Текст книги "Музей развитОго социализма"

4. Снежная королева

Да, все-таки он так и не смог полюбить Москву, несмотря на то что провел в ней более шести лет. Воображение его с детства занимал другой город.

Однажды, как обычно, вернувшись домой из школы (он учился тогда в третьем классе), увидел сидящую в большой комнате на диване крупную прямую старуху с суровым надменным лицом, от которого веяло каким-то холодком. Но при виде мальчика это лицо внезапно озарились улыбкой, холодные светлые глаза заискрились льдистым смехом.

– Здравствуйте, – осторожно поздоровался с незнакомкой Валентин, – а это кто, мам?..

Мать выглядела довольно смущенной.

– А я твоя тетушка, Антонина, – заявила незнакомка, рассмеявшись, – неужто мама тебе ничего не говорила про свою старшую сестру?

Краска заливала лицо матери.

– Да, это твоя тетушка из Ленинграда… – пролепетала родительница.

– Из Ленинграда! – потрясенно и восхищенно воскликнул Валентин. – Он вообще почти никуда не выезжал из Новотрубинска, только раз в Крым в пионерлагерь.

– Не из Ленинграда, а из Петербурга! Из Ленинграда, милочка, те, кто после семнадцатого вылупился!

– Ну, дай я на тебя посмотрю, племянничек, – властно привлекла к себе старуха Валентина, разворошив ему волосы на голове, и, подняв лицо мальчика, заглянула в глаза. И мальчику почему-то эти решительность, властность, прямота старой женщины, эти холодные с искрами бенгальского огня глаза показались ужасно приятными, как щенку приятна ласкающая его рука боготворимого хозяина.

– А лоб-то наш, как у деда! – она неожиданно привлекла его к себе и поцеловала где-то над бровями и снова отодвинула от себя, рассматривая. – Вот ты какой!..

Валя страшно смутился и покраснел: ну какой он? – ну, самый обыкновенный ведь! Что-то слишком большое видит в нем эта немолодая дама, чего в нем и нет!..

Он разозлился на маму – почему она так мало говорила о ленинградской тете. Говорила, конечно, только очень давно, мимоходом, – что живет Ленинграде, характер тяжелый, больна и её тревожить не стоит. Но вот по виду этой женщины вовсе не было заметно, что ее могли бы смутить расстояния.

– Ну, Варечка, хоть чаем напоишь?

– Да, сейчас пообедаем.

– Ну, ты ребенка накорми, а я сыта, я лишь без крепкого чая не могу, давление падает…

– А вы надолго к нам? – осторожно и с тайной надеждой осведомился мальчик.

– Сегодня и уезжаю, Валюша…

– Может, переночуешь, Антонина? – спросила мама Валентина, не очень неуверенно.

– Да нет уж, куда вас стеснять, главное – племянника повидала… вот попью чаю и поеду: у меня тут подруга недалеко одинокая. А его уж потом летом ко мне в Петербург, хоть на недельку, пришли, не обессудь. Ребенку надо уж и Невский показать, и Эрмитаж, и Петергоф, а то что он здесь видит, кроме пятиэтажек? Приедешь летом к тете Тоне?

– Обязательно! – страстно и решительно вырвалось у мальчика.

– Увезу-ка я его, Варечка, к себе, как Снежная Королева Кая!

– Ну, ну, только ненадолго, – немного испугалась мама.

За столом есть совсем не хотелось, и он то и дело поглядывал на тетушку, больше похожую по возрасту на бабушку, смущаясь, когда она перехватывала улыбкой его любопытствующий взгляд, вслушиваясь в каждое слово.

Вместе с этим человеком в дом вошло предчувствие чего-то необыкновенного, нового, грядущего…

Новообретенная тетушка принялась расспрашивать Валентина о школе, учебе, школьных друзьях, прочитанных книгах. Он с удовольствием и жаром стал рассказывать то самое заветное, о чем и маме рассказывать воздерживался: какая интересная книга «Тимур и его команда» и что точно такую же команду они хотят создать во дворе, однако тетушка вовсе не поспешила разделить его восторг, лицо ее оставалось непроницаемым, лишь светлые глаза также поблескивали благожелательным вниманием. Она спросила, читал ли он «Трех мушкетеров» и «Остров сокровищ», «Следопыта».. Племянник признался, что только слышал об этих книгах от школьного товарища Жени Левитина, но не читал: в книжных магазинах этих книг днем с огнем не сыщешь, а Жене Левитину родители запрещали давать эти книги на вынос, чтобы школьные товарищи не «заиграли». Даже в центральной городской детской библиотеке на эти книги огромная очередь, а когда почти дошло до него, их вовсе перестали выдавать из-за ветхости и надолго отправили в ремонт на подклеивание.

Тетушкины седые локоны лишь легонько шевельнулись в почти удовлетворенном кивке, она сделала последний глоток чаю и, поставив чашку на блюдце, сказала.

– Понятно… А ведь у меня тебе подарок!

Она медленно встала из-за стола, направилась к прихожей, повозилась со своей старой кожаной сумкой.

– Иди-ка сюда, Валюша…

В руках у нее были книги.

– Ух ты! – только и смог выдохнуть мальчик, рассматривая дар. Это и были как раз те две заветные, столь чаемые книги. Прямо как в сказке получилось: и «Три мушкетера», и «Остров сокровищ», да ещё с «Чёрной стрелой» – не новые, но хорошо сохранившиеся: шляпа с перьями и скрещенные шпаги на обложке одной и парусный корабль – на другой.

– Эти самые книги твой дедушка в детстве читал – добавила тетушка. – Читай и ничего ни у кого не проси.

Тетушка подарила и комплект цветных лаковых открыток с видами Ленинграда, а потом засобиралась. Она уехала так же стремительно и неожиданно, как и появилась, взяв слово с племянника, что он к ней приедет летом, оставив мальчика потрясенным и счастливым. «Увезу я тебя, как Снежная Королева Кая». И это ощущение счастья держалось весь вечер, несмотря на то, что вернувшийся с работы отец ходил мрачнее тучи и пару раз до него доносились повышенные голоса из кухни: «Я не знаю – как, – будто оправдывалась мать, – наверное, через адресный стол установила!»… Они будто спорили, и сквозь бубнеж доносились лишь отельные слова: «Но ведь это опасно!.. опасно… никто не виноват!.. еще все вернется, вернётся, вот увидишь!…»

Отец и мать нередко переходили на повышенные тона. Однако теперь это нисколько не могло омрачить чувство счастья Валентину – ведь он обладал целым сокровищем! Он начал читать эти книги одна за другой: почитает одну, потом другую, а между ними рассматривал виды Ленинграда-Петербурга: Исаакиевский собор, медный всадник, вздыбивший коня, Зимний дворец, Невский проспект, крейсер «Аврору», другие дворцы и Нева, обязательный памятник протягивающего куда-то руку, открывающего новую эпоху черного Ленина (он произвел на него совсем небольшое впечатление) и открытка с достижениями советского времени – районы новостроек – копии таких же пятиэтажек, что и в Новотрубинске. Он читал книги параллельно, но странное дело, от этого ничего в голове у него не перемешивалось – миры эти в его сознании не пересекались, а жили сами по себе, будто в отдельных ящичках сознания, и он засыпал в тот вечер, положив обе книги рядом с собой на полу так, чтобы до них можно было легко дотянуться рукой.

Засыпая, мечтал о Ленинграде, который казался совершенно необыкновенным, прекрасным и фантастическим, городом, предвкушал, как увидит въяви все, что видел на открытках: и взлет медного всадника, и торжественное золото Исаакия…

Время до летних каникул тянулось необыкновенно долго, но ожидание лишь распаляло мечту, придавало ей таинственный блеск.

И вот, наконец, осуществилось! Мама посадила его в поезд, а на следующее утро на Московском вокзале его уже встречала тетушка. С вокзала она повезла племянника к себе домой.

Тетушка Антонина занимала большую комнату в коммунальной квартире в огромном асфальтового цвета доме на Кировском проспекте. Обстановка комнаты была довольно скромная: старенькие диван с круглыми подушечками с вышитыми женской рукой розами и ветками цветущей сирени, кровать, кресло качалка, громадный книжный шкаф у окна, круглый обеденный стол, одежный шкаф, зеркало-трюмо у двери, тумбочка с радиолой, несколько антикварных стульев и огромный, над всем доминирующий в комнате, письменный стол из резного красного дерева, покрытый поистершимся зеленым сукном (единственный предмет, оставшийся в наследство, как потом сказала тётушка, от прадедушки – действительного статского советника). Однако мальчика сразу же заинтересовал и зачаровал не письменный стол, а стоящий на нем макет ледокола из серой стали.

– Это мой муж, – пояснила тетушка, перехватив его жадный взгляд, – он на Балтийском судостроительном заводе работал. поздоровайся с ним!

Над макетом висело фото в рамке: мужественное красивое лицо с высоким лбом, прозрачными смеющимися глазами, зачесанные назад волосы, матросский воротник, открывающий треугольник тельняшки.

– Он был моряк?

– У них практика была, немного ходил в море.

– А ты мне покажешь море?

– Конечно, до Кронштадта… правда, у нас еще не совсем море, больше на озеро похоже – Маркизова Лужа.

– Какая?

– Был однажды при царе француз-маркиз, назначенный министром морского флота. Моря не любил и дальше Кроншдтадта не плавал. Поэтому эта часть Финского залива и прозвали Маркизовой лужей.

В первый же день тетушка устроила ему экскурсию по городу: они прошли весь Невский проспект от Московского вокзала до Адмиралтейства. Тётушка рассказывала о домах, дворцах, храмах и памятниках, которые выходили на проспект, и целая эпоха открывалась мальчику – лик давно ушедшей жизни: по улицам мчались кареты, из них выходили прекрасные дамы, офицеры, князья… в храмах звонили колокола. То был город, в котором продолжали жить великие цари, полководцы, созидали архитекторы, творили гениальные писатели, художники, музыканты… Казалось, не покажется необыкновенным, если из-за решётки летнего сада подмигнёт Пушкин, а Петр Великий вот-вот появится в кожаном переднике за своим домашним токарным станком, а Брюллов может сейчас вернуться, чтобы кистью добавить очередной мазок в своём «Последнем дне Помпеи»… Великий сонм гениев продолжал жить здесь – на каждом шагу чувствовалось их дыхание, звучали слова, смех, тут и там обжигали их страсти, грели чаянья… Время исчезало…. Как и большинство ленинградцев, тетушка Антонина была патриотом своего города. Она умела рассказывать живо и интересно. И, странное дело, с ней совсем не чувствовалось скуки и одиночества, с которыми он почти свыкся в Новотрубинске.

А вечером, перед тем как лечь спать на диван у книжного шкафа, который он исследовал больше часа и в котором нашел настоящее сокровище – «Графа Монтекристо» Дюма, он снова в который раз за день пытливо посмотрел на фото. И вдруг понял: человек со светлыми глазами наблюдал за ним даже тогда, когда он о нем не думал.

– А что с ним случилось? – спросил он тетушку.

– Он был репрессирован…

– А что такое «репрессирован»?..

В Ленинград он стал приезжать каждое лето. Как необыкновенно легко и свободно было общаться с тетушкой Антониной, она была настоящим другом: с ней не надо было что-то не договаривать, скрывать, как дома. Дома было заведено ни слова не говорить о политике, и в квартирке будто вечно витал серенький туман страха, а тетушка рубила правду матку так, что у мальчика от удивления то и дело челюсть отвисала. Например, от рассказов, что в нашей, как учили, самой лучшей и счастливой стране сажали ни за что в тюрьмы миллионы невинных, труд которых использовался, как использовался четыре тысячи лет назад египетскими фараонами труд рабов при постройке Великих Пирамид! Раскрылась тайна великих строек социализма: его каналов, новых заводов и городов, которые, как им внушали в школе, были построены исключительно на народном энтузиазме – комсомольцами и коммунистами.

Он наконец узнал хранившуюся под запретом историю семьи: про деда – георгиевский кавалер, подпоручик, погибший в первую мировую, про скитания по детдомам тётушки,

Тетин муж, инженер балтийского судостроительного завода, выступил против начальства на партсобрании и, оклеветанный, сгинул в лагерях.«А чему вас учат в школе, что заставляют декламировать? – кипятилась иной раз тётушка. – Объявленного великим хулигана Маяковского заставляют учить: человек – это ноль, грянь парабеллум в гущу бегущим… Ужас! И это после того, как Достоевский объявил, что всё человеческое счастье не стоит слезинки ребёнка, в смысле, что цели не оправдывают средства!»

– Но ты родителей не осуждай, что обо мне не рассказывали, – боялись за тебя, чтобы не пронюхали о родственниках репрессированных… – А твой отец и вовсе считает, что все обязательно вернётся – столько лет прошло, а система же совсем не изменилась по сути! Долбят одно и то же: весь мир будет социалистическим, а потом и коммунистическим. Хотя, как знать, может, с помощью термоядерного оружия «клячу истории» так и загонят! Захотят – загонят…»

– Что же делать? – спросил он как-то растерянно.

– А ничего, – неожиданно расхохоталась тётушка, – жить, любить цветы, девушек, природу, книги и от политики подальше держаться, от словоблудия комсомольского. Учёным становись! И вообще: «Молчи, скрывайся и таи и мысли и мечты свои – есть целый мир в твоей душе, внимай их пенью и молчи…»

В последний раз был он у тетушки, когда учился в институте. Тетушка была совсем плоха. От былой сильной женщины остались руины. Она уже еле узнавала своего племянника. Жила с ней какая-то старая ее подруга, маленькая юркая старушка – помогала ходить до туалета, готовила и кормила. Валентин пробыл в тот раз полчаса у тетушки и позорно сбежал, потрясенный запахами старости, сбежал в Таллин, где веселился в местных кабачках, заливая увиденное коктейлями, глинтвейном и пивом.

Известие о ее смерти пришло через четыре месяца, когда в институте шла напряженная сессия, которой можно было оправдаться, потом открытка с адресом старушки ее хоронившей потерялась, и он не знал теперь даже, где тётушкина могила и временами, когда не спалось ночью его грызла совесть, не выполненного до конца человеческого долга.

Ах, как бы хотелось махнуть сейчас в Питер!..

5. С добрым утром, товарищи!

– И-раз! И-два! И три!..И-раз! И-два! И-три!.. – громко командовало радио на кухне: как бывало не раз, Ольга Ильинична, уходя, специально врубала его на полную мощность, чтобы Ириша не опоздала в институт.

Ириша натянула одеяло на нос, пытаясь снова заснуть, но у нее не получилось.

– Переходим к следующему упражнению! – кричало бесчувственное к Иришиным страданиям радио. – Исходное положение: ноги на ширине плеч, руки согнуты в локтях на уровне груди. На счет раз – отводим локти назад, на счет два – разводим руки в стороны и одновременно поворачиваем туловище вправо, на счет три – возвращаемся в исходное положение. Затем проделываем то же самое, поворачивая туловище влево. Внимание! Заняли исходное положение! Начали! И-раз!..

Безжалостное радио изгоняло сон, как теплого пушистого котенка из дома, такого доброго, хорошего, тихого… ни за что и в холодное никуда… Ирише было обидно. Сбегать выключить? Но тогда уж точно окончательно проснешься: на это и был нехитрый расчет мамы. Неужели эти неумолимые родители так всегда и будут ее побеждать?!.. И она попыталась представить себе, будто звуки радио ей снятся.

– И-раз! И-два вправо! И-три!..И-раз! И-два влево! И-три!..

Интересно, для кого эта физзарядка изобретена в такое неудобное для всей страны время – все советские люди в девять утра или давно на работе, или на пути к ней, даже те служащие высоких домов, которым к десяти! Завязывают шнурки, бросают последний взгляд в зеркало прихожей, целуют благоверных, детей, если таковые имеются, выходят из парадных, садятся в служебные волги или личные жигулёнки – такие симпатичные, уже такие похожие на настоящие иностранные авто из зарубежных фильмов! Даже в больницах уже время завтрака: стоят товарищи больные, женщины и мужчины, старые и молодые в одинаковых мышино-серых пижамах в очередях в ожидании миски каши. Не иначе, как для того, чтобы пытать одну ее, Ирину! Звуки и команды были настолько армейски-приказующие, что никак не хотели походить ни на какой сон. Вот если бы была бы музыка… и поспокойней!.. Вроде уносящего куда-то вальса!.. Но команды никак не связывались между собой, они рубили и рубили…

Ирина поняла, что ей не суждено заснуть, однако вставать с теплой постели было все еще выше сил. Открыв глаза, она смотрела в белый потолок. Где-то она слышала, будто если проделывать все движения мысленно, то эффект будет почти такой же, как если бы выполнять упражнения на самом деле.

– И-раз! И-два! И-три!..

Мысленно она выполнила наклоны туловища с доставанием кончиками пальцев пола, перешла к приседаниям с вытянутыми перед собой руками.

– А теперь следующее упражнение, – возвестила дикторша-армейщица-физкультурница стране – пятки вместе, носки врозь, ВСЕ скачем!.. И-раз! И-Два! И-три!.. Убыстряем темп!.. Ирина в ярости откинула одеяло и, не одевая тапочек, рванула на кухню, но тут же в прихожей была остановлена телефонным звонком и, схватив трубку, с готовностью пропела:

– Але-у!..

– Ты еще дома? – Неожиданно послышался голос матери, в нем было неприятное изумление.

– У нас консультацию отменили, – с ходу соврала Ирина.

Мать помолчала, будто пытаясь убедить себя, что Ирина говорит правду: телефонная трубка тяжко вздохнула.

– Уже позавтракала?

– Конечно…

– Смотри, в институт не опоздай… Между прочим, на обратном пути хлеба купить не забудь, ладно?

– Конечно, конечно…

– Ну, целую.

– Целую…

Ирина положила трубку, уже твердо решив ни в какой институт сегодня не ходить, и от принятого решения сразу почувствовала необыкновенную легкость. Солнце ярко светило в окно. А на письменном столе ее ожидал чудовищный, ненавистный чертеж с балками, трубами, кронштейнами, сечениями – ее хвост, оставшийся после сессии… Ну разве нужен ей этот ужасный сталелитейный институт?! Отец засунул по знакомству, больше связей нигде не было… Но отец-то инженер, а из нее какой инженер?! Вот в театральный бы попасть, другое дело, – она для счастья рождена, блеска рампы и аплодисментов, а не для какой-нибудь серой советской жизни с вечными чертежами и рейсфедером в руках, неизбежными бесконечными очередями после работы, а потом и пеленками… Но разве это возможно – туда ведь такой бешеный конкурс! Да еще через постель с каким-нибудь стариканом… Еще, правда, есть студии… может, поступить в такую?.. Вот на Юго-Западе, говорят, театр студия Беляковича… Полуподпольные артисты! Ведь как они интересно живут – каждая новая роль – это же новая жизнь! А ей рейсфедер! Ладно, стоп, еще не вечер… Во всяком случае, как чудесно, отбросив этот быт, подарить себе этот солнечный день… Как хорошо встать не спеша, внимательно разглядывать себя в зеркале, не спеша наводить макияж, потом выпить чашечку растворимого кофе, позвонить Ларке, которая просила выкроить платье… Она сразу же придвинула телефон и набрала номер.

– Привет Ларочка.

– Привет, Ириш…

– Где твои предки?

– Строят коммунизм.

– Мои тоже на работе. Может, заскочишь, раскройку захватишь, а то я сегодня свободная оказалась… заодно кофейку попьем, поболтаем…

– А у тебя какой кофе?

– Растворимый…

– Это не дело, я настоящий принесу, арабик в зернах…

– А у меня кофемолка!

– Ну и отлично! Ну, давай через часок…

Положив трубку, застыла, не думая ни о чем, и, как по камням реки, по ее сознанию лилась, не проникая вглубь, жидкая лабуда привычной радиоговорильни.

…Вчера в Свердловском зале Кремля за большие заслуги в развитии международного коммунистического движения был награжден орденом дружбы народов председатель коммунистической партиии республики Буркина Фассо товарищ Мембе Фасулу…

В ответном слове товарищ Мембе Фасулу от души поблагодарил Коммунистическую Партию Советского Союза и лично ее генерального секретаря и председателя совета министров СССР товарища Леонида Ильича Брежнева, поклявшись всегда стойко стоять на страже идеалов Марксизма-Ленинизма, всегда давать суровый отпор любым проискам американского империализма… бла-бла-бла, бла-бла-бла…

Струи теплой воды под душем ласкали тело, вникая в каждую выемку и складку. Ирине вдруг вспомнился почему-то вчерашний разговор с Марией Никоноровной: пока Валентин плавал в реке, они успели разговориться. Ужасно общительная женщина оказалась эта Мария Никоноровна! Чем-то маму напоминающая. Одно поколение… А счастье в чем? Она ведь единственный раз живёт, и молодость даётся всего один раз! И так промелькнёт – И такая короткая – только успеть поймать… Даже Мама говорит, мы, мол, работали, голодали, воевали, нищими были… поживите хоть вы, дети наши, немного нормально…

…А все равно симпатичная эта Мария Никоноровна, к тому же акушер-гинеколог, как выяснилось, они даже телефонами обменялись. Но рожать Ирина не собирается, так ей и сказала прямо: надо же для себя немного пожить, ну хоть годика два… Институт закончить тоже надо… А Марина Никоноровна даже разубеждать ее не стала, хотя ей, видно, уже и не понять, при ее двоих детях и троих внуках!.. Вот про любовь она интересно сказала. Любовь, говорит, это как музыкальный слух, как талант – у одних есть, а у других нет. Только далеко не всегда и не каждый знает, есть он у него, этот дар, или нет… А у нее?.. Может, и нет у нее такого таланта вовсе… Что ж ей тогда всю жизнь ждать?.. Ну, а появится у нее настоящая страсть, так она ни с кем и ни с чем не посчитается, вот так! Тут уж она в танк Т-34 превратиться!..

Вытершись насухо китайским полотенцем, Ириша вышла в комнату, чувствуя возбуждающее прикосновение к коже ласкового сквознячка, стала напротив высокого зеркала в платяном шкафу, до колен обрезавшего ноги…

«А красивая я все-таки!» Она улыбнулась сама себе в зеркало и стала еще краше, «с изюминкой», как говорил папа. А этот дуралей Валек даже не захотел вчера с ней поговорить. Как только пришли с реки и поели, сразу уткнулся в свои книжки… Нет, он, конечно, умный, очень у-умный, и она этим гордится, но что-то в нем еще есть детское… Вечером, когда продолжал читать свою невообразимую генетику, она тихо подкралась к нему и шепнула на ухо: «Валек, а что сказал один ген другому?»… Он посмотрел на нее так, будто домашняя кошечка вдруг человечье слово молвила, а потом снова уткнулся в свое ученое чтиво. А уже под одеялом вдруг полез, и так быстро все случилось, она опомниться не успела, а он уже спал сладенько, как кролик. А она потом полночи ходила на кухню валериану глотать…

Ласково огладила своими длинными холодными пальцами овалы грудей, крепкие бедра и тут же вспомнила крепкую коричневую треугольную спину, наверняка, такую горячую, что на ней блины можно печь, на пляже вчера, и легонько застонала от томления. Господи, а ведь есть женщины, которые и не чувствуют, и не страдают, как она! Вот, к примеру, проститутки, интересно, как у них?.. Только, конечно не дешевые, не дешевые… Случайный солнечный зайчик невесть откуда появился у нее на животе, прямо на ямочке пупка, с чуть заметной выше полоской от резинки трусиков. Она улыбнулась наивному пришельцу и прикрыла пупок рукой, которая, в свою очередь, ярко осветилась, как может только светиться рука ангела. Однако зайчик вдруг дернулся, проявив странную самостоятельность, и примостился на лоно, позолотив темно-коричневую гривку… В глаз брызнула вспышка. Ах, дьявол!.. Опять этот онанист проклятый!.. В знакомом окне дома напротив мелькнула красно-коричневая плешь и черный предмет. Старый динозавр наблюдает за их квартирой в бинокль весь год, когда она забывает задернуть шторы. Один раз застал их с Вальком во время коитуса, на диване, но она Валентину ничего не сказала, хотелось и поиздеваться над старым дуралеем.

Ирина не спеша повернулась (пусть всё видит!), прошла к кровати, набросила на себя домашний халатик и, скорчив рожицу, показала язык в сторону соглядатая. На сегодня представление закончено!

…Ленин всегда с тобой, Ленин всегда со мной, в горе, надежде и радости! – доносился лосиный глас с кухни. – В каждой твоей весне, в каждом счастливом дне, Ленин в тебе и во мне!..

– Только бы не в матке! – подумала Ириша, слегка поежившись, и стала тщательно сворачивать чертеж на столе, освобождая место для кофейных чашек и напевая: ла-ла-ла, ла-ла-ла…