Текст книги "Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек"

3

Еще во время разговора вошла Пумс с долгожданной бутылкой в руках. Выбиваю пробку. Первый глоток прямо из горлышка. Вожделенное тепло разливается по жилам. Передаю бутылку Пумс. Профессиональным жестом обтирает горлышко бутылки ладонью и следует моему примеру.

– Трагедия заключается в том, что я совершенно не помню, чем занимался вчера, – разъясняю я. – Но Франк знает. Он вчера был все время рядом со мной.

– Кто это Франк? – спрашивает Пумс.

– Приятель. Сценарист и режиссер кино. Ты, наверняка, видела его боевички. Его фамилия Шмидт.

– Не знаю такого, – заявляет Пумс. – А кого он играл?

– Не играл. Он писал и ставил фильмы. Не видела «Черную лестницу»?

– С Майей Поляк? Видела, гениально! – восклицает Пумс. – А что он еще делал?

– Массу вещей. «Капкан», «Четыре такта», «Восьмое дерево»…

– Конечно, видела, – восхищается Пумс. – Классные фильмы!

– Кассовые, – уточняю я. – Правда, некоторые считают, что и к искусству они тоже имеют отношение. «Открыл современную формулу мелодраматизма», – пишут критики. Большие деньги, можешь мне поверить. Глотни еще, Пумс.

– А вы?

– Отказываюсь в твою пользу, тебе следует поднабраться смелости, так как я покидаю тебя на время. Уже бегу.

Спускаюсь в бар. Устраиваюсь у стойки, заказываю рюмочку. Сегодня в роли бармена сам хозяин, пожилой толстяк с грязной тряпкой в руке. Одновременно он дирижирует кельнершей, мотающейся между столиками. Сейчас она заказывает у буфета пиво и ждет, пока толстяк нальет его.

– Не стой без дела, – поучает ее хозяин. – Подашь через минуту, а пока беги к окну, прими заказ, видишь, гость недоволен.

Знаю, что мне не следует пить. Последствия не заставят себя долго ждать. Но попробуйте не пить в моей ситуации. Заказываю еще. Все равно меня уже ничего не спасет.

В эту секунду на ноги мне хлещет струя пива, кельнерша слишком ретиво подхватывает чашки со стойки.

– Что ты вытворяешь, недотепа! – рычит толстяк, выбегает из-за стойки и подает мне тряпку.

– Ничего страшного, – успокаиваю я его.

– Ох, господин адвокат, простите, дело в том, что это вовсе не кельнерша, а посудомойка, но что поделаешь, кельнер не явился сегодня на работу, пришлось взять ее из кухни сюда. Могу я повторить ваш заказ? – Толстяк возвращается за стойку и берет бутылку. Не сопротивляюсь.

В глубине бара из двери, ведущей в туалет, выходит парнишка в комбинезоне. По пути укладывает инструменты в сумку.

– Готово, шеф. Все исправил, – говорит он.

Вынимает из кармана и вращает в руках серебряный кружок.

– Смотрите, что за люди! Суют в автомат черт знает что, не мудрено тут сломаться!

Толстяк берет монетку в руки, рассматривает ее.

– Заграничная. Посмотрите, господин адвокат. – Подает мне монетку.

– Французская, двадцать франков, – говорю я. Держу монету в одной руке, другую опускаю в карман и стискиваю в пальцах стофранковку, которую нашел на балконе соседки в тот момент, когда доказывал ей, что там нет никакого трупа.

– Размер почти совпадает, могла даже соединить, но следующему дозвониться уже не удалось – заблокировала автомат, – говорит о монетке механик. – С вас десятка, – добавляет он.

– Поймать бы этого прохвоста, – ворчит толстяк, доставая деньги из кассы. – Я бы с него содрал и десятку и компенсацию.

– А когда автомат испортился? – спрашиваю я.

– Вчера еще работал, – отвечает толстяк.

– Бывают у вас французы?

– Да что я знаю всех, кто сюда заглядывает? Заскочит такая свинья, проберется в автомат, бросит фальшивую монетку, а то и пуговицу – и ищи потом ветра в поле.

– Вчера у вас было много народу?

– Не могу жаловаться, да еще перед самым закрытием кельнер исчез куда-то, мне пришлось самому разносить по столикам пиво, так что я не видел, кто там идет к автомату или в туалет, нет у меня глаз на затылке, – горюет толстяк.

Выбираюсь из-за стола и направляюсь к туалету, в глубину бара. Там, собственно, не дверь, а портьера, обычно сдвинутая в сторону, чтобы не мешала. За портьерой коридорчик, заканчивающийся дверью с надписью «00». Посредине коридорчика окошко для подачи блюд их кухни. Рядом с окошком телефонный автомат, под ним столик со справочником и кресло.

Когда я возвращаюсь в зал, Франк уже сидит за столиком у окна, Подхожу. Здороваемся. Я усаживаюсь напротив него на диванчике, покрытом искусственной кожей. Столик у окна находится в уютной нише, можно поболтать без помех.

Излагаю Франку все мои приключения, начиная с момента пробуждения и обнаружения первого трупа на диване. По мере развития сюжета физиономия Франка все более и более вытягивается.

– Сейчас же звони в полицию. Чего ты ждешь? – решительно произносит он.

– Позвоню, не робей, – отвечаю я. – Но перед этим мне хотелось бы узнать, чем я занимался с девяти вечера до девяти утра, то есть до момента, когда сознание в большей или меньшей степени вернулось ко мне. Я же должен излагать в полиции что-то разумное.

– Во всяком случае я сумею подтвердить твое алиби, – улыбается Франк (первый шок у него, видимо, прошел). – Мы расстались только под утро.

– Ты снимаешь камень с моей души, – говорю я. – Но давай уточним факты.

– Уточним, – соглашается Франк. – Началось все с того, что ты позвонил мне и поинтересовался, нет ли у меня желания пропустить пару рюмочек. Я решительно отказался. Точно, отказался. Ванда никак не может поверить этому. Тебе еще придется подтверждать ей мою невиновность.

– Точно, ты отказался, – подхватываю я. – Прекрасно помню это. Помню еще некоторые события этого вечера. Ты сказал, что если уж не пил все время, пока Ванда была в санатории, то нет никакого резона надираться как раз накануне ее возвращения. Ну хорошо, возразил я тебе, в таком случае пить буду я один, а ты только оплатишь счет, так как я в настоящее время на мели. Ты ответил мне на это, что уже несколько часов подряд долбишь на машинке сценарий и у тебя нет никакого желания одеваться и выходить из дома. Но если у меня такая жажда, я могу приехать к тебе и выхлестать полбутылки, оставленные Вандой в холодильнике перед отъездом. А ты будешь играть при этом роль наблюдателя. Сходится?

– Точно. Добавлю только, что после поглощения содержимого этой полбутылки, тебе удалось найти еще одну, полную, затерявшуюся с незапамятных времен в глубинах буфета. Я был просто потрясен твоим талантом сыщика.

– Потрясен настолько, что принял участие в уделывании этой второй бутылки.

– О, участие очень скромное. Как хозяин, не хотел бы упрекать тебя, но на мою долю досталась самое большее пятая часть ее.

– Хочешь сказать, что я упился в доску?

– Даже бредил. Все время рассказывал мне о каком-то фиолетовом призраке, навещающем тебя…

– Хватит! – говорю я. – Это не имеет отношения к делу. Бредил, ладно. Что было дальше?

– Ты требовал еще выпивки. Дома уже не было ни капли. В город я не мог тебя выпустить в таком виде. Тут как раз позвонила Майка.

– Помню! Я прыгал вокруг аппарата и кричал: «Дай мне ее, она меня поймет!», а ты отмахивался от меня и продолжал беседу с нею. В конце концов мне удалось вырвать у тебя трубку и крикнуть: «Майка, спасай меня, кончилась выпивка!» А она ответила:

«Ну так приходите ко мне, ребятки, у меня найдется немножко персиковой наливки». Я возразил, что это мерзкое пойло, но по дороге мы сможем прихватить чего-нибудь поприличнее. И мы поехали к Майке. Точно?

– Могу еще напомнить тебе, что ты рвался вести машину под предлогом того, что я совершенно пьян. Я!

Туман, господствующий в моем мозгу, постепенно редеет, припоминаю себе неожиданно эту сцену со всеми подробностями: мы выходим из дома Франка и под проливным дождем бежим к его машине. Я устраиваюсь за рулем, поворачиваю ключ зажигания, щетки дворников сгоняют струи дождя со стекла, запускаю мотор и в это мгновение Франк лупит меня под дых, отталкивает в сторону и сам садится за руль. Разъясняю ему, что он слишком пьян, чтобы вести машину, но Франк не слушает меня, мы отъезжаем в потоках ливня, минуем какие-то улицы, я не узнаю их в темноте и дожде… а потом – дыра в памяти. Следующий кадр – это Майка в халате, подающая мне штопор, и моя борьба с упрямой пробкой. Борьба, завершающаяся после определенных усилий полной победой.

– Помню, как открывал у Майки кальвадос, – говорю я. – Откуда вдруг взялся этот кальвадос?

– Мы купили его по дороге, как и было запланировано. Купили даже две бутылки. «На всякий случай», – как ты выразился.

– Убей меня, этого не припоминаю. Где же мы покупали этот кальвадос?

– В «Селекте». Ты, впрочем, не выходил из машины. Я сам бросился в дождь и бурю, чтобы запастись горячительным. Оцени мое самопожертвование!

Туман в мозгу снова расступается, но на этот раз лучше бы он не расступался. Это, определенно, произошло именно там, возле «Селекта». Помню переднее стекло, залитое водой, надрывающиеся в борьбе с нею щетки, в густой темноте, прорезаемой лучами фар, струи ливня, разбивающиеся об асфальт, и именно тогда, на мокром асфальте прямо перед автомобилем неожиданно появляющееся ЭТО.

Помню еще, как я закрыл лицо руками и стал трястись. Лишь Франк вернул меня к действительности, бросив мне на колени бумажную сумку с бутылками… Но "лаза я открыл не сразу, наверное, мы отъехали к этому времени уже на километр.

– Что было у Майки? – спрашиваю я.

– Обычный запой, – отвечает Франк с гримасой отвращения.

– Был еще кто-нибудь кроме нас?

– Сосед в пижаме. Прилетел поскандалить, так как мы запустили проигрыватель на полную мощность в два часа ночи. Дал уговорить себя и даже сбегал за вишневой настойкой, наш кальвадос к этому времени уже кончился. Вернулся с вишневкой и заспанной женой в папильотках, но вполне симпатичной. К слову, папильотки она сразу же сняла.

– Припоминаю, дамочка в полном порядке. Помню даже, что она измазала тебя губной помадой, а я, чтобы отвлечь внимание мужа, занимал его разговорами о кибернетике. Кстати, что за тип?

– Этот в пижаме? Говорил тебе, сосед. Живет этажом ниже.

– Они были с нами до конца?

– А как же! Даже хотели остаться, когда мне удалось наконец выпроводить тебя из этого гнезда разврата. Думаю, что после нашего исчезновения они утратили интерес к веселью и вежливо пошли баиньки, потому что Майке в семь утра нужно было ехать на съемки.

– И поехала. Можешь быть уверен. У Майки железный характер. В восемь уже звонила мне, – говорю я.

– Звонила тебе? Откуда такая заботливость? – удивляется Франк. Издаю тихий стон бессилия перед лицом судьбы:

– Мы, кажется, обручились, – произношу я, опуская голову.

– Поздравляю, – говорит Франк с невозмутимым видом. – Ванда очень обрадуется.

– С ума сошел. Ты не проронишь ни слова! Что было дальше?

– Ничего интересного. Я отвез тебя домой, выгрузил у подъезда, уехал и, возвратившись домой, поставил будильник на 6.15, так как в 7 уже приходил поезд Ванды.

– Успел?

– Даже минут десять ждал ее, как и положено истосковавшемуся супругу. Вот и все. Вся ночь – как на ладони. Разве что ты успел совершить оба эти убийства уже после того, как вернулся.

– Такой вариант не проходит. Оба покойничка покинули этот мир намного раньше, вскрытие это покажет.

– Так, может быть, ты проделал это еще до того, как выбрался из дома?

– У меня железное алиби с шести вечера. Наш приятель Густав морочил мне голову по поводу планируемого убийства его тетки. Он слышал мой разговор с тобой и сам подбросил меня к твоему дому, так как пахло дождем и ни одного такси поблизости не было.

– Ты в броне с головы до пят, – резюмирует Франк. – Чего же ты трясешься, как мокрая курица?

В бар входит Ванда. Оглядывается по сторонам, видит нас, подходит.

– Привет, Монти, сто лет тебя не видала, приди в мои объятия, – декламирует она и забрасывает руки мне на шею. Нет на свете мужчины, который отнесся бы к такому с пренебрежением. Ванда слишком великолепна.

Усаживается на диванчике против меня, рядом с Франком, сбрасывает перчатки.

– Перехватишь чего-нибудь, – любезно предлагаю я, хотя состояние моего кармана не перевесит и того, что я уже выпил у стойки.

– Как примерная жена и хозяйка, я приготовила дома шикарный ленч. Тушеные зразы с грибами и ванильный пудинг – приглашаю вас, – говорит Ванда. – Дайте мне папироску.

Оба протягиваем пачки. Ванда вынимает папироску из пачки Франка, одновременно улыбаясь мне. Обаяние у нее потрясающее! Что-то вроде «девушки с косичкой в летних лагерях», хотя косички у нее нет, а есть супермодная короткая стрижки. У нее талант выглядеть в самом изысканном наряде просто и по-домашнему, и одновременно дьявольски соблазнительно – не знаю, понимаете ли вы, что я имею здесь в виду. Она невысокая, худенькая, изящная, тот тип женщины, в присутствии которой мужчина чувствует себя мужчиной вдвойне и немножечко старшим братом. Что-то у нее было с легкими, и с этих пор она должна следить за собой. Словом, она женщина, которую непрестанно хотелось бы брать на руки и переносить через поток. Потрясающая!

– Ты прелестно отдохнула, – заявляю я. – Выглядишь, как юная телочка.

– Открою тебе тайну, – говорит Ванда. – У меня железное здоровье, это только Франк воображает себе, что я такая слабенькая и ежегодно высылает меня на какие-нибудь скучные воды. На этот раз целых шесть недель я томилась в Бандоль.

Кельнерша ставит перед нею апельсиновый сок, и Ванда выпивает его одним глотком.

– Поехали к нам, зразы не могут слишком долго томиться в печи, – говорит она.

– В следующий раз, – отвечаю я. – Сегодня у меня куча дел.

– Он обручился, – объясняет ситуацию Франк с предательски серьезным видом. Я с удовольствием лягнул бы его.

– Поздравляю. С кем? – спрашивает Ванда оживленно.

– Франк расскажет тебе все по дороге домой. Но дело тут не в невесте. У меня дома сейчас двое гостей. Не хочется повторять все снова, Франк сумеет заменить меня в этом, у вас будет обширная и увлекательная тема для беседы при зразах и пудинге с соком. Прощайте, голубки, и не забудьте оплатить счет, у бара я выпил три рюмочки, четвертую тут, – заканчиваю я нашу беседу.

Кельнерша возится со счетом, возится со сдачей, видно, что ей недостает опыта. Старательно выискивает сдачу в груде мелочи, извлеченной из кармана. Держит ее на раскрытой ладони, ковыряясь в монетках пальцем другой руки. Франк нетерпеливым жестом дает ей понять, что сдачу она может оставить себе. Но задерживается и Ванда, наводящая красоту у зеркала.

Кое-что приходит мне в голову. Я останавливаю кельнершу, направляющуюся уже к стойке.

– Девушка, – говорю я. Кельнерша оборачивается, подходит к нам.

– Вы подавали здесь вчера вечером?

– А что? – спрашивает она.

– Подавали или не подавали?

– Сначала не подавала, а потом подавала, – отвечает девица. Она определенно не производит впечатление чересчур интеллигентной.

– Вы не заметили пожилую худую даму в черном костюме?

– Даму?

– Даму, разумеется.

– Не заметила, – говорит кельнерша. – А что?

– Ни одной дамы не заметили за весь вечер? Ну!

– Может быть, какая-нибудь и была, столько людей тут крутится!

Тем временем Франк поднимается и стоит в ожидании Ванды. Ванда слюнявит палец и приглаживает брови.

– Пожилая, худая, вся в черном, – повторяю я, стараясь пробудить память кельнерши.

– А что она ела? – спрашивает кельнерша. «Вскрытие покажет», – порываюсь ответить я, но вовремя останавливаю себя.

– Я не знаю, что она ела, – говорю я. – Это вы должны знать.

– Она могла есть винегрет или вареные яйца, ничего другого на кухне не было, – говорит кельнерша.

– Да дело не в том, что она ела, – говорю я.

– Тогда зачем же вы спрашиваете? – удивляется кельнерша.

– Мне важно узнать не что она ела, а ела ли вообще, была ли она здесь.

– А то что? – спрашивает кельнерша. Теряю терпение, хотя, казалось бы, к тупым свидетелям мне не привыкать. На помощь мне приходит Ванда:

– Дело в том, – говорит она, – что этот господин только что обручился, а невеста его убежала, теперь он ищет ее, это как раз пожилая дама в черном костюме. На вас вся надежда, наведите нас на след, постарайтесь вспомнить… – Одновременно Ванда укладывает прическу модными острыми прядями.

– Прошу вас, если вы что-нибудь припомните, зайдите ко мне, моя контора в этом же доме, на втором этаже. Адвокат Рифф, запомните?

– Вы адвокат? – спрашивает кельнерша.

– Да, адвокат. Если вдруг не застанете меня, оставьте весточку моей секретарше.

Выходим. Франк и Ванда усаживаются в машину, отъезжают. Я вхожу в подъезд и раздумываю, не заскочить ли в контору. Не стоит, пожалуй, оставлять Пумс с двумя трупами, и так бедняжка, наверное, уже сходит с ума от страха.

А ладно! Мир не провалится в тартарары, если она побудет с ними еще пяток минут. А я тем временем завалюсь в постельку и чуть-чуть отдохну. Несмотря на четыре рюмочки в баре я еще не в форме.

Поднимаюсь на третий этаж. Двери не заперты. Очевидно, уборщица еще возится в квартире. Протискиваюсь в прихожую. Вздремнуть хоть на миг! Забыть хоть на миг о кошмаре. Не имею в виду моих покойничков. Боюсь ТОГО.

Но пока я еще не улегся, нужно проверить кое-что. На диване могли остаться следы крови. Не обнаружила ли их уборщица? А может быть, этих следов и не было? Приближаюсь к дивану. Волосы на голове у меня поднимаются дыбом. На диване лежит труп.

«Это невозможно, нет! Умоляю! Это неправда! Слишком много для одного дня!» – повторяю я про себя и одновременно ощущаю, как холодный пот выступает у меня на лице и руках. «Держись, Монти, не может быть такого на самом деле. Не поддавайся на подобные штучки», – уговариваю я себя. Но все разумные мысли разбегаются, как тараканы, оставляя поле боя на волю ужаса, который постепенно все сильнее и сильнее овладевает мной.

Этот труп лежит навзничь вдоль дивана, так же, как лежала женщина в черном костюме. Разница лишь в том, что ноги теперь опираются о валик дивана, а голова опущена между подушками. Лицо накрыто чем-то белым. Труп – женский. Ноги без чулок, босые пятки. Труп одет в легкое цветное платьице. На полу рядом с диваном лежат пляжная сумочка, соломенная шляпка и сандалики.

Суперкошмар, казалось бы. Но нет. Настоящий кошмар только начинается. Белая маска шевелится. Приподнимается. Труп садится!

Не хочу видеть этого! Отворачиваюсь, двумя прыжками достигаю ванной комнаты, врываюсь туда и закрываюсь на задвижку. Сажусь на край ванны и произношу слова молитвы, единственной, которую я запомнил с детских лет.

За дверью раздаются шаги, стук каблучков. Шаги приближаются, труп стучит в дверь ванной. Не реагирую.

– Монти, ты там? – спрашивает голос. Открываю дверь. Это Майка. Мог бы догадаться. Успела уже надеть сандалики на каблучках, высотой с Эйфелеву башню.

– Что за шуточки ты устраиваешь? Хотела испугать меня, черт побери! – взрываюсь я.

– О чем ты говоришь? – удивляется Майка.

– Объясни мне, пожалуйста, что ты делаешь в моем доме?

– Разряжаюсь, – говорит Майка. – На научной основе: ноги К приподняты, глаза накрыты чем-нибудь, мускулы расслаблены, приятные мысли и так далее. Я всегда делаю это в перерывах между съемками.

– Тебе прописали для этого как раз мой диван?

– Я должна разряжаться всюду, где только предоставится возможность, – произносит Майка. – Вчера разряжалась на подшивках «Кинообзора», прекрасно получилось.

Иду в комнату. Майка за мною. Приближаюсь к дивану, делаю вид, что поправляю разбросанные подушки. Есть небольшое коричневатое пятнышко на обшивке, почти незаметное.

– Пошли позавтракаем, – предлагает Майка.

– Куда? – спрашиваю я и мысленно перебираю рестораны, в которых у меня еще есть кредит.

– В «Селект», разумеется, – говорит Майка.

Припоминаю, что заплатить обещала она. Пускай будет «Селект».

– Приведу себя в порядок, – говорит Майка и удаляется в ванную, прихватив с собой пляжную сумку. Успеваю выкурить пару сигарет, и вот она возвращается. Не представляю, чем она занималась там, так как появляется абсолютно в том же виде, в каком удалилась. Майка придерживается типа «женщина из воды». Светлые, прямые волосы до плеч, глаза неподкрашенные, ногти натуральные, ноги босые в сандаликах на высоком каблучке. Ванда утверждает, что такая внешность «из воды» наиболее трудоемкая. Наверное, так и есть.

Наряды Майки тоже предельно просты: обычно это коротенькое платьице, наброшенное на голое тело, с огромным декольте в стиле дешевого готового платья. Эффект обеспечен. Анатомия Майки знакома и высоко ценится в стране и за рубежом миллионами кинозрителей, расплачивающихся звонкой монетой за удовольствие восхищаться ею в самых разных ракурсах. Особенность ее фигуры заключается в том, что она невероятно узка во всех узких местах и сверхвыпукла во всех выпуклых. В такой степени, что граничит с сюрреализмом.

В это мгновение Майка нервно вздрагивает. В комнате раздается приглушенный треск, тихий, но странно неестественный, словно отголосок чего-то потустороннего. Подхожу к телефону и поднимаю трубку.

– Это вы? – слышу голос Пумс. – Какой-то тип звонил к вам. Просил передать, что будет звонить еще. Что сказать ему, когда он, позвонит?

– Скажи ему, чтобы он сделал из себя чучело и покрасил его в зеленый цвет, – говорю я. – Запрещаю тебе звонить в мои личные апартаменты в тот миг, когда меня посещает одна из звезд экрана. Поняла?

– Прошу прощения, – говорит Пумс и вешает трубку.

– Сигнал моего телефона в последнее время барахлит, но, мне кажется, звук приятный, – говорю я Майке.

– Брр, отваливаем отсюда поскорей, – отвечает она и берет в руки шляпку.

Достаю ключ из кармана плаща, и мы выходим Уже на лестнице Майка припоминает, что ей необходимо срочно позвонить на студию и узнать, нужно ли ей возвращаться после обеда на съемки, так как из-за отсутствия Франка возникли какие-то сложности, застопорившие работу.

Поскольку мы уже на втором этаже, я завожу Майку в канцелярию. В приемной сидит какая-то женщина. При виде меня она поднимается. Это кельнерша из бара.

– Погодите минутку, – говорю я.

Иду с Майкой в кабинет. Пумс торопливо захлопывает какой-то томик, разложенный на машинке, которым она, очевидно, зачитывалась, поднимается, укладывает книгу на кресло и садится на нее.

– Представься, Пумс, – командую я.

– О, мы уже знакомы, – восклицает Майка. Я сначала искала тебя в канцелярии и только потом отправилась наверх, где меня встретила уборщица. Я даже ждала тебя здесь, и мы успели поболтать с твоей секретаршей.

– Значит, тебе известно, Пумс, кого ты видишь перед собой? – спрашиваю я.

Пумс в восхищении кивает головой и вглядывается в Майку с пылкой набожностью.

– Пумс безумно милая особа, можно тебя поздравить с таким приобретением, – говорит Майка… Пумс радостно краснеет.

– Во всяком случае она высокообразована. И наверняка видела все твои фильмы, правда, Пумс?

Пумс снова с восторгом кивает головой, но не может произнести ни слова, онемев от волнения. Встреча с Майкой Поляк собственной персоной – это слишком великое переживание для нее.

– Звони на студию, а я пока займусь клиенткой, – говорю я Майке.

За плечами Майки жестами спрашиваю у Пумс, все ли в порядке. Пумс так же безмолвно показывает мне, что ничего сногсшибательного не произошло. Выхожу в приемную.

– Слушаю вас, – обращаюсь я к кельнерше и сажусь рядом с нею на козетку.

– У меня к вам просьба, – говорит она. – Только не знаю, сколько это будет стоить…

– Что именно? – спрашиваю я.

– Составление жалобы в суд.

– А на кого вы собираетесь жаловаться и за что?

– На этого прохвоста кельнера из нашего бара. Прихватил все мои сбережения и смылся. Но я ему этого не прощу.

– А кто вам велел отдавать ему?

Девушка не отвечает.

– Закружил вам голову, да?

– Божился, что женится на мне, только ему, мол, нужно внести задаток за квартиру. Вот я и взяла все с книжечки и отдала ему. После этого он с месяц морочил мне голову, а потом вообще дал драпака.

– Как его фамилия? Где он живет?

– Говорил, что его фамилия Пилц и живет он в Новом районе с коллегой. Я была там, никто ни о каком Пилце и слыхом не слыхал.

– Когда он улизнул?

– Вчера перед закрытием бара. Сбежал прямо с работы и никому ни словечка. Толстяк в бешенстве, обещает пересчитать ему ребра, но, я думаю, Пилц больше не появится в баре, он скрылся навсегда с моими денежками в кармане.

– Вы знаете каких-нибудь его приятелей?

– Да к нему всякие заходили, о чем-то шептались по углам, но я их не знаю, темные типы, мне таких знакомых не нужно.

– Где Пилц работал раньше? – спрашиваю я.

– Этого я не знаю, – говорит девушка. – Даже подозреваю, что он не был никаким кельнером. Не очень-то у него это получалось.

– А зачем тогда толстяк принял такого на работу?

– Чтобы платить поменьше. Хозяин страшный скупердяй. Знаете, что я думаю? Пилц, наверное, сидел до этого в тюрьме. Очень уж он не хотел рассказывать, чем занимался перед тем, как пришел к нам. Вообще, выглядел он как уголовник.

– А вы хотели выйти за него замуж?

Девушка смотрит на меня с выражением лица, говорящим, что одно другому не помеха.

– Поищем его, – заявляю я. – Сначала проверим, не попал ли он снова в тюрьму. Как его имя?

– Антони. Но я слышала, как приятели называли его «Нусьо».

– Позвоню, выясню, – говорю я. – Как только узнаю что-нибудь, дам знать. Вы сейчас возвращаетесь в бар?

– Да, толстяк отпустил меня только на полчаса. И то с огромным трудом. Не может справиться сам. Жена в кухне, он за буфетом, и еще весь зал нужно обслужить – это не шутка.

– А когда был кельнер, чем вы занимались?

– Я была на кухне. Мыла посуду и выдавала порции через окошко…Я должна вам заплатить задаток? – говорит она смущенно.

– Заплатите, когда ваш Нусьо вам вернет, – говорю я (хотя понимаю, что надежда на это слабая). – А пока у вас есть возможность отплатить за услугу другим способом. Припомните что-нибудь о той даме в черном, которая вчера вечером звонила от вас.

– А я думала, что та дама ужинала, – говорит кельнерша.

– Может быть, и ужинала, но во всяком случае звонила она от вас, это точно. Мне очень важна любая информация о ней.

– Может быть, что-нибудь припомню, постараюсь, – говорит кельнерша. – Если бы я хоть знала, как эта дама выглядела…

В это мгновение двери кабинета распахиваются, Майка стоит у порога и в яростном нетерпении жестикулирует мне.

– Ну, вы подумайте, я зайду в бар попозже, – провожаю я кельнершу.

Вхожу в кабинет.

– Майка, будь ангелом и потерпи еще один звонок. Пумс, соедини меня с номером, записанным красным карандашом на стене у столика, пусть знает, что у меня есть секретарша.

Пумс срывается с кресла так азартно, что задевает этажерку, с которой с треском слетает гипсовая фигурка. Амур и Психея – прощальный подарок Нины. Фигурка вдребезги. Пумс издает стон отчаяния и бросается собирать осколки. При этом смахивает со стола свою сумочку, из которой вываливаются все ее убогие принадлежности и смешиваются с кусочками гипса. Собираю с пола и укладываю обратно в сумочку ее содержимое. Майка добавляет щербатый гребешок, вытащенный ею из-под кресла. Пумс собирает в узелок бренные останки мифической пары и убирает его в ящик своего столика.

– Мне так неудобно, – говорит она с огорчением. – Я куплю вам такую же из первого жалованья.

– Не вздумай, – протестую я. – Ты не могла придумать ничего лучшего, как кокнуть это гипсовое свинство. Соединяй меня с номером, который я дал тебе.

– Господин адвокат Рифф будет говорить с вами, – произносит Пумс в трубку и вручает ее мне.

– Роберт? – спрашиваю я.

– В чем дело?

– Мне нужно получить информацию.

– Весь следственный отдел к вашим услугам, приказывайте, – произносит Роберт благоговейным тоном.

– Я хотел бы узнать кое-что о некоем Антони Пилце, по прозвищу «Нусьо». Есть у вас такой на учете?

– Загляну в картотеку. Пилц это его настоящая фамилия?

– Не имею представления. Под такой фамилией он числился до вчерашнего вечера в качестве кельнера в баре «Под Балконами».

– Пропал?

– Не пришел на работу, и в баре не знают, что с ним произошло.

– Его приметы?

– Возраст около тридцати, глаза не знаю какие, шатен, рост средний, щуплый…

– Адрес?

– Скорее всего фальшивый.

– Проверю. Позвоню тебе. У тебя новая секретарша? Судя по голосу сексапил довольно средний. Сходится?

– Ты украшение своей профессии, я всегда говорил это, – прощаюсь я и кладу трубку.