Текст книги "Пути волхвов. Том 1"

Глава 6
Скоморошьи забавы

Берега ручья терялись среди длинной лесной травы, похожей на зелёные девичьи волосы, узкая ленточка воды дрожала свечными бликами и серебряными лунными всполохами. Ноги Нима постоянно норовили соскользнуть в топь, а Велемир, напротив, ни разу не оступился, хоть и шёл совсем близко к берегу.

С каждым шагом Нима сильнее колотило, и дело было не только в липком промозглом тумане, оседающем на коже, и не в душистом лесном ветре, обдувающем холодом со всех сторон.

Ним лишь единожды в жизни видел безжизненное человеческое тело, и это было очень, очень давно. На корабле тоже погибли люди – ушли на морское дно, во владения морского царя, но Ним не видел их смерти, их мёртвых тел, не видел, как Владычица Яви перерезала ниточки их жизней.

В этот раз всё было иначе. Он закрывал глаза и в кромешной тьме видел страшное, изуродованное лицо и чёрные лужи под возницей и лошадьми. С каждым ударом сердца эти образы глубже впечатывались в его голову, мучили с кошмарной беспощадностью. И страшно было то, что спутники Нима казались собранными и хладнокровными, будто ничего ужасного и не произошло. А может, это видимое хладнокровие давалось им дорогой ценой.

В ручье иногда что-то плескалось и вздыхало, будто играла большая рыба, но на такой мели, ясное дело, крупной рыбы просто не могло водиться. Ним не впускал в голову эти мысли: и так хватало о чём тревожиться, не стоило ещё и о ручье думать и пугаться своих выдумок.

Свеча в руке горела неровно, пламя дрожало на ветру, воск стекал мутными горячими каплями по пальцам и капал на траву. Огонёк Велемира маячил впереди призывным красноватым глазком, Ним старался не сводить с него взгляда и гнал, гнал прочь мысли о мёртвом вознице.

– Скоро выйдем, – со знанием дела произнёс Энгле. – Земляника под ногами растёт, а в глухой чаще её нет, темно слишком. Скоро лесу конец, а там и селение какое найдём. Заночуем под крышей.

Ним кивнул. Ему хотелось верить, что Энгле прав.

* * *

Ручей и правда вывел их к селению. Лес плавно перетёк в поле, седое от тумана и мрака, а впереди мигали огоньки окошек – деревня или даже маленький городок, издалека Ним не видел, есть ли там святилище Золотого Отца. Путники проскользили по туманному полю быстро и бесшумно, не сговариваясь втянув головы в плечи и пригнувшись. Энгле что-то бормотал о полевиках и полудницах, но Велемир молча приподнял свою свечу выше, напоминая об этой неочевидной защите, смысла которой Ним никак не мог разгадать, а сам свечник не пожелал раскрыть.

Деревенька оказалась именно такой, какие представали перед глазами, стоило Ниму подумать о Княжествах. Приземистые, потемневшие от времени бревенчатые дома, будто бы выросшие из земли, походили на переросшие, подгнившие грибы. Двускатные крыши кое-где покрылись мхом, щербатые печные трубы местами обуглились. Подслеповатые пыльные окошки обнимали широкие резные наличники, где-то простые, а некоторые были украшены так причудливо, что Ним даже позабыл о своей лихорадке и неистово пожалел, что ему нечем и не на чем сделать зарисовку.

С каждым шагом холод глубже забирался под кожу, и сложно было поверить, что днём докучало жаркое солнце. Ним дрожал, сильнее наваливаясь на Энгле, в голове всё мешалось: мигающие огни четырёх свечей, маленькие оконца в широких рамах наличников, потемневшие стены, частоколы заборов, ворчащие на незнакомцев псы, бледные пальцы тумана, запах подгнившей древесины, тянущийся со дворов…

Велемир уверенно свернул на широкую деревенскую дорогу, и Ним услышал громкие человеческие голоса, выкрики, смех и невнятный шум. Наконец стылые вечерние запахи разбавил тёплый хлебный дух.

– Кабак, наверное, – обрадовался Энгле. – Ещё немного и отдохну от тебя, тяжеленного.

Ним хотел гордо ответить, что не просил никого помогать, но не сумел.

Велемир вывел их к центру деревни. Вокруг небольшой площади стояли мыльня, что-то вроде приказной избы и шумящий на всю деревню кабак. Ним почувствовал облегчение, предвкушая скорый отдых, но об ужине и не мечтал. Ясно, что никто не станет кормить его – оборванца без единой монеты в карманах.

На крыльце свечник остановился и обернулся к своим попутчикам. Он молча загасил пальцами огонёк своей свечи, а потом и огни остальных. Запахло дымом. Лишь убедившись, что все четыре фитиля погасли, Велемир потянул дверь на себя.

В кабаке было жарко натоплено, воздух словно уплотнился от густых запахов, и горло Нима сперва перехватило. Энгле потащил его к свободному столу, молчаливый рыжий парнишка беззвучно скользнул за ними, а Велемир вынул из мешка целую охапку свечей и пошёл предлагать свой товар подвыпившим посетителям.

Ним растёкся по стулу, привалившись плечом к стене, и закрыл глаза.

Кругом шумело, громыхало, хохотало, взвизгивало. Со скрипом двигались стулья и лавки, гремела посуда, хлопали ладони. В противоположном углу кто-то уныло дёргал струны какого-то музыкального инструмента, пьяный голос то брался подвывать, то замолкал, осипнув. Ним никогда не бывал раньше в подобных местах – отец запрещал ему, оберегая. В любой другой ситуации он бы испугался, но сейчас запрещал себе думать о чём-то кроме блаженного тепла и долгожданного отдыха.

– Не малы ещё пить? – пророкотал чей-то голос прямо над головой.

Ним вяло приоткрыл глаза. Над ними стоял толстый бородатый мужчина с животом, похожим на надутый пузырь. Его рубашку украшала вышивка с оленями и ветками лесных ягод – точь-в-точь такая, какую Ним видел в книге о нравах жителей Княжеств.

– Нам бы кров и ужин горячий, – ответил Энгле. – Деньги будут, – добавил он, высмотрев в толпе Велемира, довольно успешно торговавшего своими чудесными свечами.

Мужик проследил за его взглядом и сдвинул кустистые, с проседью брови.

– С вами свечник этот? Треть его выручки моя, не считая оплаты. Комната одна на четверых. На ужин каша с грибами.

Энгле вздохнул.

– Ну, хуже тоже бывало. Да, Нимус? По одёжке твоей вижу, бывало. – Энгле навалился на дощатый стол, приближаясь к Ниму. – Покажешь рисунки на руках?

Ним непонимающе мотнул головой. Все его мысли сделались неповоротливыми и ленивыми, ему хотелось наесться и повалиться спать до утра, а не отвечать на странные вопросы почти незнакомого паренька.

– Что, нету? – разочарованно сник Энгле. – Так ты не сокол, что ли?

Ним хрипло хохотнул и закашлялся. Сокол? Энгле насмехается над ним?

– Нет. Не сокол.

– А камешек соколий вон, на шее висит.

Ним сперва не понял, что за камешек имеет в виду Энгле, но потом вспомнил про подарок деревенской девушки.

– Ты и жалеешь теперь, что помогал? – спросил он.

Энгле опустил плечи и взъерошил льняные волосы. Обкромсанный мальчишка волчонком сидел в углу и даже не слушал их разговор, уткнулся лицом в сгиб локтя и замер, будто заснул.

– А вот и не жалею.

Скоро вернулся Велемир, чуть менее хмурый, чем прежде. Его мешок изрядно полегчал, зато в ладони поблёскивали монеты. Ним понятия не имел, на что местным сдались его свечи: своих свечников в деревне, что ли, нет? Ещё и, видимо, не задёшево. Но есть ли разница, как добыты деньги, если желудок пуст, а голова давно не касалась подушки?

Каша с грибами оказалась вовсе не так плоха, как думал Ним, а обжигающий сбитень – и вовсе великолепным. Грудь налилась теплом, расслабленные мышцы приятно покалывало, и Ним подумал, что ему не хватает лишь горячей ванны да новой одежды, чтобы снова почувствовать себя почти счастливым.

Почти – потому что страх и беспокойство ни на миг не отпускали его. Перед глазами то и дело всплывал убитый возница, а в висках постоянно стучала тревога о дальнейшем пути. Да и обстановка не давала почувствовать себя непринуждённо.

Чем дольше Ним сидел в душном, смердящем кабаке, тем сильнее проникался отвращением и страхом. Ему хотелось поскорее отсюда уйти, но кабак вроде бы давал хоть какое-то ощущение безопасности.

Через два стола сидела компания из нескольких мужиков, перед каждым из них стояла большая кружка с пенным. Один из мужиков был одет лишь в исподнее, другой – совсем наг, оба захмелели настолько, что чудом не валились на пол. Перед каждым лежали Велемировы свечи. Даже пьяницы не пожалели на них денег. Ним повернулся к Энгле. Почему-то он побоялся спросить напрямую у свечника, который, чуть отодвинувшись на стуле, допивал свой сбитень. Ним потрогал свой камень – если соколий, то, может, удастся расплатиться с Велемиром.

– Что это за свечи? – шепнул он, нагнувшись к Энгле.

Энгле с подозрением посмотрел на Нима, будто считал его недалёким.

– Свечи, – с нажимом ответил он. – Велемир – свечник.

– И что?

– Водяной.

Ним непонимающе помотал головой.

– Ты нездешний? – догадался Энгле и жадно впился глазами в Нима, будто обнаружил в нём что-то, чего раньше не примечал.

– Из Царства.

Велемир стрельнул по Ниму прищуренным взглядом и вдруг произнёс, не дав Энгле первым задать свой вопрос:

– Не говори об этом всем встречным. Целее будешь.

Ним не стал спорить. По пути в Солоград ему придётся выучить уйму условностей и запретов, чтобы научиться жизни в Княжествах.

– А как там, в Царстве? – не унимался Энгле. Велемир недовольно поджал губы: опасался, что такой разговор привлечёт к ним ненужное внимание, но посетителям кабака, казалось, не было никакого дела до четверых юношей.

– Хорошо, – улыбнулся Ним. – Тепло, чисто и красиво. Из города в город можно добраться за полдня пути. Люди улыбчивые и приветливые, на торгах можно купить всех дивных яств, о каких мечтаешь.

– У нас тоже красиво, – возмутился Энгле. – И люди хорошие, когда им жить хорошо. Вон на торг тоже сходи. Не хуже, небось, чем у вас.

– От хорошей жизни люди жиреют и глупыми становятся, – злобно процедил Велемир. – Я жизнь тебе спас, а в вашем Царстве кто бы помог такому оборванцу? У вас все на платье смотрят да на пояса расшитые.

– В Царстве бы со мной такого не случилось, – возразил Ним. – Да и ты тоже смотришь на мою одежду, раз заметил, что я оборванец. Скажи лучше, что за чудесные свечи у тебя? Раз даже пьянчуги не пожалели на них последних монет.

Велемир расправил плечи, загордился.

– Мои свечи рассказывают нечистецам, что водяной мне покровительствует. Оттого и не тронут тех, кто эти свечи зажигает. Потому и на нас не напали, а вот возницу сгубили.

Ним подумал, что, возможно, помог ещё и соколий камень – девушка ведь сказала, что лес не тронет. Но спорить со свечником не стал.

– Почему водяной покровительствует свечнику? Как вы можете быть связаны?

Ним ощущал себя будто в причудливом сне. В Царстве он и представить не мог, что будет говорить с кем-то о нечистецах так же свободно, как о живых людях. Дивное диво! И до чего же странно.

– Водяной крутит мельницы, – пояснил Велемир. – Мой отец мелет муку. Водяные и пасечникам помогают, следят, чтобы дождь пчёл не мочил, а за помощь берут дань сладкими сотами. Если уже дружен с водяным, если выпросил у него позволения поставить мельницу на его ручье, то отчего же пасеку не завести? Наш водяной целует свечи, которые отец опускает одним концом в ручей, и остальные нечистецы знают: не трожь того, кто такую свечу зажжёт, иначе не избежать разборок с верховным.

– С тем, что в Русальем Озере, – добавил Энгле. Велемир согласно кивнул.

Разговор о водяных смягчил свечника, он перестал хмуриться и даже слегка зарумянился. Ним почти перестал его опасаться.

– Скоморохи! – воскликнул кто-то. – Скоморохи приехали!

Все, кто был в состоянии что-то слышать и понимать, обратились в слух. Снаружи доносилось нестройное бренчание музыкальных инструментов. Ним устало повёл плечами. Такую безыскусную игру в Царстве не услышишь, а если кто и осмелится играть на улице, толком не научившись, ни за что не осмелится просить за своё выступление денег. Однако никто, кажется, не разделял его мнение.

Посетители кабака – те, кого ещё держали ноги, – потянулись к окнам и выходу, пьяные лица светились искренним любопытством и предвкушением дивного зрелища. С удивлением Ним заметил, что Энгле тоже тянет шею, прислушиваясь к музыке, и даже хмурый Велемир насторожился.

– Скорей идите, не то всё пропустите, – бросил на ходу хозяин кабака, торопясь к выходу. Объёмистое брюхо колыхалось перед ним, как набитый соломой мешок.

– Пойдём, посмотрим, – выпалил Энгле, умоляюще глядя на товарищей. – Сто зим скоморохов не видал! Когда ещё доведётся?

Велемир сухо кивнул.

– Пойдём. Свечи берите с собой.

Ним хотел запротестовать, уйти отдыхать в снятую комнату, но перед глазами снова всплыло освежёванное лицо возницы, и вновь вспыхнувший страх не позволил ему остаться одному. Ним с неохотой встал, морщась от боли в ногах и рёбрах, сгрёб свою свечу пятернёй и поплёлся вслед за Энгле и Велемиром. Обкромсанный мальчишка тоже, как ни странно, потащился к выходу, всё так же молчаливо и не поднимая головы.

На площади перед кабаком собралась, наверное, целая деревня. Мужчины, женщины, старики, дети – все в грубоватой, простой одежде, кое-где украшенной вышивкой, некоторые – в странной плетёной обуви, какой Ним никогда не видел в Царстве, иные и вовсе босиком. На обветренных, простодушных лицах читался чистый наивный восторг.

Неряшливая музыка превращала вечер в разнузданный балаган, взбивала тишину, как молоко взбивают в масло еловой мутовкой, и Ним сам стал изо всех сил тянуть шею, будто больше всего на свете желал увидеть ряженых.

Никакой сцены не было – место будущего выступления отгородили по сторонам бочками, слева и справа на высоких шестах покачивались фонари. Скоморохов оказалось пятеро: двое плясали, двое играли на дудке и гуслях, а один просто стоял посреди отгороженной бочками площадки и молча смотрел себе под ноги. Лица всех пятерых закрывали грубые деревянные маски с нарисованными оскаленными улыбками, а некогда пёстрая одежда изрядно обтрепалась – скоморошья братия явно знавала лучшие времена.

Ним видел представления в Царстве – шуты выступали в специальном округлом сооружении с высоким купольным потолком, артисты носили роскошные костюмы, расшитые мелким стеклярусом, переливающимся ярче огней, когда на них падал свет, а зал украшали гирлянды из цветных флажков и длинные пёстрые ленты. Унылые ободранные скоморохи, которым так радовались жители деревни, походили на шутов из воспоминаний Нима так же, как уличный воробей походит на павлина при дворе знатного вельможи.

Ним полагал, что ничего достойного его внимания не произойдёт, но он ошибся.

Поначалу всё шло предсказуемо. Скоморохи играли свою музыку, и мелодия бесконечно повторялась, шла неровными кругами, вгрызаясь в мысли, двое танцоров плясали, но как-то ломано, словно их тела были такими же деревянными, как маски на лицах. Отчего-то Ним чувствовал себя неуютно: в повторяющейся музыке, в скованных плясках и необъяснимом бездвижии пятого скомороха было что-то чуждое, непонятное, вселяющее тревогу. Зато неизбалованные зрелищами деревенские радостно хлопали в ладоши и смеялись, дети и вовсе взвизгивали от восторга. Энгле стоял бок о бок с Нимом и тоже не сводил глаз со скоморохов.

– А к нам в деревню пару раз заезжала труппа с ручным медведем и маленьким кукольным театром. Те в гильдию, наверно, входили, а эти – нет. Потому даже шарманщика с гаером не наняли. Нищие скоморохи, ну ты видал?

С каждой минутой выступления Ним чувствовал себя всё неуютнее. Ему совсем не нравились эти шуты. Совсем.

Представление затягивалось, никак не обретая развития. Одни и те же движения, одни и те же ноты – по кругу, ни громче, ни тише, ни скорее, ни медленнее. Деревенские женщины радостно хлопали в ладоши, отбивая такт, мужчины начинали скучающе мяться, не дождавшись интересного зрелища, зато дети, отцепившись от матерей, дерзко шныряли прямо перед бочками и тянули ручонки к полусонным скоморохам.

Ним не сразу понял, что произошло. Хмельной парень, решивший перебраться через бочки на скоморошью сцену, вдруг захлебнулся криком, упал на землю и задёргался. Над ним склонился один из танцоров, припав к лицу юнца прорезью маски. Он подскочил к парню с такой стремительностью, в какой его ни за что нельзя было заподозрить, глядя на вялый танец.

Завизжали женщины, заметались мужчины. Скоморошья музыка оборвалась, шуты с неожиданным проворством бросились в толпу, вцепляясь руками в шеи и лица зевак. Раздались вопли, брызнувшая кровь выглядела почти чёрной в тусклом свете фонарей. Какой-то крепкий мужчина кинулся на скоморохов, но его тут же опрокинули навзничь, и он больше не поднялся. Один из шестов с фонарём упал, пролитое масло вспыхнуло, пустые бочки запылали высокими кострами. Ним рванул в сторону, но наскочил на чью-то спину, его с силой толкнули, и он точно не устоял бы на ногах, если бы Энгле не схватил его за плечо.

– Свечи, – произнёс прямо над ухом голос Велемира. Он мимолётно щипнул фитиль Нима, и на конце свечи заплясал огонёк. – Идём. Скорее.

Свечник быстро и не таясь зашагал обратно к кабаку, лишь раз оглянувшись на своих товарищей.

Ужас кусал Нима за пятки, подгоняя. Он едва сдерживался, чтобы не броситься вперёд Велемира. От страшных, нечеловеческих криков, раздававшихся за спиной, перехватывало горло и перед глазами всё вспыхивало кровавым огнём. Ним боялся, что если он оглянется, скоморохи точно бросятся на него, разорвут шею и выпьют горячую кровь. Сперва такая спокойная деревенька обратилась кипящим котлом, в котором бурлило варево из страха и ярости.

– Сюда, – скомандовал Велемир и нырнул в темноту за кабаком.

– Нас выдадут свечи, – зашипел Энгле. – Надо погасить.

– Нельзя.

За кабаком было гораздо тише, чем на площади, словно могучее тело здания поглощало звуки, защищало всех, кто попросит у него помощи. Обкромсанный парнишка всхлипывал, тряс головой и зажимал ладонями уши, осев на землю у бочек с водой, стоявших во дворе. Невысокая серая лошадка, привязанная к ограде, мирно пощипывала траву и дёргала ушами, недовольная шумом.

Велемир навалился на одну из бочек и стал раскачивать её из стороны в сторону. Энгле, не дожидаясь просьбы, пришёл на помощь, и вдвоём они опрокинули три бочки одну за другой. По земле потекли ручьи, отражающие кровавые блики свечей. «Снова волшба», – устало подумал Ним. Он слишком устал и слишком перепугался, чтобы думать о том, что сейчас произойдёт.

– Твой водяной такой сильный? – с сомнением шепнул Энгле.

Велемир снова сделался сосредоточен и молчалив, и вместо ответа просто пошёл вдоль водяных потёков.

– Отвадит, – коротко бросил он.

Ним не понимал, как Велемир может оставаться таким спокойным и собранным. На пятачке площади не смолкали крики, деревенские собаки заливались яростным лаем, мелькали тени и блики пожара, и здравый смысл подсказывал Ниму, что надо нестись без оглядки, бросить проклятую свечу и просто спасать свою шкуру, но размеренный шаг Велемира внушал какой-то противоестественный в этой ситуации покой. Свечник знает больше. Значит, надо ему довериться.

Дворами, следуя за змеящимися струйками воды, они вышли на деревенскую дорогу, и тут-то Велемир пустился со всех ног. Энгле, Ним и безмолвный юноша бросились за ним, оставляя позади захлебнувшуюся в крови деревню, а заодно и надежду провести ночь под крышей.

Глава 7
Петушок на палочке

Я тронул Огарька за плечо.

– Вставай, не взял тебя лесной князь. Не нужен ты никому.

Мальчишка заворочался, тонко охнул и медленно открыл жёлтые звериные глаза. Сначала по заспанному лицу пробежало недоумение, но потом, постепенно вспомнив, что с ним произошло, Огарёк нахмурился и сел, рассматривая свою увечную стопу.

– Не болит, – удивился он.

– Ещё бы болело. Не зря возился с тобой, а надо было бы бросить. Вставай, говорю.

Он потрогал затянувшийся рубец и требовательно уставился на меня не мигая.

– Ты кто? Волхв? Знахарь?

– Если бы. Вставай, отвезу в город. А не хочешь – оставайся в лесу, пока медведи не задерут.

Этот довод на него, наконец, подействовал. Огарёк медленно, будто не веря своим глазам, вытянул ноги и осторожно поднялся, почти не опираясь на левую стопу, словно опасался, что она расколется, как ваза из бесценного цветного стекла.

– Да ступай ты, не бойся. Не отвалится.

– Колдовство, – пробормотал Огарёк, осторожно перенося вес на больную ногу. Он оступился – конечно, ему придётся привыкать ходить по-новому, на это уйдёт время, поначалу тяжко будет. Но я не собирался с ним возиться.

Рудо послушно ждал, когда мне заблагорассудится вскочить ему на спину, хвостом мёл по земле, цепляя сухие листья и сосновые иголки. Мне было жаль нагружать пса ещё и весом мальчишки, но делать нечего, придётся другу потерпеть. И не такое терпел. Я обхватил Рудо за шею и перекинул ногу за широкую спину. Рудо сильнее завилял хвостом, предвкушая скачку.

– Забирайся. – Я протянул Огарьку руку. Он недоверчиво смотрел на нас с псом – не запомнил в беспамятстве, наверное, что уже катался верхом на монфе.

– Твоя собака без седла, – заметил Огарёк.

– Пёс, – буркнул я.

– А почему он без седла?

– Потому что он не лошадь.

– И что, тебе так удобно?

Никак не унимался, болтливый паршивец.

– Главное, что Рудо удобно, а я привык. А вот тебя тащить ему вряд ли понравится, но он всё равно не возражает. Пока не возражает. А будешь выкобениваться – руку откусит.

Огарёк нехотя, с заметной опаской ухватился за моё предплечье, я ловко затащил его на Рудо и усадил перед собой, снова подивившись, какой он худой и лёгкий. Рудо тут же пошёл рысью, без труда отыскав в чаще звериную тропку, почти незаметную взгляду. Я даже не говорил ему, куда мы пойдём: он сам каким-то пёсьим чутьём понял, что мне нужно.

– Лицо береги, – предупредил я Огарька. – Ветки могут глаза выбить. Без ноги худо, без глаз ещё хуже.

Мальчишка послушно втянул голову в плечи, и вовремя: Рудо ломанулся через еловый бор, колючие ветви тут опускались почти до земли, чёрные и густо-ароматные, в светлых проблесках молодых шишек.

– Откуда сам будешь? – спросил я Огарька. Не всё же ему задавать вопросы, я должен знать, кого везу в Горвень.

– Из Мостков.

Я понимающе хмыкнул. Теперь-то ясно, отчего у него кожа с зеленцой. В Мостках люди странные, диковатые, кто-то даже верит, что столетия назад они брачевались с нечистецами, и от примеси нечистецкой крови цвет кожи у местных может быть и зелёным, и серым, и рыжеватым, и снежно-белым. Но я знал, что нечистецы тут ни при чём – так уж устроены люди Мостков, так связаны с круговоротом Золотого Отца, оттого и младенцы, рождённые в Мостках летом, зелены, как горошины в стручке, а зимние – белы. Весной рождаются дети с серой или голубоватой кожей, осенью – с золотистой, смуглой. Сам я не бывал в Мостках, а только слышал рассказы сокола Дербника. Я смеялся даже, счёл, что он придумал всё, но потом князь подтвердил его слова и добавил ещё, что кончики ушей у жителей Мостков непременно заострённые, кисти рук и стопы – длинные и ловкие, чтобы споро перебираться по узким мостам, переброшенным через сотни островков, образующих, собственно, это далёкое, почти сказочное для многих государство.

– Родичи твои где?

– Царь морской всех забрал.

Огарёк сказал это буднично, без вздохов и прочего – стало быть, отболело уже, прошло.

– Померли, значит. И каким ветром тебя сюда занесло? Что в Княжествах делаешь?

Огарёк поёрзал и тут же крепче вцепился в шею Рудо – испугался, что может свалиться. Черёмуховая ветка всё-таки хлестнула его по щеке, и он зашипел обиженным котом, но руку не оторвал, не стал тереть свежую ссадину.

– Приплыл я. На корабле. В бочку с зёрнами спрятался – знаешь, такие смердящие, коричневые, их пекут, толкут в ступе и кипятком заливают, пить чтобы. У нас жерняком зовутся, а как у вас, не знаю. На всю жизнь нанюхался, за версту учую – воротит. Потом с шутами выступал, как приедем, покажу, что умею. Когда прогнали меня, стал по деревням бродить. Ну и поймали вот… А тебе я зачем? В услужение продашь?

– Да хоть бы так, польза от тебя была бы. А то провозился всю ночь, а толку ничуть.

– В лесу бросишь?

– Увидишь.

Я не думал, что Огарёк окажется таким назойливым собеседником. А парнишка оживал, отходил от пережитого потрясения, бойко крутил головой по сторонам и, я чувствовал, готовил новые вопросы. Шустрый малец, от такого будет трудно избавиться, но я уже всё продумал.

На какое-то время Огарёк притих. То ли размышлял о своей участи, переваривая невероятные для простого мальчишки события прошлой ночи, то ли просто устал болтать. Рудо нёсся, как обычно, легко, будто не замечая лишнего седока, и я немного успокоился. Мы пронеслись через лес по тайным тропкам и выскочили на невозделанное поле, сплошь поросшее васильками, похожее на пёстрый девичий платок. Полевики – добрые и скрытные нечистецы, они любят людей, пусть и не часто показываются на глаза, поэтому я не боялся, что Огарька могут не пропустить. Меня-то, ясное дело, все давно знали, и семья здешних полевиков с радостью приняла бы меня, если б я их позвал. А полудниц, гневливых и жестоких, я не боялся: уговор у них был со всеми соколами, древний и непреложный.

– Сам-то ты кто? – не выдержал Огарёк. – Не волхв, говоришь, а с лесовым знаешься. И собака-то у тебя какая…

Голос Огарька восхищённо дрогнул. Да уж, Рудо я всегда гордился, такой пёс – на зависть всем.

– Кречет я. Сокол Страстогоров.

Этого было вполне достаточно для любого, кто прожил в Княжествах хотя бы с месяц. Кто не слышал о соколах, тот, должно быть, и о Княжествах не знает ровно ничего.

Огарёк ахнул. Каким-то краешком разума я уже понял, что скоро он произнесёт слова, которые досаждают мне сильнее всего. И точно, угадал. Всё-таки людей я знал неплохо и догадывался, что всем им – и блудницам, и мальчишкам-ворам – нужно от меня одно-единственное.

– Возьми меня в терем княжий! – выпалил Огарёк. Я не сдержался и тихо рыкнул. – Не злись, пожалуйста! Ты покажи хотя бы, я хорошо князю послужу, шутом буду! Я много чего умею, вот приедем, сам увидишь.

– У Страстогора уже есть шуты, лучшие в Княжествах, и хромой мальчишка ему ни к чему.

Я сказал как отрезал, сурово и сухо. Никто не решался спорить, когда я так говорил, и Огарёк тоже замолчал, приуныл. Но, увы, ненадолго.

– А княгиня у Страстогора молодая?

– Ну, молодая.

– Красивая?

– Какой ж князь на дурной женится? То лишь в неспокойные времена было, когда воевали все Княжества, ещё и с Царством вражились. Сейчас уж нет нужды в том.

Бурчал на Огарька, разъяснял неразумному, а память тут же рисовала образ княгини. Стройный стан, узкие ладони, чёрные косы, глаза зеленющие, губы цвета крепкого вина. И повадки её – движения величественные, но резковатые, пылкие, словно спешила всегда куда-то, и голос – грудной, глубокий, но приглушённый, как рокот речки, доносящийся будто издалека.

– Игнеда, – шепнул я имя княгини, надеясь, что Огарёк не расслышит. Мне нравилось его произносить, такое сухое и тягучее, как ломтик пряника, обмакнутый в мёд.

– Ага! – возликовал мальчишка. – Подари меня красавице Игнеде, она к тебе благосклоннее будет. Я её веселить буду, а то, небось, грустно молодой со старым князем жить, стану смешить и развлекать.

Проницательный оказался, а может, просто угадал, попал зелёным пальцем в синее небо. Игнеда ведь не мать княжичу Видогосту, Страстогор женился второй раз, когда первая жена, Рижата, умерла после долгой болезни. Не от Мори, нет. Я помнил её, ласковую и золотоволосую, помнил её мягкие руки в рыжеватых родинках и расписные пряники, которые она дарила мне, птенцу-соколу, когда все другие не позволяли себе баловать меня вниманием, опасаясь княжьего гнева. Или просто чурались маленького соколка, думая, что не пройдёт испытания, сгинет, как многие другие, так и не встав на крыло. Я не знал, где таилась правда. И уже не хотел знать.

– За такой подарок меня князь взашей выгонит и не посмотрит на то, что я сокол его. Закрывай рот, иначе сброшу с пса. Полудницы заклюют.

– Далече до полудня-то. И не там выбирался, не пропаду, – огрызнулся Огарёк.

Путь стелился перед нами расписным платком, и не путь даже, а сплошное пёстрое поле, но для сокола на верном монфе – все земли что ровный Тракт. Я любовался втихомолку бескрайним небом и синеватыми ёлками вдалеке, кровавыми каплями маков и голубыми глазами васильков, радовался ветру в волосах. А вот болтливый парнишка из Мостков выводил из себя, отчего-то пекло в груди после каждого его слова, и будто разрывался я, не зная, правда ли скинуть его, не жалея, или сберечь, схоронить в большом Горвене, ещё и монет подкинуть. Точно одно – вора при княжьем дворе ни за что не будет. А Горвень стерпит, стольный град большой и могучий, как бурлящее море, затянет, закрутит, перемелет и выплюнет, никого не оставит прежним, все дороги перепутает и перевяжет по-своему. Что там говорил Смарагдель? Огарёк мне предназначен? Как бы не так, перебью планы Господина Дорог, перехитрю, избавлюсь. Пусть ненавидит меня Дорожник, смогу откупиться, а на поводу у него не пойду. Не в этот раз.

Я видел, что Огарёк устал от скачки. С непривычки ему, должно быть, приходилось совсем худо, всё тело ломило, и он изо всех сил старался не соскользнуть с собачьей спины. Рудо раздражённо тряс ушами, недоволен был лишним всадником, который, наверное, больно цеплялся пальцами за шерсть на загривке. Я-то почти сразу приучился скакать на монфе верхом, внутренним чутьём понял, будто нашептал мне кто-то. Знал, как сесть так, чтобы псу было не тяжело, и чтобы у себя спина и ноги не болели, хоть полдня лети стрелой, и седло нам с Рудо действительно ни к чему, обходились лёгкой кожаной сбруей, оплетающей пёсью грудь. Там, где я сжимал пёсьи бока бёдрами, подшёрсток давно свалялся, стал похож на ощупь на шерстяное одеяло – чем не седло?

Далеко впереди из утреннего синеватого тумана выступал обширный пологий холм, сверкающий россыпью искр – Горвень с его святилищами, богатыми теремами и торговыми площадями переливался на холме, как камень в оправе. В груди моей будто встрепенулась малая птаха, захлопала крыльями: там Видогост, он дождётся меня, а я напою его лесной водицей из чарки Смарагделя даже против Страстогоровой воли, если на то пойдёт. И хотелось мне верить, что сработает колдовство, что лесной морок спугнёт болезнь, и станет мой княжич снова бодрым и любознательным, и научу его голыми руками ловить карасей, как обещал когда-то, да не исполнил.

В думах время пролетает незаметно, и вот холм уже высился прямо перед глазами, а поле-платок осталось позади. Рудо понёсся ещё скорее, узнавая родные места, и совсем скоро перед нами выросли первые посадские дома с дворами, полными суетливых кур, цветом и формой похожими на свежевыпеченные булки, запахло почти по-городскому: навозом, срубом, кашей и дымком. Огарёк оживился, завертел патлатой головой, разглядывая посад с любопытством, которое выдавало, что прежде он здесь ни разу не бывал. Я гнал пса быстро, чтобы никто не успел нас хорошенько разглядеть, а всё же некоторые глазастые бабы чертили щепотью круг у себя на груди, заметив мальчишку с зелёной кожей. Что же, отныне слава моя пополнится новыми слухами и баснями. Зайду через день в трактир, натянув на лицо капюшон, и наверняка услышу свежий сказ о соколе Кречете, а вокруг рассказчика соберётся охочая до басен толпа, на радость хозяину заведения.