Текст книги "Затянувшийся вернисаж. Роман из последней четверти 20 века"

– Выходит, вы струсили.

– Странное дело, Лидочка, – засмеялся Виктор Иванович – то Вам не нравятся объяснения в любви, то Вы ставите мне в вину отсутствие таковых.

– Я не говорила, что мне нравятся объяснения в любви, – спокойно отпарировала я. – Если бы Алексеев придал своему объяснению приличную форму, то, думаю, сумела бы отказать ему достойно. А отсутствие таковых, как вы выразились, вовсе не характеризует Вас положительно. Скорее говорит о нежелании нарушать душевный покой, не так ли?

– Лида, Лида, Вы уже зашли далеко, – попытался остановить меня Воскресенский, а потом вдруг признался – А ведь Вы правы: я действительно боялся нарваться на отказ, боялся переживаний, а по сути, боялся самой жизни.

Он пытливо взглянул на меня и невысказанный вопрос промелькнул в его взгляде, и я поняла, что так откровенно он ни с кем не говорил и может быть в наших дальнейших отношениях что-нибудь изменится, ведь нить взаимопонимания становится все крепче благодаря возникшему доверию, но раскачать Воскресенского, заставить его смотреть в глаза жизни, всему ее многообразию, а не только лечить больных или писать научные работы – будет очень трудно.

– Я думаю, у Вас все впереди, – сказала я примирительно.

Воскресенский снова усмехнулся:

– Вы так говорите, как будто не я старше Вас, а наоборот.

– Имею право. Вас же не бросали в день свадьбы…

Я произнесла это с такой неизбывной горечью, которая по-прежнему жила во мне, а сейчас должна была убедить Виктора Ивановича что, в чем другом, а в области чувств я гораздо взрослее его и пережила намного больше. На лице его появилось выражение испуганного удивления, словно приоткрывшаяся моя тайна поразила своей неожиданной горькой сутью, а я в нескольких словах, как бы нехотя, передала печальную свою историю, конечно, в выгодном для себя свете. Выходило так, что мой возлюбленный поступил как предатель, ушел к другой девушке, а я, сраженная его подлостью, не видела для себя иного пути, как свести счеты с жизнью. Естественно, на счет Димы и обстоятельств нашего недолгого знакомства я оставила Виктора Ивановича в неведении, но даже эта дозированная откровенность принесла мне очевидную пользу. Видно было, что Воскресенский явно сочувствует мне во всех обрушившихся бедах и теперь, когда я сделала его поверенным своих сокровенных тайн, он не имел права предать меня, а его порядочность была мне в том порукой.

Разговор окончился у меня чувством удовлетворения оттого, что Воскресенский медленно, но верно поддается моему влиянию. Эх, жаль, времени маловато, боюсь, до моих каникул он не успеет ко мне привыкнуть, как следует, в разлуке ослабнет наша доверительная дружба, если здесь можно употребить это слово, а потом вернется Оля, и все пойдет по-другому. Должно произойти чудо, некие особые обстоятельства, чтобы наша платоническая связь переросла в любовную. Господи, сделай это чудо, если тебе нетрудно, конечно.

Глава 15

И чудо произошло, и сотворил его не Господь Бог, а Гена Алексеев со товарищи!

Когда я в очередной раз пришла на работу (а это было мое последнее дежурство: я уже получила расчет и притащила пирожные, чтобы по-доброму распрощаться с коллегами), то увидела, что вместо Воскресенского дежурит другой врач.

Людмила, увидев мое недоумение, отвела меня в сторону и горячо зашептала, радуясь возможности обсуждать события чужой жизни:

– Воскресенского-то твой хахаль избил. Генка с приятелями позавчера подкараулил и отметелил будь здоров.

Новость поразила меня, как громом, и я стояла, покачивая головой и не в силах вымолвить ни слова. Ну и Генка, Отелло да и только! А впрочем, какой он Отелло, так, бандит с большой дороги.

Разобраться с соперником из-за девушки один на один и то не может: обязательно надо брать себе на подмогу таких же гориллообразных, как он сам. Бедный Виктор Иванович! Вот уж кому я не желала зла!

Мои коллеги с удовольствием передали мне подробности этого из ряда вон выходящего происшествия.

В четвертом часу дня Воскресенский, как всегда, пошел домой после работы, но тут же возле клиники его караулили мстители. По словам Нины Николаевны, сестры – хозяйки, случайно оказавшейся свидетельницей побоища, Виктор Иванович дрался отчаянно, однако что он мог сделать один против троих? И закончилось все печально для него: сотрясением мозга и многочисленными синяками и ссадинами.

Я выслушала эти подробности с нарастающим возбуждением: вот он, предлог заявиться домой к Воскресенскому. И никто, даже ярый приверженец старомодных условностей, не поставит мне в вину посещение больного, ведь пострадал-то Виктор Иванович из-за меня, и с моей стороны будет свинство не поинтересоваться его самочувствием.

Естественно, я никому не выдала свои намерения и не стала интересоваться его адресом, а поступила хитрее: утром, как только открылся институтский здравпункт, я направилась туда в белом халате и на правах сотрудника принялась рыться в картотеке на глазах сонного регистратора. Амбулаторную карту доктора Воскресенского найти было несложно, а запомнить адрес и того проще.

Едва дождавшись окончания смены и сердечно распрощавшись с сотрудниками третьей терапии, я неторопливо готовилась к предстоящему визиту. По мои расчетам, Виктор Иванович должен быть дома один, он говорил, что его родители в санатории и вернутся не ранее середины августа.

Я постояла в душе, чтобы не выглядеть усталой после бессонной ночи, высушила феном волосы, в меру накрасилась, как учила меня когда-то Ася. Сложнее оказалось выбрать платье, чтобы оно было нарядным, но в то же время и не вызывающим. В конце концов остановилась на приталенном из темного ситца в мелкий цветочек, с рукавами «фонарик» и пышной юбкой. Оно мне очень шло, хотя его покрой и напоминал детский. Белые босоножки и летняя белая сумочка дополнили мой наряд. По дороге к метро я купила на овощном базарчике помидоры, огурцы, перец, вишни и тяжесть пластикового пакета оттянула мне руку. А через 40 минут я уже стояла перед дверью квартиры Воскресенских, собираясь с духом, чтобы позвонить.

Дверь открыл Виктор Иванович и замер в удивлении. Я неловко переминалась с ноги на ноги и смущенно улыбаясь спросила:

– Не ожидали?

Воскресенский развел руками:

– Лидочка! Какой сюрприз! Заходите, заходите…

Я очутилась в большой полутемной прихожей, почти такой же, как в квартире Самановых, а оттуда мы прошли в огромную комнату, вероятно, считавшуюся гостиной.

Да, Людмила не соврала: квартира действительно была шикарной, если в коридоре можно было кататься на велосипеде, то в гостиной вполне разместилась бы небольшая танцплощадка. Мы уселись на диван в глубине комнаты, а уличный шум сюда едва доносился из отдаленных окон.

Я заметила ссадины на лице Виктора Ивановича и припухлость на разбитой скуле. Вот поганец, этот Генка – так разукрасить хорошего человека! Впрочем, шрамы украшают мужчину, и Воскресенский не пытался спрятать свои «трофеи».

– Я пришла узнать, как Вы себя чувствуете, – сказала я и смело заглянула ему в глаза: имею я право посетить пострадавшего из-за меня или нет? Думаю, что имею.

– Чувствую себя нормально, а с Вашим появлением еще лучше, – отозвался с улыбкой Воскресенский. – С Вами, Лидочка, опасно иметь дело: поклонники в живых не оставят.

– Ах, Виктор Иванович, мне так стыдно! Я не ожидала от Генки…

– Признаться, я тоже не ожидал от Алексеева подобной прыти… Но в конце концов, можно было предположить, он выкинет какой-нибудь номер.

Он опустил глаза и замолчал, и внезапно непрошенная жалость проникла в мое сердце. Мне до неприличия стало жаль побитого Виктора Ивановича, аж в носу защекотало – так бы обняла его, погладила по голове, как маленького, приговаривая:

– Ничего, до свадьбы заживет.

Виктор Иванович показался мне таким одиноким в этих огромных апартаментах, и грусть от заброшенности читалась в его опущенных глазах: грусть оттого, что болеть приходится в одиночку и некому положить руку на лоб и утешить, но в то же время эта грусть носила на себе оттенок привычности и напротив, мой визит сюда был явлением из ряда вон выходящим, поэтому Воскресенский колебался, не зная что предпринять дальше.

Я решила прийти ему на помощи, поинтересовавшись, где у них кухня, и показала на объемистый пакет, который остался на столе в прихожей.

– Там витамины для Вас, чтобы Вы скорее поправлялись.

– Так много витаминов! – с притворным испугом воскликнул Воскресенский – Идемте.

Кухня тоже поразила меня своими размерами – не то, что крохотули в современных домах. Правда, заставлена она была старыми столами и буфетами, и только холодильник и газовая плита напоминали, что мы все еще живем во второй половине 20-ого века, но все-таки и в этих старых громадинах имелось свое очарование.

Я принялась выгружать содержимое пакета на стол, а стоявший рядом Воскресенский воскликнул, взглянув на принесенное мной великолепие:

– Какой яркий натюрморт: красные помидоры, зеленый перец… И вишни таки аппетитные! Придется мне пригласить Вас, Лидочка, на обед.

– Придется, – настороженно повторила я – Не делайте того, что Вам не хочется делать, Виктор Иванович.

Он возмутился:

– Кто сказал, что не хочу? Хочу! Только извините, Лидочка, но все сделаю я сам, а Вы пока отдыхайте.

– Странно, обычно кухню считают вотчиной женщин. Как говорят немцы, киндер, кюхе, кирхе…

– На счет «киндер» и «кирхе» ничего не скажу… На счет «кюхе» могу поспорить. Лучшими поварами в истории были все-таки мужчины. А пока марш в комнату, Лидия Павловна, надеюсь Вы по достоинству оцените мои скромные способности.

Я пыталась напомнить ему о его болезненном состоянии, но он возмутился:

– Да Вы меня, кажется, считаете немощным паралитиком из дома престарелых! Марш, я сказал, и не мешайте моей творческой мысли!

Пока Воскресенский «творил» на кухне обед, я вернулась в гостиную и осмотрелась: старинная дубовая мебель, круглый стол посередине, старинные удобные кресла, пианино с вставками для подсвечников, рядом телевизор. Ковров нет, но все стены завешаны картинами и фотографиями в деревянных рамках. На столе – плетеная корзиночка с яблоками. Уютно у Воскресенских, правда, темновато немного.

Я включила телевизор и уставилась в цветной экран.

Виктор Иванович не заставил себя долго ждать. Скоро он принес приготовленное на подносе, расставил тарелки и салатницы на круглом столе, а из посудного шкафа достал хрустальные бокалы и сухое вино.

– Вам нельзя вино, – заявила я.

– Это почему?

– У Вас сотрясение…

Воскресенский небрежно махнул рукой:

– А, ерунда. Голова сегодня не болит.

– Но Вы же нарушаете режим, – не переставала я нудить.

– В Вашем присутствии, Лидочка, мне хочется горы свернуть, не то, что режим нарушить. И потом Вы в первый раз в моем доме – такие событие.

Я сдалась: Воскресенский – разумный человек, и себе во вред не сделает. Не следует и мне быть святее всех святых.

Налитое в бокалы вино было тягуче —золотым, как свежий мед. Я пригубила глоточек, и ощутив его приятный терпкий вкус, а потом оценила по достоинству кулинарные таланты Виктора Ивановича: и бифштексы, и салат были выше всяческих похвал.

– Если Вам надоест первый ЛМИ, то Вы можете продолжить свою карьеру в качестве шеф-повара. Солидные рестораны драться из-за Вас будут.

Поощренный моей похвалой, Виктор Иванович ответил с явным желанием покрасоваться:

– Вы еще не знаете всех моих достоинств, Лидочка!

– Как, еще что-то? В таком случае жду, когда Вы раскроетесь до конца.

Вероятно, деликатность не позволила ему и далее распускать павлиний хвост, и Виктор Иванович вдруг смущенно пожал плечами и проговорил:

– Нет, это будет выглядеть как самовосхваление – Вы бог знает что обо мне подумаете.

Я покосилась на пианино в углу:

– Может быть, Вы хотели сыграть? Вы ведь учились в музыкальной школе?

Глаза его расширились, наверное, он не ожидал, что я вспомню подробности давно минувшего детства, которые он сам считал скучными и никому не интересными, но не стал ломаться, а тут же уселся за инструмент и немного помедлив, прикоснулся к клавишам. Полилась нежная музыка, создаваемая его руками, а я замерла, не шевелясь, гордая тем, что Виктор Иванович играет только для меня, и эти нежные щебечущие звуки принадлежат только мне. Он замолчал, а я все еще сидела, обездвиженная магией музыки.

Вдруг Воскресенский резко поднялся, подошел ко мне и глядя мне в глаза, торжественно – серьезно, как бы спрашивая разрешение на дальнейшее, внезапно поцеловал с плохо сдерживаемой страстью. Я пребывала в смятении: с одной стороны все шло по намеченному мной плану, а с другой – невозможно было представить, что это Воскресенский, взрослый, правильный, состоящий из одних достоинств преподаватель ВУЗа, ведет себя подобно студенту – шалопаю, моему ровеснику. Нежность его губ привораживала, и я отвечала ему сначала нерешительно, потом в полную силу, приободренная его ласками. Устав от долгого одиночества и отсутствия любви, я перестала сдерживаться: Виктор, вероятно, чувствовал нарастающую во мне жажду страсти и позволил затянуть себя в этот бесконечный омут.

Не было ничего похожего на чувства, которые я испытывала когда-то по отношению к Михаилу, но внимание Воскресенского льстило моему самолюбию и пробуждало в сердце теплую волну благодарности.

На лице Виктора отражалась целая гамма чувств: решимость, удивление и снова решимость. Предоставив событиям идти своим чередом, близость между нами была неизбежной, и меня согревало осознание того, что я соблазнила-таки Воскресенского. А когда все было закончено, и ураган страсти, пронесшийся над нами, сменился легким бризом, мне не понадобилось времени для раздумий, чтобы решить, что делать дальше.

Виктор устало обнимал мои плечи, и я подняла на него взгляд, полный слез, играя роль оскорбленной невинности. Легкий поцелуй в плечо заставил меня вздрогнуть, а потом нахлынул поток жалости к себе, что полились уже не притворные, а настоящие слезы.

Что за жизнь такая и как по-дурацки она устроена, если я, молодая здоровая девица, не урод и не дура набитая, должна хитрить, изворачиваться, лгать и строить козни против в общем-то симпатичного мужчины, которого навряд ли полюблю когда-нибудь, и только ради того, чтобы благодаря ему хорошо устроиться в дальнейшем!

Не то, чтобы Виктор мне был неприятен – близость с ним доставила много радости, но это удовольствие казалось каким-то усеченным, не согретым любовным безумием. Он же не догадывался о том, что творится в моей душе, а слезы приписывал вероятно стыдливости и на правах тактичного любовника принялся утешать меня, поглаживая по голове и приговаривая:

– Лидочка, дорогая, любимая моя!

Я перестала плакать и развернувшись бросила в лицо Воскресенскому, слегка отстранившемуся от меня:

– Ах Виктора Иванович, Виктор Иванович… Зачем же Вы так поступили со мной?

– Лида, почему на «Вы»?

– Хорошо, будем на «ты» – придержемся общепринятой формы обращения после постели, но в душе все равно Вы – это «Вы». Вы так же далеки от меня, так же недоступны, и разница в возрасте не исчезла. И зачем я буду говорить Вам «ты», если для Вас это всего лишь эпизод, каприз, который пройдет, и Вы вышвырнете меня из своей жизни, как из этой постели, которую мне уже пора покинуть.

– Но нам же было хорошо?

– Да. Было. И все-таки, Вы же старше меня на целую жизнь, почему же вы так поступили со мной?

Виктор выглядел растерянным, он довольно долго молчал. Видно, это любовное приключение явилось для него эксцессом, а не заранее запланированным эпизодом из череды ему подобных. И в моих глазах его репутации это не это не повредило, наоборот – Воскресенский был обыкновенный человек из плоти и крови, он дал себя увлечь, хотя он явно не Дон Жуан, и женщины не занимают в его жизни приоритетное место.

– Глупышка, – сказал он ласково, – да я танцевать пойду не с каждой, не то, что ложиться в постель.

Я взглянула на него с любопытством и ожидала, что он еще скажет. Значит, я не каждая – приятно слышать! Что ж, Ваша избирательность, Виктор Иванович, может быть мне как раз на руку – есть надежда, что в следующий раз лечь в постель Вы захотите именно со мной.

– Ты у меня из головы не выходишь с первой нашей встречи. Не хочу – а все равно думаю о тебе. Это судьба, что ты пришла к нам работать, и я понял, что нам суждено быть вместе.

– Вы избегали меня почти 2 недели, – грустно заметила я.

– Только попытался, – ответил Виктор – я не верил, что ткая девушка может заинтересоваться скучным занудой намного старше себя.

– Это Вы-то зануда?

– Ты. Говори мне «ты», – потребовал Воскресенский и снова наградил меня поцелуем.

– Хорошо, «ты», Виктор…

Глава 16

Размышляя по прошествии многих лет, почему Виктор выделил меня из всех, я не знаю, как ответить на этот вопрос. Это загадка – на какой почве возникает любовь! Он не спасал мне жизнь при романтических обстоятельствах, но он выручил меня когда-то, помог со справкой и вполне возможно, встречаясь со мной, иог любоваться результатом своего хорошего поступка. Мое присутствие должно было ему постоянно напоминать о его доброте и благородстве – и как не полюбить счастливое следствие своего деяния! И все произошло независимо от него самого – он влюбился именно тогда, когда и сам не ожидал, да еще в юную 18-ти летнюю девицу, которую считал чуть ли не ребенком, правда, ребенком серьезным и сосредоточенным, но все же немного экцентричным, иначе как объяснить некоторые поступки этого ребенка. Несмотря на явные достоинства Воскресенского, все же не могу сказать, что я в свою очередь влюбилась, но, вероятно, подсознательно почувствовав свое влияние на него, именно на нем я и остановила свой выбор.

На следующий день я уезжала на каникулы к родителям, а Виктор меня провожал, не смотря на сохраняющиеся на лице внешние признаки битвы с Генкой и Ко.

Мы протискивались сквозь давку в духоте Московского вокзала, поток пассажиров вынес нас на пыльный перрон, где нас ждал такой грязный неухоженный поезд, как будто его не мыли десятилетиями. Было приятно, что меня провожает Виктор, как-то это выглядело солидно, по-семейному, когда мы, поставив вещи в купе, бродили по перрону, разговаривая о том, о сем, не целуясь и не обнимаясь при все, как многие молодые пары, да и трудно было ожидать от Виктора, что он, подобно молодым нахалам, по-хорейски положит мне руку на плечо или чуть ниже талии, продемонстрировав перед окружающими приобретенные на меня права. Наш поцелуй при расставании был явно супружеским, в котором привычность преобладала над чувственностью, и я оставив его, оправилась в купе.

Скоро поезд тронулся, Виктор еще бежал какое-то время за моим пыльным вагоном, а потом я перестала его видеть из-за снующих туда – сюда людей.

И все же не было покоя в моем сердце – я не чувствовала, что Виктор привязан ко мне навечно, и у него имелись основания для сомнений и колебаний. Я вспомнила его слова при расставании:

– Лида, у нас с тобой все так неожиданно – я не успел даже обдумать наши отношения.

– Что тут думать? – сказала я с горечью. – Значит, ты меня не любишь, если ни в чем не уверен.

– Не, нет, – остановил он меня – ты для меня самая любимая, Лида. Я знаю, что люблю тебя, но… это действительно неожиданно – как внезапная болезнь, как наваждение…

– Очнетесь – и все станет на свои места.

– Что ты имеешь в виду?

– Думаю, ты бы не поражался этой неожиданности, если бы не сомневался в своей любви. Вспомните, как у Булгакова: «Любовь поразила нас обоих, как убийца в переулке…»

– А, это из «Мастера и Маргариты»…

Романтизм не был присущ характеру Виктора, а вот основательность – в полной мере, поэтому ему и требовалось время все обдумать, что он в проявлении любви будет походить на булгаковского героя. Это тот случай, когда помочь нам мог ребенок – Воскресенский уже в том возрасте, когда отцовство отнюдь не противопоказано, и если меня в единственном числе он мог воспринять своей любовницей, то с прелестным малышом на руках – женой, а получить этот статус для меня означал крупный выигрыш в жизненной лотерее. И я молила Бога устроить так, чтобы первая же близость с Виктором принесла свои плоды.

В конце концов, я могла соврать ему, что беременна, а потом прикинуться дурочкой – ах, ошиблась, ах, перепутала. Но лучше все-таки не врать.

Каникулы прошли на удивление хорошо: я пребывала в приподнятом настроении от предстоящих перемен, а о прошлом и не вспоминала, и мама оставалась не в курсе главных событий в моей жизни за прошедший год. Саша и тетя Дуся, приехавшие на три дня позже, также не спешили откровенничать: тетя боялась маминых упреков, мол, как же так, Дуся, я тебе доверила дочку, а ты не уследила. Сашка же, считая виновным во всех моих невзгодах только одного Михаила, тоже не стал посвящать родителей в происшедшее, щадя мое самолюбие и оберегая от назойливых расспросов. К тому же тетя, как обычно, целыми днями бродила по окрестным лесам, а брат днем помогал отцу строить сарай, а вечера проводил в компании молодежи: гонял на мотоцикле, бегал на танцы, до полуночи сиживал с какой-нибудь девчонкой на старой скамье под рябиной.

Я постаралась полностью отключиться от жизненных проблем и в разнообразной домашней суете мне это удавалось: в удовольствие копалась не спеша в огороде, варила варенье, чистила грибы, регулярно поставляемые неутомимой тетушкой, а, намаявшись за день, мгновенно засыпала и спала без сновидений.

Но вскоре мой безмятежный покой отдохновения был прерван устойчивыми подозрениями в наступившей беременности. Вскоре подозрения превратились в уверенность, и будущие проблемы, связанные с этим, предстали передо мной во всей красе. Я хотела ребенка, но предстоял разговор с Виктором. Это известие и правильный расчет, и он воспримет это известие так, как мечталось мне, и его порядочность возьмет верх над сомнениями и колебаниями. А если нет? Короче говоря, я чувствовала волнение, как перед вступительным экзаменом в институт.

Сначала я думала сохранить все в тайне, но получилось так, что вынуждена была признаться Сашке после того, как он заметил, что меня то и дело рвет во время наших вечерних времяпровождений: все парни в компании курили немилосердно, а табачный дым стал воздействовать на меня самым пагубным образом. Медицинские же познания брата были невелики, но то, что при беременности тошнит, он знал.

Заподозрив неладное, он устроил мне допрос с пристрастием. Я сначала отнекивалась, но Саша угрожал рассказать маме, и, прижатая к стенке, я подтвердила его догадки.

Сашка так и ахнул, когда узнал, кто отец ребенка.

– И когда ты только успела? – воскликнул он – Значит, Мишку уже забыла?

– Забыла. И не собираюсь вспоминать.

– А как у тебя с… этим? Когда вы женитесь?

– Не знаю.

– Как, не знаешь? Он что, не хочет жениться на тебе?

– Не знаю. Я ничего не знаю.

Саша продолжал расспросы, и я, расплакавшись, поведала ему о том, как Виктор влюбился в меня, как развивались наши отношения, а также о том, что он попросил время обдумать.

– Обдумать? Раньше надо было думать, а не лезть… к моей сестре. – возмутился Сашка.

Взгляд его был сочувствующе – брезгливым и я понимала, почему с одной стороны мой младший брат, с которым, являясь погодками, мы росли вместе – играли, дружили, доверяли секреты – он мне и должен был сочувствовать, как всегда, когда я попадала в переделку.

С другой стороны ему была неприятна мыль, что его обожаемая сестра позволила постороннему мужчине сделать с собой все, что угодно. Он отгородился от меня этим взглядом, и я поняла, что навеки ушло то блаженное время, когда мы с Сашкой зимой лежали на теплой печке под овчинным тулупом и рассматривали картинки в книжке про колобка.

Сердце сжалось от осознания невозвратности ушедшего счастья и оттого, что даже вне зависимости от Сашиной отстраненности, у каждого из нас своя жизнь, и если в детстве наши личности составляли единое «мы» – неразлучные Лида и Саша, сестра и брат, то сейчас наше «мы» распалось навсегда.

– Я заставлю этого типа жениться на тебе – заявил мой братец – Бате с мамой пока ничего говорить не будем, а то крик поднимут.

– Саш, не надо заставлять Виктора. Думаешь, мне неизвестны твои методы?

Он усмехнулся довольно, а глаза его разбойно сверкнули. Дело в том, что мой дорогой Сашка, умный начитанный медалист, стяжал себе прочную славу неисправимого драчуна. Не было в деревне заварушки – от мальчишеских драк до взрослых выяснений отношений, которая миновала бы его. Конечно, казарменная дисциплина оказала свое влияние, но не в достаточной степени, короче, каким он был, таким он и остался, и я боялась, что при встрече с Виктором он тут же начнет махать кулаками.

– Не волнуйся, я с ним просто поговорю. Пусть знает, что с моей сестрой нельзя обращаться как с какой-то девкой – заверил меня Сашка.

Он даже решил вернуться в Ленинград на пару дней раньше меня, чтобы встретиться с Виктором без свидетелей. Мои робкие попытки отправиться с ним были пресечены сразу.

– Ты мне будешь мешать, – сказать Саша, полный решимости бороться за справедливость.

Ночной поезд нес меня в Ленинград. Лежа на нижней полке, я не могла сомкнуть глаз, вздрагивая от стука вагонных колес, громкого голоса проводников и пассажиров. Скрипели тормоза перед станциями, долго и немилосердно стучали в окно капли дождя. Тусклый вагонный свет навевал мрачный мысли о том, как я встречусь Виктором и не добавит ли эта встреча свою долю разочарований. «Любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет» и в самом деле нет никакой гарантии, что действительно не пошлет к черту или ко всем чертям, или к чертовой бабушке. Ну ладно, хватит думать про чертову бабушку. Все будет хорошо, все уладится, а я сделаю для этого все, что от меня зависит.

Утром, выйдя из вагона на умытый ночным дождем перрон, я заметила в толпе встречающих Виктора. После короткого приветствия и обязательных вопросов о том, как прошли каникулы, как родители и т.п., он взял мои вещи, и мы двинулись к метро.

– Я к тете на проспект Ветеранов, – сказала я и вопросительно посмотрела на Виктора.

– Я с тобой, – ответил он.

В метро и автобусе мы почти все время молчали или перебрасывались редкими ничего не значащими фразами, а я гадала, чем закончился разговор между Виктором и Сашей. В том, что они виделись, не приходилось сомневаться, иначе откуда бы узнал Воскресенский о том, что я приеду именно сегодня утром. Ясно, от моего любезного братца.

Впрочем, вероятно, братец действительно проявил при встрече любезность – что-то на лице Виктора не видны следы кровавого побоища – наверное, потенциальный шурин щадил потенциального зятя. Что ж, спасибо ему и на этом. Как бы мне хотелось узнать подробности их разговора, но м не спешил удовлетворившись мое любопытство. И только когда мне вошли в тетину квартиру, и тетя Дуся, едва завидев нас, заявила с порога, что ей срочно нужно в магазин, и она оставляет нас одних. («Обед на плите, молоко в холодильнике, а Сашка с утра поехал в училище». ) Виктор усадил меня на диван и заявил:

– Я разговаривал с твоим братом.

– И что? – спросила я, чувствуя как екнуло сердце.

– Не ожидал, что ты настолько не доверяешь мне, раз о самом важном я узнал от него. Скажи, это правда, что у нас будет ребенок?

С удовольствием отметив сказанное им «у нас», я кивнула, добавив, что, правда, не ходила еще к врачу, но думаю, мои подозрения небезосновательны.

– Это хорошо, – сказал Виктор и, как мне показалось, вздохнул с облегчением, а потом добавил весело – Все, Лидия Павловна, пора определиться. Мы и так поженились бы рано или поздно, я уверен, так пусть рано. Отдохни с дороги и едем подавать заявление.

Я так и подскочила:

– Виктор, ты делаешь мне предложение?

– Делаю, – подтвердил он с каким-то вызовом в голосе – только не думай, что это твой брат меня запугал. Ну и задира он у тебя! Но по правде говоря, забавно было смотреть на его воинственный пыл.

– Забавно?

– Ты хочешь спросить, не страшно? Может быть, я тебя разочарую, но ничуть. Мы поговорили почти спокойной, а потом поехали к твоей тете. Должен же я познакомиться с будущими родственниками.

– Значит, тетя Дуся в курсе?

– А иначе зачем бы ей оставлять нас наедине? Она понимает, что нам нужно объясниться. К тому же я успел пригласить ее на свадьбу.

– Какой ты быстрый, – сказала я, слегка разочарованная тем, что он торопил события, не дождавшись моего согласия.

Вот она – типичная мужская самоуверенность, основанная на непонятно откуда взявшейся аксиоме, что делая предложение, мужчина нас осчастливливает навеки. При иных обстоятельствах я, возможно, и поломалась бы, но сейчас, мне ничего не оставалось, как принять его, не слишком обнаруживая явное облегчение оттого, что сбылись все мои ожидания.

– Любишь ли ты меня, Лидочка? – тихо спросил Виктор, заглядывая мне в глаза.

– Да, – прошептала я почти искренне, полная благодарности за его любовь.

Кончено, Виктор не сказочный принц, но все же он мне не противен, наоборот. Ну а если и есть какие-то натяжки, то привыкну как-нибудь. Как это у Пушкина:

«Привычка свыше нам дана.

Замена счастию она.«¹⁷