Текст книги "Дом из парафина"

– А чего она приходила? Вызвали, что ли? – спросил он.

– Да нет, сама пришла. Говорит, Омарик домой вернулся под утро, и спрашивала, всех ли отпустили или только его.

– Как домой? К ней домой?

– К себе, дурак! Баба Таня опекает его с тех пор, как родителей пацана убили. Тоже, кстати, за наркотики. Родня отняла квартиру. Мальчик практически на улице остался.

– Бабушка, значит, она ему?

– Нет, соседкой просто была. К себе забрала, опекунство оформила. Так вот, на чем это я остановился?… – Ментол подался вперед и сцепил пальцы на рабочем столе. – Отпечатки-то не твои. Подбросили, получается.

– Теперь Омарика посадят?

– Омарика?… Нет пока. Но тебя отпустим. – Ментол не сводил с Сандрика глаз.

– А че это вы добрый такой, дядя? Вам же таких, как я, ловить и ловить – милое дело!

Ментол снова откинулся в кресле и залился смехом.

– А что с тебя взять? Вот с шайки Омарика соберешь дай бог. И с дружка твоего тоже. В колонию забирать не будем, но сдерем три шкуры. А ты иди-иди, покуда я добр!

– Но с Вовчика зачем сдирать? За глупое, наивное вранье про волков? Он же просто испугался. Оставьте его, слышите!

Нарочитое молчание. Ментол потянулся в кресле и, ухмыляясь, покачал головой.

– Я бы оставил, да вот только… Вот хорошо ведь, что взял я отпечатки у пацана. Эти богатенькие, они как «киндер-сюрпризы», – сладко шепнул Ментол, склонившись к Сандрику. – Откроешь, а там – негаданный подарок.

– Нет! Врете! – Сандрик замотал головой, заерзал на стуле. – Но его били! – ухватился он за последнюю ниточку, которая тоже рвалась от натяжения.

– Мало ли что они там не поделили, наширявшись? Мальчик, опомнись! Тебя кинули! Свои же кинули.

Сандрик молча опустил голову. Губы дрожали. Ладони обмякли.

– Иди, иди уже! Но знай, я тебя все равно запомнил. Свободен! – жестко завершил Ментол.

Сандрик встал и разбитый поплелся к двери.

– Значит, Вовчика все-таки сажать будете? – спросил Сандрик, обернувшись уже у самой двери.

– Сейчас? Нет. Сейчас сдерем бабла, семья небедная. А посадить всегда успеем. Таких, как Вовчик, можно подловить в любой момент. Еще не раз послужит.

– Каких «таких»? – не понял Сандрик.

– Начинающих, – с ухмылкой ответил Ментол и подмигнул на прощание.

* * *

Выйдя от Ментола, Сандрик наткнулся на отца.

– Чего пришел? – негодующе спросил он, едва завидев Мишу у порога.

– Тебя забрать пришел.

– Я звал Сержа.

– Он с ребенком. А ты, если не желаешь меня видеть, лучше не попадай в такие ситуации. Или хотя бы не попадайся.

– Легко сказать.

– Я в этой же школе учился. Опозорил меня перед старыми учителями! Чего ты вообще полез спасать неблагодарных? – возмутился Миша, нагнувшись над Сандриком, который без сил свалился на жесткий стул в коридоре. – Это их личные разборки! Не поладили сегодня – поладят завтра.

Обычно на вопросы отца: «Почему?», «Ради какой цели?» – Сандрик всегда отвечал: «Просто». Это Мишу всегда злило. И Сандрика тоже. И теперь Миша снова ждал этого короткого, раздражающего ответа.

– Ну? Чего совался? Я уважаемый человек, между прочим. А ты, мать твою, загремел сюда!

– Следи за словами, слышишь! – Сандрик вскочил со стула. – Грузчик с высшим образованием!

– Так, собирайся давай! Меня дома ждут. Вот твоя сумка. Вот ключи, – последовал холодный, немного надрывный ответ Миши.

– За поворотом разойдемся, – поставил условие Сандрик.

– Не вопрос. Походишь, поразмыслишь.

«Вот так всегда», – подумал Сандрик и не затеял нового спора.

Вдвоем они вышли из отделения милиции и побрели до первого поворота. Холодный вечерний воздух покалывал лица, пробирался под воротники, мерзко скользил по спинам. Поблизости двое парней расклеивали агитационные плакаты одной из политических партий: в несколько рядов уместили штук двадцать одинаковых листовок на гнилой стене заброшенной лачуги. Косые электрические столбы вдоль автострады, что расположилась неподалеку, поддерживали друг друга одним лишь натяжением проводов между собой: сколько, казалось бы, проявления воли и взаимовыручки! Сбоку моргала кривая вывеска кафе, носившего гордое название «Парадиз». Впрочем, таких названий попадалось на один квартал по два или три. Был еще, помнится, где-то в подвальном помещении публичный дом «Престиж» с полуокном из-под земли. Обычно над всеми этими зданиями нависали деревья со вздутыми, как тугие паруса, целлофановыми пакетами на ветках.

Миша и Сандрик дошагали до поворота и неловко остановились.

– Между прочим, у тебя есть теперь сестра. А ты даже не поинтересуешься о ней.

Сандрик молчит, уставившись в серый туман позади отца.

– Даже не спросишь, как ее зовут?

– А я должен? – следует невозмутимый вопрос.

Миша сердито качает головой.

– Ну а как ты думаешь? Можешь прийти, навестить ее. Дорогу знаешь.

– Понимаешь, Миша…

– Отец.

– Да. Так вот, Миша, понимаешь, эти твои мосты – они вот зачем тебе: затем, что не на кого, видимо, сваливать все свои неудачи. Женушка новая твоя, небось, прыткая, спуску не дает. А нужно, чтобы рядом был козел отпущения.

– Ах ты сволоченок, снова привязался к моей жене!.. – И они сцепились. Миша со всей силы прижал сына к ближайшей стене.

– Давай! – орет Сандрик. – Поднял руку и вмазал!

– Как ты вообще с отцом разговариваешь?!

– Поднял руку и вмазал! – глотая слезы, завопил Сандрик. Утробный и необычно низкий голос исходил с самой глубины горла, вызывая спазмы. – Я жду! Никуда не ухожу!

– Да что это я? – вдруг спохватился Миша, отпустил руки и растерянно оглянулся по сторонам. – Ты перенервничал сегодня, иди домой, слышишь? Все, иди! – И коротко указал пальцем прочь. – А тогда мы все здорово налажали.

– Да. И поэтому ты просто сорвался с дивана и трусливо смотал! – Сандрик помешкал, расправляя свою смятую куртку, но вскоре стал уверенным шагом уходить. Пройдя метров сто, он вдруг встал как вкопанный и нервно подтянул ремешок сумки. Оглянулся на отца: в темноте было не понять, там он или уже нет. Хотелось кричать в черную, вязкую гущу пустоты.

* * *

Вернувшись домой, Сандрик устало разулся и стал разгружать вещи. Всю дорогу по пути назад сумка казалась тяжелее, чем вчера. Под спортивной сменкой лежал небольшой мешочек. Вытащив его на свет, Сандрик пренебрежительно хмыкнул: это была картошка. Еще он достал по пачке сахара и макарон. А уже под ними оказался совсем маленький сверток: в нем звенели монетки. Раскрыв сверток, Сандрик обнаружил и пару мятых купюр, которых хватило бы на месяц или даже на два месяца пропитания – это смотря как растянуть. Разгневанный Сандрик в первую очередь принялся за продукты: он вышел в подъезд, спустился во двор, сделал несколько шагов и, размахнувшись со всей силы, закинул продукты на мусорную горку, которая в ночи выглядела как сторожевая башня. Просто, чтобы не расширять территорию мусорной горки, люди увеличивали горку в высоту: замахивались от души полными целлофанами. Дети даже устраивали соревнования по метанию мусорных пакетов.

Поднявшись домой, Сандрик принялся за сверток с деньгами. Взял купюры и, уже готовый их разорвать, вдруг замешкался. Деньги сладко захрустели меж пальцев. В этот самый момент желудок издал глухие тоскливые звуки, и резко подступил голод, а у продуваемого из щелей окна тряслась и скрипела пустая ржавая канистра для керосина.

Отложив деньги, чтобы собраться с мыслями, Сандрик открыл спальню матери, в которую не заходил с момента похорон, молча подошел к шкафу и распахнул его. Одну за другой перебирал он ее вещи. Материнский запах все еще узнавался в них. Или это был запах стирального порошка, которым она пользовалась? Какая разница. Все напоминало о маме. Даже то, как падал в комнату свет. Как он ложился на заправленную кровать. Одежда была сложена ее рукой. Никто к ней после не прикасался. Сандрик вытащил из глубины полки мягкий бежевый свитер и, развернув его, прижался щекой. Мама любила именно этот свитер и боялась его износить. Надела всего-то два раза: на юбилей отца и когда после очередной химиотерапии волосы повыпадали. В те дни ей сильнее всего хотелось быть красивой.

Сандрик снова сложил свитер и вынес из комнаты. Наутро баба Таня обнаружила его аккуратно упакованным и оставленным без единой записки в кладовой школы, откуда она обычно забирала ведро и тряпки.

Мешок в клетку

Серж когда-то любил цирк и был ему предан. Жанна так и познакомилась с ним – после одного из выступлений не уходила домой, околачивалась вокруг Тбилисского цирка в поисках «черного хода», как она его называла. Серж вышел из парадных дверей: красавец с густыми кудрями и стеснительной улыбкой.

– Я просто должна их потрогать! – С этого Жанна и начала знакомство, даже не представившись, нетерпеливо встав ступенькой ниже. И не успел Серж опомниться, как она уже перебирала его блестящие локоны волнообразными движениями пальцев.

Жанну он полюбил сразу – наивно и честно. А она еще долго после этого им просто восхищалась, не более. Это гораздо позже Жанна призналась самой себе, что любит Сержа: любовь пришла на смену обожествлению Сержа, примешанная к чувству вины по отношению к нему, к чувству обиды. Чем проще становился Серж, тем сильнее она его любила: с него неприглядно слезала божественная кожа, а из-под нее стал проглядывать нескладный, не всегда везучий, вполне обычный человек. И хотя он оставался таким же красивым, в глазах его гас сверхчеловеческий блеск. Теперь его можно было любить. Без всяких обожаний.

После травмы Серж больше не мог выступать, но всегда приходил поддержать друзей-акробатов. Да что там, он едва мог усидеть на месте при виде махового сальто. Это было время, когда еще никто не проснулся, но все уже рухнуло, и людям казалось, что вот завтра снова откроются заводы, на прилавки вернется хлеб в должных количествах. Что это все понарошку, маленький сбой. И Серж был по привычке исполнен нескончаемой любви и какой-то неоправданной признательности в глазах.

– Почему ты не доверяешь их мне? Не понимаю. У меня вот шелковое платье, и, поверь, ткань подороже, чем у твоих брюк. Тонкая – лишнее движение, и ей конец. Так вот, знаешь, сколько лет у меня это платье? – И Жанна так близко показала Сержу три пальца, что он едва сфокусировался на них. – А как будто вчера купила.

– Осторожно, у меня утюг! – стал отбиваться Серж. – Сожгу ведь случайно.

– Ты хотел сказать «обожгу»?

– Обжигают обычно кожу. А ткань-сжигают, – колко заметил Серж, поймав досадливый взгляд Жанны. – Летел он из морских глубин в надежде робкой поцелуя-а-а…

На выпуклом экране Игорь Николаев горячо дергал рукой мимо струн, а Наташа Королева извлекала невероятно ровные ноты и при этом причудливо выгибала грудную клетку то вперед, то внутрь.

Серж любил легкую музыку, легкое настроение, приятные ритуалы, по-детски трепетное предвкушение какого-либо события. Это с годами он оброс грубой, негнущейся щетиной и усвоил циничный оскал. А тогда, в день премьеры новой программы друзей-акробатов, он собирался по традиции надеть свои широкие клетчатые штаны на подтяжках. Выключив громкий телевизор, они вышли из дома и отправились в цирк.

– Скоро не смогу носить свою привычную одежду, – начала в троллейбусе Жанна, осторожно трогая живот. – Думаешь, мы потянем? Всё так странно вокруг. – И она припала лбом к запотевшему стеклу.

– Жанн, ушибешь голову. А чего вдруг не потянем? Глупости какие!

– Ну, не знаю. Ребенку вон столько всего нужно.

– Да скоро все снова наладится, – легко бросил Серж. – Без паники! По мере поступления.

Сойдя у самого цирка, Серж, переполняемый светлыми чувствами, и Жанна, уже не так сильно любящая цирк, направились к кассам. Серж с упоением вслушивался в перешептывание толпы у касс.

– Наверно, с цирковым прошлым, – замечали одни.

– Небось на сцену выйдет, запомни его лицо! – говорили другие.

– Почему тогда он здесь, а не с труппой?

Серж любил навести легкую сумятицу вокруг, а потом оглядывался и признательно улыбался.

– Перестань их уже надевать! – просила Жанна с нескрываемым раздражением, когда они возвращались из цирка. – Отпусти. Что было – то было. Только народ смешишь. Еще не хватало, чтобы ты их на заводе носил, когда его снова откроют. Лучше бы переквалифицировался в кого-нибудь. Вон, погляди, что творится в стране. В нашей новой, независимой стране, – с горькой иронией добавила Жанна.

Но Серж смотрел на Жанну с ласковым укором в глазах, а брюки ей гладить и дальше не доверял. Все делал сам и потом подвешивал их в шкафу, аккуратно проводя ладонями по отглаженным складкам.

– Я ж не из тоски, а так, – оправдывался он.

– Ты все время смотришь назад, назад… – не унималась Жанна. – Счастлив прошлым, которого нет. Которого больше не будет. Тебе наобещали, что все будет навсегда. Навсегда, пока этому не пришел однажды конец. Поражаюсь, такой доверчивый.

– Я просто оптимист. Разве это плохо?

– Да что я, и вправду, заладила… – и Жанна устало отмахнулась. – Ты ведь и так счастлив.

Сержу действительно так мало было нужно для счастья, что, когда все рухнуло не только на самом деле, но и в сознании людей, он даже тогда не сразу прозрел. И только с опозданием обнаружил, что совсем не знает, как держаться за узду, когда потрясывает. Как перестроиться на этот новый незнакомый лад. Все эти вопросы были ему чужды: на что жить, как сводить концы с концами? А тут еще нога после старой травмы заныла невыносимо. Беда не приходит одна, любил повторять Серж, постепенно привыкая не бриться и развивая мышечную память лица на оскал. А потом все как-то сразу устаканилось – и нытье в ноге, и негнущаяся щетина, и оскал: все само по себе вошло в ритм, получалось на автомате.

– Вот думаю, где я себя потерял, в какой момент? Я, знаешь, стал слабее чувствовать вкус еды. Больше всего в сыре мне теперь нравится парафиновая корочка. Это у тех, импортных, пару раз пробовал. И даже не на вкус, а на ощупь, когда жую, нравится. Крепкая такая корочка. Жуешь, и есть сопротивление. Отвлекает, сука, – Серж грубо придавил сигарету к хрустальной рифленой пепельнице времен непристойной роскоши, и пепельница, хоть и тяжелая, скосилась, осыпав пеплом пожелтевшую клеенку.

– А цирк они закрывают, сволочи. Говорят, временное решение и все дела, – Вадик, старый друг-акробат, хотел было сплюнуть, но вспомнил, что находится в квартире. Плевок будто так и застыл на кончике языка, и Вадик, давясь, сглотнул. – Эх, ну что сказать. – Он поднял рюмку и, стараясь не создавать много шума, стукнулся с протянутой рюмкой Сержа. – Давай за наших! За наших, пусть держатся.

Вбежала Жанна с плачущим ребенком на руках.

– Ну-ка тише, Данечка. У Рамзадзе сегодня был? – последнее слово произнесено, как гвоздь вбит.

– Че ты пристала, господи?! Пойду я. Не был, но пойду же.

– Как пойдешь, вот так? – Жанна небрежным жестом указала на стол. – Ты ему там не раковину починишь, а что-нибудь не глядя случайно разберешь. Нам еще туда платить придется. Мозги хоть иногда включай!

Серж скроил издевательский взгляд исподлобья, слегка склонившись вперед.

– Выговорилась? Ну?

– Нет! – Жанна мстительно сжала губы.

– Ну выговорись, че ты!

– Я прощаю тебя, Сержик. Ты протрезвеешь, и все поймешь, – совсем непрощающе прошипела Жанна и вышла из кухни.

– Да я и так уже по самое горло прощен! – крикнул ей вслед Серж. – Разве ты не видишь? Нет больше смысла просить прощения и давать его. Грош цена нашему прощению!

– Сколько пафоса, господи! И кто бы говорил! – выкрикнула Жанна из спальни под неустанный плач Дани.

К Рамзадзе Серж в тот вечер так и не пошел. Просто проводил Вадика, свалился на кушетку и уснул до самого утра.

– Живем в стране, где все на лапу дают, – рассуждал Серж на следующий день на той же табуретке в кухне, как будто и не вставал с нее со вчерашнего дня. Серж умел развалиться на табуретке так, будто у нее мягкая спинка и подушки по бокам. – Так и буду всегда бегать по району сантехником, пока бездари получают места на оставшихся заводах. Да еще как армянскую фамилию мою увидят, сразу вежливо на дверь показывают.

– Эту страну уже не исправить! – Вадик разочарованно вздохнул и потянулся к соленьям на столе. – Да и нас, русскоязычных, осталось здесь совсем никого. Знаешь, что мне утром хозяин одного нового автосервиса говорит? Ну, пошел я туда проситься. Он, короче, с понтами, а боксы-то у него задрипанные, узкие, машины едва заезжают. Говорит: свечи менять умеешь? Ну, тогда прекрасно. Я могу тебе нотариуса посоветовать. Я и спрашиваю, опешив, какого на хуй нотариуса? А он мне: ну так Петришвили чтобы стать! Я же Петров, огрызаюсь. А он мне: нам нужен Петришвили.

– Короче… А на днях тип мне фильтр под мойку протягивает, говорит: вот его нужно установить. – Серж резко припал к столу. – А фильтр его – полная харахура[5]5
  Хлам (тбилисский жаргон).


[Закрыть]. Я говорю, мол, не пойдет. Нужен новый, а этот – в мусор. Упирается. ни в какую. Я встал и ушел.

– Вот и очень зря. Установил бы этот фильтр, заплатили бы тебе. А там со временем он и сам убедился бы во всем, – показалась из-за двери Жанна.

– Здрасть, умница тут нашлась, – радостно завелся Серж. – Завтра накроется там у него что-нибудь под мойкой, скажет: у Сержа руки из жопы росли, так и установил. Я или хорошо делаю, или посылаю куда подальше.

– Перфекционист, елки-палки, – Жанна вдруг устремила орлиный взгляд на примолкшего Вадика, который Жанны как будто немного побаивался. Да и Жанна, хоть с годами и привыкла к Вадику, где-то в глубине души не особо его любила. У Вадика была удивительная черта заливаться смехом от собственных несмешных фраз, а потом случайно пошутить и совсем не заметить. Это раздражало Жанну. – Вадик, а жена твоя не злится из-за того, что ты у нас вот разве только не ночуешь, а так обычно у себя дома и не бываешь?

– Ну че ты. как не своя, – Вадик уставил глаза под стол, развел в стороны ладони. – Я ж вам не мешаю. Неудобно даже.

– Нормально, – одним беспечным словом замазал Серж, и они в который раз стукнулись рюмками.

Субботним утром Серж встал в паршивом настроении. Нужно было идти на вызов в другой квартал. А там полная неразбериха с водопроводом. Серж наспех умылся, посидел с Данькой, пока Жанна ушла мыть голову.

– Серж?! – угрожающе окликнула его Жанна из ванной.

– Ну что опять?

– Не понимаю, как… Как, как, как ты заходишь на тридцать секунд, но тратишь полтаза горячей воды?! Я ее разбавила, чтобы хватило для головы! Да мне тут на три головы хватало, а после тебя. – Дальше в ушах Сержа начали звенеть разные ударные инструменты, и как будто кто-то без особого ритма бил в огромную тарелку.

– Три головы! Горыныч, – Серж хмыкнул. – Эх, Данюш, пошли в кухню греть новый чайник воды, – отрешенно добавил он и взял ребенка на руки.

Когда Жанна вышла из ванной, Серж протянул ей брюки, те самые, в клетку.

– Что? – Жанна дернула плечами, вытирая волосы полотенцем.

– Скрои, как предлагала.

Жанна закатила глаза, игнорируя протянутые Сержем брюки, и прошла мимо, нарочито отмахнувшись от них.

– Блин, ходила полгода по дому, ныла, мол, че хранить как реликвию? А теперь ломаешься не по делу.

– То есть ты сейчас серьезно решил? – Жанна резко повернулась и встала как вкопанная.

– Я тебя умоляю, только без сцен! Брюки как брюки. Просто лень было дать. А потом и совсем забыл.

Жанна сменила скептический тон, вдохнула полной грудью и пошла на брюки.

– Смотри, сумка получится незаменимая: вот здесь я могу выкроить три узких кармана – это для отверток и плоскогубцев. А тут, – и Жанна по привычке бережно развернула брюки, но вскоре движения ее стали более цепкими, деловитыми, – да, вот именно здесь я пройдусь оверлоком. Шов будет прочный и надежный, поверь. Ничего не выпадет.

Серж смотрел на нее с тоской. И даже как-то с любовью. Жанна готовилась убить священного оленя. Ей это было важно. Она верила, что все непременно изменится. Жанна любила символы и знаки, частично придуманные ею самой. «Боевое крещение» – так называла она это событие, в ажиотаже перебегая из комнаты в комнату в поисках ножниц и ниток.

Первый выход на дело, только уже с новым мешком для инструментов, чем-то походил на инаугурацию, некое посвящение. Жанна выгладила Сержу всю одежду, даже трусы. Уже у порога она причесала его, слегка смочив расческу. Кудри, как всегда, не особо слушались. А Серж продолжал смотреть на Жанну как тогда, когда протянул ей брюки, будто и не отводил с тех пор глаз.

– Ну все, готов. Иди, – подогнала она мужа, неумело скрывая волнение. – Только не опаздывай, я готовлю суп. И купи на обратном пути хлеба. Надеюсь, найдешь.

Серж с перекинутым через плечо клетчатым мешком медленно спускался по ступенькам, но вскоре набрал скорость и вниз почти летел. Вырвавшись из подъезда, он вдохнул воздух, едва не захлебнувшись им, и на секунду приостановился, но взял себя в руки и пошел мимо выбоин и сколов в асфальте вперед.

* * *

– Говорю же, дайте мне двадцать тысяч рублей, и я вернусь через два часа с новым клапаном, – предложил Серж, выглядывая из шкафчика под мойкой.

– Знаю я вас! – грубо бросил высокий лысый хозяин квартиры в белоснежном халате и сплюнул в раковину. – Половину прикарманиваете. Я сам поеду и привезу. А ты пока дальше разбирайся.

– Так поехали вместе. Я же посоветую хороший. А то купите китайское говно.

– Нет уж, спасибо! – Хозяин резко вытянул огромную ладонь перед привставшим с пола Сержем. – К своим потащишь, втридорога продадут мне свою харахуру, а ты потом у них долю заберешь. Дорогой мой, – с отвращением добавил он, – знаю я ваши трюки!

Когда хозяин уехал, Серж повозился с краном, потом с трубой и вскоре понял, что без нового клапана дальше в починке не продвинуться. Оставалось ждать.

Перед глазами юлила нервная жена хозяина, и двое мальчишек дрались прямо над головой присевшего на холодном и жестком кухонном кафеле Сержа.

Снова подошла жена и схватила единственную табуретку. Серж было вытянул вперед руку и хотел вежливо отказаться, как она, не глядя на него, унесла табуретку на лоджию и поставила на нее швейную машинку. Закатные лучи влетели во все комнаты, когда женщина отодвинула занавески.

А потом в тусклое помещение вбежали друзья Сержа и без колебаний исполнили маховое сальто, и вдруг – бац! – коронный номер исполняет Серж на пару с Вадиком. Помощники выкатывают огромное, тяжелое «колесо смерти», а нарядные Серж и Вадик взбираются на разные концы конструкции, которая постоянно вращается. Во время очередного вращения Серж едва удерживается в колесе и чуть не срывается с огромной высоты. А потом он засыпает, но продолжает вращаться.

Серж проспал так часа два, пока не услышал тихий женский голос прямо над собой:

– Да не знаю я, может, он вообще умер. Я сидела себе, шила.

– Ты б ему хоть стул предложила. Обозлится же. Скажет сейчас: платите больше.

Вернувшийся хозяин квартиры никакого клапана так и не нашел. Он выложил Сержу двадцать тысяч рублей на новый клапан и велел, чтобы Серж приехал на следующий день.

Через месяц полило как из ведра. Две недели не прекращались дожди. И вызовы не прекращались тоже. Ну и слава богу, вторила Жанна: не хватало еще, чтобы вызовы прекратились.

Так однажды Серж вышел в дождь чинить сантехнику на районе, и клетчатый мешок намок, а старые инструменты оставили на нем несмываемые пятна ржавчины. Стоя на холоде, промокший до нитки, Серж потеребил мешок, пытаясь разбудить в себе старые воспоминания. Воспоминания не то чтобы стерлись. Но исчезли сопровождавшие их запахи и голоса. Исчез тот магический свет, как в диафильмах из детства, когда мир будто слегка подсвечен. Все исчезло. Только голые воспоминания и остались.

Возвращаясь в кромешной темноте домой, Серж остановился у захламленной мусорки, выпотрошил содержимое мешка на асфальт, переложил инструменты по карманам куртки и брюк, достал сигарету, закурил. Потом он замахнулся, выкинул непотребный мешок за мусорную горку, сплюнул в лужу и пошел себе прочь. А на следующий день он дал Жанне перешить что-то другое, черное и неприметное, чтобы очередных пятен не было видно.