Текст книги "Укрощение повесы"

Глава 4

Анна сидела, склонившись над бухгалтерскими книгами, и пыталась сосредоточиться на ровных рядах цифр, подбивающих дневную выручку. Обычно ей нравилось разбирать счета – в конце цифры всегда соединялись в правильный ответ. Они, в отличие от самой жизни, всегда постоянны и предсказуемы. Она их хорошо понимала.

Но этим вечером чернильные числа расплывались у нее перед глазами, а перед внутренним взором вспыхивали яркие живые воспоминания – Роберт Олден и кровь на его плече. Серьезный взгляд, когда он смотрел на нее, словно скрывая древние и ужасные тайны – тайны, которые дозволялось увидеть только мельком и только на мгновение.

– Да пропади все пропадом, – выругалась она и расстроенно отбросила перо. По странице рассыпались крошечные черные капли. Естественно, у Роберта есть тайны. У всех они есть. Жизнь полна грязи и конкурентов, и каждый выживает как может. Она видела это каждый божий день. Никому не выбраться с чистыми руками или сердцем, во всяком случае никому из тех, кто зарабатывает на жизнь театром.

Ей достаточно своих тайн и сожалений и чужих не надо.

И все же что-то в его глазах ее сегодня задело, совершенно против воли. Роб Олден был красивым, веселым дьяволом, острым как на язык, так и на рапиру. А сегодня показался печальным и постаревшим, словно много повидал в жизни и друзья слишком часто его предавали.

Но это длилось лишь мгновение, потом он снова спрятался за своей беззаботной красотой. Но она никак не могла забыть этот печальный взгляд.

– Не будь такой дурищей, – произнесла вслух Анна, обращаясь к самой себе.

Она ничуть не лучше той шлюхи в дешевом платье, что рыдала на улице из-за Роба. У нее нет времени на глупости и сантименты, особенно по поводу распутника, который над ними только посмеется. Он их не заслуживает. Актеры хороши в любви только на сцене, в реальной жизни они в ней ужасны.

Она тщательно счистила с веленевой бумаги чернильные пятна и постаралась вернуться к колонкам чисел. Шиллинги и фунты – именно о них она должна сейчас думать, именно их постигать.

Внезапно парадная дверь у нее за спиной распахнулась, и в дом ввалился Том Олвик, ее отец. В открытом проеме она увидела вдалеке «Белую цаплю», театр по другую сторону сада казался в надвигающихся сумерках пустынным и темным. Все веселье давно закончилось, зрители разошлись – кто через реку по домам, а кто по близлежащим тавернам и борделям в поисках сомнительных развлечений.

Похоже, ее отец относился к последним. Красно-кирпичный шерстяной дублет криво застегнут, шляпа на седых растрепанных волосах сильно скособочилась. Даже со своего места она чувствовала, как от него разит дешевым вином.

Анна аккуратно отложила перо и закрыла бухгалтерскую книгу. Драгоценный час тишины закончился. Сегодня ей даже не почитать стихов; начиналась привычная вечерняя рутина. Но отец, будучи пьяным, хотя бы не впадал в ярость, в отличие от ее покойного супруга. Том садился у огня и потчевал ее всякими безумными историями до тех пор, пока не начинал храпеть. Порой звал во сне ее мать – та умерла, когда Анне было три года, но он никогда ее не забывал.

А Чарльз Баррет, покойный муж Анны, имел обыкновение отвешивать ей пощечины и бить тарелки, а затем настаивать на брачных правах. Так что, да, она предпочитала жить со своим отцом. Очень даже предпочитала.

– Анна, дочь моя дорогая! – закричал Том, спотыкаясь о высокий порог гостиной. Он резко взмахнул рукой, чтобы восстановить равновесие, и чуть не сорвал со стены дорогой гобелен.

Анна подскочила к нему и ухватила за плечи, не позволяя разнести обстановку. Она слишком хорошо знала, откуда берется каждый фартинг, что они платят за свои домашние удобства. Отец привалился к ней, и она подвела его к креслу у очага.

– Опять работаешь? – спросил он, тяжело опускаясь на вышитые подушки.

Анна отодвинула корзину для шитья и осторожно подняла его ноги на табурет.

– Я просматривала выручку за сегодняшнее представление. Сборы немного упали, хотя лорд Эдвард Хартли был в своей ложе и смотрел пьесу.

– «Сомнения служанки» уже свое отыграли, – сказал Том. – Уверен, когда мы начнем новую пьесу Роба, у нас будет богатый улов.

– Если начнем, – пробормотала Анна, стаскивая с отца сапоги, мокрые и грязные от шатаний по улицам Соутворка, и поставила их сушиться у огня.

– Что ты имеешь в виду, моя дорогая? Роб никогда не запаздывает с пьесами! И они всегда дают отличную выручку. Зрители их обожают.

«Неудивительно, что они дают богатую выручку», – подумала она.

Женщины приходили целыми толпами, надеясь хоть одним глазком увидеть на сцене автора пьесы. Они всегда доплачивали за верхние места, мягкие подушки и покупали чем подкрепиться и освежиться.

Хотя Анна не могла их за это винить. Каким бы невыносимым ни был автор, его пьесы всегда исключительны. Поразительные истории о власти и опасностях королевского сана, о предательстве, любви и мести. Они брали за душу и были написаны прекрасным поэтичным слогом, таким редким на сцене. Публика под конец каждый раз рыдала.

Сочинения Роберта Олдена и его поразительные миры задевали даже Анну, которая не раз видела постановки. Они стоили тех проблем, которые он причинял.

Обычно стоили.

Она села в кресло напротив отца.

– Его последнюю пьесу задержал распорядитель увеселений. Прошло много недель, прежде чем мы получили право ее поставить. Он слишком легкомысленно относится к своим сюжетам.

Том с такой яростью отмахнулся, что чуть не вывалился из кресла.

– Зрители любят противоречия. А ожидание только подогревает интерес.

– Нет, ведь получается, мы уже заплатили хорошие деньги, а пьесой воспользоваться не можем!

– Анна, все будет хорошо, я в этом не сомневаюсь. Ты в последнее время слишком много работаешь. И от этого так переживаешь.

– Мне нравится эта работа.

Она занимала ее время и одновременно давала повод не показываться на людях.

Том сощурился и проницательно посмотрел на дочь. На мгновение винные пары словно развеялись.

– Ты слишком молода и красива, чтобы хоронить себя в бухгалтерских книгах. Тебе стоит подумать о новом браке.

Анна горько усмехнулась:

– Одного мужа мне было вполне достаточно.

– Чарльз Баррет оказался безмозглым скотом, а я сглупил, что позволил тебе выйти за него, – сказал Том. – Но не все мужчины такие, как он.

Нет, есть и такие, как Роберт Олден. Слишком красивый и слишком остроумный, как для своего блага, так и для любой женщины.

– Меня устраивает быть самой по себе. Нам с тобой неплохо вместе, разве нет?

– Я-то точно стал лучше жить после твоего возвращения. Дом теперь под чудесным присмотром, и прибыль удвоилась.

– Это потому, что я заставляю тебя вкладывать деньги вместо того, чтобы тратить их на вино и эль.

– Именно так, моя дорогая. Но я не эгоист, чтобы держать тебя при себе только ради собственного удобства.

– Я ведь уже сказала тебе: меня вполне устраивает так жить, клянусь тебе. А сейчас как ты смотришь на то, чтобы поужинать? Я могу послать Мадж в таверну за тушеной олениной, и у нас есть свежий хлеб…

– Ох, чуть не забыл! – воскликнул Том. – Я же пригласил кое-кого с нами поужинать. Они будут здесь с минуты на минуту.

Анна вздохнула. Конечно, отец всегда приглашал гостей к ужину или поиграть в карты, и они всей компанией веселились до утра. Тихие вечера вдвоем были редкостью.

– Тогда я попрошу Мадж принести больше оленины и еще каких-нибудь пирогов, – сказала она и пошла за служанкой. Гости отца, по крайней мере, почти не требовали изысков. – Кто сегодня будет?

– Ну, кое-кто из актеров, конечно. Спенсер, Картли, Камп, и они, наверное, захватят еще друзей. Нам надо обсудить новую пьесу и распределить роли. – Том замялся. Плохой признак. – И еще Роберт. Кажется, я приглашал его, когда увидел в «Трех колокольчиках».

– Ты видел его в «Трех колокольчиках»? – удивилась Анна. Она думала, что после ночных приключений он вернется домой и рухнет в постель, а не пойдет по тавернам.

Можно было догадаться. Что бы с ним ни происходило, он постоянно в движении. Словно принадлежит к породе собственных героических персонажей.

Но сегодня она прикасалась к нему, была совсем рядом и на какое-то мгновение видела его без маски, уязвимым, незащищенным. Она поняла, кто он на самом деле – человек с теплой душой.

– Я слышал, утром тут была какая-то ссора, – произнес отец. – Но он сидел в таверне в своем обычном углу и писал, так что, видимо, все хорошо кончилось. Когда он придет, надо будет поднажать на него с новой пьесой.

Анна взялась за каминную резную полку и уставилась на стреляющие язычки пламени. Роберт Олден сегодня придет к ним на ужин. Она не хотела видеть его так скоро после того, как перевязывала ему рану. Каково ей будет смотреть на него через стол и молчать о его тайне?

И как ей удержаться, чтобы не дотронуться до него?

– Отец… – начала было она, но в этот момент раздался стук в дверь.

– Я открою, – сказал Том и попытался выбраться из кресла.

Анна покачала головой:

– Нет, лучше я. Кажется, Мадж мудро нашла себе другое занятие.

Она сделала глубокий вдох и медленно направилась к двери, готовясь снова увидеть Роба и встретить его совершенно бесстрастно. Однако это был вовсе не Роб. В дверях стоял Генри Эннис – один из актеров труппы.

Он с улыбкой ей поклонился. Анна резко отстранилась, испытав неприятный и необъяснимый укол разочарования.

– Мастер Эннис, мы уже несколько дней вас не видели в «Белой цапле».

Улыбка Генри стала еще шире, он схватил ее за руку и поцеловал пальчики. Анна засмеялась. После Роберта Генри Эннис был самым красивым мужчиной в театре: худощавый блондин, он напоминал ангела, в отличие от Роба, темного, как сам дьявол. Генри слыл веселым шутником, легким и открытым, как ясное летнее небо, без всяких тайных глубин.

Анне всегда нравилась его компания. С ним она тоже начинала смеяться и забывала обо всех своих обязанностях и тревогах. Она не нервничала и не смущалась, как в присутствии Роба.

Помимо своего желания, она глянула через плечо Генри в темноту сада. Но там никого не было.

– Моя прекрасная Анна, – произнес Генри, когда она взяла его под руку, чтобы отвести в дом, – расставаться с тобой было невыносимо, но, поскольку в последней постановке для меня не было роли, я подумал, что лучше мне съездить и навестить родных. В последнее время я преступно редко их вижу.

– Родных? – удивилась Анна.

Живя странной, лениво-праздной жизнью Лондона, она часто забывала, что у актеров еще есть где-то семьи и другие родственные связи, а дом отца для них лишь временное пристанище.

Значит, у Роба тоже есть семья? Жена и синеглазые детишки, которые живут где-нибудь в уютной деревне?

– Мои мать с сестрой живут в Кенте, – сказал Генри. – Я не видел их много месяцев.

– В таком случае, надеюсь, ты застал их в добром здравии?

– Очень добром. Может, немного скучающими – им всегда не терпится услышать о Лондоне.

Анна лукаво улыбнулась:

– А особенно о твоих лондонских ухаживаниях. Наверняка твоей матери хочется понянчить внуков.

Генри печально рассмеялся, его красивое лицо чуть порозовело.

– Скорее всего. И мне бы так хотелось… – Он замолк и отвернулся.

– Хотелось чего, Генри? Послушай, мы же друзья! Ты можешь мне рассказать?

– Мне бы так хотелось познакомить ее с тобой, Анна. Мне кажется, вы бы с ней очень поладили, – смущенно договорил он.

Эти слова, сказанные тихим серьезным тоном, так ее поразили, что она резко остановилась прямо в дверях столовой. Генри хочет познакомить ее со своей матерью? Но ведь их отношения – только дружба? Хотя он милый парень, такой симпатичный и добрый…

Она задумчиво посмотрела на него в тусклом свете чадящих свечей. Да, он красивый малый и так серьезно на нее смотрит. Наверное, дружба могла бы стать отличным началом. Дружить так приятно и безопасно – никакой угрозы ее спокойному существованию, тихой жизни, которую она так кропотливо выстраивала для себя.

Однако, глядя на Генри Энниса, она видела не его серые глаза, взирающие с осторожной надеждой. И не его руку она чувствовала под своей. Ей грезился дразнящий взгляд Роберта, когда она перевязывала ему плечо. Эти глаза пронзительно смотрели на нее, проникая прямо в душу, обнажая на мгновение его собственную. Она ощущала именно его теплую кожу.

Анна заставила себя рассмеяться и потянула Генри в столовую.

– Я не из тех женщин, что нравятся чьим-то матерям, Генри. И боюсь, я никогда бы не смогла уехать из города. После стольких лет в Лондоне деревенский воздух для меня слишком чист и сладок.

Генри, кажется, понял намек и весело рассмеялся, будто никогда и не был серьезен. А может, она и вовсе это себе вообразила. В конце концов, сегодня вообще очень странный и длинный день.

– А моя мать ни за что не поедет в Лондон, – сказал он. – Она уверена, что здесь на каждом углу рыщут злодеи, которые только и ждут, кому бы перерезать горло. Так что, скорее всего, у вас не получится познакомиться.

– И возможно, она права, что держится на расстоянии, – пробормотала Анна.

И вообще намного мудрее ее самой, живущей в самом центре этого пагубного мирка. Но у Анны не было желания уезжать отсюда, здесь ее дом, единственное место, которому она принадлежит. Тихий деревенский очаг – не для нее.

В дверь снова постучали. Анна оставила Генри с отцом, а сама заторопилась открывать. На пороге толпились другие актеры, много большим числом, чем говорил отец. Они ввалились веселой гурьбой, поприветствовали Анну радостными объятиями и поцелуями и заторопились в дом в поисках еды и выпивки. Похоже, приглашенные отцом «кое-кто» – театральная труппа в полном составе, вместе с ее неуемным аппетитом и бесконечной жаждой вина.

Анна привыкла к таким вечерам. Отец был безгранично гостеприимен и совершенно забывал про такие бытовые проблемы, как готовка еды на всю компанию. Анна послала слуг принести из таверны еще еды и вина, и остаток вечера слился в одну сплошную круговерть: ей приходилось следить, чтобы на столе было вдоволь тушеного мяса и хлеба и всех хорошо обслуживали.

Наконец ей удалось присесть с кубком вина у огня в гостиной. Она положила ноги на специальную скамеечку, которую обычно использовал ее отец, и прислушалась к веселью в столовой. Том будет кутить до самого рассвета, а потом кто-нибудь из актеров дотащит его до постели.

Анна потянулась к корзине для шитья и вытащила новый томик стихов, который купила сегодня у собора Святого Павла. Он был из анонимного цикла сонетов о простом пастухе, глубоко полюбившем богиню с тех пор, как увидел ее во время омовения. Деметриус и Диана. Все только о них и говорили, и Анна понимала почему. Слова и чувства столь прекрасны, напоены чистым желанием и печалью о невозможности такой любви. Жизнь такая, какая есть, – одинокая и холодная, и от этого никуда не деться, даже с помощью страсти.

Анна совершенно потерялась среди засвеченных солнцем лесных полян, страстного желания и отчаянной потребности в другом человеке. Веселящаяся компания шумела все сильнее, а она видела перед собой только бедного пастуха и его недостижимую любовь.

– Так-так, миссис Баррет, вижу, вы скрытый романтик, – внезапно произнес глубокий бархатистый голос, выдергивая ее из грез.

Книга выпала у нее из рук и с грохотом приземлилась на каменный приступок. Анна резко обернулась. В дверях гостиной действительно стоял Роберт и смотрел, как она читает. Он прислонился к косяку, лениво скрестив на груди руки. На губах играла слабая улыбка, но темные глаза смотрели очень серьезно.

И давно он стоит там?

– Вы меня испугали, – произнесла Анна, ненавидя себя за этот дрожащий голос.

– Мне жаль. Я этого не хотел, – ответил он.

– Я не знала, что вы здесь. Не слышала, чтобы кто-то стучал в дверь.

– Я только что пришел. Меня впустила Мадж.

Роб отшатнулся от двери и направился к ней медленной, обманчиво-ленивой поступью. Анна напряженно смотрела, как он присаживается рядом и поднимает выпавшую книгу. Затем очень нежно, едва касаясь, взял ее руку и бережно положил томик ей на ладонь. Но ее руку не выпустил. Согнул ее пальцы, заставил обхватить кожаный переплет и накрыл сверху своей рукой.

Ощущая легкое прохладное прикосновение, Анна знала, что может отстраниться, если пожелает. Но все же она не могла. И, как завороженная, смотрела на их соединенные руки.

Он тоже смотрел на них, словно, как и она, чувствовал, как трепещет и растет между ними незримая связь, сближая все сильнее. Потрескивание огня, смех отцовской компании – все внезапно отдалилось. Сейчас существовали только они с Робертом.

– Понравились вам муки бедного Деметриуса? – спросил он.

– Очень, – прошептала она и уставилась на коричневую обложку в их соединенных руках. Она страшилась посмотреть ему в глаза. Вдруг растает и растворится в нем навсегда?

Какими чарами он ее заколдовал?

– Очень красивые стихи, – добавила она. – Я прямо вижу лучи солнца и летние лесные поляны, чувствую тоску Деметриуса. Как, должно быть, ужасно испытывать к кому-то подобное.

– Ужасно такого не испытывать, – ответил он. – Жизнь без страсти – пустая и холодная раковина.

Анна засмеялась. Видимо, не она одна «скрытый романтик».

– Думаете, лучше сгореть, чем замерзнуть? Страсть поглощает целиком, без остатка, пока не останется ничего, кроме пепла. Деметриус несчастен, потому что желает Диану.

– Верно. Но Диана не может ответить ему любовью по своей природе. А если бы могла, это была бы чудесная любовь за гранью воображения. Даже безответная любовь чудесна, ведь, по крайней мере, Деметриус умеет любить. И это дает ему ощущение жизни.

Анна улыбнулась и осторожно приложила свободную руку к его щеке. Ладонь уколола отросшая за день щетина, а сама кожа была теплой и гладкой, как атлас. От прикосновения на его щеке дрогнул мускул.

– Полагаю, вы тоже скрытый романтик, Роберт. Завидуете пастуху?

Он улыбнулся и быстро повернул голову, поцеловав ее ладонь.

– В каком-то смысле. Он хочет чувствовать себя живым – по-настоящему живым – хоть на одно мгновение.

– Пока любовь его не убьет.

– Пока не убьет. Я вижу, вы посмотрели вдаль.

Анна откинулась в кресле, наконец забрав у него

руку. Но, даже не прикасаясь к нему физически, она ощущала между ними незримую связь.

– Вы не чувствуете себя живым, Роберт? – спросила она.

Тот вновь опустился на каминный приступок, лениво оперся на локти и скрестил в лодыжках вытянутые ноги. Он переоделся с их утренней встречи: сменил мятую испачканную рубашку на новую и модную. Еще на нем был дорогой дублет цвета бургундского вина, с черными атласными прорезями на рукавах и рядами сияющих золотых пуговиц и бриджи из тонкопряденой шерсти. На ногах отличные испанские сапоги, отполированные до блеска. В ухе – жемчужная серьга.

Он явно собирался поразить кого-то своим нарядом, и Анна подозревала, что не ее.

– Иногда мне кажется, что я уже мертв и лежу в могиле, – ответил он.

Правда, говорил легко и шутливо, но Анне показалось, что она слышит в глубине оттенок горечи – оттенок правды.

– Истинные, глубокие чувства Деметриуса для меня уже потеряны. Я могу лишь изобразить их на сцене.

– Да, – пробормотала она, – понимаю, о чем вы говорите.

Он склонил голову к плечу и изучающе посмотрел на нее:

– Правда?

– Да. В отличие от бедного пастуха моя жизнь не богата глубокими чувствами. Напротив, тиха и спокойна, можно даже сказать, холодна. Но я скорее предпочту замерзнуть, нежели сгореть в пламени.

– Из-за вашего мужа? – спросил Роберт, его голос звучал тихо и ровно, словно он боялся ее спугнуть.

Как будто вопрос о Чарльзе Баррете мог сейчас ее испугать. Его черная душа давно мертва и похоронена. Когда-то, прежде чем они совершили ошибку, вступив в брак, и все так ужасно изменилось, она желала его.

В то время чувства застили ей разум, и она пошла неверным путем.

– Я больше такого не хочу, – твердо сказала Анна.

– Значит, вы теперь как Диана? – спросил он. – Смотрите на чувства и желания смертных с высоты?

Анна засмеялась:

– Я не непорочная богиня.

Внезапно в коридоре что-то загрохотало, и раздался взрыв пьяного смеха. Кто-то врезался в стену, сорвав с нее гобелен.

Роберт легонько прижал палец к губам и поднялся на ноги.

– Ш-ш-ш, – прошептал он. – Давайте выйдем ненадолго в сад, там они нас не увидят.

– В сад? – растерянно переспросила Анна.

Оказаться с ним наедине, в темноте ночи, в полном уединении? Это, конечно… соблазнительно.

Даже слишком соблазнительно. Кто знает, на что она окажется способна. Рядом с ним невозможно за себя ручаться.

Но он протянул ей руку, и она приняла ее.

– Сегодня такая красивая луна, моя Диана, – произнес он. – И мне что-то не хочется веселиться в компании.

Анна кивнула. Они прошли на цыпочках по коридору и вышли в ночную тьму. Как только они оказались снаружи, хриплые вопли – признаки кутежа – сразу превратились в далекий гул.

В саду, что располагался между домом и темным театром, стояла тишина и было полно теней, луну постоянно заслоняли проплывающие облака. Высокая каменная стена не допускала в город жизненный поток Соутворка – таверны и шумные бордели, крики и вопли, кулаки и звон стали. Сейчас почему-то внезапно отдалилось все.

Анна опустилась на каменную скамью и, чуть запрокинув голову, стала смотреть на бледную серебристую луну в иссиня-черном бархате неба. Уже почти полная, она бесстрастно взирала на безумие человеческого мира.

– Как красиво, – тихо произнесла Анна. – Кажется, можно смотреть бесконечно.

– Наша жизнь слишком суматошна, чтобы помнить о таких простых радостях, – ответил Роб. Он оперся ногой о скамью и обнял себя за колено – совсем рядом с ней, но все же не прикасаясь.

– У вас очень занимательная жизнь, да? – спросила она и сильнее вжалась в твердый холодный камень, чтобы не поддаться искушению и не прислониться к нему. – Вы пишете, играете на сцене, уворачиваетесь от настойчивых владельцев театров, встречаетесь с поклонницами и сражаетесь с их мужьями…

Роб засмеялся:

– Какого же вы обо мне отличного мнения. Я хочу, чтобы вы знали: я каждый день упорно тружусь, отрабатывая каждую монету, которую получаю. И если после окончания работы я хочу поразвлечься… что ж, жизнь слишком коротка, чтобы не искать удовольствий.

Анна с улыбкой посмотрела на него. Он преуспел в поисках удовольствий и, казалось, вкушал до последней капли все, что находилось в бурном океане жизни. Интересно, каково это – хоть на мгновение пуститься в свободное плавание, забыть об обязанностях и просто…

Она боялась, что цена даже одного мгновения будет слишком высока. Но как же это заманчиво! Особенно когда он вот так на нее смотрел в мерцающем лунном свете.

– Наверное, временами нам нужно делать перерыв и смотреть на звезды, – сказала она. – Просто чтобы не забывать, как они сияют.

– В городе их почти не видно, – заметил Роб. Он сел рядом на скамью, чуть задев Анну плечом. Он лишь присел около нее, а она остро почувствовала его упругое, стройное тело, ощутила через одежду тепло его кожи и исходящую от него силу.

– Я нигде, кроме Лондона, не жила. Во всяком случае, долго, – сказала Анна. – И не знаю другого неба.

– В юности я жил в деревне, – произнес Роб. Его голос звучал в темноте очень тихо, словно издалека. Где-то, где она не могла его увидеть или добраться.

– Правда?

– Правда. Летними ночами я часто выскальзывал из постели и бегом спускался к реке, где были только вода, небо и прекрасная тишина. Я выходил на берег, ложился в высокую траву и, глядя на звезды, придумывал истории о других мирах и удивительных странах.

Анну восхитила эта маленькая картинка из прошлого Роба, его скрытой души. Раньше она как-то не думала, что он тоже был когда-то ребенком. Казалось, он сразу появился на свет взрослым и ступил на сцену, вооруженный стихами и шпагой.

– Ваша мать, должно быть, была в отчаянии от таких побегов, – сказала Анна.

На его губах промелькнула привычная беззаботная улыбка. И сразу исчезла.

– Совсем нет. Моя мать умерла, когда я был маленьким. Какое-то время с нами жила тетя, но ее не волновало, где и как мы проводили время, если мы не пачкали ее начищенные полы.

– Ох. Мне очень жаль.

– О чем вы сожалеете, прекрасная Анна?

– Что вы потеряли мать таким маленьким. Моя мать умерла, когда мне было три года.

Роб пристально посмотрел на нее, и Анна почувствовала, как жарко вспыхнули ее щеки. Она порадовалась тому, как в саду совсем потемнело – луна почти целиком скрылась за облаками.

– Вы ее помните? – спросил он.

Она покачала головой:

– Не слишком хорошо. Только как она пела мне колыбельные. И еще иногда мне кажется, что я помню ее прикосновение к моей щеке или запах ее духов. Отец говорит, она была очень красивой и доброй, ни одна леди с ней не сравнится. Он поэтому больше и не женился. – Анна засмеялась. – Так что я мало от нее унаследовала – ни красоты, ни доброты!

– Не могу согласиться. Во всяком случае, насчет красоты, – сказал Роб. Его привычная манера легкого флирта разрушила мимолетный момент близости.

– Я не добра?

– Доброту очень переоценивают. Живость – вот что мужчина ищет в женщине.

Анна подумала о рыдающей шлюхе в рваном платье. Она не выглядела особенно оживленной, но Анна не видела ее до ссоры. Возможно, ночью она и была такой.

Неужели все случилось только этим утром? А казалось, прошло уже много дней.

Сама того не желая, она внезапно ощутила прилив радости оттого, что он разглядел в ней живость и красоту. При этом она отлично понимала, что это всего лишь флирт – ничего не значащие слова, которые он, несомненно, уже не раз говорил женщинам. Вот только свой девичий задор она давно потеряла. Он давно уже погребен в реальном мире.

– Живость может навлечь неприятности, которых она не стоит, – серьезно сказала Анна. – К примеру, как ваше плечо?

В ответ он согнул руки, словно проверяя их на прочность. Под тонкой тканью дублета взбугрились мышцы.

– Лучше, благодарю вас. Моя сестра милосердия знала свое дело.

Анна думала, что он скажет что-то еще, объяснит, как его ранили, но он промолчал. Молчание, мягкое и тяжелое, как сама ночь, окутало их, словно покрывало. Она позволила себе немного придвинуться и даже не отстранилась, когда его рука легонько обвила ее плечи.

– Расскажите о тех мирах, что вы видели за звездами, – попросила она. – Расскажите, каково было убегать к ним.

– Убегать? – повторил он. Она чувствовала, как он смотрит на нее в темноте: внимательно, напряженно, словно хочет узнать все ее тайны. – А от чего хотите убежать вы?

«От всего», – хотелось ответить Анне. Она испытывала сильнейшее желание хоть на минуту перестать быть собой, сбежать от своей обыденной жизни, обыденной самой себя. И еще ей хотелось, чтобы он тоже перестал быть собой. Чтобы они ничего не знали друг о друге. И о мире за пределами сада.

– Скорее, я хочу убежать к чему-то, – сказала она. – К чему-то прекрасному, чистому, доброму. И мирному.

– И красивому? – предположил он. – Да, думаю, тоже всю свою жизнь ищу что-то подобное.

Анна вдруг почувствовала на щеке его легкое прикосновение. Оно казалось совсем невесомым, но кожа словно вспыхнула искорками. От неожиданности она отшатнулась, но он не позволил ей отстраниться. Его ладонь накрыла ее щеку с такой осторожностью, словно она была из тончайшего фарфора, и Анна невольно подалась к нему.

Медленно и дразняще его рука скользнула ниже, к атласной ленте, обрамлявшей вырез. Не спуская с нее потемневших глаз, он легонько поиграл этой лентой. Он даже не коснулся мягкой выпуклости, что выглядывала из скромного немодного декольте, но Анна все равно задрожала. Она чувствовала себя натянутой струной. Казалось, она рассыплется на куски, если он ее не коснется.

– Почему вы всегда носите серое? – спросил он, покручивая пальцами ленту.

– Мне… мне нравится серый, – прошептала она. – И его легко держать в чистоте. – И в сером легко слиться с окружающим. Самый подходящий цвет для женщины, которая все время снует за сценой.

– В моем звездном королевстве вы бы носили белый атлас и синий бархат, усыпанный жемчугом и расшитый сияющей серебряной нитью.

Он провел рукой по длинной прядке, что выбилась из ее прически и легла на плечо. Анна чувствовала его теплое прикосновение.

– А ваши волосы были бы увиты лентами и нитками драгоценностей.

Анна неуверенно засмеялась:

– Это было бы не слишком практично, учитывая, что я занимаюсь хозяйством. Я бы вечно за них зацеплялась и пачкала.

– Да, но в моем королевстве вы бы этим не занимались. Вы были бы королевой всего, что только можно увидеть, сидели на золотом троне, а все слуги сбивались с ног, только чтобы исполнить ваше желание.

– Золото, серебро и жемчуг? – повторила она, зачарованная его прикосновением, его словами. – А знаете, мне очень нравится ваше королевство.

Он запустил пальцы ей в волосы и притянул ближе, так близко, что она почувствовала шепот его дыхания. Потом обхватил ладонью ее затылок, удерживая голову.

– Вы всего этого заслуживаете, – произнес он.

Легкомысленность исчезла, он смотрел и говорил очень серьезно. – Ваша жизнь должна быть иной, не соутворковской.

У Анны защипало в глазах, она побоялась, что сейчас расплачется. Но она не могла – не здесь, не с ним! Она и так чувствовала себя слишком открывшейся и уязвимой. Хотелось отвернуться, но он ей не позволил. Он держал ее не больно, но крепко.

– Вы ничего не знаете о моей жизни, – произнесла она.

– Я – поэт, Анна, – ответил он. – Мой удел все подмечать, даже то, что я предпочел бы не видеть. А я вижу, вы печальны…

– Я не печальна!

Она не станет печалиться, пока это зависит от нее. Печаль, гнев, любовь – чувства приносят только неприятности. Она предпочитала покой.

– Печальны, прекрасная Анна. – Он притянул ее к себе так близко, что они легонько соприкоснулись лбами. Она закрыла глаза, но он все равно был рядом – и очень близко. – Я вижу, и это меня печалит. Мы оба слишком многое видим, слишком многое чувствуем. Просто не хотим этого признавать.

Нет, ничего подобного! Она не хочет этого знать, слышать. Она снова сделала попытку вывернуться, но Роб внезапно наклонил голову и поцеловал чувствительное местечко чуть ниже уха. Она ощутила легкое прикосновение его языка.

Анну захлестнула горячая, обжигающая волна. Она ахнула и вцепилась в его дублет, сминая дорогой бархат в отчаянной попытке удержаться на ногах.

Она сдалась под натиском головокружительного водоворота желания, закрыв глаза и откинув голову. Жаркий открытый рот медленно скользил по шее, легонько прикусывая кожу в районе плеча.

– Роберт! – вырвалось у нее, и его руки сомкнулись у нее на талии.

Он посадил ее себе на колени, и их губы встретились. Она ощутила грубый, настойчивый натиск его рта.

Никогда еще Анна не чувствовала такой странной слабости. Внутри поднималось что-то глубинное, древнее, подчиненное инстинктам. Оно вытесняло все вокруг, и теперь она видела и чувствовала только Роба. Только его поцелуй.