Текст книги "Профиль незнакомца"

Глава 14

Сорок восемь часов назад Дэвид Брукс был найден в окровавленной кровати отеля, а второе письмо Раузеру попало в новости. Прошла неделя с того момента, как первое письмо о Лэй Кото подарило убийце имя, столь любимое теперь всеми СМИ, – Уишбоун. Угроза была реальной. Убийца бродил по нашим улицам. И, как будто чтобы поднять температуру в городе до точки кипения, Атланта уже вторую неделю подряд нагревалась до ста градусов. Количество нападений стремительно росло, как это всегда бывает, когда сталкиваются большой город и палящее жаркое лето. Неудивительно, что новости пестрели криминальной хроникой и предупреждениями.

Застрелен владелец магазина в центре города… Еще один случай агрессии на дорогах Атланты… Красный уровень смога в городе.

Никто не чувствовал себя в безопасности. Казалось, улицы Атланты найдут способ заполучить вас. Атмосфера была чистой воды кризисом. В моем офисе накапливались дела. На моем столе царил хаос. Я не могла найти доказательств того, что оплатила счет за электричество, банковский депозит ждал уже несколько дней, и я в течение трех недель не выставляла счетов. Я ненавижу выставлять счета. Я делаю это лишь потому, что должна. Агентство развивалось и, похоже, поставило перед собой цель добиться ошеломительного успеха, со мной или без меня.

Если честно, мое сердце никогда к этому не лежало. Оно вообще ни к чему не лежало со времен Дэна, после того как меня с треском выперли из Бюро и я протрезвела. Большинство косяков, которые я нагородила, не просыхая, были устранены, но в те жаркие, тревожные недели я поняла: какая-то часть меня по-прежнему отсутствует. Я не ощущала в себе никаких эмоций, что не могло не вызывать тревогу. Жизнь как будто пронеслась мимо меня, не оставив после себя ничего. Я ушла в себя – почему, точно не знаю, – но той ночью, когда я с бьющимся сердцем ехала на место убийства Брукса, когда я вошла в ту комнату, где убийца совсем недавно сделал свое черное дело, и тело было еще теплым, а вино охлажденным, мои чувства вновь были начеку, а я сама – снова живой. Я что-то чувствовала. То, что меня возбуждает мертвое тело, – это, конечно, полный отстой. Но ведь Дэн пять лет лежал подо мной как труп, и бо́льшую часть времени мне все же удавалось словить оргазм. Справедливости ради следует отметить, что время от времени, когда того требовал долг, он предлагал толчки тазом, но он давно утратил аппетит ко всему, что было легкодоступно. Для моего бывшего мужа главным была охота, что означало, что на следующий день после свадебной церемонии у него не было абсолютно никакого азарта.

Я хотела сделать в своем кабинете как можно больше до того, как придут лабораторные отчеты судмедэксперта и криминалистов по убийству Брукса. Чтобы собрать воедино всю информацию и оценить ее, а потом на этой основе выработать стратегию расследования, потребуется какое-то время. Отчеты тоже потребуют времени, но я хотела быть готовой. Правильно проведенный сбор улик, способность по возможности полно воссоздать картину взаимодействия преступника и его жертвы позволили бы нам всем лучше понять мотив. Я была убеждена: если мы сумеем проникнуть в мотив убийцы, это рано или поздно приведет нас к нему.

Я планировала поездку в Денвер, перебирала вещи в шкафу, ломала голову, какая одежда мне понадобится. Нил был прав: корпорация, нанявшая нас для поиска их бухгалтера-ворюги, хотела, чтобы я занялась им лично. Мне же позарез требовались деньги. Их бывшего бухгалтера будет ждать большой сюрприз, когда я появлюсь у его дома. План был таков: прилететь вечером и улететь ровно через сутки. Легко, как я надеялась. Шишка от кофейной чашки Хелен Грейбил на моей голове и синяк на запястье, оставленный Уильямом Лабреком, болели, напоминая о том, что да, время от времени все идет наперекосяк. И дело Ларри Куинна о неудачном лазерном лечении и еще одно свидание с Уильямом Лабреком все еще ждали моего внимания. Интересно, мучил меня вопрос, выразит ли Лабрек хотя бы толику согласия, чтобы его затащили в полицейское управление Атланты для допроса.

Мой телефон издал трель.

– Извини, у меня не было возможности позвонить, – сказал Раузер. Накануне вечером перед сном я отправила ему текстовое сообщение, но так и не дождалась ответа, что было не в его духе. – Занят так, что пар из ушей идет, – добавил он. – Отчет медэксперта о содержимом желудка готов. Форель, крабы, ботва репы, какое-то блюдо из сладкого картофеля и изрядное количество белого вина. Мы показываем фотографию Брукса во всех местных ресторанах, особенно в районе Бакхеда, где он был убит.

– Ботва репы и сладкий картофель в Бакхеде? – спросила я.

– Вероятно, одно из тех пафосных заведений, где соусом рисуют на тарелке узоры. И вот что интересно: на теле были следы смазки презерватива, Кей, но самой резинки в номере не найдено. Есть также следы мыла по всему телу и на всех простынях под ним. Брукс был чист до блеска, за исключением собственной спермы. Никакой другой ДНК на его теле нет. Ногти подстрижены и вычищены. Впрочем, у нас есть куча всякой всячины из номера, но, чтобы разложить все это по полочкам, потребуется не одна неделя. Вероятно, в ковре остались следы трехлетней давности. Мыло на коже Брукса соответствовало бренду отеля, но самого мыла в номере тоже не было. И еще кое-что интересное. Горничные говорят, что положили в номер три губки. Нет ничего. Ни презерватива, ни мочалок, ни распечатанного куска мыла, ни одного недостающего стакана.

– Совместная ванна, – сказала я. Картина постепенно прояснялась: убийца был способен не только вынудить жертву открыть ему входную дверь, но и на искусное, манипулятивное соблазнение. – Это объясняет семенную жидкость и остатки мыла на простынях. Должно быть, это следы их секса. Еще одна вещь, которая отличает Брукса от других жертв.

Дэвид Брукс избежал долгих часов истязаний. Его тело было любовно прикрыто. Он что-то значил в жизни убийцы – реальный или символический, он был ему важен.

– Убийца подошел сзади, верно? – спросила я.

– Совершенно верно. Замахнулся сзади и воткнул лезвие ножа в яремную ямку. Раны соответствуют ножу, которым убийца пользовался в предыдущих случаях.

Остальные знали, в какой опасности они находились, что за монстр поймал их в ловушку. Они пережили ужас, который приходит с этим знанием, и были брошены голые, с раздвинутыми ногами. Брукс был другим. Брукс был особенным. Убийца не хотел, чтобы он видел приближение смерти. Почему? Я поделилась своими мыслями с Раузером, и мы притихли.

– Камеры вестибюля показывают, что на стойке регистрации Брукс один, – наконец произнес Раузер. – Никакого внешнего наблюдения, кроме вестибюля. Соседний номер была пуст, а поскольку таких номеров в здании всего два, он изолирован. Пырни меня кто-то в грудь ножом, и я буду орать как резаный. Отель был хорошим выбором.

– Такое колото-резаное ранение парализует диафрагму, – сказала я ему. – Воздух не может пройти через голосовые связки. Жертва не в состоянии издать ни звука. В таких случаях смерть наступает мгновенно. Так что не важно, где они были. Совершенно бесшумное убийство.

– Что за жуть, Кей, от тебя даже мороз по коже, – пожаловался Раузер. – Господи… Мне даже не хочется тусоваться с кем-то, кто знает такие мерзости.

– Эй, я просто распространяю солнечный свет, – сказала я.

– Мы тут поковырялись в личной жизни Брукса. Он оказался еще тот бабник. Трахал все, что шевелится. Никаких доказательств того, что он был бисексуалом, но большинство мужиков все равно это скрывают. – Я услышала в его голосе напряжение. И усталость. – Честно говоря, я ни на шаг не приблизился к пониманию того, как он их выбирает.

– Неправда, – сказала я. – Теперь мы знаем одну вещь, которую не знали два дня назад. У убийцы были чувства к Бруксу. Это прорыв, Раузер. У вас может быть жертва, которая знала убийцу при жизни. Как он назвал это в первом письме? «Внутренний круг»?

– То есть ты не думаешь, что это начало его половых актов с жертвами? Думаешь, это было характерно лишь для Брукса?

– Я думаю, что убийца знал его. Кроме того, похоже, Брукс символизировал кого-то важного. Кого-то, кого он любил и кто вызывал в нем похоть.

– Боже, – пожаловался Раузер. – Какого хрена я делаю на этой службе?

Глава 15

Дом в Мидтауне рядом с Десятой авеню не был похож на приют для избиваемых женщин. За эти годы я проезжала или проходила мимо него миллион раз. Он был в десяти минутах от моего лофта в отеле «Джорджиэн», но ничто не отличало его от других старых викторианских домов, разбросанных по окрестностям Атланты.

Я собрала вещи для поездки в Денвер, а остаток утра провела в поисках Уильяма Лабрека. Проехала мимо дома в Кэндлер-парке, в котором он когда-то жил со своей русской женой Дарьей. Сосед сказал, что дом пустует уже пару дней, что Дарья и мальчик ушли, как только узнали, что Лабрека отпустили под залог. Она знала, что он вернется за ней, сказал сосед, он всегда возвращался.

Я разыскала его родителей и быстро обнаружила, откуда у парня по имени Билли столько злобы и гнева. Нет, я, конечно, не рассчитывала, что они помогут мне упечь их сынка за решетку, но не была готова к тому, что они будут настолько мерзкими. Они поделились некоторыми мыслями о своей невестке, и когда я мысленно перебрала их ругательства, чаще всего всплывали слова «шлюха» и «потаскуха» – очевидно, их самые любимые. Мне подумалось, что, вероятно, именно так Лабрек называл Дарью, когда избивал ее. Кстати, со своей женой он познакомился в Германии, когда лежал в госпитале на американской военной базе в последний год своей службы. Герой, так называли его родители. Это да. Он нашел Дарью в интернете, на одном из сайтов киберневест. Она поехала на встречу в Германию; они влюбились и семь лет назад вместе приехали в Соединенные Штаты.

Я узнала несколько вещей, о которых умолчали его родители. За последние полтора года полиция трижды выезжала на вызовы по причине домашнего насилия в доме Лабрека. Однажды они арестовали Дарью, хотя та была вся в крови и в синяках: Лабрек встретил их у дверей и заявил, что она во вспышке ревности затеяла драку, он же просто защищался. Пол не гарантирует, что копы будут на вашей стороне. Служба опеки однажды направила в больницу социального работника – после того, как врач сообщил о подозрительных кровоподтеках и переломах у мальчика. В конце концов Дарья добилась запретительного судебного ордера, который, однако, никоим образом ее не защитил.

В досье Лабрека содержалось не так много всего, что указало бы мне верное направление. Его родители ничего мне не дали. У него не было друзей, но я полагала, что его жена знает, где он прячется, поэтому начала обзванивать женские приюты по всей Атланте и оставлять там сообщения. Разумеется, никто из них не предоставил никакой информации. Женские приюты делают все, что в их силах, чтобы защитить анонимность своих подопечных. Но когда зазвонил мой сотовый и номер на экране высветился как служебный, чутье подсказало мне, что это Дарья.

Я зашагала по пустой подъездной дорожке к просторному белому викторианскому дому с кружевными ставнями персикового цвета. Железные ворота с электроприводом были закрыты и заперты, отчего я предположила, что машины для персонала и жильцов припаркованы за домом, вне поля зрения. Я разглядела участки забора, окружающего задний двор и красиво окрашенного в тон дому. Камера видеонаблюдения, едва заметная в правом верхнем углу огромного парадного крыльца, наблюдала за мной. Крошечный огонек под объективом камеры мигал зеленым. Движение на Мидтаун-стрит, одной из оживленных односторонних городских дорог, в это время дня было довольно слабым. Но в час пик все полосы будут забиты, и машины будут ползти бампер к бамперу.

– Я – Кей Стрит, – сказала я женщине, стоявшей за ширмой. – Дарья звонила мне.

– Привет, – сказала она. Мне хватило всего одного слова, чтобы услышать в ее голосе луизианский акцент. Она открыла мне дверь. – Я – Адель. Работаю в НКПДН.

– Что такое НКПДН? – спросила я, когда она провела меня внутрь. Ей было около тридцати, долговязая, с непокорными волосами и яркими сине-зелеными глазами. По обнаженной руке вилась искусная татуировка в виде витражного стекла. На заднем плане я слышала женские голоса, крики детей, включенный телевизор.

– Национальная коалиция против домашнего насилия, – ответила Адель. – Здесь я одна из сменных социальных работников. Еще один кирпичик в стене, – добавила она, улыбаясь. Она провела меня по фойе мимо спальни, которая была превращена в кабинет. Я увидела два стола. Женщина в наушниках, сидевшая за одним из них, разговаривала по телефону.

– У нас там круглосуточная служба экстренной помощи, – объяснила Адель. – Мы все дежурим по очереди. Случается всякое.

Я посмотрела внимательнее и заметила три монитора камер видеонаблюдения с видом на переднее крыльцо, заднее крыльцо и подъездную дорожку.

Мы свернули за угол и вошли в главную гостиную. Несколько детей играли на полу, а шеренга женщин на диване приклеилась глазами к шоу Джерри Спрингера. Мебель была бэушная, от Армии Спасения, разномастная, давно устаревшая. Этот микс дополняла пара складных карточных столиков.

– Пожертвований хватает в обрез. Тут не до красоты, – сказала Адель. Мы прошли мимо нескольких спален с рядами односпальных кроватей и детских кроваток и через кухню, где две женщины играли в карты. Адель указала на дверь. – Дарья на заднем крыльце.

Возможно, до того как Лабрек принялся обрабатывать ее кулаками, она была хорошенькой, но сейчас трудно было сказать наверняка. Дарья курила сигарету. Побои превратили ее лицо в бесформенную маску, отчего губы не смыкались полностью вокруг сигаретного фильтра. Когда она затянулась, послышался слабый всасывающий звук. Мой желудок сделал сальто.

Я села рядом с ней на качели на крыльце. Темноволосый мальчик лет семи упорно трудился над игрушечной машинкой, разбирал и собирал ее, сидя за зелено-красным детским столиком.

– Спасибо, что перезвонили мне.

– Я хочу, чтобы вы нашли его. – Даже несмотря на распухший рот, я уловила ее русский акцент. Ее синяки были ужасны, на них было невозможно смотреть без содрогания. Вместо этого я посмотрела ей в глаза. Не хотела доставлять ей новый дискомфорт. – Кажется, я знаю, где его искать. Рядом с Лоренсвиллем в округе Гвиннетт есть озеро. Там загородный дом. Он частный и принадлежит его другу, который богат и часто путешествует. Билли иногда остается там. Он любит удить рыбу.

Я встала, собираясь уйти, и тогда мальчик впервые поднял голову.

– Ты не дашь моему папе найти нас?

Его испуганные темные глаза вызвали во мне боль.

– Ты этого хочешь? – осторожно спросила я.

Его внимание быстро вернулось к игрушечной машинке. Я решила, что он слишком робок и не ответит. Возможно, не привык, чтобы его спрашивали, чего он хочет. Но я ошиблась.

– Да, – просто ответил он.

– Тогда не волнуйся, малыш. Ты и твоя мама здесь в безопасности, хорошо?

Я подождала, но, похоже, ему было больше нечего сказать. Дарья провела рукой по его волосам, затем наклонилась и поцеловала его в макушку. Я ушла с ощущением, будто во мне просверлили дыру.

* * *

Время было сразу после обеда. Я вырулила на грунтовую дорогу Уэбб-Джин-Хаус-роуд в округе Гвиннетт. У нас в Атланте есть поговорка: оставайся внутри периметра, где безопасно. Не от грабежей, убийств и краж, конечно, – этого добра у нас в городе навалом. Мы имеем в виду чокнутых проповедников и чуваков по имени Бабба, что меняют свой замусоленный комбинезон только раз в неделю. Автомагистраль № 285, бегущая по периметру, описывает вокруг города большой круг, давая нам ложное чувство защищенности. Мы остаемся внутри. Они остаются снаружи. Нам всем так нравится. Большинство из нас, не-белых, не-блондинов и не-баптистов, предпочли бы топать в снегоступах сквозь метель, чем Оказаться За Периметром (OЗП), но здесь я искала парня по имени Билли, который уже назвал меня китаезой.

Небо стало серым, начался противный моросящий дождь. Пока я ехала к домику, над озером поднимался пар. Мое простреленное лобовое стекло начало запотевать. Полуденная жара была нереальной. Я нащупала под сиденьем свой «Глок» и положила его себе на колени. У Лабрека не будет ни единого шанса сделать со мной то, что он сделал со своей женой. Я вспомнила уставшие от жизни глаза Дарьи, глядящие на мир из-за этой черно-синей маски, и гнев опалил мое горло раскаленным железом.

Меня не устраивал подъезд к дому. Длиной как минимум три четверти мили, он то уходил вверх, то нырял вниз, отчего я лишь мельком видела сам дом, зато меня легко мог видеть тот, кто был внутри. Но дождь пошел сильнее, как это часто бывает, когда холодный фронт встречается с тропическими воздушными массами, нависающими над нами летом. Я надеялась, что это ухудшит видимость и заглушит хруст гравия под моими шинами. Еще один пригорок, еще один поворот, и я увидела, что дом уже близко. Тогда я решила остановиться и проделать последнюю пару сотен ярдов пешком. Съехала на обочину узкого проселка и протерла лобовое стекло салфеткой из «Кристалла». Между взмахами «дворников» разглядела, что крыша дома была оловянной. Засунув «Глок» сзади за пояс брюк, я натянула короткий, до пояса, серый дождевик с капюшоном, который в такие дни помогал мне сливаться с пейзажем, но не сковывал движений, и зашагала по раскисшей дороге. Ветер начал усиливаться, мою куртку заливал дождь. На одну ошеломляющую миллисекунду над озером блеснула молния, и я сделала то, что делала с детства. Начала считать. Раз, два, два с половиной, а потом бум! Раскат грома. Прием, который, когда я была маленькой, применяла моя мать, чтобы я не боялась грозы. Считая эти секунды, я прошла не через одну южную грозу.

Насыщенную красную глинистую землю прорезали глубокие колеи. Похоже, недавно здесь кто-то ездил. Возможно, Лабрек приехал и уже уехал. Я знала из досье, что он водит темно-синий пикап «Дакота», но теперь было невозможно сказать, шины какого размера оставили эти следы. Колеи были размягчены дождем и потому нечеткие.

Я спустилась с холма, обогнула поворот и впервые рассмотрела дом, кирпично-красный и большего размера, чем я ожидала, – один из тех загородных домов, которые богатые называют «хижинами» или «домишками», но которые для нас, простых смертных, выглядят как просто дома. Света в окнах я не увидела, хотя день был пасмурный, с грозовыми тучами. Возле лужайки перед домом был припаркован синий пикап Лабрека. С машины стекали струи дождя. К озеру спускался холм с вырубленными в нем каменными ступенями. Любой, кто ловит рыбу в теплое время года, знает, что лучше всего это делать рано утром, поздно вечером или после того, как пройдет дождь и немного похолодает. Возле деревянного причала на берегу лежали две перевернутые вверх дном лодки. Я представила себе, как Лабрек, сидя в доме, готовит снасти, несколько банок дешевого пива и шляпу с крючками и наживкой.

Приблизившись к домику, я зашагала по галечному тротуару и увидела это.

Черт. Входная дверь была приоткрыта на несколько дюймов. Мой пульс участился.

Пригнувшись и положив палец на спусковой крючок, я в поисках укрытия двинулась к стене дома. Под серой курткой было душно. Дождь капал с капюшона прямо мне в лицо и затуманивал зрение. Я подождала. Ничего. Никакого движения, только порывы ветра и дождь, барабанящий по крыше и отскакивающий от меня. Может ли этот день стать еще дерьмовее? Я собиралась это выяснить.

Подошла ко входу, прижалась спиной к внешней стене, ногой осторожно приоткрыла дверь домика, подождала несколько секунд, затем высунула голову и заглянула внутрь. Остывший камин справа, диван, кресло. Единственным источником света было панорамное окно, выходившее на озеро. Слева фуд-бар, кухня, на стенах картины из жизни ковбоев. Самого Билли Лабрека не было.

При иных обстоятельствах я бы крикнула, сообщила кому-нибудь, что в доме судебный пристав, но интуиция подсказывала мне, что здесь что-то не так. Держа «Глок» на полицейский манер, я пробралась через кухню в большое открытое пространство. В центре комнаты была огороженная перилами лестница, ведущая вниз, а справа и слева от нее четыре двери, все как одна закрытые. Сначала я решила проверить лестницу, которая, в отличие от дощатого пола наверху, была покрыта ковром. Ступени вели вниз, в огромную игровую комнату, обшитую панелями из отбеленного дерева в стиле кантри, с внушительным баром, бильярдным столом, телевизором и антикварным автоматом для игры в пинбол. Лабрека там не было.

Я медленно поднялась по лестнице и остановилась наверху. Главная комната была в точности такой, какой я ее оставила, пустой и сумрачной, если не считать естественной серости дня, просачивающейся сквозь большое окно.

Сначала я подошла к двери слева, встала сбоку, подергала ручку и, не ощутив сопротивления, тихонько толкнула ее и, уверенно держа «Глок», быстро шагнула вперед. Пот градом катился по мне. Дождевик прилипал к моей коже, сердце колотилось, кровь пульсировала в висках. Мое тело, со всей его генетической мудростью, привело нервные клетки в полную боеготовность. Сражаться или бежать? Я не знала.

Проверила шкаф, затем ванную. Пусто. Я сняла куртку, оставила ее – и еще дважды прошла через этот мучительный процесс, замирая на месте всякий раз, стоило подо мной скрипнуть половице или жалобно пропеть дверной петле.

Открыв последнюю дверь, я увидела прямо перед собой Лабрека. Меня как будто огрели по голове дубиной. Его лицо было повернуто от меня, но я мгновенно узнала его телосложение, его толстую шею, мускулистые руки. Однако это был не тот драчливый хулиган, которого я видела в церкви, человек, который жестоко избил свою жену и ребенка и с отталкивающим чувством собственного превосходства схватил меня за запястье. У этого Уильяма Лабрека было отнято все. Обнаженный, он лежал на полу. Его ноги были раздвинуты, ягодицы и бедра в крови, в ужасных синяках и колото-резаных ранах.

Уишбоун побывал здесь до меня.

Я вошла и быстро развернулась. Сердце бешено колотилось. «Глок» был готов выстрелить в любого, кто был за дверью. Но там никого не оказалось. Проверив чулан и ванную, я вернулась к Лабреку, приложила два пальца к его шее, на мгновение взяла его за запястье. Сердцебиения не было, но кожа была еще теплой. Я задумалась. Он крупный тип, в доме жарко, так что, даже будучи голым и без пульсирующей крови, его тело какое-то время оставалось теплым. Я вновь подумала о колеях, которые видел на дороге. Затем наклонилась, чтобы рассмотреть его лицо. Я старалась не прикасаться к вещдокам, оставаясь при этом настороже, чтобы не пропустить ни единого звука, ни тени, ни малейшего движения в доме. Иногда мне кажется, что внутри меня, а возможно, в сердце каждого следователя, лежит глыба льда, нечто омерзительное, холодное, вуайеристское.

Лабрека безжалостно избили каким-то оружием. Его лицо было превращено в кровавое месиво, до неузнаваемости. Кулаком такое не сделать. Я изучила брызги в комнате. Они были повсюду – среднескоростные брызги на стенах, потолке и полу, результат тупой травмы, сильного внешнего воздействия. Это соответствовало луже крови, натекшей под его головой.

Я двумя пальцами оторвала его подбородок от пола. Вот оно. Травма тупым предметом, вмятина прямо над виском, которая, должно быть, размозжила ему череп. Откуда такая ярость? Я подумала о Дарье. Неужели это та самая связь? Были ли другие жертвы так или иначе склонны к насилию? Только у одной из жертв, первой, о которой нам стало известно, – у студентки Западного Университета штата Флорида, было много синяков на лице. Что такого было в Лабреке и первой жертве, что привело убийцу в ярость?

Я вытащила из кармана телефон и набрала номер Раузера, как вдруг заметила на полу в нескольких футах от меня окровавленную скалку. Еще одна связь с тем первым убийством во Флориде. Когда пятнадцать лет назад Уишбоун убил Энн Чемберс, он использовал в качестве оружия что-то подручное, что нашел рядом с собой. Возможно, просто эффективности ради. Скалка здесь, лампа там. Такие вещи не носят с собой в кармане.

Я поднялась на ноги. В картине преступления меня заинтриговало еще кое-что. Она была ограничена только этой комнатой. Казалось, все началось и закончилось именно здесь. Остальная часть дома была чистой, без капель крови, нетронута, мебель на месте. Неужели убийца нашел Лабрека спящим здесь, в спальне, напившимся среди бела дня, и нанес сокрушительный удар прежде, чем тот успел прийти в себя? Или это было очередное соблазнение, как в случае с Бруксом? Лабрек явно не тянул на эту роль, но что за роль была на самом деле?

Раузер был уже в пути. Он позвонил в отдел расследования убийств округа Гвиннетт. Я оставалась там, запоминая детали места преступления настолько, насколько могла. Услышав вой сирен, вздохнула, засунула «Глок» за пояс и закинула руки за голову. После чего направилась поздороваться с полицейскими округа Гвиннетт, хотя они явно были не в состоянии отличить меня от Теда Банди [11]11
  Теодор Роберт (Тед) Банди (1946–1989) – пожалуй, самый известный американский серийный убийца.


[Закрыть].