Текст книги "Шоссе Линкольна"

Эммет

Чтобы найти дорогу к воротам товарного двора, Эммету понадобилось полчаса. Пассажирский путь и грузовой шли рядом. И хотя пассажирская и товарная станции отстояли одна от другой недалеко, чтобы дойти от одних ворот до других, надо было сделать крюк в милю. Сначала шел ухоженный проспект с магазинами, а потом через пути – зона литейных, складов металлолома и гаражей.

Шагая вдоль проволочного забора, ограждавшего товарную станцию, Эммет начал ощущать тяжесть стоявшей перед ним задачи. Если вокзал был достаточно велик, чтобы пропустить несколько тысяч пассажиров, прибывающих за день в этот среднего размера город, то товарная станция казалась огромной. Раскинувшаяся на пять акров, она включала в себя приемный парк, сортировочные участки, конторы, ремонтные мастерские, а главное, сотни и сотни товарных вагонов. Угловатые, цвета ржавчины, они стояли впритык, ряд за рядом, чуть ли не до горизонта. Предстояло ли им отправиться на восток или на запад, на север или на юг, гружеными или порожними, они были такими, как подсказывал здравый смысл: безымянными и взаимозаменяемыми.

К станции вела широкая улица, уставленная складами. На подходе, перед воротами, Эммет увидел только одного человека – немолодого мужчину в инвалидном кресле. Даже издали было видно, что обе ноги у него отрезаны выше колена – ясно, жертва войны. Если ветеран рассчитывал на людскую отзывчивость, подумал Эммет, то лучше было бы расположиться перед вокзалом.

Чтобы оценить обстановку, Эммет расположился напротив ворот в подъезде дома с окнами с закрытыми ставнями. За забором невдалеке стоял двухэтажный кирпичный дом, довольно опрятный. Там должна быть диспетчерская – с расписаниями и поездными ведомостями. Эммет наивно предполагал, что сможет незаметно проникнуть туда и посмотреть расписание на стене. Но сразу за воротами стояло маленькое здание – очень похоже, что караулка.

И в самом деле, пока Эммет размышлял, к воротам подъехал грузовик, из домика вышел охранник с блокнотом, чтобы пропустить машину. Не проберешься, подумал Эммет. Значит, надо ждать, когда информация сама придет к нему.

Эммет взглянул на армейские часы, которые ему одолжил Билли. Четверть двенадцатого. Подумав, что может появиться шанс в обеденное время, Эммет прислонился к стене в подъезде и ждал, мыслями вернувшись к брату.

Когда Эммет и Билли вошли в вокзал, Билли весь обратился в зрение. Он разглядывал высокие потолки, окошки касс, кафетерий, чистильщика обуви, газетный киоск.

– Я никогда не был на вокзале, – сказал он.

– Ты не таким его себе представлял?

– Нет, именно таким.

– Пошли, – с улыбкой сказал Эммет. – Сядем.

Эммет провел брата через зал ожидания к тихому углу, где была свободная скамья.

Билли снял мешок, сел и подвинулся, чтобы освободить место для Эммета, но Эммет не сел.

– Билли, мне надо узнать насчет поездов в Нью-Йорк. Но потребуется время. Обещай, пока не вернусь, оставаться на месте.

– Хорошо, Эммет.

– И имей в виду, это не Морген. Тут много народу приходит и уходит, все чужие. Так что лучше сиди сам по себе.

– Я понимаю.

– Хорошо.

– Но если хочешь узнать про поезда в Нью-Йорк, почему не спросишь в справочной? Она вон тут, под часами.

Билли показал, Эммет обернулся, посмотрел, потом подсел к Билли.

– Мы с тобой поедем не на пассажирском поезде.

– Почему, Эммет?

– Потому что наши деньги в «студебекере».

Билли подумал, потом взялся за свой мешок.

– Мы можем заплатить моими серебряными долларами.

Эммет с улыбкой остановил руку брата.

– Нет, не можем. Ты собирал их годами. И тебе осталось совсем немного, да?

– Тогда что мы будем делать?

– Прокатимся на товарном поезде.

Для большинства людей, полагал Эммет, правила – необходимое зло. Они – неудобства, которые терпим ради привилегии жить в упорядоченном мире. Вот почему большинство людей, имея на то возможность, склонны раздвигать рамки правил. Превысить скорость на пустом шоссе или позаимствовать яблоко из беспризорного сада. Но Билли в отношении правил был не просто педантом. Он был фанатиком. Без всяких просьб он застилал постель и чистил зубы. В школу приходил непременно за пятнадцать минут до первого звонка и всегда поднимал руку перед тем, как заговорить. Так что Эммету пришлось крепко подумать, как преподнести это брату, и в итоге он остановился на фразе «прокатимся на товарном», в надежде, что это смягчит неизбежные сомнения брата. По лицу Билли Эммет понял, что слова подобраны удачно.

– Как безбилетники, – сказал Билли с легким удивлением.

– Точно. Как безбилетники.

Эммет потрепал брата по колену, поднялся со скамьи и пошел.

– Как Дачес и Вулли в машине директора.

Эммет остановился и обернулся.

– Откуда ты об этом знаешь?

– Дачес мне сказал. Вчера, после завтрака. Мы говорили о «Графе Монте-Кристо» – как Эдмон Дантес, неправильно посаженный в тюрьму, сбежал из замка Иф: зашил себя в мешок, предназначенный для покойного аббата Фариа, чтобы стражники, ничего не подозревая, вынесли его за ворота тюрьмы. Дачес объяснил, как они с Вулли сделали почти то же самое. Их тоже посадили неправильно, они спрятались в багажнике директора, и он, ничего не подозревая, вывез их за ворота. Только Дачеса и Вулли не бросили в море.

Билли рассказывал это с таким же волнением, с каким рассказывал Салли о происшествии в сиротском доме – о разбитом стекле и ложках на полу.

Эммет снова сел.

– Билли, тебе, по-моему, нравится Дачес.

Билли смотрел на него с недоумением.

– А тебе Дачес не нравится?

– Нравится. Но это не значит, что нравятся все его поступки.

– Как он раздал варенье Салли – такие?

Эммет рассмеялся.

– Это как раз нормально. Я о другом…

Билли продолжал смотреть на него, а Эммет подыскивал подходящий пример.

– Помнишь, Дачес рассказывал, как они убегали смотреть кино?

– Это когда они вылезали через окно ванной и бежали по картофельному полю?

– Да. Только Дачес рассказал не всю историю. Он был не просто участником этих побегов в город, он был заводилой. Это он все придумал, и он подбивал других сбегать, когда хотел посмотреть кино. И по большей части бывало так, как он рассказал. Если они сбегали в субботу вечером, часов в девять, то возвращались к часу ночи, и никто об этом не знал. Но однажды Дачесу очень захотелось посмотреть какой-то новый вестерн с Джоном Уэйном. А всю неделю шел дождь, и непохоже было, что перестанет, так что сговорить он смог только одного – моего соседа по койке Таунхауса. Не успели они пройти половину поля, как хлынул дождь. Промокли, ботинки вязли в грязи, но они не остановились. Когда дошли наконец до реки, – а она взбухла из-за дождей, – Дачес передумал и сел. Сказал, что холодно, сыро, он устал и дальше не пойдет. А Таунхаус подумал, в такую даль зашли, он не повернет назад. И поплыл через реку, а Дачес остался.

Билли кивал, слушая рассказ, и сосредоточенно морщил лоб.

– Все бы обошлось, – продолжал Эммет, – но когда Таунхаус уплыл, Дачес решил, что он устал, совсем промок, замерз и пешком обратно не пойдет. Он вышел на ближайшую дорогу, проголосовал, его подобрал пикап, и он попросил подкинуть его до кафе чуть дальше по дороге. Единственная затыка – водителем пикапа оказался свободный от дежурства полицейский. И повез он Дачеса не в кафе, а повез к директору колонии. И Таунхауса, когда он вернулся в час, уже ждали охранники.

– Таунхауса наказали?

– Да, Билли. И строго притом.

Чего не рассказал брату Эммет – у директора Акерли было два простых правила, когда речь шла о «самовольном нарушении». Первое правило: ты можешь заплатить за него либо неделями, либо поркой. Затеял драку в столовой – либо три недели добавлено к сроку, либо три удара хлыстом по спине. Второе же правило – поскольку ребята-негры вдвое хуже приспособлены к учению, чем белые, им уроки должны быть вдвое длиннее. Так что, если Дачесу добавили к сроку четыре недели, то Таунхаус получил восемь ударов хлыстом – прямо там, перед столовой и перед общим строем.

– Дело в том, Билли, что Дачес полон энергии, энтузиазма – и добрых намерений тоже. Но иногда его энергия и энтузиазм становятся поперек добрых намерений, а расплачиваться за это часто приходится кому-то другому.

Эммет надеялся, что это воспоминание немного отрезвит Билли, и, судя по его лицу, угадал.

– Это печальная история, – сказал Билли.

– Печальная, – подтвердил Эммет.

– Мне жалко Дачеса.

Эммет посмотрел на брата с удивлением.

– Почему Дачеса, Билли? Это же он втянул Таунхауса в историю.

– Это только потому, что вода в реке поднялась, и он не стал переправляться.

– Это верно. Но почему именно его тебе жалко?

– Потому что он, наверное, не умеет плавать. И стыдился в этом признаться.

* * *

Как и предвидел Эммет, вскоре после полудня работники железной дороги потянулись из ворот – обедать. Понаблюдав за ними, Эммет понял, что очень ошибся насчет того, где выбрал позицию ветеран. Почти у каждого выходящего что-то находилось для него – будь то пять центов или десять, или доброе слово.

Эммет понимал, что нужными ему сведениями, скорее всего, располагают те, кто выходил из административного здания. Они отвечают за расписание и погрузку-выгрузку. Знают, какие вагоны когда прицепить и к какому составу, и куда он отправится. Но Эммет к ним не подходил. Он ждал других: кондукторов, грузчиков, машинистов – людей, которые работают руками, с почасовой оплатой. Эммет инстинктивно чувствовал, что они скорее признают в нем своего – и пусть не преисполнятся сочувствия, но, по крайней мере, спокойно отнесутся к тому, что железная дорога с кого-то не получит за проезд. Но если инстинкт говорил ему, что обращаться надо к этим людям, разум подсказывал, что надо дождаться отставшего, одиночку: хотя рабочий человек, может, и согласится нарушить правила ради чужого, но скорее – когда он один, без товарищей.

Эммету пришлось почти полчаса ждать первого одиночку – рабочего в джинсах и черной футболке, по виду не старше лет двадцати пяти. Когда молодой человек остановился, чтобы закурить, Эммет перешел улицу.

– Извини, – сказал он.

Молодой человек помахал спичкой, чтобы погасить, оглядел Эммета и не ответил. Эммет выдал историю о том, что у него есть дядя в Канзас-Сити, машинист, его товарный поезд этим вечером должен остановиться здесь, в Льюисе, по пути в Нью-Йорк, но Эммет не запомнил номер поезда и время, когда он прибывает.

Когда Эммет увидел молодого человека, он подумал, что они почти сверстники, и это ему на руку. Но едва заговорив, понял, что ошибался. Тот всем видом показывал, что не хочет слушать.

– Да ну, – сказал он с кривой улыбкой. – Дядя из Канзас-Сити. Надо же.

Он затянулся и бросил недокуренную сигарету на мостовую.

– Будь хорошим мальчиком, пойди домой. Мама беспокоится, куда ты подевался.

Молодой человек неторопливо пошел прочь. Эммет встретился глазами с калекой, наблюдавшим за их разговором. Потом посмотрел на караулку: наблюдал ли за ними и охранник – но тот, откинувшись на спинку стула, читал газету.

Из ворот вышел мужчина постарше, в спортивном костюме, и остановился, чтобы переброситься приветливыми словами с безногим. Шапку он так сильно сдвинул на затылок, что непонятно было, зачем он вообще ее носит. Когда он пошел дальше, Эммет его нагнал.

Если не получилось со сверстником, подумал Эммет, то тут можно использовать разницу в возрасте.

– Прошу извинить меня, сэр, – почтительно сказал он.

Рабочий повернулся к нему с дружелюбной улыбкой.

– Да, сынок? Чем могу помочь?

Эммет повторил историю про дядю, человек выслушал ее с интересом, даже чуть подавшись к Эммету, как будто хотел не упустить ни слова. Но, когда Эммет закончил, он покачал головой.

– Рад бы помочь тебе, друг, но я их только сцепляю. Не спрашиваю, куда они поедут.

Он пошел дальше, и Эммет примирился с мыслью, что нужен какой-то другой план действий.

– Эй, слушай, – окликнул его кто-то.

Эммет обернулся – это звал нищий.

– Извини, – сказал Эммет, вывернув карманы штанов. – У меня ничего нет.

– Ты не понял, друг. Это у меня для тебя есть.

Эммет стоял в нерешительности, и нищий подъехал к нему.

– Ты хочешь заскочить на товарный до Нью-Йорка. Верно?

Эммет изобразил легкое удивление.

– Я лишился ног, но не ушей. Ты слушай – если хочешь заскочить на товарный, ты не тех спрашиваешь. Джексон не затопчет тебе ботинок, если он загорится. И, как сказал Арни, он только сцепляет их. Это дело важное, да, но касается только того, как едет поезд, а не куда едет. Так что Джексона и Арни бесполезно спрашивать. Бесполезно. Если хочешь узнать, как вскочить на поезд в Нью-Йорк, спрашивать надо меня.

На лице Эммета, должно быть, выразилась недоверчивость, потому что нищий улыбнулся и показал большим пальцем себе на грудь.

– Я двадцать пять лет проработал на железной дороге. Пятнадцать лет тормозным кондуктором и десять – на сортировочной, здесь, в Льюисе. Как, по-твоему, я лишился ног?

Он с улыбкой показал на культи. Потом окинул взглядом Эммета, приветливее, чем молодой рабочий.

– Сколько тебе – восемнадцать?

– Да, – сказал Эммет.

– Веришь или нет, я кататься начал, когда был моложе. Тогда до шестнадцати лет не брали на работу. Ну, может, в пятнадцать, если вышел ростом.

Калека покачал головой с грустной улыбкой и откинулся на спинку, как старик в любимом кресле у себя в гостиной.

– Начинал я на Южно-Тихоокеанской, проработал семь лет на юго-западном участке. Потом восемь лет на Пенсильванской железной дороге – самой большой в стране. В те времена я больше времени ездил, чем сидел на месте. До того доходило, что утром, когда слезешь с кровати, весь дом как будто едет под ногами. Иду в уборную – за мебель хватаюсь.

Он засмеялся и покачал головой.

– На Пенсильванской. На Берлингтонской. На Объединенной Тихоокеанской. На Большой Северной. Все железные дороги изъездил.

Он умолк.

– Вы говорили насчет поезда в Нью-Йорк, – мягко напомнил Эммет.

– Точно. «Большое яблоко». А ты уверен насчет Нью-Йорка? С этой товарной станции ты можешь отправиться куда в голову взбредет и даже в такие места, о каких и не думал. Флорида. Техас. Калифорния. В Санта-Фе, например. Бывал там? Какой город! В это время года днем там тепло, а ночью холод, и сеньориты такие приветливые, каких мало где встретишь.

Он рассмеялся, а Эммет забеспокоился, что разговор ушел в сторону.

– Когда-нибудь с удовольствием съезжу в Санта-Фе, – сказал Эммет. – Но сейчас мне надо в Нью-Йорк.

Нищий перестал смеяться и сделался серьезен.

– Да, такая вот штука – жизнь. Мечтаешь поехать в одно место, а должен ехать в другое.

Он посмотрел налево и направо и подъехал поближе.

– Я слышал, ты спросил Джексона насчет вечернего поезда в Нью-Йорк. Значит, будет «Эмпайр спешиал», он отбывает в час пятьдесят пять. Это красавец. Идет девяносто миль в час, всего шесть остановок, в пути меньше двадцати часов. Но если хочешь попасть в Нью-Йорк, тебе не надо на «Эмпайр спешиал». Потому что в Чикаго к нему цепляют вагон с облигациями на предъявителя для Уолл-стрита. И в нем не меньше четырех вооруженных охранников, и когда они решат тебя ссадить, они не будут ждать до станции.

Он посмотрел в небо.

– Теперь «Уэст коуст перишеблс». Он проходит Льюис в шесть утра. Поезд неплохой. Но в это время года он полон под завязку, а тебе надо вскочить в него при свете дня. Так что «Перишеблс» тебе тоже не годится. А нужен тебе «Сансет-ист», он проходит здесь вскоре после полуночи. И я тебе точно объясню, как на него впрыгнуть, но сперва ответь мне на один вопрос.

– Спрашивай, – сказал Эммет.

Нищий улыбнулся.

– Какая разница между тонной муки и тонной крекеров?

* * *

Вернувшись на вокзал, Эммет с облегчением увидел Билли на прежнем месте – на скамье, мешок рядом, большая красная книга на коленях.

Когда Эммет подсел к нему, Билли, слегка волнуясь, спросил:

– Ты придумал, на каком поезде мы поедем?

– Да, Билли. Но он отходит вскоре после двенадцати ночи.

Билли одобрительно кивнул, как будто вскоре после двенадцати – это то, что нужно.

Эммет снял с руки часы брата.

– Держи.

– Нет, – сказал Билли. – Теперь ты носи. Тебе надо следить за временем.

Надевая часы, Эммет увидел, что уже почти два.

– Есть хочу, – сказал он. – Пойду посмотрю, нельзя ли чего прихватить.

– Не надо ничего прихватывать, Эммет. У меня есть еда.

Билли полез в мешок и вынул свою фляжку, две бумажные салфетки и два сэндвича в пергаменте с четкими краями и углами. Эммет улыбнулся, подумав, что Салли заворачивает сэндвичи так же аккуратно, как застилает кровати.

– Один с ростбифом и один с ветчиной, – сказал Билли. – Я не мог вспомнить, что ты больше любишь – ростбиф больше ветчины или ветчину больше ростбифа, и мы решили взять и такой, и такой. Оба с сыром, но майонез только с ростбифом.

– Я беру с ростбифом, – сказал Эммет.

Братья развернули сэндвичи и откусили по солидному куску.

– Да здравствует Салли.

Разделяя чувства Эммета, Билли посмотрел на него, но с некоторым недоумением: к чему это сказано? Вместо объяснения Эммет поднял сэндвич над головой.

– А, – сказал Билли. – Они не от нее.

– Не от нее?

– Они от миссис Симпсон.

Эммет замер на секунду с поднятым сэндвичем, а Билли откусил от своего.

– А кто это миссис Симпсон?

– Добрая леди, сидела рядом со мной.

– Сидела рядом здесь? – Эммет показал на свое место на скамье.

– Нет, – сказал Билли и показал на место справа от себя. – Сидела рядом здесь.

– Это она сделала сэндвичи?

– Она купила их в кафетерии и принесла сюда, потому что я сказал ей, что мне нельзя уходить.

Эммет опустил руку с сэндвичем.

– Билли, нельзя брать еду у незнакомых.

– Но я не брал, когда мы были не знакомы. Я взял, когда мы подружились.

Эммет на секунду закрыл глаза.

– Билли, – начал он как можно мягче, – ты не можешь подружиться с кем-то только потому, что поговорил с ним на вокзале. Даже если вы час просидели рядом на скамейке, ты едва ли что узнаешь об этом человеке.

– Я много знаю о миссис Симпсон, – поправил его Билли. – Я знаю, что она выросла около Оттамвы в Айове на такой же ферме, как наша, только на ней выращивали одну кукурузу и она не была заложена. А у нее две дочери, одна живет в Сент-Луисе, а одна в Чикаго. И которая живет в Чикаго, ее зовут Мэри, она должна родить. Своего первенца. Поэтому миссис Симпсон и оказалась на вокзале, чтобы ехать на поезде «Эмпайр спешиал» в Чикаго и помогать Мери с ребенком. Мистер Симпсон поехать не мог, потому что он президент клуба «Лайонс» и в четверг вечером должен председательствовать на обеде.

Эммет поднял руки вверх.

– Ясно, Билли. Вижу, ты много узнал о миссис Симпсон. Так что вас уже нельзя считать незнакомыми. Но это еще не значит, что вы друзья. За час или два друзьями нельзя стать. Для этого нужно намного больше времени. Понял?

– Понял.

Эммет откусил от сэндвича.

– А сколько нужно? – спросил Билли.

Эммет проглотил.

– Сколько чего?

– Сколько времени нужно говорить с человеком, чтобы он стал твоим другом?

Эммет хотел было объяснить тонкости в развитии отношений между людьми, но сказал просто:

– Десять дней.

Билли подумал и покачал головой.

– Десять дней ждать, чтобы кто-то стал твоим другом, – это очень долго.

– Шесть дней? – предположил Эммет.

Билли откусил от сэндвича и жевал, размышляя. Потом кивнул решительно.

– Три дня, – сказал он.

– Ладно, – сказал Эммет. – Согласимся: чтобы стать друзьями, нужно, по крайней мере, три дня. Но до тех пор считаем его чужим.

– Или знакомым, – сказал Билли.

– Или знакомым.

Братья продолжали жевать.

Эммет показал головой на большую красную книгу, лежащую на том месте, где сидела перед этим миссис Симпсон.

– Что за книгу ты читаешь?

– «Компендиум героев, авантюристов и других неустрашимых путешественников» профессора Абакуса Абернэти.

– Звучит увлекательно. Можно взглянуть?

С некоторым сомнением Билли перевел взгляд с книги на брата и обратно на книгу. Эммет положил сэндвич на скамью и тщательно вытер руки салфеткой. Тогда брат отдал ему книгу.

Хорошо зная брата, Эммет не раскрыл книгу наугад. Он начал с начала – с самого начала, с форзаца. И правильно сделал. Переплет был сплошь красный, с золотым титулом, а на форзацах – подробная карта мира с пунктирными линиями. Каждый пунктир был обозначен буквой алфавита и, по-видимому, обозначал путь героя.

Билли положил свой сэндвич, вытер руки салфеткой и подсел поближе к Эммету, чтобы рассматривать книгу вместе, – так же, как делал в более юном возрасте, когда Эммет читал ему книжку со сказками. И так же, как в прежнее время, Эммет поглядывал на брата – можно ли читать дальше. По его кивку Эммет открыл титульную страницу и с удивлением увидел надпись.

Неустрашимому Билли Уотсону

с пожеланиями всяческих путешествий и приключений,

Элли Матьессен

Имя было смутно знакомое, но кто такая Элли Матьессен, Эммет не мог вспомнить. Билли, должно быть, почувствовал его недоумение и показал пальцем на подпись.

– Библиотекарь.

«Ну конечно, – подумал Эммет. – В очках, с чувством тогда говорила о Билли».

Эммет открыл оглавление.

Ахилл

Бун

Вашингтон

Галилей

Геракл

Да Винчи

Дантес

Дон Кихот

Зенон

Зорро

Исмаил

Король Артур

Линкольн

Магеллан

Наполеон

Одиссей

Орфей

Поло

Робин Гуд

Синдбад

Тесей

Ты

Фогг

Цезарь

Эдисон

Ясон

– Они в алфавитном порядке, – сказал Билли.

Через минуту Эммет вернулся к форзацу, чтобы сопоставить буквы при пунктирах с именами героев. Да, вот Магеллан отплывает из Испании в Ост-Индию, Наполеон вторгается в Россию, и Дэниел Бун исследует дебри Кентукки.

Бегло взглянув на введение, Эммет стал перелистывать все двадцать шесть глав книги – каждая была в восемь страниц длиной. Кратко о детстве героя, а затем основательно – о его подвигах, достижениях и приключениях. Эммет понял, почему его брат снова и снова возвращается к этой книге: каждая глава сопровождалась картами и иллюстрациями, не менее увлекательными: как, например, чертеж летательного аппарата да Винчи или план лабиринта, где Тесей сразился с Минотавром.

Ближе к концу книги Эммет наткнулся на два чистых листа.

– Кажется, забыли напечатать главу.

– Ты пропустил страницу.

Билли перевернул страницу назад. Этот разворот тоже был чистый, только вверху левой страницы было название главы: Ты.

Билли почтительно прикоснулся к бумаге.

– Здесь профессор Абернэти предлагает тебе рассказать о твоем приключении.

– У тебя, наверное, его еще не было, – с улыбкой сказал Эммет.

– По-моему, оно уже началось, – сказал Билли.

– Наверное, можешь приступить к описанию, пока ждем поезда.

Билли помотал головой. Он вернулся к самой первой главе и прочел первую фразу:

«Уместно начать наше повествование с Быстроногого Ахилла, чьи древние подвиги обессмертил Гомер в своей эпической поэме “Илиада”».

Билли поднял голову и пояснил:

– Причиной Троянской войны был суд Париса. Богиня раздора обиделась, что ее не позвали на пир на Олимпе, и подбросила на стол золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей». Афина, Гера и Афродита – каждая хотела получить это яблоко. Тогда Зевс послал их на землю, чтобы их спор решил троянский царевич Парис.

Билли показал на картинку, где три женщины в свободных одеждах собрались вокруг молодого человека, сидящего под деревом.

– Чтобы повлиять на Париса, Афина обещала ему мудрость, Гера обещала власть, Афродита же – прекраснейшую женщину на свете Елену, жену спартанского царя Менелая. Он выбрал Афродиту, и она помогла ему похитить Елену. Разгневанный Менелай объявил войну Трое. Но Гомер начинает свой рассказ не с начала.

Билли передвинул палец на третий абзац с тремя словами на латыни.

– Гомер начинает повесть in medias res, что значит: «с середины вещей», то есть с самого важного. Он начинает с девятого года войны, когда герой Ахилл предается гневу в своем шатре. И с тех пор многие прекрасные истории о приключениях именно так рассказывались.

Билли посмотрел на брата.

– По-моему, наше приключение уже началось, Эммет. Но я еще не могу его описывать, пока не узнаю, где его середина.