Текст книги "Легионы идут за Дунай"

8

– Грек! Какой ты стал смешной! Куда ты дел бороду?

Сабина кокетливо сложила переплетенные пальцы на груди. Ей исполнилось шестнадцать лет. Из угловатого озорного подростка она превратилась в статную красивую девушку. Невольно он поймал себя на мысли, что чересчур откровенно смотрит на ее высокую налившуюся грудь. С усилием поднял глаза и улыбнулся.

– Находясь рядом с Траяном, недолго проносишь бороду. Ты сильно изменилась, сабинянка. Я даже не знаю, как вести себя рядом с тобой.

– Я подурнела? – Она поправила волосы.

– Наоборот! Ты стала сама Венера в ее земном обличий.

– Не говори так, Публий. Боги завистливы – могут наслать порчу. А я боюсь. Что ты стоишь? Пойдем.

Сабина схватила Адриана за локоть и потащила во внутренние покои. По пути она беззаботно щебетала, выкладывая ему последние семейные новости.

– Знаешь, а Аргенторат[103]103
  Аргенторат – нынешний город Страсбург.


[Закрыть] мне нравится больше, чем Агриппина, хотя мама утверждает, что в Могонциаке было лучше. С тех пор как мы переехали сюда, она только об этом и говорит. И еще говорит, что с бесконечными переездами мы скоро переломаем остатки имущества и переморим рабов. Их, кстати, стало меньше. Умерла Эльпиника. Помнишь симпатичную служанку бабушки? И сбежал противный, обросший иллириец Ликкай. Рабы с кухни шепчутся, вроде он ушел к Децебалу. Что ни побег, то к Децебалу. Прямо ужас какой-то! Но, слава Изиде и милостивой Бона Деа, теперь с нами будешь ты. Ведь правда, Грек, ты не уедешь так быстро, как дядя Траян. Правда-а-а?

– Уеду, Сабина. Завтра на рассвете уеду.

– Ну вас всех! – Голос девушки дрогнул, вот-вот расплачется. – И куда же ты?

– Далеко. Сначала в Иллирик и Далмацию. Оттуда в Галлию, ну а потом в Италию.

– Боги! Так далеко и долго.

За обедом все говорили без умолку. Матидия живо интересовалась всем, что происходит на лимесе, в Британии и Риме. Адриан в который раз не мог надивиться живому уму и эрудиции женщины. Они всласть поговорили об Анакреоне, трагической любви Сапфо, об Аристотеле и Зеноне. Марциана и Плотина не вмешивались в разговор. Сабина жадно ловила каждое слово матери и Адриана. Беседа коснулась мечтаний человека.

– Публий, – неожиданно вмешалась она, – а какая у тебя самая заветная мечта?

Молодой трибун задумался.

– Моя мечта может показаться вам ничтожной и эфемерной, но, будь здесь даже подручный арретинского гончара, он понял бы меня. Я хочу отыскать самого красивого человека Ойкумены. Юношу, который представлял идеал рода HOMO. Я видел много людей – свободнорожденных и рабов, германцев, иллирийцев, галлов, сыновей Ромула, – но пока не встретил такого. Но я буду искать. И знаете: мне кажется, моя мечта сбудется. И я уверен: самым красивым человеком мира обязательно должен быть свободнорожденный и непременно эллин. Наследие классической Эллады и через тысячу лет проявится в одном из ее сыновей. Вспомните стихи Сенеки:

 
Греция, скошена ты многолетней военной бедою,
Ныне в упадок пришла, силы свои подорвав.
Слава осталась, но Счастье погибло и пепел повсюду,
Но и могилы твои также священны для нас.
 

Чуткая, все понимающая Марциана улыбнулась и сказала:

– Сабина не услышала то, на что надеялась.

Молодой человек спохватился.

– Сабина, клянусь Венерой, с идеалом женской красоты нет таких трудностей. Самую прекрасную девушку во всем мире я уже нашел. От Парфии до Испании – это ты! Наш кампанский жаворонок.

Плотина захлопала в ладоши.

– Браво, Публий!

Юная красавица с досадой прикусила губу. «Он сказал: «Наш кампанский жаворонок». «Наш», а не «мой». Бесчувственный философ-чурбан! Трибун-тупица! Нерастоптанная солдатская каллига!»

* * *

Часам к пяти пошел дождь. По-весеннему теплый и обильный. Капли по свинцовым желобкам, через отверстие в крыше атрия сбегали в имплювий серовато-белого мрамора. Рабы зажгли светильники по всему дому. Плотина, Марциана, Матидия и десяток рабынь перебирали пряжу в конклаве. Сидели на низеньких афинских скамеечках, мотали разноцветные шерстяные нити и судачили о последних слухах, охвативших Аргенторат. Тут не было места Анакреону. Говорили о крайнем распутстве жены префекта Аргентората. Бесстыжая матрона совсем свела с ума молодого трибуна. Жалели дочку севира августалов из Могонциака. Бедняга косит на оба глаза. Кто возьмет такую замуж? Оценивали и разбирали рабыню старшего эдила. Девчонка слишком хороша. Жене эдила следовало бы поостеречься, тем более что муж – бабник еще тот! Интересно, какие доводы он приводил своей благоверной, когда уговаривал, прости нас, Юнона, эту дуру купить себе служанку?

Сабину все сегодня раздражало. Дурацкие разговоры! Она сослалась на головную боль и отправилась к себе. Непонятное чувство толкнуло ее посмотреть, чем занят Адриан.

Таблин гостя манил приоткрытой дверью. Рабов поблизости не было. Напустив на себя равнодушный скучающий вид, она вошла в комнату. Трибун в накинутой на правое плечо односторонней спартанской тунике корпел над большущим комом влажной глины. Вылепленная фигура изображала толстого торговца с отвислым животом. Здесь же на столе стоял вычищенный бронзовый панцирь и лежал наведенный до остроты бритвы галльский меч наварной стали. Прослужив в легионе, родич императора следил за личным оружием сам, не перепоручая контуберналам.

– Как похоже, Публий. Ты, наверное, станешь вторым Фидием или Праксителем.

Скульптор остолбенело уставился на вошедшую девушку.

– Всеблагая Фортуна! Сабина! Откуда ты взялась? Тебе действительно нравится?

– Угу. А зачем ты положил полуспафу возле себя? Боишься нападения германцев?

– Вообще-то я больше боюсь тебя, – Адриан вытер руки мокрой тряпкой. От аравийских благовоний, которыми натиралась девушка, кружилась голова.

– Неужели я способна внушать страх?

– Даже больше. Ты способна убить человека одним взглядом.

Он, как-то странно улыбаясь, взял ее щеки в свои холодные крепкие ладони и вдруг жадно впился ей в губы.

«Смилуйся надо мной, Диана. Что он делает? Ведь он целует меня! Это плохо, низко с моей стороны позволять ему так обращаться со мной. И так сладко. Венера Искусительница! Сладко... Сладко... Сладко...»

Когда она открыла глаза, то с удивлением отметила, что лежит на кровати нагая и голова ее покоится на широкой загорелой груди Адриана. Он смотрел на нее долгим взором. Она повела глазами вокруг себя.

– Где моя линостолия?

Вместо ответа трибун схватил Сабину за плечи и привлек к себе.

– Чш-ш... Тихо! Ты спугнешь Амура...

– Амура?..

Горячие губы вновь касаются ее шеи, груди.

– Публий...

– Я люблю тебя, сабинянка.

– Я совсем, как та сабинянка, которую похитил Ромул?..

– Нет, ты лучше.

На книжной полке со свитками Овидия и Архилоха сидит маленький кудрявый карапуз с лебедиными крыльями за спиной. Он вынимает из колчана, сплетенного из лепестков роз, тоненькую стрелку и пускает ее в лежащих на ложе людей.

– Публий!.. – изгибается в истоме Сабина.

9

– Бей сильнее, ворона! Шит наискось! Левое колено вперед! Секи снизу вверх! Так! Еще раз! Шаг назад! Жестче! Нанеси удар наотмашь умбоном[104]104
  Умбон – металлический выступ в середине щита.


[Закрыть] щита мне по лицу! Не так, умбрийский осел! Живей, нож тебе в брюхо! Р-раз! Уже лучше!

На вытоптанном плацу военного лагеря в Сердике[105]105
  Сердика – нынешняя София.


[Закрыть] под руководством опытных кампигенов и кампиктадоров[106]106
  Кампигены и кампиктадоры – опытные воины, обучавшие новичков искусству владения оружием.


[Закрыть] проходили обучение новички, набранные Адрианом за зиму и весну 99-100 года по балканским и галльским провинциям. К двадцати девяти легионам Римской империи прибавился тридцатый. В честь императора Траяна он получил название «Траянов». II Траянов легион имел не только полный штат личного состава, но и три вновь набранные когорты из перегринов[107]107
  Перегрины – жители Римской империи, не имевшие прав римского и италийского гражданства.


[Закрыть] Нарбонской Галлии, Иллирика и Далмации, а также три приданные ему алы германских и фракийских всадников и одну союзническую алу из сарматов-языгов. Общая численность новой армии составляла почти девять тысяч человек.

Новобранцы были поделены поровну между четырьмя старыми легионами рейнского и дунайского лимесов, из которых в новый направляли пропорциональное количество старослужащих. Образовавшаяся войсковая единица с первых же дней представляла собой вполне боеспособную часть. Спустя два месяца после формирования молодые солдаты получили оружие. На торжественной церемонии в присутствии императора были освящены знамена когорт, ал и манипулов и вручен легионный Орел. Новички приняли присягу. Подручные квестора раскаленными печатками выжгли на правом плече тавро принадлежности к Армии Римской империи. С этого дня они становились винтиками гигантской машины, и их уделом на долгие двадцать лет становилось одно занятие – война.

Наступили июньские календы (1 июня). Солнце, горячее солнце Фракии припекало неимоверно. По лицам неопытных фехтовальщиков градом катился пот. Саднили красные пятна ожогов на плечах. Панцири стесняли дыхание. Немилосердно резали подбородки ремни нащечников. Но кампигены не замечали неудобств. Малейший сбой в выполнении упражнений, и виноградная лоза центуриона жалила неприкрытые доспехами ноги. Не вздумай хвататься за жезл власти руками! За такое грозит наказание розгами. А там отобьют почки или легкие. Армия гасит дурные примеры в зародыше. Утром подъем. Завтрак. Занятие на плацу. Чистка оружия. Обед. Занятия в поле. Хозяйственные работы. Поверка. Ужин. Занятия на плацу. Отбой. И так каждый день. Метали копья и дротики. С десяти-пятнадцати шагов бросали в цель глиняные и свинцовые шары. Кололи и рубили ивняк мечами. Бегали в полном вооружении. Строились и перестраивались. На месте и с ходу. И в дождь и в зной. И днем и ночью. Постепенно приходил навык. Расправлялись плечи. Мечи уже не съезжали с перевязи на живот. Тело свыклось с тяжестью лат и катафрактов. Шлемы не сползали на лоб. Вчерашние пахари, разорившиеся ремесленники, воры, сутенеры, поденщики и растерявшие патронов клиенты становились настоящими солдатами.

– Шиты за спину! Вложить мечи в ножны! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Не поднимать головы! Ползи! Ниже задницы! Не то сарматы сделают из них ежей своими стрелами. Встать!

Избавляюще зазвучали трубы.

– Отбой! Перерыв полчаса. Разойтись по центуриям!

Легионеры следом за сотниками направлялись к палаткам. Подойдя, прислоняли расписанные специальными знаками щиты к стенке в определенном порядке (сказывалась вбитая дисциплина), составляли копья в козлы и садились в кружок. Блаженно вытягивали ноги. Расслабляли пряжки военных сандалий на толстенной подбитой гвоздями подошве.

– Еще пару таких дней, и я или попаду в лодку папаши Харона, или выживу и дослужусь до префекта лагеря, – коренастый крепыш с выбитым верхним зубом весело облизнул пересохшие губы.

– А на что тебя будут хоронить? Ты еще ни разу не получал жалованья. Нет, сосунок, ты пока не заслужил права умереть.

Краснорожий здоровяк центурион насмешливо оглядел рекрута.

– Да и какие это трудности, – продолжал он. – Лечь-встать! Собрал пару унций[108]108
  Унция – 27,2 грамма.


[Закрыть] пыли на брюхо, разве это тяготы? Э-э-х, сопляки...

Солдаты состроили минорные понимающие мины. За прошедшее время они успели узнать своего непосредственного командира. По достоинству оценили его до крайности грубую, но по-воински чуткую натуру. Любили послушать рассказы о службе, кровавых стычках, в которых перебывал сотник за долгие тридцать лет. Ювению, так звали центуриона, давно полагалась отставка, но он сам не желал покидать легион. Армия стала его вторым домом. Поговаривали, что ветеран мог стать префектом лагеря, но вышла гнусная склока с квестором и его не назначили. Ветераны легиона говорили, что прав был Ювений, а квестор – куриный помет и лупанарная проститутка. Сам служака, когда его об этом расспрашивали, только матерился отборной бриндизийской руганью. Он был с юга, с Калабрии. Обидчив до невозможности и злопамятен.

– Да, упражнения нужны, чтобы стать профессионалом, – подхалимским тоном заметил худощавый жилистый Лутаций, бывший кровельщик из Бурдигаллы в Галлии.

– Молчи, катастрофа! – Ювений скривился так, будто надкусил гнилую маслину. – Настоящими солдатами вы станете только в третьем бою. Конечно, те из вас, которые доживут до этого знаменательного часа в своей жизни. Первый бой для новичка почти всегда связан с ознобом кожи, загаженной дерьмом туникой и полной неразберихой в голове. Второй вы будете глазеть по сторонам, стараясь разобраться в происходящем, и прикрывать глаза в атаке. И только на третий миг встречи с врагом сопляки начинают понимать свое место в строе когорты и по-настоящему мечтают постучать мечом о чужую железку.

Тоже мне воины! Посмотрел бы я на вас, когда на ряды центурии налетит сотня бородатых даков. Односум мой Лабиен. Да успокоится его душа в Элиси, а и тот во время последней Домициановой войны с Децебалом, в битве, где он и погиб, толкнул меня: «Ну, Ювений, чует сердце, из сегодняшней каши мало кто выберется!» А уж он не ныл даже в Британии, где нас окружили скотты и каледонцы[109]109
  Скотты и каледонцы – британские племена.


[Закрыть] в клетчатых пледах[110]110
  Плед – национальная одежда скоттов. Прямоугольный кусок шерстяной ткани с бахромой на концах.


[Закрыть] с длинными мечами и железными топорами-кельтами в руках.

– И как же вы спаслись тогда от британцев?

– Спаслись уж... Построили «черепаху» и «Барра!» – вперед! Мне тогда щит раскололи секирой. Вот след на предплечье до сих пор ноет, – центурион ткнул пальцем в красный рубец повыше локтя. Лбы слушателей нахмурились.

– Так что, Ювений, выходит, даки – самый опасный противник из всех варваров?

– Даки-то? Дак в сражении поопасней мавретанского буйвола будет. Германец не такой. Если не из волков-луперков, конечно. Германец, чуть битва не по нему сложилась, сразу бежит. А дак да сармат – эти твари не бегут, отступают. Ты его вроде бы рассеял, отогнал, а он отскочит и, смотришь, опять вперед рвется. Накажи вас Марс их преследовать. Чуть ряды расстроите – конец. Прорвутся в строй и в два счета кривыми мечами головы скроят.

Лутаций отвращающе повел плечами.

– А как же тогда мы с ними деремся?

– Так и деремся. Сомкни строй плотно. Иди вперед ровным шагом. Сыпь без перерыва дротики. Аппаратами дай с близкой дистанции. Не давай отдышаться. А когда увидишь, что выдохлись, тут бей в копья, бери в плен, режь, сдирай одежду и украшения.

От площадки легата призывно ревут трубы.

– Стройся! По манипулам!

Сотник преображается. Свирепый командир выдергивает из-за пояса виноградный прут.

– Живей, во имя Марса и Януса! Ап! Ленивые псы!

Легионеры расхватывают гасты, затягивают застежки каллиг и, на ходу разбиваясь по трое, растянутой губкой несутся на плац.

За девятнадцать дней до июньских календ (14 июня) в Наиссусе было закончено формирование и вооружение еще одного легиона. Он получил название XXX Ульпиев. Секст Цезерний сдержал слово, данное императору. У Манлия Клодиана, вербовщика и легат-претория вновь набранной воинской части, не было никаких трудностей со снаряжением. Как и II Траянов, XXX Ульпиев сразу получил из арсеналов Фракии, Македонии и Далмации добротно откованное и отлитое наступательное и оборонительное оружие. К середине лета 100 года новой эры вооруженные силы Империи пополнились двенадцатью тысячами регулярных солдат и восемью тысячами вспомогательной пехоты и конницы. Казна опустела. Громадные массы черноморского и египетского зерна складированы вдоль всей линии дунайского лимеса. Колонны сенаторских и всаднических латифундий и поденщики из поселений ветеранов со страхом и удивлением озирали нагруженные обозы, ползущие к окраинам провинций.

Наступило непонятное затишье. Квесторы и казначеи недоуменно качали головами: «Набирать новые армии и вексиллатионы сейчас просто безумие. Кто и на что будет кормить такую ораву? Всего запасенного провианта хватит едва на три-четыре месяца».

Феаген, личный секретарь наместника Нижней Мезии Марка Лаберия Максима, на одном из разборов деловых бумаг позволил себе усмехнуться, указав хозяину на излишнюю (конечно, с его наивной точки зрения) претенциозность действий нового принцепса.

Проконсул долго не отвечал, рассматривая небольшой бюст Траяна, стоящий перед ним со дня воцарения императора. Затем смерил либрария взглядом и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Легионы кормит война!

10

«Беллона», флагманский либурн[111]111
  Либурны – крейсерский класс боевого корабля в эпоху Римской империи.


[Закрыть] Мезийского Флавиевого флота, лениво покачивалась на упругой дунайской волне. С берега на борт были переброшены сходни, по которым дюжие мускулистые гребцы из паннонского племени варцианов таскали в трюм запечатанные амфоры с фракийским вином и плетенные из ячменной соломы кули с сухарями. Десяток матросов проводил осмотр и частичный ремонт такелажа. Меняли цепи крепления парусов у правого борта, вощили тросы. Плотник, изощренно матерясь, прощупывал каждый фут тонкого соснового бревна новой мачты. Старая – обожженная и переломленная пополам – лежала поперек палубы. До пятнадцати воинов в синих застиранных туниках, покрытые цветной татуировкой, – боевой экипаж – валялись вдоль борта и лениво переговаривались.

Три дня назад во время курсирования в районе Левкии[112]112
  Левкия – остров, лежащий возле того места, где Дунай впадает в Черное море.


[Закрыть] эскадра во главе с «Беллоной» напоролась на флотилию гениохов[113]113
  Гениохи – причерноморское племя, проживавшее на побережье нынешней Абхазии.


[Закрыть]. Латрункулы, завидев строй римских судов, поставили все паруса и попытались уйти. Но военные корабли, с большей площадью парусов и числом гребцов, после часовой гонки нагнали бандитов и навязали им бой. Из шести пиратских камар[114]114
  Камара – общий для позднего Причерноморья тип судна.


[Закрыть] две были потоплены, три взяты на абордаж и лишь одной удалось искусно сманеврировать и скрыться от преследования. Гениохи дрались отчаянно. «Беллона», неосторожно атаковавшая замыкающего грабителя, получила порцию глиняных сосудов с нефтью. Пожар охватил ют и носовую мачту. Опешивший от неожиданности либурн резко дал задний ход, стараясь освободиться от впившихся в борта абордажных крюков. Горящая рея с парусом обрушилась в море, а фор переломился пополам. Это спасло флагмана. Рассвирепевший триерарх вновь приблизился к камаре и изрыгнул дымные снаряды со всех башенных баллист. Пират запылал в нескольких местах. Три залпа подряд лучников смели с его палубы и заставили спрятаться все живое. Пираты так и не попрыгали в море. Они сгорели вместе с кораблем. Повреждения заработали, помимо «Беллоны», и «Изида», и «Рея Сильвия». Сейчас они стояли рядом с командирским либурном, залечивали раны.

Когда новехонькая, сочащаяся смоляной слезой мачта была установлена, на палубу по мосткам поднялся капитан эскадры, старый морской волк Луций Бебий Вер. Он проворно нырнул в люк, убедился в надежности дубовых хомутов, потрогал медные скобы и сдержанно похвалил работу. Плотник покраснел от удовольствия. Признания триерарха удостаивались немногие.

– Да, Никанор, старая все-таки казалась мне надежнее.

– Любая вещь рано или поздно становится вконец непригодной.

– Никанор, – моряк погрозил корабелу пальцем, – не утешай меня. Уж кто-кто, а ты прекрасно знаешь, что мачта прослужила бы еще три года, если бы я не бросился на лоханку гениохов, как мальчишка на краденую лепешку.

Оба засмеялись. Капитан досадливо, плотник от души.

– Ладно, пошли отсюда. Что там с «Изидой» и «Реей Сильвией»?

– У «Изиды» срезаны реи на мачтах и вывернут левый таран. С «Сильвией» хуже – пробит борт и сильно поврежден шпангоут. На починку уйдет декада, а то и полторы. Придется менять ребро.

– Наверное, души потопленных пиратов мстят нам за гибель хозяев.

Беседу прервали жуткие вопли. Все работавшие разом повернули головы в сторону берега. На соседней «Изиде» кто-то даже влез на мачту, чтобы лучше видеть.

Казнили морских разбойников, пойманных Бебием Вером. Гребцы с захваченных камар были проданы в рабство. Остальные члены экипажа разделены. Часть из них передали в руки властей Тиры, других доставили в Диногенцию. Суд единогласно приговорил латрункулов к смерти. Приговор утвердили наварх Флавиевого флота Гай Аттий Непот и наместник Нижней Мезии Лаберий Максим.

Зрелище было довольно неприглядным. Двадцать восемь пиратов, связанные, лежали на земле. Римские солдаты сгрузили с повозки груду сырых, только что срубленных стволов молодых акаций. Они были очищены от коры и тщательно заточены с одной стороны. Легионеры подтаскивали приговоренных к вырытым заранее ямам. Сильный тычок ногой в живот. Скорчившейся жертве задирали тунику и, разведя в стороны ягодицы, с размаху вгоняли в задний проход густо смазанный свиным салом кол. Раздавался нечеловеческий крик. Палачи плотно прикручивали ноги преступника к столбу, натужившись, поднимали его к яме вертикально и крепко утрамбовывали камнями и глиной. Через час двадцать восемь пиратов, посаженных на кол, неровной линией выстроились вдоль желтой кромки песка Почти все казненные скончались от болевого шока сразу, и лишь губы нескольких самых выносливых продолжали шевелиться. Но скоро и их головы безвольно опустились на грудь.

– Кончено! – вдосталь налюбовавшись сценой, резюмировал Никанор. – Что встали, проклятые лентяи? – прикрикнул он на столпившихся воинов и матросов корабля.

Моряки нехотя разошлись. Из люка поварни под палубой вылез огромных размеров черный египетский кот и, гадливо вскидывая лапы, спустился по доскам на берег. Задрал хвост трубой, помчался и исчез в зарослях кустарника.

Бебий, блаженно жмурясь на нежарком послеполуденном солнце, скинул сандалии и прилег на сложенный у грота полотняный парус. Яркие слепящие блики рябили по воде. Судно слегка качнуло. Задремавший капитан не заметил, когда к борту либурна пристал небольшой, просмоленный до черноты посыльный лемб[115]115
  Лемб – длинная абордажная лодка.


[Закрыть].

Молоденький контубернал наварха в серебряном панцире центуриона из бляшек и колец приставил ладони ко рту и крикнул вахтенным:

– На «Беллоне»! Где ваш триерарх?

– Пошел в кусты с котом! Зачем он тебе?!

– Гай Аттий Непот, наварх флота, вызывает Бебия Вера к себе! Срочно!

Можно было не уважать сухопутного щенка адъютанта, но коль скоро Вер понадобился самому наварху Непоту, значит, дело нешуточное. Дежурный корабельщик рявкнул так, что заколыхались канаты:

– Турунна! Где этот придурок-варциан?

– Что там? Идем на дно?

– А-а! Турунна! Осьминога вызывают в Непоту! Пусть Никанор или Нивионий доложат ему. Лемб с контуберналом ждет у левого борта.

Проснувшийся и слышавший весь разговор Луций Бебий торопливо застегивал пряжки сандалий. Поправил висящий на правом боку короткий меч в ножнах, крашеных голубой «венедской» краской. Одернул тунику и, подхватив легкий кожаный шлем, направился к сходням.

– Луцию Бебию Веру, привет! По поруче...

– Не надо! Я все слышал!

Капитан флагмана ловко спрыгнул в челнок и уселся на сиденье. Завидев вахтенного, погрозил кулаком:

– Мурис, за кота, с которым я пошел в кусты, ты у меня еще половишь крыс в трюме!

Дежурный поспешно спрятался за носовой надстройкой.

– Вперед!

По команде центуриона усмехавшиеся гребцы дружно взмахнули веслами, и скоростная лодка понеслась к городской пристани.