Текст книги "Посвященная. Как я стала ведьмой"

Долгие годы весь опыт «первого стриптиза» вспоминался мною как смешной. Я забыла об угрозе изнасилования. О наркотиках в туалете. О нищете. Я забыла, что, вернувшись в свой маленький сарай той ночью, я свернулась калачиком на скрипящей раскладушке и плакала, чувствуя, словно моя жизнь выходит из-под моего контроля, а у меня нет никого, чтобы обратиться за помощью. Я забыла, как на следующую ночь разыгрался шторм, и я бродила по улицам под завесой дождя, вымокшая, сотрясаемая громом. Около двух часов ночи я обнаружила себя в одиночестве на краю пирса. Я сидела, одной рукой обвив деревянный столб, вымазанный смолой, а мои ноги свисали с края причала в черную пропасть забвения. Вода стекала вниз, мне в глаза, и бежала сзади по шее. Я не видела, а скорее, чувствовала под собой воду двумя этажами ниже. Великий Тихий океан, поднимавшийся и опускавшийся, тянувший мое кровавое, кровоточащее сердце со всей неумолимой силой Луны. Я думала о десяти мечах колоды карт Таро, той, которую мама использовала, когда учила меня, как их читать, о подарке на мое первое посвящение, Ритуале Роз. В картах Таро жрицы Богини знают, что орды патриархата идут за ними; они знают, что потерпят поражение, поэтому предпочитают броситься в амниотические воды Средиземноморья, вместо того чтобы принять насилие и мародерство.

Я часами сидела на краю того пирса, ощущая, как он поднимается, и шевелится, и скрипит вместе с волнами, молнии вспыхивали уже на горизонте. Я хотела вернуться домой, к своей богине преисподней, восстановленная и счастливая в том забвении, которое она предложила. Затем я услышала голос, вспыхнувший вместе с молнией, треск у себя в мозгу. Она скомандовала: «Ты еще не закончила. Вставай».

Многих ведьм процесс их первой инициации затягивает в преисподнюю. Но существует множество подобных миров. Все взаимосвязаны. Первый опыт ведьмы зависит от того, куда она попадет.

Моя преисподняя была лабиринтом секса, власти и патриархата. Я ступила внутрь, и демоны начали пировать на моей самооценке. «Все, что есть в тебе ценного, – это твой пол, – каркали они, высовываясь и прячась, – и даже это дешевое и ущербное». На протяжении семи лет я бродила по залам этого мира и не могла найти выход. Каждая попытка сбежать заводила меня все глубже в лабиринт.

Когда пришли инквизиторы Европы, они заявили, что мы, ведьмы, – королевы ада. Они не знали и половины всего. Мы, ведьмы, и есть королевы преисподней, мы побывали в ней столько, что сегодня совместно мы имеем представление о каждой скрытой там комнате. В одиночку, без чьей-либо помощи ведьма должна понять, как выйти из этого лабиринта. Чем сложнее прохождение, тем значительнее ее инициация. Могущественные посвящения увеличивают силу ее магии, когда она вернется домой. Но не всякая ведьма способна выбраться из своего ада живой. Иногда даже самые отважные и сильные могут пасть, их кости и клочки волос останутся на дорогах лабиринта. Ведьмам, которые увидят пирамиды из останков, навечно заключенные здесь, это хорошее напоминание: у преисподней есть двери. Держи при себе своих хранителей, помни, кто ты. Когда Богиня явится пред тобой, следуй за ней. Осознаешь ты или нет, первопричина, по которой тебя сюда отправили – найти ее.

Глава шестая. Эгрегор

 
В фильме [Экзорцист] мужчины отбивались
от дьявола и его зловонного духа;
они приказали дьяволу покинуть девочку
и прекратить свое существование.
Разумеется, дьявол не мог этого сделать.
Он овладел этой девочкой по какой-то причине
и не собирался уходить.
 

Джон Хаскелл, «Лики Жанны Д’Арк»[44]44
  John Haskell. The Faces of Joan of Arc: I Am Not Jackson Pollock: Stories, 2003.


[Закрыть]

В оккультизме есть сущность, известная под названием эгрегор, нечто похожее на ангела. Слово «эгрегор» имеет греческое происхождение и означает «наблюдатель». Спиритуалисты и теософы конца XIX – начала XX столетия назвали этих духов мысленными формами: энергетическими существами, созданными мощными мыслительными процессами людей и их эмоциями. Если обобщить, эгрегор – это дух группы. Эгрегоры могут возникать спонтанно из беснующейся толпы на футбольном матче, в политических гонках, на сборище в церкви или на концерте, а потом так же быстро рассеиваться. Но, если в них было влито достаточно энергии, они в итоге становятся бессмертными. Иисус – эгрегор, как и Мохаммед или Афродита, которые по-прежнему разговаривают с нами через наши сны или песни. Когда мы молимся эгрегорам, рисуем их изображения, пишем гимны в их честь, они обретают собственную жизнь.

Города имеют эгрегоры, они есть у домов; даже компания друзей может их создать. Ни отрицательный, ни положительный, эгрегор – это просто то, что есть, как вулкан или горностай. Ты можешь не хотеть делиться своей спальней с горностаем, но они предотвращают переполнение лесов крысами. У эгрегоров тоже есть свое предназначение – вместилище воздействий. Однажды созданные, эгрегоры имеют собственную повестку дня, и их не волнует, согласна ты с этим или нет. Чего они хотят? Того же, чего хочет Бог, того же, чего хочет дьявол. Того же, чего хотим все мы. Жить, жить, жить. Быть замеченными. Наблюдатели хотят, чтобы мы тоже их видели. Они хотят близости.

Одно из наиболее важных посвящений для любой ведьмы – научиться понимать, что близость – это синоним воздействия. Ей необходимо уметь выбирать, какое из воздействий она примет.

Эгрегор Фултон-стрит ожидал моего прибытия. Фултон-стрит располагался несколькими кварталами севернее от «полуострова» Сан-Франциско: узкая полоска лужаек, уходящая вниз от парка Золотые Ворота.

Эвкалипты, платаны и ольха, словно друиды, неясно маячили над бездомными бродягами и панками-беспризорниками, рыскавшими в тусклом свете старинных уличных фонарей. У моего друга Уильяма была комната на втором этаже четырехэтажного эдвардианского дома, нависающего над улицей. Он присылал мне письма, усыпанные спорами эгрегора этого дома, который искал нового хозяина, чтобы усилить свою мощь. Я открывала письма в своем маленьком сарае в Санта-Барбаре и вдыхала эти споры; они вызвали у меня неожиданное стремление посетить Сан-Франциско.

Белый, возвышающийся, словно башня, покрытый пылью, дом на Фултон-стрит был украшен богатыми позолоченными карнизами. Покрытые изнутри сажей стекла витражных окон освещали винтовую центральную лестницу; она сверкала оранжевыми шарами и гроздьями дионисийского винограда. Комната Уильяма была пустой. Белые стены, матрас на полу, стол, деревянный стул и легкие прозрачные гардины, вздувающиеся и шевелящиеся в соленом воздухе.

Я была платонически влюблена в Уильяма. Ему было двадцать четыре, он был на шесть лет старше меня и казался мне невозможно умным. Он жил в Париже и путешествовал по Европе, посетив все те места, в которых хотелось побывать и мне. Он переехал в Сан-Франциско, чтобы сбежать от щемящей (и непонятной для меня) тоски по своей бывшей девушке, грудастой короткостриженой блондинке, которая занималась чем-то, связанным с компьютерами. Но Уильям был особенным. У него были вьющиеся темные волосы, прямой римский нос, и мы сидели на полу его комнаты в плотной дымовой завесе «Кэмэла», слушая на повторе Леонарда Коэна Take This Waltz; он листал замусоленные страницы копии «Сиддхархи» Германа Гессе и болтал со мной о Юнге и шаманизме.

Показывая мне дом, Уильям указал на узкую лестницу, ведущую к мансарде, где жила Колетт. Самый давний квартиросъемщик в доме на Фултон-стрит, Колетт была жрицей эгрегора. Стильная богемная натура из Нового Орлеана, она управляла домом с высоты своего мансардного будуара, и струйки благовоний сбегали вниз по ступенькам, маня нас каким-то тайным ароматом, едким и химическим. Когда мы шли по коридорам, Уильям показывал на комнаты других обитателей: Бретта, мага Хаоса, который был управляющим в магазине спорттоваров «Биг Файв», и Донны, изможденной студентки колледжа, которая украдкой прошмыгнула мимо нас без единого слова, прижимая к себе книги так, словно мы намеревались вырвать их у нее из рук.

Алекс, еврей-математик из Нью-Йорка, жил на первом этаже. Он учился в Калифорнийском университете в Беркли. Он представлял себе математику как какой-то экстатический псалом, начертанный Богом в пространстве Вселенной, и едва мы познакомились, он начал напыщенно разглагольствовать о красоте математики и ее элегантности – глаза широко раскрыты, волосы торчком, словно он пытался наэлектризовать слона, и провода закоротило прямо у него в руках. Я вскоре выяснила, что он мог бодрствовать сутками, в маниакальной одержимости царапая каракули символов из высшей математики на кучах отрывных листов из блокнота. Затем он впадал в своеобразный вид математической комы и спал до глубокого вечера.

За комнатой Алекса находилась длинная узкая кухня, в которой из-под окна голодно выглядывал продавленный диван. На противоположной стене висела картина Бернарда Баффета, изображавшая грустного клоуна. Она нависала над церковной скамьей со спинкой, которая, как я позже узнала, использовалась в сатанинских ритуалах, совершавшихся предыдущими жильцами, обитавшими тут в семидесятых. На этой скамье восседали две домашние горгульи: Стелла, жалкий шарпей с хроническим кожным заболеванием, и Фэнг, изящная, но жестокая сиамская кошка. Когда мы вошли в комнату, Фэнг зашипела, взмахнув в воздухе перед собой лапой с выпущенными когтями; мех торчком, глаза дикие. На обратном пути Уильям показал мне последнюю оставшуюся в доме комнату. Спальню. Просторная, с потолком четырех с половиной метров в высоту, заплывшие воском подсвечники, высокая кровать и эркеры окон, в которые было видно укутанные туманом кипарисы в парке Буэна Виста. «Эта комната свободна», – сказал мне Уильям, улыбаясь.

Даршак всегда называл Сан-Франциско Городом, с большой буквы, словно никакого другого города не существовало. Когда я увидела город в первый раз, весь белый, с его сияющими пирамидами, башнями и тусклыми медными куполами, я ощутила его мощь даже до того, как выбралась из машины. Беспокойные духи жили в Сан-Франциско: Антон Ла-Вей[45]45
  Основатель и верховный жрец организации «Церкви Сатаны», автор «Сатанинской библии», известный как создатель авторского варианта сатанизма, один из «видных идеологов оккультизма и сатанизма».


[Закрыть]. Красный человек района Мишн[46]46
  Местная городская «знаменитость», мужчина, покрасивший свою кожу в красный цвет.


[Закрыть]. Попасть в город значило оказаться в сердце самой Романтики, на территории чудаков и аутсайдеров, хиппи, детей цветов. Город взлетов и падений, портовый город, переплавлявший всех: разукрашенных леди и варварских призраков моряков и золотоискателей. Место, куда многие бунтарские души Америки прибывали изгнать нечистую силу из самих себя, и изгнанные ими духи неспешно плавали в воздухе, словно туман.

Мы с Уильямом взяли машину до Юнион-сквер, а затем петляли по дороге сквозь Чайна-таун, прикасаясь к колючим неведомым фруктам, шелковым одеждам и плетеным ловушкам для пальцев: чем сильнее тянешь – тем сложнее освободиться. Все жужжало. Иглы татуировщиков, отбойные молотки. Линии наземного метро сверкали, словно драконы, в небе над городом. Сан-Франциско был полон эгрегоров, проявлений духов разных времен, придававших форму мистическому непостоянству, которое просочилось под внешнюю оболочку города. В Норт-Бич мы прошли мимо уличного сквера с храмом Пану, греческому божеству строптивости и экстаза. В этот момент город пленил меня окончательно.

Уильям привел меня в кафе «Триесте», серую пещеру с фотографически точной фреской, изображавшей итальянскую площадь, на стене и проигрывателем-автоматом, игравшим исключительно оперу. Кафе было названо в честь портового города в Северной Италии, известного тем, что он привлекал писателей, художников и прочих неудачников. За прилавком стоял высокий парень с покатыми плечами и ангельскими глазами, который все время поглядывал на меня, пока мы с Уильямом пили капучино из тяжелых коричневых кружек. Я оказалась в городе всего на три дня и стремилась закрутить романчик. Я засунула долларовую купюру со своим номером телефона в кружку для чаевых баристы, прошептав: «Секретное послание для тебя» прямо перед тем, как мы с Уильямом ушли.

– Если тот парень из кафе позвонит мне, прежде чем я уеду в понедельник, я перееду в Сан-Франциско, – сказала я Уильяму, когда мы шли обратно домой по Маркет-стрит.

– Я думал, ты копишь деньги на путешествие по Европе, – ответил Уильям.

– Я открыта для судьбоносных событий, – ответила я.

Три дня спустя симпатичный парень позвонил. Я отложила все занятия в колледже Санта-Барбары, бросила работу отельной стриптизерши, сгребла пожитки на заднее сиденье «Мустанга» и переехала в Город. Я заняла свободную комнату на первом этаже дома Уильяма. Тогда Сан-Франциско еще был дешевым. Месячная аренда моей новой комнаты была на пятьдесят долларов меньше, чем гниющий сарай в саду Санта-Барбары, который я называла домом. Я завесила окна шелковыми цветочными гардинами, которые берегла, а стены украсила собственными экстатическими коллажами. В «бесплатные дни» зажиточные горожане оставляли ненужные вещи на обочине возле дома. Я подобрала розовый письменный стол, который создавал у меня ощущение, что внутри меня словно джинн в бутылке, скрывался писатель, и бархатный диванчик цвета зеленого мха, сидя на котором я царапала рисунки в блокноте.

Я надеялась, что в новом доме смогу направить свои усилия на реализацию творческих способностей. Я намеревалась оставить тревожность и психическую неуравновешенность – вороньи послания о посвящении, которые я отказывалась принимать, – в том старом сыром сарае в Санта-Барбаре. Я желала, чтобы их смыло дождем, и хотела больше никогда снова о них не слышать.

* * *

В качестве работы я выбрала первую попавшуюся – в «Цветущей девушке», варьете со стриптизом под управлением женщины на улице Гири, которое предлагало почасовую оплату и исключало физический контакт с посетителями. «Понтеры»[47]47
  Понтер – клиент проститутки.


[Закрыть] находились за стеклом, засовывая заработанные тяжким трудом четвертаки в слоты, повышая и понижая запросы соответственно своим желаниям. Мы, танцовщицы, крутились вокруг, голые, на вельветовом красном помосте, огороженном зеркалами, словно сияющие балерины в порнографической, видимой со всех сторон, коробочке для драгоценностей.

Во многих колодах Таро Старший Аркан XI зовется Силой, но в Таро Тота[48]48
  Колода карт Таро Алистера Кроули.


[Закрыть] он зовется Вожделением. Колода Тота была в тот момент любимой у оккультистов Сан-Франциско. Они проводили время в книжном магазине «Роза и Меч» в Коул-Вэлли и посылали друг другу сообщения, написанные тайными символами с помощью баллончиков с краской на стенах и дверях – намеки на месторасположение секретных встреч, на которые приглашались только избранные.

Нарисованная леди Фридой Харрис, под художественной редакцией пользующегося дурной славой Алистера Кроули, карта Вожделения изображает «Блудницу Вавилона», воплощение экстатической энергии жизненных сил; она – неприрученная, концентрат природы и творчества. Сущность, которая меня привлекла и которую я хотела воплотить в жизнь.

Прежде чем выскочить на сцену в боа из перьев и на шпильках, я обожала протопать через зал «Цветущей девушки» в «мартинсах», толстовке и черном худи, надвинутом низко на глаза, словно я была каким-то ассасином. Это путь стриптизерш. Мы все так делали. За кулисами девочки бродили без капюшонов, почесывая головы, сидели, развалившись, и раскинув ноги, и поедая буррито, разговаривая о том, что Америка не готова к ним, о своей любви к другим стриптизершам, о своей учебе или работе активистами в «Еде вместо бомб»[49]49
  Независимые группы активистов, бесплатно раздающие веганскую и вегетарианскую еду. К основным задачам «Еды вместо бомб» относится привлечение внимания общества к насущным проблемам милитаризма, бедности и голода, источником которых является неправильная расстановка приоритетов корпорациями и правительствами.


[Закрыть]. Я обожала их громкий смех и яркие личности, то, что они знали все музыкальные группы и исполнителей, и я обожала их красоту.

Особенно мне запомнилась одна танцовщица, которую звали Лолита, «Риот Гел»[50]50
  Riot Girl – феминистское движение, возникшее в инди-/панк-роке 1990-х годов.


[Закрыть], китаянка первого поколения, почти ста восьмидесяти сантиметров ростом, с прямыми черными волосами до бедер. Ее костюм состоял из кожаных сапог на шпильках, высотой до бедра, и пирсинга в пупке. Она любила танцевать под Bikini Kill и Rage Against the Machine.

Fuck you, I won’t do what you tell me[51]51
  «Да пошел ты, я не буду делать то, что ты мне говоришь» (англ.).


[Закрыть], – подпевала она, адресуя это ворчливым мужчинам за стеклом. Я помню, как-то раз один из них указал на нее, скомандовав «китайской девчонке» подойти к нему. «Ты имел в виду, ты бы хотел получить немного внимания от азиатской девушки», – поправила она его, пнув своим ботинком в сторону его лица.

Часто не понимая этого, мы подвергались влиянию нашего поколения. Как и большинство городских молодежных субкультур поколения Икс, и не так, как сегодняшняя молодежь Сан-Франциско, которая буквально живет в своих гугл-аккаунтах, мы тяжело работали, чтобы не работать тяжело. Большая часть из нас делали все возможное, чтобы избежать «настоящей работы», иметь возможность проводить время за чтением, рисованием, романтическими свиданиями, зависая в кафешках, а в моем случае – посещая все уроки танцев, которые я только могла найти. Эстрадный танец в Алонцо Кинг-Лайнс Студии. Африканский танец в колледже. Движения по Фельденкрайзу[52]52
  Метод Фельденкрайза – двигательная практика, разработанная Моше Фельденкрайзом и ставящая целью развитие человека через осознание себя в процессе работы над движением собственного тела.


[Закрыть] с Аугустой Мур. Контактная импровизация. И уроки балета, которые вела одна из наиболее вызывающих и стервозных Королев Кастро[53]53
  Queens of the Castro – группировка по поддержке ЛГБТ-молодежи.


[Закрыть].

Кафе «Триесте» было расположено всего в квартале или двух от варьете, и поэтому я продолжала принимать ухаживания того симпатичного парня, который работал в кафе – Адриана. Адриан был настоящим художником. Бывший героиновый наркоман, с дипломом магистра изящных искусств из института искусств, он жил в переделанном лофте на юге Маркета.

«Подожди секунду», – сказал он, когда первый раз привел меня в свою квартиру-студию. Внезапно вдохновленный, он брызнул автомобильной краской из банки, стоявшей на полу, на одно из больших панно, разбросанных по комнате, на всех – изображение летающих блюдец, таящихся на фоне пустых, отчужденных загородных пейзажей. Пока он работал, я украдкой огляделась и нашла записи коротенькой истории, написанной женщиной (к которой, как он меня уверял, он больше не имел никакого отношения), писательницей его возраста (двадцать семь) и уже известной – по крайней мере в Сан-Франциско.

Ее заметки были припрятаны по всему лофту. Отрывки идей для рассказов, кусочки сцен из пьес, нацарапанные на обороте конвертов, оберток или на внутренней стороне книжных обложек. Он рассказывал о ней так, словно она была равной ему, но стала высокомерной из-за достигнутого ею положения. Для него их отношения были настоящими, и они пытались над ними работать, разобраться со взрослыми трудностями, понять которые я не могла, так как была слишком юной.

Я привезла свою печатную машинку в Сан-Франциско и тоже писала в то время новеллу о девушке, которая слышала голоса и находилась в ловушке Преисподней. Но мое произведение существовало в мире фантазий, в то время как работа его подруги жила в мире реальном. Писательство стало источником ее существования. Я же оставалась стриптизершей.

«Ты так много получишь от знакомства со мной», – застенчиво говорил мне Адриан. Хотя сейчас мне больно это говорить, он был прав. Его влияние оказалось мощным, и город открылся мне с его помощью. Во время нашего романа он показал мне морской орган: булькающий, разбивающий волны каменный инструмент, скрытый в одной из пристаней гавани. Я слушала, как недра города бурчали в его трубах.

Мы побывали в андерграунд-театре, где он познакомил меня со своими друзьями-артистами: Акари, музыкантша, понимавшая магическую силу красной помады. Я никогда не видела ее без этой помады; казалось, она применяла ее и в качестве оружия, и для защиты. Ее сверхсила заключалась в том, что ее ни капли не волновало, что о ней думали мужчины. И тем не менее у нее был парень, Скай, художник.

Первый и последний раз, когда я попала к ним домой, в маленькую однокомнатную квартирку, мы трое сидели на их кровати, и они знакомили меня с Horses[54]54
  Дебютный альбом Патти Смит, изданный в 1975 году. Считается одной из ключевых записей нью-йоркской панк-сцены 1970-х, во многом оказавшей влияние на развитие стиля в целом.


[Закрыть], настойчивым боевым кличем Патти Смит. «Иисус умер за чьи-то грехи, но не за мои», – распевала Патти, вызывая дерзкого эгрегора своего поколения. Акари отрезала мне маленькую, узкую полоску желтой «скорости». «Тебе необязательно принимать, если не хочешь», – сказала она. Я никогда раньше это не употребляла. Но Акари казалась могущественной и загадочной, поэтому я сделала осторожный вдох. Помимо того, что сердце стучало, словно я только что взбежала по лестнице к самым звездам, все, что я ощущала, – сильнейшее желание говорить. Мы все безостановочно болтали следующие несколько часов, пока мне не показалось, что я должна пойти домой и убраться в комнате. Прежде чем я ушла, Скай торжественно презентовал мне одну из своих работ, полупрозрачного голубого ангела с поднятым вверх кулаком, несущегося через окружающую его бесконечную пустоту. «Это Азраил, ангел смерти и возрождения. Он принадлежит тебе. Я создал его для тебя, прежде чем успел с тобой познакомиться».

Я обнаружила, что если дух хочет войти в твою жизнь, кто-нибудь сделает тебе подарок в виде его изображения. Спустя десять лет, когда я жила в Лос-Анджелесе, в столетнем, населенном привидениями доме в Эхо-Парк, с хлопающими звуками и запахом гниения, исходящим от стен, люди постоянно дарили мне изображение маленькой девочки. Ей было около восьми лет, и она всегда изображалась с черными короткострижеными волосами и бантом на голове, одетая в лучшее праздничное платье из 1940-х годов. У меня был целый алтарь, посвященный ей: картины, которые люди дарили мне, найденные вложенными фотографии в старых книгах, а один друг подарил мне туфельку из лакированной кожи, – такие носила девочка на каждом изображении. К тому времени я возродилась, вернулась к своей ведьмовской натуре и знала, что делать. Поэтому я не удивилась, когда в одну из ночей мой парень, который лежал рядом и всегда спал очень спокойно, разбудил меня, крича во сне что-то про убийство и вражду. Как только моя голова опять коснулась подушки, мое тело стало обездвиженным, и у изножья кровати появилась та самая девочка с картинок. Тогда я уже знала, как беречь силы, как проверять свои границы, но также и как предложить помощь ей. Оказалось, что она потерялась, застряла в Срединном мире. Поэтому я взяла ее за руку и отвела к порогу Высшего мира, к которому она принадлежала. Вскоре после этого я переехала. Мое присутствие в этом доме более не являлось необходимым. Но живя на Фултон-стрит, я не имела ни малейшего представления о том, что значило оставаться при своей силе. Я не осознавала, что мне позволено отстаивать свои границы, и поэтому я пока не особо могла помочь кому-нибудь еще.

Шли месяцы моего пребывания в доме на Фултон-стрит, и я стала одержима ангелами. Выписывала их имена: Анаэль, ангел воздуха, Барбело, великолепная в своей славе, Метатрон, великий и соперничающий. Занимаясь написанием трактата о духах, с которыми я сталкивалась, я проводила дни, создавая груды коллажей и угольных рисунков в попытках разместить себя в их космологии.

Эгрегор Фултон-стрит набирал силу, питаясь нашими страстями и страхами. Расставание Уильяма с его девушкой сделало его доступным заразной, психотической депрессии, которая рвала его сердце, чтобы демонический дух этого дома мог пировать. И Уильям сидел часами, закрыв руками голову, медленно потирая свой лоб, словно он был горюющей статуей. «Мое лицо кажется тебе серым? – спрашивал он в ужасе шепотом. – От меня воняет гниющей плотью?»

Математические комы Алекса стали более глубокими, казалось, ничто не способно его разбудить. Он ставил себе дюжину будильников за раз, и они звонили до тех пор, пока я, ворвавшись к нему в комнату, не начинала трясти его, пытаясь вывести из ступора. В этой какофонии будильников казалось, что наступает конец света.

А Донна, худенькая студентка колледжа, с потупленным взглядом, начала рассказывать мне странные истории. Она сказала, что видела такси с надписью, обвиняющей ее в убийстве Курта Кобейна. В супермаркете из громкоговорителей на нее кричали голоса: «Донна, зачем ты увеличила цену на салат-латук? Донна, мы знаем, что это была ты!» Однажды, после нескольких месяцев жизни в Городе, столкнувшись с посещениями духов, которые происходили все чаще и становились более явными, я стала приходить к психотерапевту, который принимал четыре раза в неделю, и мне назначили лечение. Моя мать прислала мне фотокопию досье о шизофрении, где она подчеркнула симптомы, казавшиеся ей похожими на мои. Я забыла эту фотокопию на столе в кухне, а когда через несколько дней вернулась ее забрать, то увидела, что Донна оставила там записку, нацарапанную злобным почерком: «А может, мне просто никто не нравится!» Спустя несколько дней Донна пропала.

Вскоре после исчезновения Донны мы с художником Адрианом отправились в глубь гавани посмотреть на красные, наполненные ядовитыми водорослями, волны, которые светятся, вздымаясь. Мы пробрались сквозь заросли и болото на пляж, где море ревело, кидаясь на мокрую песчаную пустыню. Бледный голубой огонек мерцал там, а затем исчез, мигая, в темноте, словно он был из другого измерения.

Мы бегали по песку, пиная большие глыбы, которые, сверкая, рассыпались и падали на землю, словно звезды. Мы катались по этим блесткам и дышали друг другу прямо в рот, меняясь воздухом, до тех пор, пока не почувствовали головокружение, и я лежала на спине, словно повиснув в паутине звезд. Он подтянул меня ближе к себе, схватив толстыми пальцами мои бока, и хриплым голосом сказал: «Бывали моменты, когда мне так сильно хотелось тебя, что я готов был тебя убить». Я не боялась его. Это было что-то вроде страстного подтверждения тому, чего я, как женщина, должна была хотеть с самого рождения: мужчина, до такой степени одолеваемый желанием владеть тобой, что готов иметь тебя до потери пульса. Трахать до тех пор, пока ты не поймешь, что ты – это бездна, из которой возникло все существующее. Месторождение мира.

«Я никогда не встречал кого-либо, кто был бы так готов стать особенным», – продолжил он. Это выглядит как просто написанная строка, но то, как он это произнес, было настоящим. Спустя много лет я баюкала эти слова, цеплялась за них, чувствуя себя так, словно я никто, словно я ничего никогда не добьюсь, тревожась, что я могу потеряться в своей преисподней навсегда. Он провел пальцем по моей ключице и посмотрел мне прямо в глаза. Несмотря на заносчивость, в нем было что-то ангельское. Его большие глаза, такие ранимые и невинные. Я взглянула мимо него, и звезды были везде. Висели. Повсюду. Словно они застыли в желе. Небо не прекращало своего падения. Я почувствовала, как кружится голова. Вселенная распадалась на части.

– Ты это слышишь? – спросила я его.

– Что?

– Этот гул. Словно все вибрирует. – Он тряхнул головой, и я почувствовала, как его душа втягивается обратно в свою раковину.

– Вуушшш, – сказала я.

Я слышала гул Вселенной, ее ритмичную пульсацию, а вокруг нее по краю – хлопанье крыльев. Волны, ветер, биение моего сердца и его пульс – все смешивалось, все барабанило в одном ритме.

– Вуушшш, вушшш, вушшш, – произнесла я. Не знаю, что произошло, но мне просто хотелось петь под эту музыку. Она казалась красивой, потрясающей. Словно упасть в небытие действительно должно было быть нашей целью, как человечества, в итоге.

Нервно дернувшись, Адриан вскочил, испугавшись.

– Я думаю, нам нужно идти, – предложил он. – Становится холодно.

Его страх передался мне. Я шла, спотыкаясь, позади него, а его быстрые шаги к машине бросались холодным песком прямо мне в глаза.

Мы забрались в машину и захлопнули двери, содрогаясь в темноте и пытаясь успокоиться. Обратную дорогу домой мы сидели в молчании. Спустя немного времени я поставила пленку, которую записал для меня друг. На ней было несколько песен немецкой индастриал-группы Einstürzende Neubauten. Я находилась под впечатлением от этой пленки: музыка казалась настойчивой, разрушительной, лязгающей и звенящей, чужой и губительной. Адриан спросил у меня, что это за группа, и я была так горда ответить ему. Горда, что знала что-то, чего не знал он. Он нахмурился и кивнул, помолчав мгновение, а затем вздохнул.

– Никогда прежде не слышал, чтобы они звучали так попсово, – сказал он. Вскоре после той ночи он перестал отвечать на мои звонки.

Что случилось той ночью? Действительно ли я слышала гул Вселенной? Или я была просто восемнадцатилетней чудачкой, которая вела себя как умалишенная, желая впечатлить своего парня на свидании? Начала ли я отдаляться, когда мне стала угрожать настоящая близость? Могу ли я ответить «да» на это все? Какой бы ни была правда о той ночи, этот гул не прекратился на пляже, и небо не перестало падать. Я по-прежнему подвергалась преследованию, такая пористая, что могла раскрошиться, как волокнистое древесина, полная червоточин. Пока шло мое время в Сан-Франциско, любой дух, который хотел посетить меня, это сделал. Я не могла сказать «нет». Я приводила домой незнакомцев, имена которых я не помню. У меня не было личных границ. Я могла сидеть часами, зачарованная духами, спускавшимися с потолка и небес.

В доме на Фултон-стрит я ощущала, что за мной наблюдает недоброжелательный дух. Обычно я поднималась наверх и оставалась с Уильямом в его комнате, пока это чувство не проходило. Но иногда этого не случалось. Тогда я сползала вниз и заходила в свою комнату, а присутствие было таким тяжелым, что мне приходилось покидать дом.

Одним дождливым днем я осталась одна. Небо танцевало в низких обрывках облаков за моим окном, и я слышала пульс в комнате – то самое биение крыльев. Я ушла из дома в попытке убежать и дойти до кафе «Абир» в нескольких кварталах оттуда, но пока я неслась вниз по улице, я ощущала присутствие над собой, слышала шелковое хлопанье крыльев, видела их тень, следующую за мной по обочине. «Ангел смерти, ангел смерти, ангел смерти», – слова громко пульсировали в моем мозгу как сигнал автомобиля. Я пыталась идти спокойно, но не могла. Я добежала до кафе и бросилась внутрь, мое сердце колотилось; рухнула на сиденье возле столика и смогла подняться, только когда кафе закрылось, в десять часов вечера.

В конце концов, слыша болезненность моего голоса во время одного из телефонных звонков, мама спросила меня, хотела бы я «поехать отдохнуть куда-нибудь», хоть мы обе знали, что это невозможно. У нас не было денег, чтобы отправить меня в какой-нибудь санаторий с парками и фонтанами а-ля Винсент Ван Гог. Мы были на мели. Если бы меня направили куда-то, то скорее всего, в местечко с решетками на окнах и телевизором, прикрученным к стене комнаты восстанавливающей терапии.

В старую комнату Донны въехал Нил, белый коренастый Телец с бритой головой, который изучал китайскую медицину. Он держал на стенах индонезийские маски – те, что с огромными, рассерженными глазами и искаженными ртами, и громкая музыка гудела у него в комнате круглосуточно, днями и ночами. И то и другое было предназначено держать демонов дома подальше от его дел. Нил практиковал тай-чи[55]55
  Буквально: «кулак Великого Предела»; китайское внутреннее боевое искусство, один из видов ушу.


[Закрыть], боевое искусство, направленное на то, чтобы помочь тебе управлять потоками энергии и найти свой центр, – две жизненно необходимые практики, если ты хочешь быть стойким человеком, которого не собьют с ног внешние силы.