Текст книги "Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА II"

– Вам кого?

– Вы Серафим Игнатьевич?

– Да.

– Я Нина, помните?

– Какая Нина?

– Анны Владимировны дочь. Мама заболела, я у вас вместо неё несколько дней поработаю. Я всё умею, вы даже не заметите разницы… – она говорит быстро, чуть округляя губы на шипящих звуках. Не то чтобы картавит, нет. Но что-то, какая-то неточность произношения есть, определённо. И впервые в жизни неправильность кажется мне очаровательной!

Это – Нина? Аннушкина Нина? Та малявка, в красном платьице с оборочками?

Не может быть.

– …так вы не против? – что она успела сказать? А, неважно!

– Заходите. Конечно, не против. Надеюсь, с вашей мамой ничего серьёзного?

– Обычная простуда. Меня можно на «ты». – Она улыбается. Не понимает, что её нельзя на «ты». Никак.

– Вам что-нибудь нужно? – Чуть не ответил «останьтесь».

– Поставьте чаю.

– Сейчас!

Птичкой порхнула на кухню.

Что я делаю? Никогда не ем на ночь. Но иначе она прямо сейчас уйдет в Аннушкину комнату.

Пьём чай. Она не хочет садиться за стол. Я, кажется, повысил голос? Не уверен.

Собирает посуду на поднос. Порываюсь помочь. Улыбается: «Я сама!».

Ушла. С кухни доносится звяканье, шум льющейся воды.

– На столе нож. Возьми его! Порежь палец! – Голос совершенно незнакомый. Странноватый, растягивающий слова, даже непонятно, женский или мужской. Я вздрагиваю и оглядываюсь. Никого нет.

– Быстрее! – Тон не допускает возражений, это приказ.

На столе лежит нож. Вроде же Нина при мне положила его на поднос?

Видимо, нет.

Почему-то послушно беру и провожу лезвием по пальцу. Кровь. С детства не терплю крови! Все плывёт перед глазами, мне худо. Больше не думая откуда мог взяться голос, зову:

– Нина!

Она прибегает, ахает, снова выбегает. Возвращается с бинтом и зелёнкой.

Близко наклоняется к моей руке, обрабатывает ранку – тоже мне травма, царапина! – что-то шепчет, округляя губы, бинтует. Как мама в детстве… Едва удерживаюсь от желания её поцеловать.

– Спасибо.

– Не за что. Уже не болит? – Не знаю, не до пустяков, но отрицательно качаю головой.

– Я пойду?

И снова тот же голос:

– Скажи, что больно!

Вслух говорю:

– Можете идти. Спокойной ночи…

Сердце готово выпрыгнуть из груди.

– Сима! Серафим. Всё хорошо. Ты здесь, в моём кабинете. Это всё случилось почти год назад.

– А? Да-да. Иван, я в порядке. Налей ещё чайку, пожалуйста.

Наконец чашки отставлены в сторону. Иван сосредоточенно хмурит брови.

– Так в комнате никого не было? – Вижу-вижу, старик, к чему ты ведёшь. Я признаю, что сам с собой разговаривал, скажу, что всё – сплошные фантазии и душевные волнения, а ты радостно меня выпишешь. Господи, как же хочется домой!

Нет, необходимо разобраться.

Не могу рисковать. Не могу!

…Другой вечер. Зимний. За окном метель, белым-бело. Ниночка тихо, как мышонок, сидит на ручке моего кресла и заглядывает в бумаги через плечо. Невозможно сосредоточиться!

– Малыш, я так никогда не закончу. Дай мне ещё десять минут, а? Договор нужен завтра с утра.

– Я молчу!

– Ты дышишь. Щекотно.

– Перестать?

– Нет. Дыши. – Мне смешно, и я милостив как никогда.

– Спасибо! – Она вскакивает и с хихиканьем бежит прочь. Вот ведь! Мне, правда, надо доделать!

Знакомый противный и надоедливый голос. Сколько советов подал мне за это время – не сосчитать! Большинству из них следовать немыслимо. Голос всегда предлагает самые быстро ведущие к цели решения. Рецепты простые, действенные и дикие. Как тот, первый, с ножом.

Порядочность, совесть, любовь и ненависть ему явно не мешают! Он только приказывает. Счастье ещё, что я научился не делать по его, мне это почти всегда удаётся.

– Убей её.

– С ума сошёл? – Да, я в курсе, что с воображением спорить бессмысленно, а что делать? Чушь же порет!

– Она мешает работать. Ты хочешь работать. С ней не получится. Догони и убей. Один удар в висок. Милиции скажешь, что упала, тебе поверят.

– Знаю, что поверят. Ты не в себе? Нина мне необходима!

– Тогда ты бы не сожалел о работе. Ты сожалеешь. – Блин, конечно, я сожалею! Но что за безумная логика?!

– Заткнись.

– Убей.

И тогда я иду к телефону и набираю номер Ивана.

– Ээй! Сима! Серафим. Щедриков! Ты где витаешь? – Голос друга возвращает меня к действительности.

– Извини, задумался.

– Слышь, солнце, ты не забыл, что я ко всему – психиатр? Я уж начал думать, что чересчур глубоко погрузил тебя в регрессию. Следи немножко за окружающим миром – тебе здесь что, ещё не надоело? По дому, что ли, не скучаешь? По своим? По Аннушке, по Нине! – Вот зря ты, Ванька, так на меня наседаешь. Конечно, соскучился. Остро. Как будто мне непонятно, зачем ты варенье принёс! Но всё равно, пока не разберусь…

– Старик, не дави на меня.

– А я давлю?

– А то.

Скрипнула дверь. Единственное существо в больничке, которому наплевать на распорядок и запреты. Кошка Муська. Большая, белая, мягкая, с оранжевыми всё понимающими глазами на курносой персидской морде. На редкость незамутненное существо. До чужих проблем ей дела нет, равно как и до всяческих указаний. Мне бы её натуру, тогда волноваться было бы не о чем. Кошка, гордо задрав хвост, шествует мимо нас, перед шкафчиком со спортивными трофеями останавливается, и легко, явно не в первый раз, наподдаёт лапой по стеклу. То послушно отъезжает в сторону, и кошка вся подбирается, явно собираясь запрыгнуть на полку.

– Мусенька, не надо! Опять уронишь что-нибудь! – Тон Ивана заискивающе-просительный.

Кошка отталкивается и прыгает, несколько медалей и дипломов летят на пол. Она сидит и лижет лапу. Как красивая дорогая игрушка среди наградных листов, призов и кубков, безо всякого раскаяния посматривая на нас сверху вниз.

Ваня огорчённо качает головой.

– Ну, я же говорил!

– Слышь, старик… Я боюсь, ты понимаешь? Я не уверен, что всегда смогу противостоять этому голосу. Но что это не фантазии, для меня очевидно. Мне жаль, правда. Но отвлекись, пожалуйста, от медицины. Тут что-то другое. Я не сумасшедший. Знаю-знаю, все так говорят. Попробуй хоть раз мне поверить – не как врач, а как друг. Я же пил эти ваши таблетки, и что? Только голова дурная была. А голос никуда не делся.

– Была?! – Так и знал, что он в это вцепится.

– Была. Спасибо голосу, надоумил, как обойтись, хотя твои церберы даже в рот заглядывают.

– И как?

– Ага, щаз. Ты меня ещё на слабо возьми.

– Нет, обещаю: отменю назначения. Скажи, вдруг ты не один такой умный.

– Хорошо. Помни уговор. – Наклоняюсь к его уху и шепчу. Брови друга ползут вверх, и он только и находится что сказать:

– Ну, ты артист!

– Не я. Я б до такого сроду недотумкал.

Иван некоторое время сосредоточенно размышляет, потом неожиданно, хитро блеснув глазами, говорит:

– Сима… Ну допустим, ты прав. Это что-то внешнее. Оставим в стороне вопрос что. Тогда наше лечение тебе действительно, помочь не сможет. Но, знаешь, у меня, кажется, есть идея. Ты же разговаривал с голосами?

– Он один.

– Ладно, с голосом. Он тебе отвечал?

– Да. Если я спорил, отвечал. Доказывал логичность и осуществимость своих предложений.

– Я не про то! Просто ты мог бы попытаться поменяться с ним ролями, понимаешь?

– Что?

– Ну приказать ему что-нибудь. Чтобы не ты выполнил, а он. – Эх, Ваня-Ваня, друг ты мой сердечный… насквозь я тебя знаю, навылет вижу… думаешь, сейчас докажешь мне, что моего невидимого собеседника в природе-таки не существует?

Хотя сама по себе мысль недурна.

– Наверное, мог бы. Только он к этому нисколько не расположен.

– Знаешь, есть одна замечательная книжка – «Люди, которые играют в игры. Игры, в которые играют люди». По-моему, я давал тебе её почитать, в школе, помнишь? – Помню, ещё бы. В девятом классе я, кажется, раз по пять на дню о ней слышал. Так это ты тогда решил изучать психологию и психиатрию, оказывается. Интересно, не знал.

– Ага.

– Её бы тебе сейчас посмотреть. Там по пунктам разложено, как повернуть разговор, чтобы на деле обменяться с собеседником позицией.

– Вань. Я не помню, что там было написано, но хорошо помню её толщину.

– Да, точно. Хорошо, тогда так…

Я внимательно слушал и молился, чтобы голос не следил за нашей беседой. Как всё, оказывается, странно. Я всё время пытался держаться с голосом на равных. Не подчиняться, спорить. Лез наверх! А чтобы повернуть по-своему, оказывается, надо было…

– Голос, ты где?

– Прошу тебя. У меня проблема.

– Знаешь, я подумал, что ты каждый раз был прав.

– Наконец-то.

– Да. Ты правильно говорил, я бы все вопросы давно решил, если бы так делал. Мне надо было тебя слушаться.

– А ты умнее, чем казался.

– М-м-м… не совсем… знаешь, я не уверен, что ты настоящий. Прости, пожалуйста. Но, может, ты моя галлюцинация?

– Знаю. Иначе б мы тут не сидели.

– Так… это… а ты существуешь?

– Конечно.

– Трудно поверить.

– Да легко!

– Нет, боюсь, не настолько… то есть… извини, мне сложновато. Я же – не ты.

– Доказательств захотелось? Так легко же, говорю! Что тебе продемонстрировать? – Об этом я не думал. Чёрт. Что бы такое попросить? Впрочем, без разницы!

– Сделай так, чтобы вон тот кубок покружился вокруг люстры.

– Ну ты и дурак! Ладно, в первый и последний раз, специально для недоразвитых форм жизни.

Самый большой кубок, «За победу в чемпионате», дёргается и взмывает к потолку. Муська издает истеричное «Мя-а-а-уууу!» и опрометью бросается вон из шкафа, сметая награды, которые с грохотом сыплются на пол. Она мчится через кабинет пулей, вздыбив шерсть на загривке, выскакивает в коридор, и скоро кошачьи вопли стихают где-то вдалеке.

А кубок между тем размеренно нарезает круги вокруг люстры.

– Мать твою… мать твою… мать твою… – шепчет Иван, задрав голову.

А меня вдруг разбирает гомерический, на грани истерики, смех.

Говорят, чтобы излечить – нужно уничтожить, чтобы уничтожить – надо унизить, а чтобы унизить – лучше всего посмеяться.

И, давясь хохотом, едва не плача от спазм в щеках и груди, я, наплевав на всю и всяческую психологию, – выдавливаю:

– Пшёл вон, клоун! Из моей головы и из моей жизни! Зеро тебе выпало, козлу убогому! Думаешь, после такого я хоть раз тебя послушаю?!

Кубок падает на пол.

– Эй, голосишко!

В ответ – тишина.

Что ж, он оказался умнее, чем думалось. Я бы на его месте тоже поскорее свалил.

Когда мы с Ниной уже шли к воротам, из окна высунулся Иван и радостно проорал:

– Ты, контактёр! Коньяк готовь, вечером в гости приду!

И тут Ниночка чуть сжала мою руку, повернулась на каблуках и звонким голосом заявила:

– He-а! Будет шампанское. На помолвке всегда пьют шампанское! – О как. А я-то опасался, что с этим вопросом у меня будут сложности…

И тут, отлично видимая на васильковой голубизне летнего полдня, небосвод снова прочертила падающая звезда.

До самого горизонта.

Маргарита Свидерская

Законы Несауалькойотля

По дороге, соединяющей город Тескоко и столицу государства Теночтитлан, шел караван, огромный и очень напоминающий толстую объевшуюся змею. Обычно большие группы из Тескоко состояли либо из его армии, направляющейся воевать за интересы Тройственного Союза, либо почтеков-торговцев. Этот караван четко делился на две части: возглавляли его придворные и личная охрана, астрологи и медики, законоведы и прислуга Несауальпилли – правителя чичимеков. Вторая часть состояла из большой группы – две тысячи измученных человек, бредущих едва-едва. Ее подгоняли копьями охранники, это шли на суд в столицу страны Анауак придворные бывшей жены правителя Чальчиуненцин.

Несауальпилли путешествовал в носилках. Белоснежные тончайшие занавески полностью укрывали его от жарких лучей солнца, пропуская только легкий освежающий ветерок. За правителем следовал еще с десяток богатых носилок с его детьми и самыми знатными гражданами Тескоко. Гордая и некогда капризная, славившаяся утонченным вкусом Чальчиуненцин понуро брела пешком, изнывая от жары и жажды, глотая дорожную пыль. Преступница шла одна, и только изредка гордо вскидывала голову, чтобы откинуть назад слипшиеся от пота волосы. Остальной народ, состоящий из красивейших молодых людей, замученных допросами и пытками, с трудом плелся за той, чью красоту и ум совсем недавно воспевал в стихах и поэмах.

Первая колонна путешественников радовала глаз яркостью расписных и вышитых нарядов, обилием драгоценностей, украшений из перьев; передвигался двор легко и непринужденно. Вторая группа с трудом поспевала за первой, ее постоянно подгоняла стража, бесцеремонно опуская копья на спины преступников.

Но было и общее, что объединяло обе столь разные колонны, – выражение скорби на лицах, предельно тихие разговоры, отсутствие смеха и то, что никто не спешил побыстрее добраться в столицу.

Несауальпилли за весь путь не проронил ни слова, он сохранял на лице суровое выражение, изредка освежал горло водой, подносимой ему слугой, и не покидал носилки. Только изредка, украдкой приоткрывал тонкие занавески и смотрел назад. Нет, его взгляд не пытался найти жену! Чальчиуненцин уже не было в его сердце: став изменницей, она не вызывала больше никаких чувств. Взгляд правителя наблюдал за носилками дочери, в караване они следовали вторыми.

Прохладная Роса узнала об измене матери утром. В обед ей сообщили, что вся семья отправляется на суд в Теночтитлан. Попытки узнать, выяснить, получить хоть какие-то разъяснения от отца пресеклись. С необычной холодностью Несауальпилли велел ей собраться и отправляться со всеми в столицу. На робкий вопрос:

«Что с моей мамой?», – Несауальпилли нахмурил брови, но ничего не ответил и быстро вышел из комнаты дочери.

И вот сейчас, прошел целый день, а с девушкой не разговаривали, подносили воду, фрукты, но никто не пытался поддержать ее. Изредка на глаза набегала слеза, Прохладная Роса раздраженно ее смахивала и снова пыталась развлечься, рассматривая пейзаж вдоль дороги. Но это занятие ей надоело, хотя путешествовала она впервые. Вскоре незаметно для себя она уснула. Переживания, холодность отца и путешествие утомили ее.

Ближе к вечеру, Прохладная Роса проснулась от толчка – это к ней в носилки запрыгнул брат Какамацин.

– Спишь и грустишь? – спросил, удобно располагаясь на одеялах, Какамацин. Прохладная Роса немного капризно надула губы и кокетливо вздохнула:

– Меня все бросили… Такое ощущение, что я под арестом… – последние слова девушка прошептала, доверительно приблизившись к брату.

– Мне тоже так кажется, теперь из-за измены нашей матери нас ждут большие перемены… – так же тихо ответил ей брат. – И тебя в том числе, это уж точно, зачем бы отец нас взял с собой?

– Отец собирается выдать меня замуж? За кого? Что тебе известно?!

– Да… Но не знаю за кого. Только будь осторожна, как бы нас тоже не обвинили в этой измене!

Прохладная Роса вздрогнула и внимательно посмотрела на брата:

– Я не замешана в этом и ничего не знаю!.. Так за кого меня хотят выдать замуж?

– Сказал же – не знаю!

– Отец ведет нас в Теночтитлан, может быть, у нашей матери есть надежда на помилование? Ее будет судить сиуакоатль Тлилпотонки, а он наш родственник…

– Родственник? Ну да, я бы на это не рассчитывал – Тлилпотонки недавно по приказу тлатоани сам отрубил головы всем членам своей семьи, чтобы доказать преданность правителю. Тлилпотонки вынесет приговор, какой угоден Мотекусоме… Ладно, пойду, я тебя предупредил!

Какамацин спрыгнул с носилок, пропустил те, в которых несли его старших братьев, и залез в свои. Прохладная Роса недовольно посмотрела ему в след:

«Пришел, разбудил, растревожил и ничего толком не сказал!»

Скука от безделья, которая овладела девушкой, рассеялась, как только караван прошел дамбу и подошел к Теночтитлану.

Дух захватило от красоты невиданной, сотворенной руками человека, гением военачальника, удивительным талантом градостроителя! Посередине озера, на большом острове раскинулась столица страны Анауак, образовавшаяся из двух селений. Три широких дамбы вели к острову, в мирное время они были заполнены караванами почтеков, спешащими в разные города страны, а в военное могли стать непреодолимым препятствием для вражеского войска – дамбы имели подъемные мосты. Но уже много лет как никто не осмеливался атаковать Теночтитлан – самый дорогой и прекрасный город страны, столицу империи мешиков.

Дворцы и дома утопали в цветах и деревьях, оттеняющих зеленью белоснежные, иногда расписанные яркими рисунками стены. Но впечатляло, завораживало, притягивало взор, никуда не отпускало и не позволяло смотреть на еще что-то главное теокалли страны – Большой Храм, Дом богов Уицилопочтли и Тлалока – здание высотою сорок метров. И чем ближе подходил караван к пирамиде и задирали головы путешественники, тем сильнее охватывал их священный трепет от величия храма и могущества небесных и земных властителей.

Пирамида стояла в центре всего храмового комплекса, среди больших и маленьких жилищ для других богов, а их насчитывалось семьдесят восемь! В длину с севера на юг главное теокалли имело сто метров, а с востока на запад восемьдесят. По фасаду пирамиды располагались четыре огромные платформы, на них стояли статуи высотою в два человеческих роста, во время празднования побед или особых календарных дней они служили для поддержки многочисленных знамен и штандартов. С западной стороны шла самая длинная в Анауаке лестница – сто четырнадцать ступеней начинались у основания теокалли, сразу за ограждением из огромных змеиных голов, раскрашенных в ярко-красный цвет – вечерняя дорога в чертоги бога Уициллопочтли.

На плоской крыше монумента в северной части находилось святилище бога дождя и молодой кукурузы – Тлалока. Стены его украшала роспись, изображающая раковины разных форм и размеров. В южной стороне – храм Уициллопочтли – Колибри Юга. Самые яркие, какие только жили на земле, огненные бабочки порхали по стенам, символизируя вечный образ солнца. Иногда казалось, что они вот-вот оживут, как многочисленные души принесенных в жертву людей, и взметнуться вверх, к небу. Входы в оба храма были с западной стороны, там же стояли и жертвенные алтари.

Караван свернул на юг, и перед путешественниками предстала пирамида Тескатлипоки – Дымящееся зеркало – бога молодости, красоты и правды, хозяина страны мертвых Миктлана. Храм располагался напротив дворца тлатоани Анауака. Но потряс путешественников дом другого бога – самого доброго, самого щедрого, единственного, который принимал жертвоприношение только цветами – Кетцалькоатля. И лишь раз в году красивого юношу (из числа знатных пленных) приносили ему в дар. Само святилище было цилиндрической формы, стоящей на пирамидальной основе, но поражал вход в него – огромная, высотою в три человеческих роста, кроваво-красная пасть сине-зеленого змея с белыми клыками, всегда готовая проглотить любого, посягнувшего на ее покой.

Путешественники только и успевали крутить головами, рассматривая чудеса зодчества, те, кто уставал задирать голову вверх, с интересом рассматривали, выставленные на всеобщее обозрение черепа жертв в специальных местах – тсомпантли; обсуждали размеры огромных чаш для сердец жертв – куаушикалько. Одним словом, в первый ли раз, или уже бывал в столице путник, он находил чем восхититься и поразиться, – в Теночтитлане никогда не затихало строительство.

И дворец тлатоани потрясал своими размерами – постройка в два этажа, общей площадью в сорок тысяч квадратных метров! Второй этаж отводился для правителя и членов его семьи. На первом же располагались государственные учреждения: верховный суд Анауака, который рассматривал уголовные и гражданские дела, и место сбора судебных исполнителей; специальный трибунал, который судил только высших военачальников и сановников страны; рядом с ними находились камеры для содержания столь важных персон, куда и потекла вторая часть каравана из Тескоко.

Здесь же, на первом этаже, располагались казначейство и огромные хранилища, в которых находились большие запасы продовольствия, одежды и различных товаров. Ближе к внутренним дворикам жили и творили придворные художники и ювелиры. Первые, единственные в своем роде мастера по изготовлению цветных мозаик из перышек колибри, стоивших настолько дорого, что ими обладал только тлатоани. Получить в дар такой плащ мог лишь настоящий герой.

Правителя Тескоко разместили в покоях для гостей, самых близких к тлатоани; в комнатах горели жаровни – наступал прохладный вечер, и резные светильники, маленькие и огромные, в человеческий рост вазы были с композициями из самых разных цветов, которые благоухали, создавая домашний уют. Многочисленные пестрые одеяла стопками лежали на циновках, готовые укрыть от холода ночи уставших гостей.

Отведенные покои понравились Несауальпилли, в прошлый раз в них располагался его кровный враг Тесосомок, а ему тогда отвели помещения похуже, подальше и не такие роскошные.

Путешественникам предложили посетить баню, чтобы смыть пыль и усталость, затем был ужин, где подали мясо индюшек, томаты, пятнадцать видов огненного перца, и множество фруктов с вкуснейшим медом из страны майя.

Правитель Тескоко ужинал у тлатоани, где два правителя крупнейших городов Тройственного Союза без посторонних лиц смогли доверительно поговорить наедине.

После обычного обсуждения планируемых походов, Мотекусома II задал вопрос, волновавший его больше всего:

– Скажи, почему ты решил судить Чальчиуненцин в Теночтитлане?

Несауальпилли задумался, совершенно не обеспокоенный, что его молчание могут принять за слабость или неуверенность:

– Чальчиуненцин не наложница, она твоя сестра, суд над нею может быть только здесь.

– А остальных, две тысячи человек, зачем ты привел?

– Мои люди допросили нескольких, оказалось, что в измене замешен весь двор. Чальчиуненцин имела много любовников, она отдавала приказы скульптору, и тот делал статуи, создавая памятники им… сластолюбцам, а потом их убивали по ее приказу. Эту женщину должен судить верховный суд нашей страны. И мне не хочется, чтобы у тебя, тлатоани, возникла, хотя бы тень сомнения в моей правоте. Я так считаю.

Мотекусома II, пока слушал, удовлетворенно кивал головой. Его потрясло сообщение, что весь двор сестры был замешан в измене. Да и задумку увековечивать облик любовников, ставить их статуи в своих покоях – что за блажь?! Постепенно гнев стал подниматься в груди тлатоани, который понимал, насколько незаслуженно оскорблен Несауальпилли. Однако следовало оценить его мужество и сдержанность. Правитель Тескоко заслуживал уважения. Желание посетить до суда Чальчиуненцин прошло, тлатоани не хотел ни давать ей несбыточной надежды на оправдание, ни слушать обманные речи. Он принял решение – даже на суд сестры он не пойдет! Да, это будет явный знак того, что предательница не получит поддержки со стороны тлатоани и никакой пощады ей не будет. И судьи будут… Хм, пожалуй, судьи немного понервничают, особенно Тлилпотонки… Нет, этот не будет нервничать! Ему достался такой же изворотливый ум, как и у его отца Тлакаелеля, он сразу поймет и правильно расценит отсутствие на суде тлатоани. Вот и представился удобный случай для Тлилпотонки, он решит, что суровым приговором одновременно сможет отомстить за свою семью и доказать преданность двум правителям.

– Ваша семья будет на суде?

– Да, тлатоани, я вынужден: для моих сыновей и дочери – это хороший урок, как нужно блюсти нравственность и не потакать распутству!

Когда ужин закончился, Несауальпилли откланялся, Мотекусома II решил отправиться ко сну, но охрана доложила, что к нему просится Какамацин, сын правителя Тескоко.

«Странный визит. Что ему нужно?»

– Пусть войдет!

Какамацина Мотекусома II знал, племянник не раз участвовал в походах Тройственного Союза, да и праздники в Теночтитлане посещал часто. Тонкими чертами лица он немного походил на мать – Чальчиуненцин, а вот статью и фигурой пошел в отца. Юноша всегда был симпатичен тлатоани своей открытостью.

– Здравствуйте, тлатоани!

– Приветствую тебя, Какамацин.

– Я подумал, что обязан выразить тебе, тлатоани, свою преданность и заявить о своей непричастности к событиям в нашем доме! Я верен тебе!

– А кто не верен? – выдержав паузу, спросил правитель, – Кого нужно наказать за измену? Кроме твоей матери.

– Я… Я не знаю, тлатоани… Я считал долгом подтвердить свою непричастность!

– Похвально. Если это все, ступай!

Какамацин покорно опустил голову и вышел, радуясь, что смог засвидетельствовать тлатоани почтение, да и просто попасть на глаза, чтобы его запомнили.

Мотекусома II же ощутил раздражение, он на миг решил, что ему хотят донести, сообщить что-то важное, а тут, просто отняли драгоценное время! Но заявление племянника следовало запомнить, верные люди в городе Тескоко ему нужны.

Только правитель собрался готовиться ко сну, как опять кто-то не пожелал с этим считаться! Раздражение тлатоани нарастало. В покои вошел Тлилпотонки. Мотекусома II никак не мог привыкнуть к новому виду своего советника – несколько нервировало сочетание седых волос и ясных молодых глаз.

– Простите за поздний визит, тлатоани, но завтра будет суд над вашей сестрой Чальчиуненцин, может быть, вы хотите дать мне указания?

Мотекусома II предложил советнику трубку с табаком, и сам закурил другую. В молчании первые люди государства провели несколько минут.

– Нет, никаких указаний я давать тебе не буду. Действуй по закону.

– Я могу идти?

Думать не хотелось, было одно желание – спать. Мотекусома II уже все решил, вернее закон решит за него завтра. А он найдет способ отомстить тескокскому дому за позор и смерть сестры.

Когда-нибудь, может быть, а возможно, даже очень скоро.

Главный суд страны Анауака располагался на первом этаже, куда, спустившись по лестнице из гостевых покоев, пройдя дворик, засаженный разнообразными цветами, прошла семья правителя Тескоко. Судебное производство велось одновременно в десяти комнатах, причем в каждой заслушивалось сразу несколько дел. Все комнаты были соединены между собою огромными арками, через них постоянно сновали писцы, посетители, вооруженная охрана доставляла нарушителей закона к судьям, а затем уводила, чтобы свершить приговор.

Казалось, что такое большое скопление людей должно создавать шум, гам, но этого не было – граждане Анауака умели спорить и говорить чинно и тихо: они уважали достоинство судей и прежде всего свое собственное. А потому единственная фраза, которая произносилась громко из разных уголков суда, постоянно сливаясь, заставляя всех ощущать себя мелкими песчинками на берегу Большой Воды, склонять голову и мысленно свершать благодарственную молитву о сохранении жизни, эта фраза говорила о справедливости, с которой свершались приговоры:

– Как записано в восьмидесяти законах Несауалькойотля тебя приговаривают…

– Мудрейший Несауалькойотль записал в восьмидесяти законах…

– Как требуют восемьдесят законов страны Анауак, записанных Несауалькойотлем по воле народа…

Эта фраза наполняла семью правителя Тескоко гордостью за свой род, только Прохладная Роса вздрогнула, ощутив трагизм ситуации – Несауалькойотль – мудрейший человек в Анауаке – ее дед.

Суд над Чальчиуненцин должен был проходить в самой дальней комнате, которая к этому моменту была еще пока пуста, но постепенно заполняясь писцами, праздными любопытными пилли и охраной тлатоани. Воспользовавшись свободным временем, Прохладная Роса отстала от семьи и решила понаблюдать за судами.

В комнате слушающие и участвующие в процессе граждане условно разделились на три группы.

Рядом с аркой, в которой остановилась Прохладная Роса, слушалось дело о пьянстве. Нужно сказать, что это был самый страшный проступок и карался смертью.

– Уважаемый судья, да любой из членов нашей семьи, если бы застал моего умершего брата за выпивкой, сам бы забил его палками, как гласит закон. За что же Вы наказываете этого несчастного, освободившего нас от горестной обузы?! – вопрошал молодой воин, смиренно стоящий перед помостом, где восседал пожилой судья, решавший их дело.

– По закону Несауалькойотля, тот, кто напоил свободного человека, а тот умер, выпив больше Двухсот Кроликов, и был застигнут на месте преступления, должен понести наказание. Наказание Семь Ящериц назначается в соответствии с восемьюдесятью законами Несауалькойотля – смерть. Не пытайтесь меня уговорить! В стране Анауак никто не будет потакать пьянству! Приступайте к исполнению приговора! – стражники подхватили мужчину, одетого в одну лишь набедренную повязку, и потащили к выходу – ноги не слушались приговоренного – он надеялся на положительное решение суда. Не успела эта группа пройти через арку, а перед строгим блюстителем закона уже стояли новые участники.

Суть следующего дела заключалась в том, что одному крестьянину удалось передвинуть межу, расширив свой участок и засеять маисом. Обкраденный хозяин едва сдерживал слезы, он указывал на восьмерых детей, жену, ждущую девятого ребенка, разводил руками и горестно вздыхал, упрашивая помочь восстановить справедливость. Обвиняемый клялся всеми богами Анауака, что не прикасался к меже и не пытался покушаться на чужой надел. Но тут к группе присоединились двое хорошо одетых мужчин, дорогие ожерелья и амулеты полностью закрывали грудь каждого. Они сообщили судье, что обвиняемый несколько раз закладывал землю соседа, чтобы сыграть, только чудом участок оказался в руках ничего не подозревавшего об этом собственника.

Судья думал недолго, он уже не сомневался, что перед ним стоит жулик, который не только не уважает законы, но и не чтит богов, такой человек никогда не исправится:

– Если свободный гражданин продает или закладывает чужую землю, по законам Несауалькойотля его следует обратить в раба, отдав тому, кого он пытался оскорбить! Но ты совершил еще большее преступление – ты передвинул межу…

– Клянусь богами, уважаемый судья, межа цела, может быть, в одном месте, она всего лишь на локоть отклонилась!.. – перебил судью обвиняемый, падая на колени и размазывая слезы, брызнувшие по щекам: он знал, что ему теперь грозит.

– За передвинутую межу приговариваю к смерти! Привести в исполнение!..

Напротив одновременно, прозвучал такой же приказ о смерти. Там слушали дело о разбое на дороге: жители деревни поймали грабителей, но решили их судить в Теночтитлане. Больше двадцати человек долго рассказывали судье о бесчинствах и просили покарать пятерых нарушителей, которые стояли связанными, в порванной одежде и с полной безучастностью к суду и своей судьбе. Теперь их должны были публично забить камнями…

В самом дальнем углу слушалось дело государственной важности – судили сборщика налогов, который буквально обдирал население нескольких деревушек, находившихся достаточно далеко от Теночтитлана. Весь излишек надсмотрщик оставлял себе, выменивая его на молодых наложниц, дорогие украшения… Но сколь бы далеко не находились деревеньки, а нашлись смельчаки, которые отправились в Теночтитлан и рассказали всю правду. Теперь тридцать человек, подавших жалобу, смеялись словно дети, некоторые даже приплясывали и довольно похлопывали соседа по плечу в знак высшей радости – суд, закон страны Анауак был на их стороне: