Ватсап» тоже сделал своё дело. Я стала «героем дня» – все звонили, писали, желали отличного отдыха, советовали, что брать, а что нет. Вдруг позвонила Таня и каким-то неживым голосом сказала, что ничего не нужно брать и покупать, всё купим там, там дёшево и качественнее. Мой ажиотаж пропал. Ещё сказала, что визу уже оформляют и завтра летим во Владивосток…

Признаться, я впервые вырвалась на отдых за рубежом. Заграничный отдых представлялся мне каким-то необыкновенным, загадочным, романтичным. В предвкушении этого я не замечала ни толпы, ни шума города, ни самолётного гула… Всё во мне пело и переливалось всеми цветами радуги.

За мной и за Таней наперебой ухаживали дочка и муж Тани. Ели-пили что вздумается, часто фотографировались. Мы следовали за ними, как королевы… Дочь её Галя, Галочка, запросто тараторила по-английски. Муж тоже разговаривал, но тяжело. А мы учили в школе французский, который вообще забыли, кроме некоторых песен и фраз.

Я заметила, что Таня как-то осунулась, побледнела, шутит с трудом. На мой вопрос ответила, что, наверное, простудилась:

– Ничего, там прожаримся, всё пройдёт.

Любые желания наши выполнялись, мы наслаждались жизнью…

Перед отъездом я заметила, что у них есть обратные билеты, а у меня нет, и невольно вырвался вопрос:

– А где мой обратный билет?

Они переглянулись быстро, и Галочка сказала:

– Да мы не знали, что ты согласишься, и успели купить только билет туда. Там и купим обратный.

– Смотрите, не оставляйте меня одну в незнакомой стране, а то буду плакать, – шутливо предупредила я.

Прилетели. Вьетнам встретил нас жарой и вместе с тем каким-то свежим ветерком. Как только спустились с трапа самолёта, вдыхая необычный воздух с какими-то непонятными запахами, обнаружили ожидавшую нас машину с санитарным крестом и полумесяцем… Я удивилась. Галочка сказала:

– У мамы температура, и они решили нас обследовать.

Смотрю: и вправду что-то происходит с моей подругой.

Мне стало её искренне жаль. Вот приехали отдыхать, называется…

Подруга с дочкой и мужем зашли в приёмную втроём. Таню положили на кровать с колёсиками, и Тимур Константинович ушёл с ней. Беспокойство за Таню овладело мной. В это время Галочка пригласила меня в приёмную, сказала, что будут брать кровь и у меня, так как возможна инфекция. Она зашла со мной как переводчик. Ко мне сразу приблизилась медсестра со шприцем, и я, сев на кресло, подготовилась к забору крови из вены. Но с ужасом увидела, что шприц чем-то наполнен и сейчас мне поставят укол. Я обернулась, чтобы сказать об этом Галочке – но той след простыл. Мне уже ввели иглу…