Текст книги "Так было. Размышления о минувшем"

Нас всех тогда больше всего волновало состояние здоровья Ильича. И как мы были счастливы, когда буквально через несколько дней вновь увидели Ленина на IX Всероссийском съезде Советов! Кому из нас тогда могло прийти в голову, что это последний съезд Советов, на котором был Ленин.

Встреченный бурной овацией и возгласами делегатов съезда: «Ура!», «Да здравствует наш вождь товарищ Ленин!» – Ленин, приступив к своему отчетному докладу, сказал: «Первый раз мне приходится давать такой отчет в обстановке, когда прошел целый год и ни одного, по крайней мере крупного, нашествия на нашу советскую власть со стороны русских и иностранных капиталистов не было».

Ленин доложил съезду о тех чрезвычайных мерах, которые принимает правительство, чтобы помочь крестьянству в снабжении семенами для посевов и дать хлеб для голодающих.

В частности, он заявил, что достигнуто соглашение о закупке за границей (включая американскую помощь) в течение первых трех месяцев на 60 млн золотых рублей продовольствия для голодающих и семян. Это, конечно, мало, говорил он, но принесет облегчение в преодолении отчаянной нужды. Мы надеемся добиться расширения посевов весной с большим успехом, чем было этой осенью. И привел цифры.

Затем Ленин сделал очень важный вывод в отношении дальнейшей работы ВЧК в условиях новой экономической политики. Ленин поставил вопрос об изменении функций ВЧК, сказав, «что та обстановка, которая у нас создалась, повелительно требует ограничить это учреждение сферой чисто политической».

Глава 12
В Сибирь по поручению Ленина

После моего возвращения из Москвы прошло всего несколько дней. И вот неожиданно 12 января на мое имя пришла телеграмма с предложением немедленно выехать в ЦК. Для решения вопроса о моей поездке собралось бюро губкома. Из телеграммы не было ясно, с какой целью меня вызывают и надолго ли. Бюро разрешило мне выехать, но в случае долгого отсутствия я должен был сообщить губкому о причинах задержки. Исполнение обязанностей секретаря до моего приезда было возложено на Рыжова. В тот же день вечерним поездом я выехал в Москву и 13 января был в столице. В ЦК мне сказали, что меня хочет видеть Сталин и что мне следует пойти к нему на квартиру в Кремль. Он жил в здании, на месте которого теперь стоит Дворец съездов. Сталин занимал две комнаты на втором этаже.

Принял он меня приветливо. Сказал, что вызвал и беседует со мной по поручению Ленина. Речь идет о работе по подготовке к очередному XI съезду партии. Условия, сказал Сталин, в которых идет подготовка к XI съезду, коренным образом отличаются от тех, которые были накануне Х съезда. На горизонте не видно никаких разногласий и открытых группировок или политических платформ. Главная опасность может идти от Троцкого и его сторонников. Пока они ведут себя тихо. Но от Троцкого можно всего ожидать. До съезда остается еще два месяца. Он может выкинуть какой-нибудь политический трюк, хотя, судя по всему, это теперь маловероятно. Надо полагать, что он пойдет на съезд без разногласий, без платформ, демонстрируя полное единство.

При отсутствии платформ и разногласий делегаты будут отдавать свои голоса за кандидатов в центральные органы партии по соображениям только их персональных достоинств, предавая забвению прошлые принципиальные разногласия. И если в таких условиях в ЦК будет избрано относительно много бывших троцкистов, то это представит опасность для дальнейшей работы ЦК. Потом Троцкий сможет всячески затруднять работу ЦК. «Поэтому, – сказал Сталин, – мы озабочены тем, какие делегаты приедут на предстоящий партийный съезд и много ли среди них будет троцкистов. В этом отношении нас беспокоит Сибирь. Там еще довольно много троцкистов, они пользуются определенным доверием и влиянием в своих организациях, и поэтому есть опасность, что многие из них окажутся в числе избранных делегатов съезда. Вот почему, – сказал он в заключение, Ленин поручил мне вызвать вас, рассказать об этой обстановке, и если вы разделяете такой взгляд на положение дел в партии, то попросить вас съездить в Ново-Николаевск (ныне Новосибирск. – А. М.) к Лашевичу, чтобы передать ему от имени Ленина все, что я вам здесь сказал».

Я без колебаний заявил, что согласен отправиться в Сибирь с этим поручением, но мне надо хотя бы на один день заехать в Нижний Новгород. Сталин согласился. Кроме того, он сказал, что ехать в Сибирь мне следует как бы по личным, семейным делам, и особо предупредил, что обо всем, сказанном им, следует передать только лично Лашевичу. «Дело в том, – сказал Сталин, – что секретарем Сибирского бюро ЦК сейчас работает Емельян Ярославский. Во время профсоюзной дискуссии он выступал против Троцкого, занимая правильные, ленинские позиции. Его нынешние настроения и позиции нам пока неизвестны. Поэтому, – сказал Сталин, – передайте поручение ЦК только Лашевичу: он сообщит, кому найдет нужным, и сделает практические выводы, чтобы среди сибирских делегатов оказалось поменьше троцкистов».

Я собрался было уходить, как вдруг дверь тихо открылась (это было вечером, уже темнело) и вошел Ленин. Поздоровался и, улыбаясь, смотря на Сталина и на меня с присущим ему одному прищуром глаз, в шутку сказал: «Вы что, все свои кавказские дела обсуждаете?»

Сталин ответил, что передал мне все, о чем было условлено, что я согласен и поеду через день к Лашевичу.

Я был смущен этой неожиданной встречей с Лениным и, попрощавшись, поторопился уйти.

Я находился под хорошим впечатлением от этой встречи со Сталиным. Спокойный, доброжелательный тон беседы, то, что провести ее со мной Ленин поручил Сталину, а не кому-либо из секретарей ЦК (в то время Сталин не был еще секретарем ЦК), а главное – то, что Ленин запросто зашел к Сталину, особенно расположило меня к нему.

Заехав на день в Нижний, я вернулся обратно в Москву, получил в ЦК соответствующую экипировку для защиты от сибирских холодов и в тот же день уехал поездом в Ново-Николаевск.

Лашевича на месте не оказалось: он был в отъезде. Я, понятно, решил ждать его возвращения. Не зная точно, когда он вернется, сидел в гостинице, усердно читал книги, отдыхал и скучал. Через несколько дней вернулся Лашевич. Я тут же с ним встретился и рассказал о поручении, которое мне дано для него от имени Ленина.

Внимательно выслушав меня, он очень обрадованно сказал: «Хорошо, что вы приехали. Мы, как провинциалы, ничего подобного даже не предполагали, и наверняка немало бывших троцкистов было бы у нас избрано на съезд. Но теперь мы это учтем. Передайте в Москве, чтобы Ленин не беспокоился за Сибирь».

Поездка в Сибирь заняла в общей сложности больше трех недель. Вернувшись, я снова побывал у Сталина, рассказал о выполнении данного мне поручения, об общем положении в партийных организациях Сибири, о своих впечатлениях, о людях, с которыми пришлось познакомиться.

На XI съезде партии в марте 1922 г. меня вместе с Енукидзе и Кировым избрали в секретариат съезда. Президиум съезда возглавлял Ленин, который выступил с политическим докладом ЦК. В своем выступлении на съезде в прениях по докладу Зиновьева об укреплении партии я поддержал тезис Ленина о размежевании работы Советов и партии, критиковал Зиновьева за его предложение переводить хороших работников из губкомов на хозяйственную работу, говорил о важности роли фабрично-заводских ячеек при нэпе.

По окончании XI съезда партии у меня состоялась беседа со Сталиным по его инициативе. Он сказал, что каждому руководителю, и мне в данном случае, необходимо подготовить такого работника, который мог бы при необходимости нас заменить. Он спросил, кто заведующий Орготделом губкома. Тогда секретарь был один – в его отсутствие его заменял заворготделом. Я сказал, что эту должность у нас около года занимает Коршунов. Он из сормовских рабочих, дореволюционный член партии, политически подготовленный. Пользуется влиянием среди сормовчан. Однако у него нет широкого кругозора. Ему трудно анализировать положение и ставить задачи.

Сталин тогда сказал, что в таком случае он предлагает направить на работу в Нижегородский губком Угланова из Ленинграда. Там он работал заворгом губкома, критиковал Зиновьева и с ним не поладил. Зиновьев старается от него избавиться. Вместе с тем он способный, растущий партийный работник. Он выходец из приказчиков. Дореволюционный коммунист, с большим организационным опытом руководящей партийной работы. «Он мог бы заменить Коршунова, – сказал Сталин, – а со временем, когда пустит корни в организации и когда настанет время тебе уехать на другую работу, сможет безболезненно тебя заменить». (В ходе этой встречи мы со Сталиным перешли на «ты».)

Вскоре это было осуществлено. Угланова я ранее не знал и даже о нем не слышал. Теперь получил возможность познакомиться с ним, присмотреться к методу его работы, характеру, умению держать себя в коллективе, общаться с партийными товарищами, выступать на партийных собраниях. Как я убедился, он не отличался теоретической подготовкой, но умел свободно разбираться в текущей политике партии. Он чувствовал мое хорошее отношение и тем же отвечал мне.

Работал он не покладая рук. У нас надолго установились хорошие, товарищеские отношения, но особенно близкими они никогда не были. Возможно, это объяснялось некоторыми особенностями характера Угланова: на работе, да и в личном общении, он вел себя как-то несвободно, скорее даже напряженно. Кроме того, он был лишен чувства юмора и порой обижался даже на шутки вполне безобидные.

На XIII губернской партийной конференции его и меня избрали в состав губкома. Пленум нового состава губкома избрал меня секретарем, а Угланова заместителем.

В мае 1922 г. мне впервые довелось присутствовать как кандидату в члены ЦК на его пленуме.

Пленум проходил в зале заседаний Совнаркома. Члены и кандидаты в члены ЦК сидели за длинным столом, а Ленин занимал председательское место. Он держал в руках карманные часы и строго следил за соблюдением регламента выступавшими. Обстановка строго деловая, никаких посторонних разговоров, которые могли бы помешать ведению заседания. Для докладов Ленин давал, помнится, три минуты, в особых случаях – семь минут (например, Рудзутаку, который докладывал о Генуэзской конференции), выступавшим в прениях – одну-две минуты. Докладчики опытные: умея объяснить суть вопроса коротко, они вполне укладывались в установленный Лениным жесткий регламент.

И тогда, и позже я убедился, как важно для политического руководителя ценить время, не говорить лишнего, уметь коротко излагать самую суть дела и, не допуская пустопорожних прений, уметь вовремя передать вопрос в деловую комиссию, назначив короткий срок для ее работы и представления проектов решений. Только этим и можно, пожалуй, объяснить, почему так много самых разных вопросов рассматривал Ленин за самые короткие сроки.

Я всегда поражался, с каким вниманием относился Ленин к вопросам, которые возникали «в низах».

Ленинское внимание по чисто организационным вопросам проявилось тогда в таком мероприятии, как Нижегородская ярмарка. Знаменитая Всероссийская ярмарка, насчитывавшая столетие своего существования, с 1917 г. не работала. Склады ее были заброшены.

Для восстановления ярмарки в Нижний Новгород с мандатом Совета труда и обороны приехал старый большевик Сергей Малышев. Это был пятидесятилетний мужчина среднего роста, с длинной, пышной черной бородой, напоминающий старомодного купца. Малышев рассказал нам, что во всех делах, связанных с ярмаркой, он заручился поддержкой Ленина. Она должна быть проведена с 1 августа по 15 сентября. Для участия в ней хотели привлечь купцов из Ирана, Афганистана и других соседних стран Востока, как это бывало в старые времена. В ярмарке примут участие частные торговцы, но главная роль отводилась государственным промышленным и торговым предприятиям, а также кооперации.

Мы, конечно, обещали Малышеву всяческую поддержку. По тем временам это была нелегкая задача: мы были бедны во всем, а сроки давались весьма жесткие.

Уже переехав в Ростов-на-Дону, я узнал, как хорошо удалось ему подготовить и открыть Нижегородскую ярмарку. Не случайно Малышев в дальнейшем стал председателем Всесоюзной торговой палаты.

И еще к одному нижегородскому мероприятию Ленин имел непосредственное отношение. Еще в 1918 г. по его указанию была организована Нижегородская радиолаборатория.

В первые же дни своей жизни в Нижнем Новгороде я заметил на Откосе трехэтажное здание, на крыше которого торчали какие-то металлические стержни с натянутыми между ними проводами. Сейчас любой дошкольник, взглянув на эту несложную «технику», без особого труда объяснит, что это антенны. А тогда все это казалось чем-то очень непонятным и даже таинственным.

В этом трехэтажном здании, бывшем общежитии семинаристов, располагалась Нижегородская радиолаборатория, ставшая вскоре знаменитой на весь мир. Работали в ней удивительные люди – страстные, неистовые энтузиасты, для которых радио было делом и смыслом всей жизни. Душой лаборатории являлся ее руководитель – известный ученый Михаил Александрович Бонч-Бруевич.

Боюсь утверждать определенно, но по моим наблюдениям, кроме самих работников лаборатории, мало кто тогда в Нижнем конкретно представлял себе реальные перспективы этого дела. И тем не менее все испытывали к лаборатории чувство особого уважения, зная, как внимательно следит за ее успехами Ленин, какой заботой он всегда ее окружает.

При всей нашей занятости текущей политической работой и мы время от времени проявляли интерес к «чудесам», создаваемым на Откосе. Особенно памятным осталось первое посещение лаборатории. Нас, работников губкома и губис пол кома, пригласили присутствовать при уникальном эксперименте.

Время морозное, все кутались в шубы, пальто и полушубки. Собрались в какой-то большой комнате. В центре стоял громоздкий ящик, в котором что-то мигало и трещало.

Забудьте хотя бы на минуту все, что вы знаете о современном радио и телевидении, и тогда вы поймете, как более пятидесяти лет назад мы смотрели на этот таинственный ящик, с нетерпением ожидая чуда.

И «чудо» свершилось: ящик заговорил!

«Алло, алло, говорит Москва! Говорит Москва!» – услышали мы из ящика. Это в Москве заработал радиопередатчик, собранный в нашей Нижегородской радиолаборатории. А мы в Нижнем слышали голос Москвы! Восторгу нашему не было границ. Каждый ощущал себя свидетелем рождения новой эпохи в области отечественной техники (и не только, конечно, техники) – эпохи беспроволочного телефона.

Так впервые в своей жизни я услышал радио.

Я помню, как-то в разговоре, происходившем в Нижнем, М.А. Бонч-Бруевич привел ленинские слова из письма к нему, которые теперь уже стали широко известны: «Газета без бумаги и «без расстояний», которую Вы создаете, будет великим делом».

Через месяц во время майской партийной конференции состоялась другая моя встреча со Сталиным, также по его инициативе, но теперь уже о моей новой работе.

Он начал с того, что попросил подробно рассказать, как работает Угланов, какое у меня сложилось впечатление. Я ответил так, как думал. Тогда он сказал, что я проделал большую работу в Нижнем Новгороде. Организация поздоровела, стала сплоченней, и если Угланов, как видно из моих слов, уже «пришелся ко двору», то без ущерба для работы там мне можно перейти на новое место, и у ЦК есть намерение выдвинуть мою кандидатуру на работу в качестве секретаря Юго-Восточного бюро ЦК ВКП(б).

Подумав, я ответил, что, по совести говоря, мне хочется еще хотя бы полгода-год поработать в Нижегородской губернии. Это будет полезно для моего роста как партийного работника. Я только стал входить в курс хозяйственной политики, чувствую, что у меня еще недостаточно опыта для руководящей губернской работы, хотя я успел вникнуть в вопросы руководства промышленности, сельского хозяйства, советского строительства, но не во всем сумел разобраться.

Я возражал против предложенного поста секретаря ЮгоВосточного бюро ЦК ВКП (б). Это очень большая и ответственная работа, к которой я считал себя не подготовленным.

Юго-Восток России – это Северный Кавказ, огромный край. Много сложных проблем, связанных с казачеством, горскими национальностями и их взаимоотношениями между собой. Это огромный сельскохозяйственный край, а как раз опыта сельскохозяйственной работы у меня было мало. Только то, что успел приобрести, работая здесь. Я боялся провалить эту работу и не оправдать надежды ЦК.

Да мне и не хотелось тогда уезжать из Нижнего. Я только что начал по-настоящему «влезать» во все нижегородские дела, меня узнали коммунисты и беспартийные рабочие, на последней партийной конференции мне выразили полное доверие. Работал я с большим увлечением, и дела у нас пошли как будто неплохо. В этих условиях срывать меня с места и посылать на совершенно новую, притом очень большую, работу, с которой я к тому же мог и не справиться, казалось делом несвоевременным.

Поэтому я высказал Сталину свои доводы против назначения меня секретарем Юго-Восточного бюро ЦК партии.

Сталин ответил: «Не преувеличивай трудности. Конечно, они там есть». Он подробно рассказал, что сейчас секретарем там Виктор Нанейшвили, которого я должен хорошо знать по работе в Баку. Он старый большевик, бывший учитель. В работе сохранил характер и навыки учителя – больше поучает, разъясняет. Объединить организационно край ему не удалось. Кроме Ставропольской и Терской губерний, все остальные организации не поддерживают бюро ЦК, считая его излишним звеном между ними и ЦК. «Мы же считаем, – продолжал Сталин, – что при плохих средствах связи, неокрепшем аппарате ЦК трудно из Москвы руководить и разрешать специфически сложные вопросы этого края. Это не лишнее звено, а на данном этапе необходимый орган ЦК в крае».

На первых порах главная задача будет политическая, партийная работа. С ней можно справиться с моим опытом.

В отношении хозяйственной работы ЦК готов дать в край, в бюро ЦК крупных работников. «В частности, мы можем направить Эйсмонта – опытного хозяйственного работника и еще других. Вообще, после ознакомления с положением на месте будет ясно, каких еще работников нужно направить в край. ЦК жалеть людей для этого края не будет».

Опровергать эти аргументы я, конечно, не мог. Они были убедительными. Однако я заявил, что не хочу ехать на эту работу еще и по другой причине: «В состав Югвостбюро входит Ворошилов, командующий военным округом. Я с ним нигде не работал и лично его не знаю. Он известный политический деятель, старый большевик, член ЦК партии, намного старше меня. Я же кандидат в члены ЦК. У него уже сложилось, наверное, по всем местным вопросам свое мнение, и по многим вопросам, естественно, у него будет своя позиция. Я не буду ему уступать в таких случаях, буду проводить линию, которую считаю правильной. На этой почве у нас неизбежно возникнут конфликты. Я его уважаю и не хотел бы вступать с ним в конфликты. А приспосабливаться я не могу».

Сталин стал успокаивать меня, что ничего этого не случится: «Можешь действовать самостоятельно и не опасаться». Он хорошо знает Ворошилова как толкового, умелого товарища. Ворошилов не будет мешать, а, наоборот, будет помогать. К тому же он лично поговорит с ним об этом. Вообще Сталин умел уговаривать.

Мне ничего не оставалось, как дать согласие на предложение ЦК.

К концу беседы Сталин обратил внимание на то, что я крайне исхудал и у меня болезненный вид. Это было, конечно, результатом жизни на тогдашнем полуголодном пайке и начавшегося туберкулезного процесса в легких, но я Сталину сказал лишь о том, что за месяц до этого я около двух недель лежал в постели с воспалением легких с высокой температурой.

Он предложил использовать период до перехода на новое место работы и, сдав дела в Нижнем Угланову, поехать на месяц в дом отдыха ЦК на берегу Балтийского моря недалеко от Риги. «Там хорошее питание и спокойная, размеренная жизнь, там можно быстро подлечиться».

Я вернулся в Нижний, рассказал членам бюро о своей беседе в ЦК и вскоре, получив решение о моем отзыве из Нижнего и назначении секретарем Юго-Восточного бюро ЦК, уехал отдыхать на Рижское взморье. Ашхен жила еще на Кавказе у матери, поэтому поехал я один. В ту пору дом отдыха принадлежал консульству РСФСР в буржуазной Латвии, с которой у нас установились тогда нормальные дипломатические и торговые отношения. Отдыхало не больше двадцати работников из Москвы и Петрограда.

Сосновый лес, высоченные сосны, стволы которых испытали силу балтийских ветров. Смотришь на них и чувствуешь какую-то особую мощь и силу. Рядом с домом – песчаный пляж. Но купаться в море не пришлось: стояла холодная погода. Тишина и покой, мягкий климат, свежий воздух, обильная еда, крепкий сон и длительные прогулки помогли мне: вскоре я почувствовал себя окрепшим.