Текст книги "Косметика врага"

Амели Нотомб
Косметика врага

Он пригладил волосы ладонью. Правила игры требовали, чтобы он предстал перед своей жертвой в приличном виде.

Жером Ангюст очень нервничал, а тут еще женский голос объявил, что его рейс по техническим причинам задерживается на неопределенное время.

«Только этого не хватало!» – подумал он.

Он ненавидел аэропорты, и его пугала перспектива бесконечного ожидания. Он достал из сумки книгу и погрузился в чтение. И в этот миг услышал вежливое приветствие:

– Здравствуйте, месье.

Он едва приподнял голову от книги и машинально ответил.

Обратившийся к нему человек уселся рядом с ним.

– Обидно терять время, верно?

– Да, – буркнул Жером Ангюст.

– Если бы по крайней мере объявили, на сколько задерживается рейс, можно было бы сделать что-то полезное.

Жером Ангюст в ответ лишь кивнул.

– Интересная книга? – спросил незнакомец.

«Теперь еще этот зануда привязался!» – подумал Жером и хмыкнул вместо ответа, давая всем видом понять, чтобы его оставили в покое.

– Вы счастливый, что можете читать в общественных местах. А я вот не могу.

«Поэтому он надоедает своей болтовней тем, кто может», – вздохнул про себя Ангюст.

– Не люблю аэропорты, – продолжал незнакомец. («Я тоже, и с каждой минутой все больше», – подумал Жером.) Некоторые по наивности полагают, что видят здесь настоящих путешественников. Какое заблуждение! Знаете, что за люди толкутся в аэропортах?

– Приставалы? – буркнул Жером, делая вид, что продолжает читать.

– Нет, – ответил незнакомец, который не понял намека. – Здесь толкутся так называемые деловые люди, курсирующие по своим делам. Разве это путешественники? Подобные передвижения по миру следовало бы называть «коммерческими поездками». Вы согласны, что так было бы точнее?

– Я лечу по делам, – произнес Ангюст с нажимом, ожидая, что незнакомец извинится за свою бестактность.

– Можно было не уточнять, это и так видно.

«Еще и хам!» – подумал Жером, которого начал злить этот надоеда.

Поскольку тот не утруждал себя вежливостью, он тоже решил не церемониться:

– Месье, поймите же наконец: я не желаю с вами разговаривать.

– Почему? – с наивным видом спросил незнакомец.

– Я читаю.

– Нет, месье.

– Простите?

– Вы не читаете. Вам, может, кажется, что вы читаете. Но так не читают.

– Послушайте, у меня нет никакого желания выслушивать ваши глубокомысленные рассуждения о том, что такое чтение. Вы действуете мне на нервы. Читаю я или не читаю, это мое дело, и я не хочу с вами разговаривать.

– Когда человек читает, это сразу видно. Настоящим читателям здесь делать нечего. А вы находитесь здесь, месье.

– Если бы вы только знали, как я об этом сожалею! Особенно после вашего появления.

– Да, всех нас на каждом шагу подстерегают мелкие неприятности, которые превращают жизнь в абсурд. Да и метафизические проблемы – это тоже всего лишь незначительные противоречия, подтверждающие абсурдность бытия.

– На что мне ваша дурацкая философия! Идите вы с ней…

– Соблюдайте, пожалуйста, приличия.

– Но вы-то их не соблюдаете!

– Тексель. Текстор Тексель.

– Что-что?

– Согласитесь, что проще разговаривать с человеком, если знаешь его имя.

– Но я же сказал, что не хочу разговаривать с вами!

– Почему вы так агрессивны, месье Жером Ангюст?

– Откуда вы знаете мое имя?

– Прочитал на этикетке вашей дорожной сумки. Здесь указан и ваш адрес.

Ангюст вздохнул:

– Ну хорошо. Что вам от меня надо?

– Ничего. Только поговорить.

– Терпеть не могу людей, которым хочется поговорить.

– Жаль. Но вы не можете мне помешать: это не запрещено.

Спасаясь от приставалы, Ангюст встал и перебрался на пятьдесят метров подальше. Напрасный труд: тот последовал за ним и уселся по соседству. Жером вскочил и втиснулся на свободное место между двумя пассажирами, надеясь, что уж теперь избавится от своего эскорта. Не тут-то было! Тот встал перед ним и снова принялся донимать его вопросами:

– У вас неприятности на работе?

– Вы будете приставать ко мне на людях?

– А что тут такого?

Ангюст пересел на прежнее место: еще не хватало терпеть это унижение при посторонних!

– Так у вас неприятности на работе? – повторил свой вопрос Тексель.

– Зря стараетесь. Я не буду отвечать.

– Почему?

– Я не могу помешать вам говорить, потому что это не запрещено. Но отвечать на ваши вопросы я не обязан.

– Но вы только что мне ответили.

– А теперь буду молчать.

– Тогда я расскажу вам о себе.

– Ну, конечно!

– Как я уже сказал, меня зовут Тексель. Текстор Тексель.

– Искренне сожалею.

– Вам не нравится моя фамилия?

– Я искренне сожалею, что встретил вас, месье.

– Но у меня фамилия как фамилия. И она выдает мое голландское происхождение. По-моему, она звучит совсем неплохо: Тексель. Что вы на это скажете?

– Ничего.

– Мое имя Текстор произносится немного труднее. Но и в нем есть свое благородство. Вы знаете, что это было одно из имен Гете?

– Бедняга!

– Да нет, оно звучит не так уж плохо: Текстор.

– Ужасно иметь хоть что-то общее с вами, даже имя.

– Имя Текстор может казаться неблагозвучным, но если вдуматься, оно сродни слову «текст», которое всем нравится. Как вы думаете, какова этимология имени Текстор?

– Наказание? Возмездие?

– Может, за вами числится какой-нибудь тайный грешок? – спросил незнакомец, загадочно улыбаясь.

– Нет никакого грешка. Но мир так устроен, что страдают всегда невиновные.

– Все это из области фантазий. А Текстор происходит от текста.

– Если бы вы только знали, как мне это безразлично!

– Слово «текст» образовано от латинского textum, что означает «ткань». Ведь можно сказать, что текст ткут из слов. Интересно, верно?

– То есть ваше имя означает «ткач»?

– Я бы предпочел другое значение: редактор. Он ведь тоже ткет текст. Обидно, что с таким именем я не стал писателем.

– Да, обидно. Лучше бы вы марали бумагу, чем докучать незнакомым людям своей болтовней.

– До чего же красивое у меня имя! Правда, оно не очень удачно сочетается с моей фамилией: я готов признать, что Текстор Тексель звучит плохо.

– Для вас и так сойдет.

– Текстор Тексель – трудно произносится из-за сочетания кс и т, – посетовал приставала. – И о чем только думали мои родители, когда давали мне такое имя!

– Нужно их об этом спросить.

– Мои родители умерли, когда мне было четыре года, и оставили мне эту загадку в наследство как послание, которое я должен разгадать.

– Разгадывайте ее без меня.

– Текстор Тексель… К моему имени нужно привыкнуть, и тогда оно уже не царапает слух. Со временем в нем даже находишь своеобразную красоту: Текстор Тексель, Текстор Тексель, Текстор…

– И сколько вы будете это повторять?

– Во всяком случае, как писал лингвист Гюстав Гийом: «То, что услаждает наш слух, услаждает и дух».

– Есть ли спасение от таких людей, как вы? Может, спрятаться в туалете?

– У вас ничего не выйдет, дорогой месье. Мы ведь в аэропорту, и в туалетах нет звукоизоляции. Я пойду за вами в туалет и буду разговаривать с вами через дверь.

– Почему?

– Потому что мне так хочется. Я всегда делаю то, что мне хочется.

– А мне хочется набить вам морду.

– Опять ничего не выйдет! Это будет противозаконно. А я обожаю доставлять неприятности, не запрещенные законом. Сам я при этом веселюсь от души, а мои жертвы совершенно бессильны против меня.

– У вас нет более высоких устремлений в жизни?

– Нет.

– А у меня есть.

– Неправда.

– Откуда вы знаете?

– Вы деловой человек. И ваши устремления исчисляются деньгами. А деньги – это самое низменное, что только есть.

– Я по крайней мере никому не надоедаю.

– Но своей деятельностью вы все равно наносите кому-то вред.

– Даже если это так, то кто вы такой, чтобы колоть мне этим глаза?

– Я Тексель. Текстор Тексель.

– Я это уже слышал.

– Я голландец.

– Голландец – гроза аэропортов. Пытаетесь играть в Летучего голландца.

– Летучий голландец? Вот простак! Этот наивный романтик охотился только за женщинами.

– А вы охотитесь только за мужчинами?

– Я охочусь за теми, кто мне нравится. Вы, например, показались мне довольно симпатичным, месье Ангюст. Вы не похожи на обычного делягу. Я почувствовал в вас что-то располагающее. И это очень трогательно.

– Вы ошибаетесь, во мне нет ничего располагающего.

– Это вы так думаете. На самом деле жизнь не убила в вас юношу, открытого, любознательного. И вам не терпится узнать мою тайну.

– Люди вроде вас твердо уверены, что всем вокруг интересны их тайны.

– Но это так и есть.

– Ну, хорошо, тогда постарайтесь меня развлечь. Это поможет мне убить время.

Жером закрыл книгу и сложил руки. Теперь он смотрел на своего преследователя, как на эстрадного конферансье.

– Меня зовут Тексель. Текстор Тексель.

– Это любимый припев?

– Я голландец.

– Вы думаете, я это забыл?

– Если вы будете меня все время перебивать, мы не сдвинемся с места.

– Но я не уверен, что мне хочется куда-то двигаться вместе с вами.

– Откуда вы знаете! Вы наверняка измените свое мнение, когда я расскажу вам несколько случаев из моей жизни. Например, когда я был маленьким, я убил человека.

– Простите?

– Мне было тогда восемь лет. В моем классе учился мальчик по имени Франк. Это был чудесный мальчуган – красивый, приветливый, улыбчивый. Он не был первым учеником, но успевал по всем предметам и особенно отличался в спорте, а это всегда помогает завоевать любовь одноклассников. Все просто обожали этого мальчика.

– Кроме вас.

– Я его ненавидел. Должен признаться, что сам я был хилым и совершенно не спортивным мальчишкой. И у меня совсем не было друзей.

– Надо же! – улыбнулся Ангюст. – Вас уже в детстве не любили!

– Хотя я старался изо всех сил, чтобы меня полюбили. Но сколько я ни старался, у меня ничего не получалось.

– И с возрастом вы не преуспели.

– А Франка любили, поэтому с каждым днем я ненавидел его все сильней. В ту пору я еще верил в Бога. Однажды воскресным вечером, уже в постели, я принялся горячо молиться. Это была молитва, подсказанная самим дьяволом: я просил Всевышнего убить мальчика, которого ненавидел. Долгие часы я молил об этом Бога.

– Легко догадаться, что было дальше.

– На следующее утро в наш класс вошла опечаленная учительница и со слезами на глазах сообщила, что этой ночью у Франка случился неожиданный сердечный приступ и он умер.

– И вы, конечно, решили, что это произошло по вашей вине.

– Но это действительно произошло по моей вине. Если бы не я, с чего бы это вдруг абсолютно здоровый мальчик умер от сердечного приступа?

– Если бы это было так просто, на земном шаре почти не осталось бы живых.

– Мои одноклассники заплакали. Ну, и как положено в таких случаях, звучали фразы: «Первыми всегда уходят лучшие», и т. д. А я думал: «Конечно, лучшие! Стал бы я так молиться, если бы он не был лучшим!»

– И вы решили, что Бог услышал вашу молитву? Вы ведь никогда ни в чем не сомневаетесь.

– Поначалу я торжествовал: я победил! Теперь этот Франк больше не будет мне мозолить глаза. Но вскоре я понял, что смерть мальчика ничего не изменила в моей жизни. Для своих одноклассников я по-прежнему оставался гадким утенком, которого никто не любит. Напрасно я думал, что главное для меня – освободиться от своего соперника. Как я ошибался! Франка забыли, но я вовсе не занял его место.

– Ничего удивительного. У вас совсем нет обаяния.

– Прошло немного времени, и я начал испытывать угрызения совести. Если бы мне удалось завоевать любовь одноклассников, я бы не сожалел о своем преступлении. Но меня мучила мысль, что я убил Франка напрасно.

– И с той поры вы торчите в аэропортах и каждому встречному рассказываете о своих душевных муках.

– Все не так просто, как вы думаете. Мне было стыдно, но я вовсе не страдал.

– У вас, видимо, хватало здравого смысла не чувствовать себя виноватым?

– И снова вы ошибаетесь. Я ни минуты не сомневался, что убил этого мальчика. Но мое детское сознание еще не было готово к подобной ситуации. Как вам известно, взрослые приучают детей здороваться и запрещают ковырять в носу. Но они не внушают, что нельзя убивать своих маленьких товарищей. Поэтому я испытывал такие же угрызения совести, как если бы украл конфеты с витрины.

– Если вы утратили веру, почему вы по-прежнему считаете себя виноватым в смерти Франка?

– Вера укрепляет человеческий дух и придает ему огромную силу. Независимо от того, существует Бог или нет. Я столь убедительно молил Бога лишить Франка жизни! Утратив веру, я утратил и свою власть.

– Какое счастье, что вы больше не верите и уже не можете…

– Да. Поэтому второе убийство далось мне не так легко.

– Ах, так была целая серия убийств?

– В расчет идет только первое. Если ты убийца, то чувство вины не возрастает в зависимости от числа жертв. Не важно, сколько ты убил: одного человека или сотню. Стоит убить одного, а затем можно убить и сотню.

– Конечно. Зачем отказывать себе в маленьких радостях?

– Я вижу, вы не воспринимаете меня всерьез. Вы смеетесь надо мной.

– Если вы верите, что убили своего одноклассника, то вы не такой уж великий преступник.

– Вы правы, я мелкий преступник, не обладающий большим размахом.

– Как мне нравится эта самокритичность!

– Да, я убил всего двух человек.

– Всего лишь двух! Месье, вы не очень-то честолюбивы.

– Согласен. Я был рожден для большего. Но меня попутал проклятый демон вины, который помешал мне выполнить мое великое предназначение.

– Демон вины? Я думал, вы испытывали обыкновенное раскаяние.

– После убийства Франка – да. Но позже меня стало постоянно мучить чувство вины.

– Это началось после второго убийства? Как оно произошло? Вы наслали на человека порчу?

– Зря смеетесь. Чувство вины возникло у меня, как только я утратил веру в Бога.

– А вы веруете?

– Нет. В моей семье не было верующих.

– Забавно, когда о вере говорят как о гемофилии. Мои родители тоже не веровали, но это не помешало мне стать верующим.

– Но ведь сейчас вы атеист, как и ваши родители.

– Да, я утратил веру после одного случая, одного нелепого случая, который полностью перевернул мою жизнь.

– То есть вы пережили сильное душевное потрясение.

– Да, можно сказать и так. Мне было тогда двенадцать с половиной лет. Я жил у дедушки с бабушкой. В доме было три кошки, и в мои обязанности входило готовить им еду: я должен был открывать рыбные консервы и смешивать их с рисом. Отвратительная процедура. Меня тошнило от одного только вида рыбы и ее запаха. Но от меня требовали, чтобы я долго-долго разминал рыбу, пока она не образует с рисом единую массу, иначе кошки не станут ее есть. Я закрывал глаза и вслепую, на грани обморока, руками месил и месил эту кашу. Стоило мне только коснуться пальцами переваренного риса и рыбы, как на меня накатывала дурнота.

– Вас можно понять.

– Я не один год готовил это отвратительное месиво, но однажды произошло неожиданное – мне было тогда двенадцать с половиной лет. Я открыл глаза и посмотрел на кошачью смесь, которую приготовил собственными руками. К горлу тотчас же подступила тошнота, но я сумел ее подавить. И тут вдруг я непроизвольно засунул эту гадость в рот и проглотил.

– Фу!

– А вот и нет! Вот и нет! Мне показалось, что я не ел ничего вкуснее! Я был тщедушным мальчишкой, которого никогда не могли усадить за стол и кормили чуть ли не силой, а тут я с наслаждением съел эту мерзкую кашицу для животных. После чего я с ужасом осознал, что мне хочется еще этого рыбного клея, и начал горстями засовывать его в рот. Три кошки испуганно наблюдали, как их обед исчезает в моем желудке. Но я испытал куда более сильное потрясение, чем они: я понял, что ничем не отличаюсь от кошек. Я сознавал, что набросился на кошачий корм не по своей воле – меня заставила это сделать какая-то враждебная мне сила. В итоге я съел всю миску, до последней крошки. Кошачье семейство осталось в тот день голодным. Свидетелями моего падения были только кошки.

– Забавная история.

– Ужасная история, потому что с этого дня я утратил веру.

– Странно. Я неверующий, но не вижу связи: почему пробудившийся вкус к кошачьему корму заставил вас усомниться в существовании Бога?

– При чем тут вкус к кошачьему корму! Это сидевший во мне враг заставил его проглотить! До сих пор он молчал, а тут вдруг показал, что он в тысячу раз сильнее Бога, и я утратил веру не в Его существование, а в Его могущество.

– Так вы по-прежнему верите, что Бог существует?

– Да, потому что я постоянно оскорбляю его.

– А почему вы его оскорбляете?

– Чтобы заставить его как-то ответить на мои проклятия. А он не отвечает, словно у него совсем нет чувства собственного достоинства. Даже люди не так аморфны, как он. Бог – это полное ничтожество. Видите? Я его оскорбляю, а он молчит.

– А чего вы от него хотите? Чтобы он поразил вас молнией?

– Вы путаете его с Зевсом, месье.

– Допустим. Так чего же вы хотите? Чтобы он наслал на вас дождь из кузнечиков или чтобы вас поглотили воды Красного моря?

– Вы все смеетесь. Но если бы вы знали, как горько было убедиться, что Бог бессилен, а внутренний враг всемогущ! До этого дня я верил, что где-то на небесах живет незлобивый и благоволивший ко мне Владыка, а теперь я понял, что нахожусь в полной власти засевшего во мне жестокого тирана.

– Но что тут такого: съесть кошачий корм! Это же пустяк!

– С вами такое случалось?

– Нет.

– Тогда что вы об этом знаете? Поверьте мне, что это ужасно: сожрать кошачий обед. Прежде всего, это противно. Но самое страшное: после этого начинаешь себя ненавидеть. Смотришь на себя в зеркало и думаешь: «Этот сопляк сожрал целую миску кошачьей мерзости». И чувствуешь, что полностью зависишь от темной и ненавистной силы, которая притаилась у тебя в животе и громко потешается над тобой.

– Это дьявол?

– Называйте его как угодно.

– Мне все равно, как его называть. Я не верю ни в Бога, ни в черта.

– А я верю во врага. Есть Бог или нет – это еще надо доказать, а его всесилие и вовсе под вопросом. А внутренний враг то и дело напоминает о себе, и от него никуда не спрячешься. Я верю в него, потому что он непрерывно, днем и ночью, путается у меня под ногами. Этот враг изнутри разрушает все, что только может разрушить. Он против вашей воли обнажает червоточину, которая таится в любом предмете и в каждом человеке. Он высвечивает все, что в вас есть самого низкого, а заодно и подлость ваших друзей. Этот враг может замучить вас в один день. Он заставит вас ненавидеть самого себя. И если вам выпадет счастье встретить божественно прекрасную незнакомку, то по его приказу на ее небесных чертах вы различите печать смерти.

– Это он надоедает своими разговорами, когда пытаешься читать в аэропорту, в ожидании самолета?

– Да, в вашем случае это он. Быть может, он не существует вне вас. Вам кажется, что он сидит рядом, а он прячется у вас в голове или желудке и мешает вам читать.

– Нет, месье. У меня нет внутреннего врага. У меня есть только вполне реальный враг, который находится рядом со мной. Это – вы.

– Это вам так кажется. А я знаю, что мой внутренний враг сидит во мне и внушает мне чувство вины.

– Вины за что?

– За то, что я не помешал ему одержать надо мной верх.

– И вы портите мне кровь только потому, что тридцать лет назад съели кошкин обед? Вы просто сумасшедший, месье. Таких людей, как вы, должны лечить врачи.

– Какая забота о моем здоровье! Но я не нуждаюсь в вашем участии. Я разыскал вас, чтобы заразить своей болезнью.

– Вам это доставит удовольствие?

– Огромное.

– Надо же было попасться вам на глаза!

– Да, вам не повезло, милейший.

– Спасибо, что хотя бы предупредили.

– Я уверен, что вы об этом не пожалеете. Человек иногда думает, что ему не повезло, а на самом деле свалившееся на него несчастье может принести ему облегчение.

– Удивительно, как все зануды обязательно стараются найти себе оправдание. Корейский философ Ли Хван называл это песней комара. Если вас укусил комар, это уже само по себе неприятно, но комару этого мало – он еще должен прожужжать вам свое «бз-з-з», и можете не сомневаться – он поет что-нибудь вроде: «Я кусаю тебя ради твоего же блага». Если бы он кусал нас хотя бы молча!

– Ваша аналогия с комаром более чем уместна. После встречи со мной у вас тоже начнется мучительный зуд.

– Как я понимаю, рано или поздно вы от меня все-таки отвяжетесь: это уже обнадеживает. Можно поинтересоваться, когда вы планируете оставить меня в покое?

– Когда выполню свою миссию.

– Так вы пристаете ко мне, потому что выполняете какую-то миссию? Следовало бы принять закон против мессий. Милостивый государь, я не нуждаюсь в ваших наставлениях.

– Действительно, не нуждаетесь. Вы нуждаетесь лишь в одном – чтобы я заразил вас своей болезнью.

– А почему здорового человека нужно делать больным?

– Прежде всего, вы не так уж здоровы. Вы прекрасно знаете, что изнутри вас что-то точит. Вот почему вам необходимо заболеть. У Паскаля есть текст, которому он дал великолепный заголовок: «Молитва о том, чтобы болезни приносили пользу». Болезни и в самом деле могут приносить пользу. Вот почему вам надлежит заболеть. И я здесь для того, чтобы одарить вас этой милостью.

– Вы слишком любезны. Но сохраните свой подарок при себе, он мне не нужен.

– Вам все равно без меня не исцелиться. Согласно известной аксиоме: не заболеешь – не поправишься.

– И от чего же, по-вашему, я должен исцелиться?

– Зачем вы себя обманываете? Вам ведь очень плохо, Жером Ангюст.

– С чего вы это взяли?

– Я столько знаю о вас!

– Вы работаете на секретные службы?

– Да, на самую секретную из всех.

– Кто же вы?

– Меня зовут Тексель. Текстор Тексель.

– Опять вы за свое!

– Я голландец.

Жером Ангюст зажал уши руками. Теперь он слышал только легкий шум в голове, напоминающий отдаленный и неясный гул, который слышен в метро в перерыве между поездами. Вполне терпимое состояние. Жером видел, что губы приставалы продолжают шевелиться. «Вот чокнутый, – подумал преследуемый. – Он говорит, хотя знает, что я не слышу его. У него недержание речи. Но почему он улыбается и смотрит на меня как победитель? Ведь это я победил, потому что не слушаю его. Это я должен улыбаться. Но я не улыбаюсь, а он улыбается. Почему?»

Так прошло несколько минут. И вскоре Ангюст понял, почему Тексель улыбается: у него начали болеть руки, и с каждой минутой боль становилась все сильней. До этого дня Жерому не доводилось так надолго зажимать уши руками, и он не знал, чем это чревато. А мучитель знал, что у его жертвы вскоре заболят руки. «Я не первый, кого он часами изводит своим вздором. И я не первый, кто вот так же затыкает уши, чтобы его не слышать. Поэтому он и усмехается. Он к этому привык и знает, что надолго меня не хватит. Вот мразь! Вот извращенец!»

Спустя еще несколько минут боль в руках и плечах стала нестерпимой. Не выдержав этой боли, он опустил руки и с облегчением вздохнул.

– Ну вот, – спокойно заметил голландец.

– С вашими жертвами всегда так бывает?

– Даже если бы вы были у меня первым, я знал, что вы скоро сдадитесь. Вы знаете, что такое распятие? От чего, вы думаете, страдает и умирает распятый? От обычных гвоздей, которые вколачивают ему в руки и ноги? Ничего подобного. Самое страшное – держать руки поднятыми вверх. В отличие от других млекопитающих, как, например, ленивца, человек не в состоянии долго пребывать в такой позе: если его заставить слишком долго держать руки вверх, он умирает. Я, конечно, несколько утрирую: человек, подвешенный за руки, может умереть и от удушья. Вы бы не умерли. Но вам стало очень плохо, и вы не выдержали боли. Видите, вам от меня никуда не деться. Я все предусмотрел. Почему, вы думаете, я решил воздействовать именно на ваш слух? Не только потому, что при этом я не нарушаю никаких законов. Из всех органов чувств слух наименее защищен. У глаз есть веки. От скверного запаха можно спастись, надолго зажав нос, и это совсем не больно. От дрянной пищи спасает воздержание, что только идет на пользу. От неприятных прикосновений защищает закон: если кто-то притронулся к вам против вашей воли, вы вправе вызвать полицию. Самый слабый и незащищенный орган у человека – это слух, его уши.

– Ничего подобного! Существуют шарики Кес.

– Ну, конечно, шарики Кес – самое замечательное изобретение человека. Но ведь в вашей дорожной сумке их нет?

– В аэропорту есть аптека. Я сейчас пойду и куплю их.

– Мой бедный друг, неужели вы полагаете, что я не скупил их все перед тем, как взяться за вас? Я же сказал, что у меня все предусмотрено. Хотите узнать, что я вам говорил, когда вы сидели с зажатыми ушами?

– Нет.

– А я все равно скажу. Я говорил, что человек – это крепость, а его органы чувств – это двери. И слух защищен хуже всех. Вот почему вы потерпели поражение.

– Поражение в данном случае отнюдь не означает победу противника. Откровенно говоря, я не понимаю, что вы от этого выиграли.

– В конечном счете я все равно выиграю. Не торопитесь. У нас еще уйма времени. Ваш рейс могут откладывать до бесконечности. Без меня вы бы так и сидели с книгой и делали вид, что читаете. А благодаря мне узнали столько интересного.

– Да, о так называемом убийстве вашего маленького одноклассника, о кошачьем корме… Вы полагаете, что подобная чепуха может кого-то заинтересовать?

– Историю лучше всегда рассказывать с начала, верно? Так вот, в двенадцать с половиной лет, объевшись кошачьей мерзости, я утратил веру в Бога и обрел врага, то есть самого себя, или, точнее, неизвестного противника, который прячется у каждого из нас в кишках. После этого мир для меня перевернулся. До той поры я был хилым и бледным ребенком-сиротой, который тихо жил с дедушкой и бабушкой. А после того рокового дня меня начали терзать всяческие страхи и неуемный голод.

– И вы по-прежнему нажимали на кошачий корм?

– Не только. Я за обе щеки уплетал все, чем питались мои бабушка с дедушкой. И чем большее отвращение вызывала у меня еда, тем с большей жадностью я на нее набрасывался.

– В голландской кухне многое может вызывать отвращение.

– Да, это так, не спорю. Поэтому я ел очень много.

– Но вы не очень-то разжирели.

– Потому что меня снедают душевные муки. Я, как и в юности, страдаю от тяжкого сознания вины.

– Вины за что?

– Неужели вы полагаете, что людям, заболевающим комплексом вины, для этого требуется серьезный предлог? Мой внутренний враг проснулся, когда я объелся кошачьего корма, но это могло случиться и по другому поводу. Если уж тебе суждено заболеть комплексом вины, повод всегда найдется. От этого никуда не денешься. Такая уж у тебя судьба. Янсенизм[1]1
  Янсенизм – неортодоксальное течение во французском и нидерландском католицизме, возникшее после публикации в 1640 г. труда голландского теолога К. Янсения об Августине. Эта книга была осуждена Папой. В Нидерландах янсенистская церковь, отделившаяся от католицизма, существует по сей день.


[Закрыть] – это тоже голландское изобретение.

– Да, как и кокосовое масло, и прочие гадости.

– А я обожаю кокосовое масло.

– Еще бы!

– Но больше всего я люблю янсенизм и его бескомпромиссность. Только такая несправедливая доктрина и могла меня увлечь. Эта теория способна на искреннюю жестокость – совсем как и любовь.

– Как это меня угораздило попасть в лапы такого приставучего янсениста, как вы!

– Кто знает? Может, это тоже судьба. Возможно, вы родились на свет божий только для того, чтобы рано или поздно встретить меня.

– Клянусь, что это не так.

– Откуда вам знать?

– В моей жизни случались и более важные события.

– Например?

– Я не хочу вам о них говорить.

– И зря. Сейчас я открою вам свой секрет, Жером Ангюст. Если вы хотите, чтобы я замолчал, говорите сами. Запомните этот принцип. Он может вас спасти.

– От чего?

– Скоро поймете. Расскажите мне о вашей жене, месье.

– Откуда вы знаете, что я женат? Я ведь не ношу кольца.

– Но вы косвенно подтвердили, что женаты. Так расскажите о вашей жене.

– Об этом не может быть и речи.

– Почему?

– Я не хочу говорить с вами о ней.

– Значит, вы ее не любите.

– Люблю!

– Нет. Любящий человек может без конца говорить о предмете своей любви.

– Что вы об этом знаете? Я уверен, что вы никого не любите.

– Люблю.

– Так говорите же без конца о предмете своей любви.

– Я люблю наипрекраснейшую из женщин.

– Что же вы тогда здесь делаете? Зачем вы торчите в этом аэропорту? Это же непростительно, вы должны быть рядом с ней. Почему вы надоедаете своей болтовней незнакомым людям вместо того, чтобы наслаждаться ее обществом?

– Она не любит меня.

– Так постарайтесь ее обольстить, вместо того чтобы докучать посторонним.

– Я уже пытался.

– Так попытайтесь еще раз.

– Бесполезно.

– Жалкий неумеха!

– Я знаю, что это уже бесполезно.

– И вы уверяете, что любите ее?

– Она умерла.

– А!

Гримаса исказила лицо Жерома. И он умолк.

– Я полюбил ее, когда она была еще жива. Я подчеркиваю это, потому что есть мужчины, способные любить только мертвых женщин. Это гораздо удобнее – любить женщину, которую никогда не видел живой. Но я любил ее, потому что она была живая, самая живая из всех живых. Она и сегодня для меня более живая, чем все вокруг.

Оба на минуту задумались.

– Не печальтесь, Жером Ангюст.

– Вы правы. Какое мне дело до вашей покойной жены?

– Я не говорил, что это была моя жена.

– Тем более не стоит лить слезы и воспринимать это трагически.

– По-вашему, эта утрата может послужить поводом для шуток?

– Напомню, что вы сами посоветовали мне не печалиться.

– Обратите внимание на нюанс: я прошу вас не печалиться.

– В таком случае я буду молчать.

– Тем хуже для вас. Тогда я буду говорить. Эту женщину я встретил двадцать лет назад. Мне было тогда около двадцати и ей столько же. Впервые в жизни я потерял голову из-за девушки. До той поры все мои мысли и чувства занимал только комплекс вины. Я сосредоточенно изучал собственный пуп, непрерывно страдал, обжирался всякой гадостью, а потом наблюдал за реакцией на нее своего организма и все больше отдалялся от внешнего мира. Дедушка с бабушкой отправились на тот свет и оставили мне кое-какой капиталец – его было недостаточно, чтобы жить на широкую ногу, но вполне хватало, чтобы скромно существовать долгие годы. Я все меньше общался с людьми. Дни уходили на чтение Паскаля и жратву.

– А куда делись три кошки?

– Умерли, не оставив потомства. После их смерти я несколько месяцев питался рыбными консервами, которые припасли для них бабушка и дедушка. А когда шкафы опустели и Голландия мне надоела, я решил посмотреть мир. И поселился в Париже, недалеко от станции метро «Пор-Руаяль».

– Французская кухня пришлась вам больше по вкусу, чем голландская?

– Нет, в Париже едят не лучше, чем в Голландии. Но я обрел для себя другие радости. И здесь я встретил самую прекрасную девушку на свете.

– Это уже банально. Попробую отгадать, где вы с ней встретились. В Люксембургском саду?

– Нет, на кладбище.

– Ну, ясно, на кладбище Пер-Лашез. Классическое место для романтических встреч.

– А вот и нет! На кладбище Монмартра. Знаменательно, что я встретил ее среди трупов.

– Я не бывал на этом кладбище.

– Это самое красивое кладбище в Париже. И там не так людно, как на кладбище Пер-Лашез. Там есть одна могила, на которую я не могу смотреть без слез. Не знаю, кто в ней захоронен. Но памятник представляет собой скульптурное изображение девушки, лежащей ничком и прижавшейся лицом к земле. Ее лица не видно. Перед нами только целомудренная полуобнаженная фигурка, хрупкая спина, маленькая ножка, изящный затылок. Тело ее покрыла патина – как непреложный знак смерти.