Текст книги "Альманах Международной Академии наук и искусств «Словесность». Том 5"

Далее в газете большими буквами было напечатано указание вождя мирового пролетариата Ленина о проведении в Саратовской губернии мобилизации всего трудоспособного населения на военно-полевое строительство.

* * *

– М-да-а… – складывая газету и берясь за другую, произнёс доктор Гринберг. – Аннушка, а ты помнишь, что Константин рассказывал как-то прошлым летом о ситуации с разгромом войск Деникина? Помнится, он упоминал, что Антанта организовала против Советской Республики поход панской Польши и Врангеля. Правда, я не припоминаю, что там было в результате.

– А в результате был полный разгром! И самое страшное то, что за всё это время Саратовская губерния была одной из баз, которая поставляла продовольствие. Вы, отец, почитайте-ка вон ту газету от этого года! Там говорится, что в некоторых местах неурожай и голод таких масштабов, что встречаются случаи каннибализма среди населения! Отец, я боюсь! Правильно ли мы поступаем, что сами, добровольно идём на заклание, как агнцы в адское жерло? – Анна смахнула платком слёзы.

– Дорогая, ещё раз прошу тебя, нет, я требую! Не позволяй плохим эмоциям проникать в твоё сознание. Такое сейчас время! Надо стараться сохранить свой внутренний мир и покой во имя будущего поколения! Поверь, так устроена жизнь! Человек, рождаясь, устремляется к смерти. И этот путь от первого вздоха и до последнего может быть быстрым либо долгим, скучным либо радостным, жутким либо счастливым. Человеку дано самому выбирать и мостить дорогу на своём пути. Вот так случается, что у одного, на первый взгляд, будто совсем мало сил, а жизненную дорогу он свою мостит уверенно, старательно! Падают камни – он их вновь собирает и укрепляет свою дорогу. А другой с виду крепок, как бык, а смотришь – не смог, не справился, не сумел… Дурная его дорога, неразумная жизнь, бесполезная. Каждому поколению людей даются свои испытания и радости. Но всегда остаётся неизменным любовь родительская к детям и детская любовь к родителям. Ради этого и стоит жить, дорогая! Береги себя и своего ребёнка, он не должен страдать! Ищи во всём хоть малую толику доброго, приятного глазу, чтобы улыбнуться самой и чтобы радовался он. Не огорчай его. Если и суждено ему в жизни испытать огорчения, так пусть они будут не от его а идише маме[15]15
  Еврейской мамы (идиш) – Прим. автора.


[Закрыть].

* * *

Через несколько дней пути, подъезжая к станции Ртищево Пензенской губернии, Шимон Моисеевич решил самолично выйти на несколько минут на платформу и, если удастся, обменять кое-какие мелочи на провиант для семьи. Доктор Гринберг в отличие от своих соплеменников, знающих толк в товарно-денежных отношениях, талантом таковым был частично обделён. Выйдя из поезда, он приметил толпу местных баб, торговавших пирожками, свежими и сушёными яблоками, но большинство торговок предлагали варёных раков. Радуясь большой удаче, доктор неумело начал торг.

– Вы, простите, какого дня эти пирожки приготовили? – спросил он тощую старуху, с трудом державшую корзину с выпечкой перед собой.

– Нойя пичены, батюшка. Бушь брать, ай нет? – проскрипела она.

– А с чем они, позвольте полюбопытствовать?

– Дык всяки! Энто с ревенбм, а ишо с таком!

– Ах, с ревенем? Благодарю вас! А что значит «с таком», позвольте полюбопытствовать?

– С таком знать пустыя, ничаво внутрях нетути! – осклабилась старуха, показывая доктору свой почти беззубый рот.

– А, ну да, ну да! – стараясь не думать на профессиональные темы, Шимон Моисеевич поспешно сказал: – Мне бы просто хлеба, голубушка.

– Можно и хлебца, – доброжелательно ответила торговка, доставая с самого дна корзины круглый каравай пахучего ржаного хлеба с тремя дырками посредине, будто с глазами и носом.

– Сколько с меня? – обрадованно спросил доктор…

Фью-у-уть! – раздался свисток, и дородный милиционер из состава железнодорожной милиции громким басом гаркнул:

– Встречный! А ну, бабы с раками, к забору!

Все сразу же засуетились, торговки кинулись к ограждению, а пассажиры – в вагоны.

– Вот, смотрите, мои дорогие, что я купил! – довольный собой сказал Шимон Моисеевич, бережно кладя каравай на стол. – Теперь мы преспокойно доедем до Саратова. Осталось совсем немного.

– Ах, какой аромат! – восхищённо, прикрыв глаза, с наслаждением, сказала Анна. – Можно мне корочку с солью, пожалуйста? Так давно мечтала о такой корочке!

– Конечно, дорогая! Ржаной хлеб с солью как раз поможет тебе справиться с токсикозом. – Гринберг аккуратно отрезал небольшой кусочек от каравая, посыпал его солью и подал старшей дочери.

– Я бы тоже не отказалась, но потерплю, – прошептала Милка, сглотнув слюну.

– Зачем же терпеть? Ешь, для этого он и куплен, – отрезая тонкий ломтик и также посыпая солью, сказал улыбаясь отец. – Если бы ваша мама видела вас, мои дорогие девочки! – вдруг с глубокой грустью проговорил он.

– Мама была бы довольна нами? – спросила Милка, отщипывая хлеб маленькими кусочками, будто птичка, и с любопытством глядя на отца.

– Полагаю, она б немного загрустила, увидев вас вот в таком антураже, но была бы довольна. Вы добрые девочки! – взволнованно ответил Шимон Моисеевич.

* * *

Саратов встретил семью Гринберг вполне доброжелательно. С самого утра воздух был раскалённым несмотря на середину августа. Потные, в заскорузлых гимнастёрках, с белыми соляными разводами от пота и перекинутыми через плечо скрутками шинелей на привокзальной площади строились в шеренгу красногвардейцы. Гражданские торопились миновать площадь и разбрестись по своим дорогам.

Константин, попрощавшись с женой и её родственниками, поспешил к месту назначения. Гринберги, взяв извозчика, отправились к старому другу Шимона Моисеевича – Алексею Петровичу Минху, работавшему в городской больнице в должности главного врача. Там же практиковал и другой давний знакомый доктора Гринберга, с которым судьба свела его в молодые годы в Смоленске, – талантливый хирург Сергей Иванович Спасокукоцкий. Теперь доктор Спасокукоцкий был профессором и успешно проводил операции на спинном и головном мозге. Шимон Моисеевич был уверен в положительном исходе своей затеи, однако обстоятельства могли внести коррективы. Не без труда добравшись до места, Гринберги, собравшись с силами, расположились в больничном сквере.

– Дорогие мои, я постараюсь недолго обременять моих старых знакомых своей персоной. Ждите меня здесь. Прошу вас не беспокоиться, скоро мы определимся с ночлегом, а возможно, и с постоянным местом проживания, – спокойно сказал доктор Гринберг и, протерев носовым платком круглые очки, водрузил их на свой выдающийся шнобль[16]16
  Нос (идиш) – Прим. автора.


[Закрыть].

Прошло без малого два часа, когда Шимон Моисеевич появился в сопровождении двух санитаров, одетых в белые халаты.

– Девочки, всё решилось как нельзя лучше! Нам отведены две комнаты при больнице. Всё прекрасно! Поспешим! – довольно объявил доктор Гринберг, суетливо распоряжаясь насчёт чемоданов и саквояжей, вытирая платком пот со лба и верхней губы. – Все подробности на месте, девочки! Ничего не забыли?

– Подождите, – крикнул, подъезжая на автомобиле Константин, отлучившийся с нового места службы на час для организации быта семьи. – Анна, тебе лучше остаться с отцом и сестрой, пока решается вопрос нашего размещения. Я какое-то время вынужден быть на службе. Как только появится возможность, я найду вас, – сказал Лазовский, влюблённо глядя в глаза жены.

– Не беспокойся обо мне, душа моя, всё будет хорошо, – ответила Анна.

– По городу одна не ходи, прошу тебя, – целуя жене руки, добавил Константин. – Шимон Моисеевич, завтра пришлю человека с продуктами. Мне уже на сегодня выдадут паёк, – пытаясь приободрить Анну, подмигнул Константин.

– Паёк – это замечательно, это обнадёживает и, признаться, радует! – воскликнул Гринберг, довольно кивая в ответ. – Старайтесь, батенька, но и о себе не забывайте! Мне бы хотелось видеть вас живёхоньким на свадьбе вашего первенца, дорогой мой зять! – пошутил Гринберг.

* * *

Октябрьским вечером, когда мелкий осенний дождь, радостно встречая своего закадычного друга – братца мороза, – сыплет мелкими каплями, переходящими в изморозь, в природе всё начинает костенеть от озноба и сырости. Деревья, сбрасывая разноцветную листву и обескураженно стесняясь своей наготы, ветками прикрывают себя, стараясь спастись от стыда. Только сосны и ели, наливаясь влагой и силой в ожидании зимних метелей и морозов, ликуют, расправляя на ветру свои зелёные сарафаны. Небосвод, сплошь затянутый непроглядным пологом облаков, прячет улетающие на зимовку птичьи стаи, и лишь прощальные крики гусей да журавлей доносятся какое-то время до земли после их стремительного входа клином в серые облака. В такое время всем живым существам требуется тепло и уют.

– Вот если бы я могла изменить своё прошлое, наверняка было бы другим и моё настоящее и уж, конечно, моё будущее, – с грустью сказала Милка, вернув старшую сестру из её мыслей. – Как считаешь, Аня, если б можно было изменить прошлое, как бы развивались события в настоящем?

– К чему все эти рассуждения, дорогая? Ты бы лучше занималась английским. Вот придёт твой педагог, а ты так ещё и не выучила двести неправильных глаголов, – улыбаясь ответила Анна, сидевшая возле открытого огня круглой печи, оформленной железом и называемой голландкой.

Печь такая требовала много дров, а тепла давала мало. Вот и приходилось поддерживать тепло в комнате, постоянно подбрасывая в её жерло по два-три полена. Анна полюбила вот так сидеть возле открытого огня. Ей это напоминало уютные кронштадтские вечера у камина, когда вся семья после лёгкого ужина собиралась в гостиной на долгое чаепитие.

«Тогда всё было иначе: были гости, веселье, покойная мама музицировала, весело кивая в нужный момент, разрешая вовремя вступать с песней или танцем. Такое прекрасное было время! – думала Анна. – Детство! Детство так много даёт человеку! Радость и счастье, защиту старших и уверенность в себе, прививает навыки поведения и развивает ум и смекалку…»

– Бог мой, что я дам своим детям? – вдруг неожиданно сказала она вслух. Вздохнув глубоко и подкинув в печку очередное полено, продолжила свои размышления.

– Тебе, моя дорогая, совершенно нельзя думать о тяжёлом и задавать себе такого рода опасные вопросы! – менторским тоном выдала Милка, занятая уроками. – Вот я считаю, что всё, что происходит, всё хорошо! Ведь могло быть куда хуже! У нас есть дом, одежда, еда. А другие голодают и живут где придётся. Вот даже мои занятия мне тоже нравятся! Если бы как раньше, то мне бы пришлось посещать гимназию и заниматься французским с этой ужасной мадам Фике! Знала бы ты, какая она вредина!

– Не говори так о том, кого рядом нет. Это не красит человека! – заметила Анна.

– Ну да, конечно! Только эта мадам Фике жуткая! Возможно, она умерла уже от своей вредности! – пробормотала Милка.

– Ты неисправима! Тебе скоро семнадцать, а ведёшь себя как набалованный ребёнок! – продолжила старшая сестра.

– Это всё потому, что я родилась в холодную и морозную погоду, так мне няня говорила. Определённо, это так и есть. Вот временами бывает так, что мне хочется рвать и метать! А то вот ещё так бы и прибила кого!

– Прекрати говорить глупости! Такие слова нельзя говорить. Будь сдержаннее, – добавила Анна. – Время сейчас такое, если человек позволит хоть раз гневу и мести взять верх над своим разумом – пропал человек!

– Да, я всё понимаю! Просто мне хотелось сказать, что из-за одного человека можно невзлюбить и предмет, и гимназию!

– Ты права, Милочка! Порой так бывает. Но нужно поразмыслить, обдумать всё, принять во внимание все обстоятельства и только тогда делать вывод.

– А вот заниматься английским языком с нашим новым знакомым мне определённо нравится! Жаль, что занятия бывают не так часто, как хотелось бы.

– Это хорошо, что тебе нравятся уроки. Но ты уясни себе, что Майкл не учитель, он, как все сотрудники Американской миссии, совершенно занят помощью населению.

– Я знаю, знаю! Они – «квакеры», филантропы. Он рассказывал мне об их организации, и я считаю их дело абсолютно святым, если так можно сказать.

– Да, американцы и англичане много делают для спасения детей и взрослых по всей России. Видишь ли, есть ещё среди людей такие, которые думают не только о себе. Мы об этом много говорим с Константином. У них очень много работы. Поэтому ты старайся самостоятельно заниматься английским, а Майкл будет направлять тебя в нужное русло. Так будет верно. Не считай, что он должен вложить эти знания в твою голову, сама добывай их и укрепляй свой багаж. А он поможет, направит, – спокойно посоветовала Анна.

– Я вот весной планирую вступить в их движение и заняться спасением бездомных детей. Правда, в семнадцать могут и не взять, но я уже придумала, что сделаю! Я прибавлю себе пару лет. Все ведь отмечают мою не по годам серьёзность и взрослость. Так что никто и не заметит этого небольшого обмана ради доброго дела.

– Не спеши рваться в бой! Придёт весна, будет виднее, – серьёзно сказала Анна. – Старайся сохранять покой в душе, не стремись создавать трудности, чтобы их потом геройски преодолевать. Это нерациональный путь развития личности. Набирайся знаний и ума.

– Ну я же так и делаю, – серьёзно ответила Милка, вновь погрузившись в книгу.

* * *

– Шимон Моисеевич, позвольте на минуту, есть разговор! – зайдя в приёмный кабинет Гринберга, сказал Алексей Петрович Минх, взволнованно глядя на доктора.

– Да-да, Алексей Петрович, я к вашим услугам! Чем могу быть полезен?

– Вы, Шимон Моисеевич, давно знаете меня, – начал издалека старший врач больницы. – Вероятно, вы догадываетесь о сути моего визита.

– Простите, не могу знать, я весь внимание!

– Ну-с, дорогой доктор, тогда я буду прямолинеен, как пуля! – попытался устранить некое напряжение доктор Минх. – Видите ли, у нас в больнице, в виду сложившихся обстоятельств, освободилось место стоматолога-хирурга. Вот мы с Сергеем Ивановичем Спасокукоцким и подумали, а не соблаговолите ли вы, дорогой Шимон Моисеевич, взяться за это дело? Дело новое и архиважное, признаю-с, – слегка волнуясь и совершенно переходя на светский стиль общения, сказал Минх. – Организованный Сергеем Ивановичем травматологический институт также готов принять вас в число своих сотрудников, – добавил он, внимательно глядя на Гринберга.

– Алексей Петрович, дорогой мой, я польщён! – ответил Шимон Моисеевич. – Да вот смогу ли я? Безусловно, я приложу, так сказать, все силы и опыт… А как же мои пациенты? Как же приём? – сбиваясь с мысли, озадаченно спросил доктор Гринберг. – Ну а с другой стороны, это такая возможность! Позвольте мне подумать! Мне нужна одна ночь! – вдруг резко попросил он.

– Разумеется, дорогой Шимон Моисеевич, – схватив обеими руками правую ладонь Гринберга, радостно пробормотал Минх, будто получил однозначно положительный ответ. – Челюстная хирургия должна развиваться! Это непаханое поле в медицине! Как вы смотрите на то, чтобы завтра встретиться и обсудить кое-какие организационные вопросы с профессором Спасокукоцким? Это он рекомендовал вас, и я очень этому рад, признаться. И даже уже подумал над размещением вашего будущего отделения… Ну-с, я очень рад, чрезвычайно рад! Позвольте откланяться! Пациенты зовут меня! Да и у вас в коридорах не пробиться! – элегантно поклонившись в знак уважения и почтения, Минх удалился.

Для доктора Гринберга открывалась новая дверь в его жизни и судьбе.

* * *

Осень вошла в свои права. Наступил промозглый ноябрь с обильными дождями и ночными заморозками. Дни стали короткими, а ночи тёмными. Долгожданное время для воров всех мастей и преступников. Любые следы смоет дождь и поглотит непролазная грязь. Трудное время для блюстителей порядка и обывателей, ибо опасность поджидает на каждом шагу. Двадцать первый год двадцатого столетия стремился к своему завершению. Вот уже год прошёл с тех пор, как польские интервенты и барон Врангель были разбиты наголову, а Советская Республика одержала победу в Гражданской войне. Однако жуткие испытания нёс этот год по земле российской. В стране царил голодомор! Стало чрезвычайно опасно в одиночку выходить на улицы. Рабочие и служащие, получавшие хоть какие-то пайки на рабочих местах, передвигались по городу группами, опасаясь нападения обезумевших от голода людей. Газеты перестали скрывать действительные масштабы катастрофы, и новости о бедствиях в России облетели весь мир. Правительство молодой Советской Республики было вынуждено обратиться к мировому сообществу с просьбой о помощи в борьбе с голодом и эпидемиями тифа и холеры, поразившими около сорока губерний. Люди разных стран откликнулись на эту просьбу.

Первым европейским государством, оказавшим всестороннюю помощь голодающим, была Чехословацкая Республика. Было отправлено много эшелонов с продовольствием, одеждой, лекарствами, сельскохозяйственной техникой. Помощь поступала в основном через чехословацкий Красный крест. Это было единственное государство, принявшее детей из голодающих областей.

Большая помощь шла от Американской миссии во главе с министром торговли Америки господином Гувером, направившим открытое письмо в ответ на обращение Советской России о помощи, в котором он указал ряд обязательных условий. Одним из основных было то, что помощь могут получить лишь дети и тяжелобольные. Согласно этим правилам, пищу в столовых могли получать дети в возрасте до четырнадцати лет, прошедшие медицинское обследование и признанные голодающими. Каждый ребёнок, прикреплённый к столовой Американской миссии, должен был иметь специальную входную карточку, на которой делались пометки о посещении. Горячий обед выдавался в строго определённое время. Порция должна была быть съедена в столовой, и уносить её домой не разрешалось. Это было жёсткое условие, порой невыполнимое для многих страждущих. Сельское население было настолько обнищавшим, что не было тёплой обуви и одежды, чтобы в холодное время добраться до миссии. Несмотря на это Американская миссия кормила в России более шести миллионов человек, американское общество квакеров – более двухсот пятидесяти тысяч. Были и другие международные организации, работавшие с Советской Россией и спасавшие детей и взрослых от голодной смерти и эпидемий. Большую помощь оказывали Нансеновский комитет, шведский Красный крест, немецкий Красный крест, английские профсоюзы, Международная рабочая помощь шведского Красного креста, английских и американских братьев-квакеров. Весь мир понимал создавшуюся катастрофическую ситуацию в России.

Помощь шла отовсюду вплоть до лета двадцать третьего года, когда решением Правительства Советской России будут признаны ошибки, допущенные в руководстве страной, и будет принят курс на новую экономическую политику. Но это будет через два года! А пока…

Отсутствие каких-либо значимых резервов продовольствия у правительства советских республик привело к тому, что оно в июле двадцать первого года обратилось к иностранным государствам и общественности с просьбой о продовольственной помощи. Несмотря на множественные обращения первая незначительная помощь была отправлена лишь в сентябре. Основной поток пошёл после активной общественной кампании, организованной лично знаменитым норвежским учёным, мореплавателем Нансеном и рядом негосударственных организаций Европы и Америки в конце двадцать первого года. Голод привёл к случаям людоедства и вызвал массовый рост беспризорности и проституции.

* * *

Поздним декабрьским вечером после скудного ужина, состоявшего из пары картофелин и кипятка на всю семью, доктор Гринберг, откинувшись на спинку, медленно покачивался в кресле-качалке, закрыв глаза. Младшая дочь увлечённо занималась английским языком, время от времени листая массивный англо-русский словарь. Анна, изменившаяся внешне за последние месяцы, вязала что-то для будущего ребёнка, уютно устроившись в уголке старого дивана с круглыми валиками подлокотников и с высокой спинкой, набитой конским волосом. Анна любила рукоделие, и всюду в этой комнате, приспособленной под гостиную, спальню и кабинет Шимона Моисеевича, были белые кружевные салфетки, а на старом и узком комоде в углу комнаты стояла накрахмаленная ещё летом связанная ажурная вазочка.

Константин и Анна жили вместе с Гринбергами в двух комнатах при городской больнице. Понимая состояние беременной жены и разумно подходя к вопросу совместного проживания, Константин не настаивал, чтобы Анна оставила семью и жила бы с ним в предоставленной ему комнате в коммунальной квартире на окраине Саратова. Он редко приходил ночевать домой. Обстановка в городе требовала от руководящих работников губисполкома повышенного внимания, времени и отнимала почти все силы. Он знал, что Анна в безопасности, под присмотром отца, спокойна и не голодает. Любовь его была крепкой и нерушимой. Иногда, в минуты покоя, закрыв глаза, он вспоминал её улыбку. Счастливая, в голубом платье… – так он увидел её впервые, лёгкий ветерок теребил её чёрные кудрявые волосы, и она, одной рукой элегантно придерживая летнюю шляпку, другой убирала пряди со своего нежного лица. Глубоко вздохнув, Константин мысленно говорил себе в такие минуты: «Всё будет хорошо, дорогая! Надо немного потерпеть, и всё скоро наладится!» Это были его слова для любимой, а то, что он говорил сам себе, было совсем другого содержания.

За несколько месяцев работы в Саратове он столько всего насмотрелся! Голод, грабежи, преступность… И нет этому конца и края! В последние недели голодные и оборванные женщины из близлежащих деревень приносили своих измождённых, превратившихся в скелеты детей со вздутыми животами к зданию губисполкома и оставляли их лежать и сидеть там, прося хлебушка. Со всех окраин наводнённый беспризорниками город превратился в опасное для обывателей место.

Ежедневно приходилось выезжать с вооружённой группой сотрудников народной милиции с рейдами по домам, где обезумевшие от голода убивали своих детей, а то и прохожих, расчленяли их, варили и ели. Константин, много повидавший на своём веку, не мог без приступов тошноты вспоминать эти ежедневные события. При подготовке рапортов руководству для направления в Москву ему приходилось подробно описывать зафиксированные случаи каннибализма, охватившего Саратов и его пригороды. В декабрьские морозные дни участилось воровство трупов из мест временного их хранения и с кладбищ. Казались невообразимыми объяснения тех, кто промышлял этим. Сравнение человечины со свининой, пояснения по разделке и приготовлению… Лазовский часто испытывал непреодолимое желание мгновенно расправиться с этими поражёнными людоедством и трупоедством человекообразными особями с обезумевшими глазами и искажёнными лицами. Но закон требовал соблюдения норм и не допускал самосуда! Арестованные каннибалы уже не могли стать теми людьми, которыми они были раньше. Теперь в них не было ни богобоязненности, ни человечности, а был лишь дикий животный страх и желание выжить.

Константин Лазовский изо всех сил старался сохранить разум и не переступать черты дозволенного в выполнении своих обязанностей. Чтобы не делиться жуткими эмоциями с беременной женой, он всё чаще оставался ночевать на службе, расположившись на старом кожаном диване в своём маленьком кабинете. Каждый раз, когда он приходил к Гринбергам, принося продукты, выданные ему в виде служебного пайка, он просил Анну не выходить одной из дома и не отпускать Милку на улицу даже за керосином.

Анна исполняла поручения мужа, осознавая опасность сложившихся обстоятельств. Однако сидеть дома целыми днями – то ещё испытание! Иногда, закутавшись в шаль, она выходила из докторского дома, где они проживали, и, прогуливаясь вдоль городской больницы, наслаждалась морозным воздухом. Казалось, что ничего необычного и опасного нет и все истории, рассказанные Константином и отцом, преувеличены. Неподалёку от больницы, в трёх кварталах, располагалось двухэтажное здание, занятое квакерами – американскими филантропами, ещё летом прибывшими в Саратов для борьбы с голодом и эпидемиями тифа и холеры. В начале сентября Анна и Милка зашли в это учреждение и познакомились с замечательными людьми, увлечёнными общей идеей спасения голодающих детей. С того самого дня завязалась добрая дружба между сёстрами Гринберг и представителями благотворительной организации Хелен Штраус и Майклом Стивенсоном. Спустя время знакомство переросло в дружбу.

Анна, понимая своё состояние, не решилась на полную занятость в работе квакеров, но могла быть полезной в их деятельности. Разумом и душой она искренне стремилась к этому необходимому и нужному делу. Так сложилось, что объём работы для миссии квакеров оказался во много раз больше, чем предполагалось. Необходима была помощь местного населения. Для подготовки списков беспризорников и больных нужны были грамотные сотрудники. Анна и Милка с разрешения отца и Константина подключились к оказанию такой помощи. В скором времени они были приняты в состав группы российских сотрудников с обеспечением пайком.

Анна была горда тем, что её мечты о пользе родине начинали потихоньку сбываться. Однако беременность доставляла неудобства, и вскоре посещения миссии ей пришлось прекратить. Милка, несмотря на свои неполные семнадцать, проявила себя ответственно и самоотверженно. Её интерес к медицине и биологии укреплялся и развивался. Дружба с Майклом – американским квакером, оставившим учёбу в университете и приехавшим в далёкую Россию для спасения детей и женщин от болезней и голода, укреплялась день ото дня. Милка увлеклась изучением языка и убеждала отца и сестру, что индивидуальное изучение английского под руководством носителя языка – это лучший способ, который она по возможности будет предлагать и отстаивать в будущем.

* * *

Время шло своим чередом, приближались католическое Рождество и Ханука. Анна увлечённо готовила приданое для своего будущего ребёнка, который должен был родиться в марте. Почему-то морозные декабрьские дни радовали её всё больше и больше, несмотря на разруху. Может быть, благодаря белому пушистому снегу, за одну ночь преобразившему всё вокруг, закрыв ноябрьскую грязь и серость своим покрывалом? А может быть, оттого что с самого детства это время было связано с праздником – Ханукой.

Для евреев зима всегда считалась благословленным временем, в какой бы стране они ни жили, потому что именно зимой выпадают осадки, которые необходимы для распределения питьевой воды. Люди молятся об обилии осадков, даже если проживают в местах с избытком пресной воды, потому что вода – это жизнь. У всех народов есть традиции, есть они и у евреев-ашкеназов, предки которых пронесли их сквозь века, как и этот замечательный праздник Ханука. Главное слово этого праздника – свет во всех его проявлениях. Физический свет, который зажигается ежедневно восемь дней праздника, подразумевает собой свет духовный, свет Священной книги – свет, победивший тьму.

Борьба маленького народа за существование – тема вечная. Каждый помнит о чуде, верит, что оно свершится именно тогда, когда он будет в нём больше всего нуждаться, и верит, что должен это чудо заслужить. А заслужить можно только чистыми помыслами, разумными и добрыми делами. «Человек – творение божье и должен оставаться человеком, что бы ни случилось! Он способен сам творить чудеса по изменению себя и мира вокруг, многое способен вынести на своих плечах, и ничто не может сломить волю человека, если в голову и сердце его с рождения заложены мудрые заповеди любви и справедливости. Исполнение этих заповедей и отличает человека от зверя. Надо с искренней любовью относиться ко всему, что создано Богом. Стремиться быть достойным звания Человек!» – так рассуждала Анна, сидя возле камелька и довязывая очередную кофточку для ребёнка из ниток, которые они с сестрой получили, бережно распустив старенький отцовский шарф.

Шимон Моисеевич всегда был готов пожертвовать чем угодно для своих девочек. А дочки за это платили ему сторицей. Дороже отца в их жизни никого не было. Даже муж Константин для Анны был будто чуть поодаль их троицы. Вот и сейчас, довязывая клубок, Анна думала об этом же с еле заметной улыбкой на лице.

– Аня, я думаю, нам нужно что-то придумать для небольшого веселья. Пригласить Хелен и Майкла к нам на праздник, например.

– Разумно ли в такое время веселиться, дорогая, когда такой ужас вокруг? Это же будет как пир во время чумы. Не думаю, что это хорошая идея! – сказала Анна.

– Но, Аня, так хочется хоть немного радости! Да и потом, разве плохо, когда люди радуются? – расстроенно отозвалась Милка.

– Да и как гости будут возвращаться ночью от нас, ты об этом подумала? Даже если они придут всего лишь на чашку чая. Видишь, как быстро темнеет? А в это время быть на улице крайне опасно! Мы ведь не можем предложить им остаться у нас в наших стеснённых обстоятельствах. Я понимаю тебя, но нужно всё хорошенько продумать, раз тебе так хочется праздника. Может быть, днём организовать чаепитие? Или просить Константина о сопровождении? Но второе слишком обременительно. Ты же знаешь, как много он работает, – пояснила Анна, на минуту отложив вязание и глядя на сестру.

– Скоро мой день рождения. Мне исполнится уже семнадцать! Праздновать мы, естественно, тоже не можем, – с грустью сказала Милка.

– Знаешь, праздник должен быть в душе. Не загадывай раньше времени, что и как будет. Верь в лучшее! Я вижу твои платц ды гарц[17]17
  Сердечные страдания (идиш) – Прим. автора.


[Закрыть]. Тебе нравится Майкл. Я права? – предположила Анна.

– Я люблю его! – задумчиво и откровенно ответила Милка.

– О, дорогая! Это прекрасно! А что он? – поинтересовалась Анна.

– Не знаю, я ничего не знаю! Я знаю наверняка только одно – я влюблена и, когда он рядом, моё сердце готово выпорхнуть из груди, как бабочка, – взволнованно ответила Милка. – Я бы всё отдала, только бы быть с ним всегда рядом!

– Дорогая, это прекрасно! – подойдя к сестре и обняв её, сказала Анна. – Только всё отдавать не нужно. Не спеши! Я знаю, как ты бываешь горяча, и понимаю, что первые серьёзные чувства сдерживать непросто, но постарайся спокойнее относиться ко всему, что с тобой происходит. Кто знает, может быть, это взаимно. Пусть бы это было взаимно, тогда я была бы очень рада за вас. Я так прошу счастья для тебя, моя родная! – Анна поцеловала сестру в лоб.

– Как же мне научиться сдерживать себя? Это странное чувство не похоже ни на мою любовь к отцу, ни на любовь к тебе… Оно переполняет меня! Когда я думаю о Майкле, мне становится тяжело дышать…

– Это первая любовь! Она такая! Главное – будь уверена, что ты счастливый человек, потому что тебе дано познать это чувство!

– Только, я прошу тебя, не говори об этом отцу. Придёт время – я сама ему всё расскажу, – попросила Милка, слегка успокоившись и повеселев оттого, что её поняли и разделили с ней это прекрасное ощущение радости и счастья.