Текст книги "Земля пела свои песни"

– Жуткий тип. Знаете, а я когда вас в кустах заметила, так сильно испугалась. В общем закричала смешно, а ситуация все равно страшная.

По доносившемуся с трассы шуму Хромцов рассудил, что движение еще сильное, лениво думал куда подевался телефон и тут вдруг сообразил, что его кто-то держит за левую руку. Повернув голову, он приоткрыл один глаз и на мгновение подумал, что бредит. Над ним склонялась эта, окруженная ослепительно яркой аркой солнечного света, льющегося через откинутую позади нее ветку дерева. Она улыбалась ему с такой грустью в прекрасных глазах, что он содрогнулся. Откуда издалека прозвучал ее резвый голос:

– Ирке расскажу! Нет, не буду. Нет, расскажу. Клянусь, не буду! И никто никогда не узнает, что я в поле увидела.

Хромцов высвободил свой драный, но отуженный рукав из ее ладони. Он так славно ей улыбнулся – одними губами. Все остальное в нем было по-прежнему серьезным, точно дом сейчас обрушится, точно радио еще бормочет, но вскоре стихнет. Он отомстит. Непростое решение, обозначенное присутствием в нем ярости, по силе не сравнимой ни с чем другим, испытанным им когда либо. Только с виду мальчишеская, именно поэтому сейчас его улыбка выглядела пугающе пустой. Подобные улыбки, вернее сказать оскалы на лицах, вроде бы и сияющие, но все же гранитные мог распознать лишь тот, кому по требованию времен пришлось стать очень умным, не эта.

Устав клониться над ним Полина покачала головой и тихонько присела рядом.

– Главное, что вы не померли, я так считаю. А вы сейчас ну прямо этот… ну прямо этот… официальное лицо радио Шансон. И взгляд такой холодный, прямо ледяной. Прямо ледяной взгляд. Вы что, бандит? Простите, простите меня, это все потому что я раньше про пули только в криминальных сериалах видела.

Нет, он не помер, хотя почти погиб. Именно по этой причине ему с завидным постоянством мерещатся в поле дебилки. Дмитрий Владимирович Хромцов медленно и нерешительно открыл свои глаза, совсем не желая открывать их, но выбора у него не было. Эти самые глаза он протер здоровой рукой и даже тряхнул подбородком, чтобы спугнуть дурное видение. Но оно ему снова улыбнулось и с такой осторожностью, что он снова вздрогнул от того, какой он должно быть сейчас страшный.

Эта. Она смотрела на него сверху вниз. Склонив голову, прислушиваясь к его дыханию и честно стараясь быть смелой. Хромцов определенно чувствовал прикосновение ее острой коленки к себе, запах ее шампуня вперемешку с потом и мятной зубной пастой.

– Добро пожаловать в нашу глушь, – сказала она, когда прекратила разглядывать его ранение.

Хмыкнув Хромцов взглянул на бесстрашную повнимательней. На корону ее прически льняную, золотую, в общем, на волосы, в которых из-за яркого солнца запуталась целая радуга. На нервные пальцы. Шею. Румянец юности на посеревшем лице от страха. Ее сережки ему скорее понравились, чем не понравились. По инерции приобрел, но быстро утратил всяческий интерес к ее лодыжкам. Более забавляясь, чем сердясь на Полину, пришел к выводу, что она всего лишь девчонка, чье очарование еще было лишено чопорных условностей взрослого мира. И кто придумал таких блондинок? Без ужимок, без косметики, без чего бы то ни было. Чтобы больше не пристывала к стволу от ужаса с широко раскрытыми слезящимися глазами, Хромцов по-настоящему и покорно ей улыбнулся. Той простой девочке на фоне простых пейзажей. По его мнению, непуганой жизнью простушке. Образцу ужасной дуры. В платье, хорошо просвечивающем весь полосатый мир ее комбинации.

К его удивлению дружелюбный жест этот смутил ее.

– Меня всю трясет от головы до пяток. В пору нарвать цветов и выложить на поляне слово «Караул» ну или какое-нибудь другое слово, – страдальчески вымолвила она. И сделала лучшее, что могла сделать – вежливо от него отодвинулась.

Через некоторое время, понизив голос, девушка хрипло проговорила: – Не надо. Я ни в чем не виновата. Я смешная? Смешу вас? Почему вы на меня так смотрите?

Смешинка вспыхнула в израненном Хромцове. Ибо эта девчонка говорила с ним прямодушно и смело, даже величественно, но глядела ему в лицо крайне испуганными блуждающими глазами, в которых читалось ужасное смятение. Забавное смятение. Руки ее по-прежнему дрожали мелкой тряской. И не из-за вопроса о бандитах, который очень сильно ему не понравился. Прямо сейчас девушка думала о том, что он думает про нее. В этом была ее истерика.

Брови поднялись над ироничными серыми глазами.

Хромцов с усилием усмехнулся и теперь сам потрепал Полину по рукаву. Это и называется: королева красоты без почитателя. Маленькая богиня, неудобно присевшая на кочку, не на травку, потому что ее форме ног так больше идет.

Нагнувшись, Полина откинула с его лба прядь черных волос и тоже рассмеялась, но как-то нервно и длинные ресницы ее были слипшимися от слез.

На ее щеках поблескивают соленые ручейки, по его виску упорно течет пот. Птиц они не слушают больше, все изучают друг на друга. В упор, но смутно, словно в окопе или через что-то плотное, может быть платок. У него слишком расправлены плечи для раненого. У нее слишком вздернут подбородок для испуганной. Он с большим уважением к ней за то, что она ласковая. С уважением к ней за то, что она молоденькая. Странно, но она никогда не была так счастлива. Все словно ново, все только случиться. Рябина шелестит. Она смотрит на небо, затем на его часы.

– Мне жарко, – проговорила Полина. – И я опаздываю. Вот что… Вот что, я сейчас добегу до трассы и каким-нибудь образом вызову скорую.

– Только попробуй, – сказал он и сел. Наглядно убедившись в том, что сейчас даже малейшее движение причиняет ему страдания. Но Хромцов оставил на какой-то момент свои страдания без внимания и уничижительно глянул на девушку. Недовольство ее наивной глупостью только подтолкнуло его к тому, чтобы он наконец-то вспомнил имя, которым она представилась. – Приятно познакомиться, Полина. Я – мистер неудавшееся заказное убийство. Таким нельзя просто так взять и вызвать скорую, глупая ты девочка.

Полина, кивая, мысленно спросила себя как без врача вылечить обильно кровоточащее отверстие с рваными краями, которые, по всей видимости, вообще трудно подлежали сопоставлению. Затем она мысленно спросила себя о человеке, на которого случайно натолкнулась в поле, уж не придурок ли он? Сердце заработало в режиме недоуменного испуга. Она часто заморгала, пытаясь сдержать его бешеное биение и свой совет для незнакомца жить максимально деятельно, потому как деятельность его должна была прекратиться в течение нескольких минут, часа максимум. Полина опустила глаза на траву, подумывая о том, что выяснился, наконец, характер раны и обстоятельства ее нанесения. Приоткрыв для девушки если не двери, то форточку в далекий преступный мир, вся жизнь которого только и делала что сводилась к череде насильственных шаблонов, тщательно фиксируемых городской криминальной хроникой.

Потом она внимательно рассматривала комок грязи и приставляла его к другому как лото. В целом Полине хотелось кричать, бежать в полицию или к папочке, требовать, умолять, что бы он ее успокоил, в то время как незнакомец, при первой давшейся ему возможности, кусал свои губы, пробуя сжимать и разжимать больную руку. Глядя на это зрелище, она стала раскачиваться, слегка трястись и говорить с ним только бодрым голосом – так ей стало его жалко.

– Бедный, вы, бедный и я несчастная из-за вас. Главное пройди я какими-то пятью метрами выше, ничего бы этого не было. Чересчур страшного. Разошлись бы в кустах, никогда бы не встретились. Что у вас?

– У меня победа. Могу двигать всеми пальцами, значит кость не повреждена.

– С носом что?

– Скорость была высокая, я не пристегнутый. Ударился о переднее сиденье. Так мне и надо, оборзевшему, я был таким не всегда.

– С щекой как же такое вышло?

– Оцарапался. Когда стреляли, когда водитель в кювет угодил. Хромцов пожал плечами: – Это же как сыпь, день-два и не вспомнишь. Не бойся, не бойся. Ну, не плачь, Поля. Что еще… пуля вышла, если бы была повреждена плечевая артерия, я бы уже давно был в отключ…

– Постойте, я вам хоть грязь со лба смахну. И комарика. Надо же, присосался… Замрите. Шлеп.

Сегодня он весел, хоть и задумчивее. Заново родился в тридцать четыре. Той, что сидит напротив – он дает ей взгляд, он дает ей бровь.

– Вот как. Спасибо, милая. Тебе кто-нибудь уже говорил, что для девушки у тебя необычайно тяжелая рука?

Только она ничего не ответила, бросила глину, подтянула к себе ноги и играющими зелеными глазами смотрела на него. Хромцов сказал, указывая на один из ее карманов:

– Хочешь мне помочь – дай телефон. Я свой позабыл в машине, когда меня расстреливали.

– Нет у меня телефона. Я свой забыла дома, – сказала девушка и повернулась к свету, к сильным теплым лопухам.

Сидела тише мыши, прикидывая, сколько еще будет здесь сидеть, когда домой. Когда ей и это надоело, то она затеяла нервную возню с его пиджаком.

Эта. Любительница выйти в поле и крикнуть от души. Наверно нормально, учитывая разудалые чары славянской ментальности. Предельно странно, учитывая, что орешь про японскую столицу в русском поле. Эта. Рассудку Хромцова трудно было удержать ее поведение в каком-либо логическом узле. Особенно то, зачем она вернулась, когда и убежать было совсем не грех. Вообще говоря, правильным было бежать, особенно для молодой девушки. Строго говоря, ей уже давно следовало затеряться в пышных зарослях, а не тыкать в его пиджак энергичной рукой, как бы скрепляя их дружбу, которой не было.

– Все эти паузы просто наркоз, – спустя какое-то время не выдержала и вскрикнула она, завернутая в угол тени, так удачно исходивший от рябины.

– Согласен, – сказал он. – Да не волнуйся ты так, посиди. Или приляг.

Полина испугалась: – Зачем мне это? С чего вдруг?

– Тебе же самой хочется. А я хочу быть уверен, что с тобой все в порядке, – прибавил Хромцов, хотя дело было вовсе не в этом.

Цветочные запахи богом забытого уголка; безжалостная топография их знакомства. Скука и любопытство. Огромное обоюдное любопытство – и больше никаких подробностей.

Она тяжело подсела.

– Это местечко когда-нибудь обустроят, – говорила она. – Пока все только и стараются от него отделаться. А оно просто нуждается в человеческих руках. Это все, что ему надо.

– С землей вечно так, – твердо произнес он. – Одни называют ее жизнью, другие называют ее грязью.

– Вам надо попасть к хирургу. Так чтобы не брать талончик и не стоять в очереди. Ненавижу жару, – устало добавила она.

– Глупо что либо ненавидеть, – сказал он, бросив бесцельно мять ромашку, посягать на девственную белизну ее лепестков. Сорвал цветок и кинул его Полине. – В совершенстве нуждается не сам мир, а наш способ виденья. Лично для меня нет плохой погоды, я дружен со всеми ее состояниями. И в жаре нет ничего плохого, она необходима многим растениям и животным.

– Так, так, – закивала Полина, скрывая тревогу за незнакомца. – В вас есть что-то хитрое, мужчина… Это хорошо…

– А на самом деле я до смешного простой. Хотел сказать, какая бы ситуация не была – это все золото, если ты настроен не на жару, а на золото, тогда у тебя нет внутреннего конфликта. Дай, – сказал он, – я твой платочек достану, и слезки вытрем, не плачь!

– Вот так получше, – признала она, но из гордости и щепетильности не стала совать платок обратно в карман. Выкинула повлажневший кусок ткани за дерево вне пределов досягаемости и через несколько минут их непринужденного молчания испытала легкость и относительное спокойствие. Девушке так и не пришло в голову, что чувства эти возникли благодаря целенаправленным усилиям Хромцова внушить, что не следует опасаться его попыток к перемирию, что довольно нет-нет да клацать челюстью.

Хромцов прекрасно осознавал, что делает и зачем, но уверял себя, что если ему неким чудом удастся остаться неузнанным и дружить с этой, пока она не убежит обратно к папе и маме, усилия не пропадут втуне, так как ему все же выпадет приятнейшим образом и подольше посидеть на симпатичной полянке.

– Перестань, – через некоторое время сказал он. – Скажи, когда ты перестанешь ерзать?

– Еще не знаю. Здесь страшновато, – ответила Полина и посмотрела через плечо, оглядывая поле.

– Никого здесь нет, – сказал Хромцов. – К сожалению, никакой воды тоже.

– Кто знает, когда кто-нибудь появиться, – возразила Полина.

Он рассмеялся.

– Чтобы прислушаться к своим страхам и желаниям, логичнее было бы затихнуть, а не дергаться. Надо всего лишь на всего затихнуть. А гармония в себе не возможна, если ты не рассмотришь что создало дисгармонию. Дальше свобода.

– Весьма интересные рассуждения, – пробормотала Полина тихим серьезным голосом военврача; торопливым, будто шаги к операционному столу. – Мне жаль, что эта беседа совпала со столь деликатным периодом.

– Период сложный, – ласково и насмешливо повернулся к девушке Хромцов, подумывая как бы ее спровадить. – Но если сложными станут наши мысли, тогда мы превратимся в часть проблемы. Если все усложнить в уме, то усилиться и ощущение проблемы – это не решение, для пика эволюции уж точно. А мы, люди, на самом пике интеллекта, восприятия, если верить ученым.

Словно выгадывая время, она опустила голову на колени. Помолчав минуту, сказала:

– Не спешите раскрывать мне секреты всех планет, все они наверняка уже описаны в книжках. Ваша бледность… Это не стряхивается, не отпадет.

– Книжки для остальных, – сказал он. – Сюда – слушай прямо сюда. Ум всего лишь сервисная программа, контролируется действием. Через правильно подобранное действие ум со всеми его страхами затихает. Поэтому ты сейчас…

Полина приподнялась и стала устраиваться поудобнее.

– А вот это необязательно, – сказал Хромцов. – Лучше бы ты сейчас…

– Не в этом дело, – сказала Полина. – Что я буду делать, если вы здесь помрете?

Хромцов посмотрел себе под ноги и с любопытством спросил:

– Что мы знаем про смерть? А может она сладкая, как шоколад.

Полина вдруг дернулась и медленно повернула к нему лицо. В последний раз окинув незнакомца и поляну взглядом, она с шумом побежала отсюда.

– Дурак какой-то… – пробормотала она. – К черту его. О чем это я так хорошо думала сейчас… Ах, да… ванна с травами, переводы, собака.

– Ну вот и отлично, – спокойно подхватил Хромцов. – А я не собираюсь тут сидеть и трястись как зайка. Если ясно на все это посмотреть, то получается не логично, получается, даже не знаешь чего боишься в самом конце. А жизнь – да, волшебная и красивая штука, она сама по себе повод для празднования.

«Житья от этих мошек нет, – злобно подумала Полина. – Не буду сегодня дома обедать. Опоздаю». Погодя немного она вошла на поляну и села обратно.

– Не стоит меня идеализировать, – сказал он, сознательно избегая блесток восхищения вспыхнувших в ее глазах. – Я не единственный у кого есть яйца в этом мире. Когда-нибудь поймешь.

– Поговорим о чем-нибудь другом, – попросила она. Открыла кулак и выбросила в траву смятую ромашку.

Блестки восхищения однозначно были лишними. Хромцов вновь обрел серьезность, сжалившись над чужой впечатлительностью, побудившей его повеселиться, мимоходом проклясть всех белокурых женщин и особенно любопытных белокурых женщин. А также возжелать одиночества еще сильнее, чем когда эта прибежала в первый раз.

– Так на чем я остановился? – спросил он, потирая лоб.

– Сложно сказать. Мне печет голову. А от наших разговоров мне вдвойне печет голову.

– Да. Понимаю, – сказал он, в упор смотря на нее. – Все упирается в силу концентрации. Каждому хочется открыть то, что открывается концентрацией, неподвижностью, сидением. Вытащить все страхи, пересмотреть все радости. Но это должно припереть. Когда остальное не так важно.

Помолчали. Просто подышали вместе, наблюдая друг за другом и стараясь не обращать внимания на бегущие облака, разогретую зелень. И минутки тишины шли впрок ее настроению, пока вдруг Полину не осенило:

– Ну а вы, вы-то собаку мою не видели? – проговорила она с надеждой, но вяло. По большей части оттого что заметила, как исследовав ее шею и скулы, мужчина, против воли вскинув бровь, уставился в летний вырез ее платья. – Ох уж этот Токио… дурная псина. Почему он убежал я не знаю, но я очень хочу знать, куда он исчез.

Жара незаметно придавила ее щеку сбоку и стала греть не хуже печки. Отвернувшись от рябины, отвернувшись от мужчины, Полина продолжила с ним переговариваться, искренне обрадовавшись той легкости, с которой незнакомец подавил в себе мысли, за которыми обычно прячутся дети. Словно совершил самую большую ошибку, которая не должна больше повториться и больше не искал возможности взглянуть на платье девушки.

– Он ведь щенок, а щенки как-то умеют взаимодействовать с людьми.

Она не стала говорить ему, что помимо переводов с английского, она еще дочка министра. Решила этот козырь удержать на случай явной проблемы. Другого повода играть королей Полина не видела. Не глядя больше в серые глаза, в которых похоже могла затеряться на долгие часы, она нервно разгладила складки на юбке. Надо же, началось все с пустяка: хлопоты, ромашки, кровь. А теперь, она вынуждена коротать день под деревом с неким человеком, периодически сотрясаясь от беззвучного плача, потому что нормальный плач его нервирует. Потому что без нее, без их языкастой беседы он еще быстрее приблизится к обмороку от травматического шока. И потому что ей нравилось дышать с ним одним воздухом. Такая вот щедрость от нее для него. Тем не менее, она осторожна.

– Токио. Так зовут мою собаку. Так вы его не видели?

Не сводя с нее глаз, незнакомец слегка поменялся в лице, словно бы боялся испортить сегодняшний день, который уже ничем было невозможно испортить. Тишина между ними продолжалась, даже несмотря на то, что какая-то птичка села в грязь прямо у его ног и стала заливаться смешным чириканьем. От его молчания ей почему-то опять стало не по себе. Спустя минуту, Полина взвилась. Щурясь, и с трудом повернула голову, заодно смахнув травинку, щекотавшую ей висок.

– А вы думали, что я как всегда здесь в обед? А может вы подумали, что это я от санитаров по полю в Токио сбежала? Ага, в самый солнцепек, в самую глину, по репьям, прямо во все эту… жару, которая так необходима многим растениям и животным!

Подобных слов Хромцов ожидал больше всего. И то, что для Полины было приступом возмущения, для него стало плюсом и небольшой радостью. Но он не стеснялся пропускать ее возмущенные излияния мимо ушей, он вообще мало стеснялся. В том числе и того, чтобы оставить без ответа однажды заданный вопрос о собаке.

Опять. Опять молчали.

Мухи жужжа висели над раной. Одна из них попробовала пролезть под пиджак. Хромцов отшвырнул ее ударом ладони и, знал, что она больше не взлетит.

Затем, избегая пугать, он слегка потянулся к Полине, ухмыляясь, между прочим, изумительными зубами.

– Повернись, – Хромцов вынул из ее волос листик и живую гусеницу. – Вдруг укусит, – засмеялся он шепотом, прощая ей то, что она мало смеется. Чуть-чуть, не в ущерб себе приосанился, глядя за тем, как она опять глядит на него. Быстрым движением вынул коричневый бумажник. Сунул ей. – До чего же ты хорошая девчонка, иди домой. Кончились наши минуты, знаешь.

Полина застыла, потом неловко усмехнулась, глядя на протянутый кошелек.

– Ой, смотрите шерстка! Смотрите-ка, там, в малине! – сказала она и помчалась в кусты.

– Да, что же это… – наблюдая за тем, как она вскинула голову, затем ошеломленно вскинула бровки, чего бы это ему не стоило, Хромцов молча встал с травы. Удачно ухватился за ствол ближайшей рябины, только чтобы переждать пока неожиданные фонарики будут гаснуть и вспыхивать, ритмично взрываясь в его затылке. Зная, что сейчас его ждет детский садик, очевидный и неизбежный. Как и зная то, что против этой очаровательной девчонки применит только одну защиту – терпение. Она ему понравилась, сделала достойный ход, сбежав и быстро-быстро вернувшись, чтобы предложить помощь нуждавшемуся. Сам он, будучи человеком рискованным, любил смелых. Но во всем должна быть пропорция из разума и этой блондинке, этой кукле со слипшимися от слез ресницами, лишним было подолгу любезничать с ним, тем более отказываться от кошелька, который он ей предлагает.

До малины Полина протопала походкой солдатки, которую только что вытащили спросонья на мороз. Он спешил за ней, – теплая трава шуршала под его неровным шагом. Жирная сорока долетела туда раньше, попрыгала на короткой ветке, размахивая сильными крыльями. Как и девушку, птицу заинтересовало неподвижное пятно мясистого цвета посреди ягод. Тревожный, предупредительный вопль вырвался из груди Хромцова, когда он вгляделся в кусты и понял, что там, внизу, плохо прикрытая листьями, как вишенка на торте торчала собачья кость.

– Не смотри, я сказал! – крикнул он, но она не послушалась предупреждения.

Прижав пальцы ко рту, и наконец, начав по-настоящему плакать, Полина убеждала себя, что на собаках заживает все быстро, постепенно разгоняясь от тихого плача, которым уже привыкла давиться до неприятно громкого плача. Но, несмотря на все убеждения, собака ее лежала поодаль в неестественной позе, со свернутой шеей, без всяких признаков жизни.

Хромцов не хотел смотреть как она ревет, но все же наблюдал. Он устал и злился на своих врагов. Ощущал, что у него начался жар, вернее сказать, пока он бегал вокруг чувства высокой температуры, себя для жара пренебрегая на потом, может быть дома. Может быть, у себя в спальне, если ему повезет. Вся зелень, все картинки – все плыло перед глазами. И даже незначительная смена положения принесла очень печальные результаты, он начал мучиться. Впрочем, девчонка тоже страдала. Она ожидаемо сильно ревела, как-то совсем по-детски шмыгая. Еще рот, в целом очень милый рот, сейчас был смешно раздутым от звуков истерики. Некрасиво выброшенные руки. Больше ей нечем было его удивить. Из последних сил Хромцов сжал кулаки и умудрился понежнеть к Поле, что есть мочи расточая сдержанность. Ведь это он убил ее собаку.

– Сама видишь, что бывает с лапами, если на них наедет машина. Ливер. Пес заслуживал лучшего, но я мог дать ему лишь покой, – произнес он нежным спокойным тоном, несколько не совместимым с жесткостью момента. Он не спеша явился за Полиной в малину, однако терзаемый головокружением тяжело запнулся о какой-то побег, ботинком взмахнув желтую пыль глиняных искр.

Полина нерешительно выпрямилась и, глядя на свою собаку, громко крикнула: – Скотина!

– Тем более, – Хромцов махнул рукой, поправил кривую гроздь ягод и тихо пошел обратно из кустов. Но поразмыслив над услышанным был вынужден встать, откашляться и снова вернутся на то же место. Рассеяно положить руку на шею и массируя ноющие мышцы думать, что будь на месте девчонки какой-нибудь из его подчиненных, за такое он бы дал ему нагоняй, который бы тот не скоро позабыл.

Пошатываясь, Полина стояла в малине, и не думая выбираться из веток. Еще один грязный протестующий вопль так и замер у нее в горле, а эмоции тонули у нее на лице как в апрельской жиже.

В последний раз Хромцов оглядел ее затылок, тонкую шею, как солнце золотит светлые пряди, обрамляющие мягкие симметричные черты – то единственное на чем ему хотелось фокусироваться, теряя сознание в зарослях. Конечно, хотелось чтобы девчонка и дальше, раскинувшись под деревом, помогала ему в его глубокомысленных рассуждениях – разве это не блаженство? Блаженство. Но эту эгоистическую занозу следовало удалить сразу, лишив себя глупых мыслей. Что Хромцов и сделал, вырвав занозу с корнем, замышляя скорое прощание с блондинкой и заодно лишая себя риска в своих же глазах прослыть жалким самцом. Он не имел права дальше комкать ей психику своими проблемами. Движимый ужасной головной болью, он оказался как раз позади нее. Исподтишка лаская взглядом вид со спины, Хромцов надеялся что девушка его поймет, быстро возьмет кошелек и они навсегда расстанутся.

– У твоего пса шейка-то… как у тебя. Быстро грохнул, как и не было его. Хрясть и все, ты это понимаешь?

Ей стало дурно, но постепенно она примирилась с этим высказыванием. Снова кивнула, подметив, что с незнакомцем она почему-то всегда кивает. Сначала Полина думала по причине того, что он старше нее, но это было не совсем так. Вот так случилось, сейчас к ней пришло острое как бритва понимание, что этот мужчина повидал и пережил такое, чего ей лучше было не видеть и не знать. Полностью разбитая, она кошкой пробежала по тем воспоминаниям, где Токио был совсем маленьким. Воспоминаний было много как картин на стенах, для нее они слились в один удивительный букет почти сразу ставший тускнеть. О трупе лучше не думать. Дальше Полина брезговала уютом в меру красивых кустов малины и благоразумно захотела ее покинуть.

Как только Полина шевельнулась, незнакомец тут же дернулся в ее сторону. Она побледнела, когда он схватил ее за плечи, даже больной и слабый он был внушительным противником.

Непривычная и не совсем готовая к возможным жизненным невзгодам в виде удара или оплеухи с очень богатым послевкусием, Полина постепенно включила дуру, хорошо чувствуя пятерню, схватившую и задержавшую ее локоть на дольше чем это положено между двумя незнакомцами. С десятками страшных идей, пришедших и разрушавшихся в ее голове за одну минуту, она смотрела как прекрасны, например, васильки. Мужчина ослабил хватку, когда она уже мельком начала вспоминать про детство.

– Эти дела с псиной. После наезда он метался. Я убил его, потому что посчитал нужным.

– Отпусти меня!

– Что я слышу, обними меня. Обнимаю, обнял.

– Ааа! До чего же ты сволочь! Прочь руки!

– В самом деле? Да неужели я так плох, Поля?

Мужской подбородок напомнил девушке наждачную бумагу ее домработницы, которую та использовала для полировки лестничных проемов. Лестницы в доме, где она жила были деревянными, как и сама Полина во всем том, что касалось случайной интимности. Она пыталась отстраниться, но он лишь сжимал руки и, когда Полина прекратила сопротивляться, прижал ее лицом к своей груди. Она тяжело дышала, незнакомец, словно успокаивая сущего ребенка начал гладить ее по голове, но Полина продолжала рыдать скорее от бессильной ярости, чем от страха.

– Брякнешь кому-нибудь про нашу встречу – я найду, – прошипел он ей в ухо с такой непомерной злобой, что она съежилась, – и эти прощальные объятья тебе покажутся цветочками. Ты меня поняла? – Он подчеркнул вопрос, резко усилив голос.

– Да! – выдохнула Полина, и он медленно отпустил сдавившую грудную клетку руку.

И словно бы не в силах больше ручаться за себя, Хромцов отшвырнул ее и ее руки, напоследок прекрасно ей дав понять насколько она, Поля, хрупкая. Заставил попятиться, обошел, бросил на нее обращать внимание как немного золота на пол.

Оба замолкли. Усталый и недовольный собой, горячий как кипяток в своем легком пиджаке, Хромцов медленно побрел, желая куда-нибудь уйти, только бы не под рябину. У меня агония, но сердце сильное, думал он. Шел как шел, больше не осталось сил на скаканье через крапиву как через резиночку. Он в шутку вспомнил, как утром завязал чистое полотенце вокруг пояса и ни о чем плохом не подозревая, взял любимые часы, лежавшие на карнизе белого мрамора, тянувшегося по всей окружности его ванной. В меру дикие зленные декорации успокаивали, давали чувство покоя, лишить которого его чуть не умудрилась какая-то блондинка с лицом из рекламы сливок. Он практически скрылся от нежелательной свидетельницы. Обещая себе, что это продлиться до вечера, Хромцов выбрал очередные густые кусты, чтобы вздремнуть уткнувшись в гладкие складки листьев.

***

– В другой раз заберешься в кусты.

Измученный Хромцов пошатнулся и схватился за какие-то растения ушам своим не веря.

– Вдруг убийца вас ищет. У него оружие, вы другое дело. Понятное дело, что вы в проигрыше, каким бы вы не были… трудно подобрать слово. К полному удивлению мужчины, Полина рассмеялась, коротко, чуть задыхаясь. Угроза, по-видимому, ее потрясла, но она осталась легкой, без каких либо определенных обид и обобщений той лихой истории в которую влипла. – Незачем ждать сумерек. Выше есть одна дорога, о которой известно только местным. Вы знаете, что я хочу этим сказать. Почему? Иначе спать не смогу.

А он ее недооценил. Благородная. Можно выбрать между ней и полем, не желаешь – лежи в грязи. Вообще то просто в пыли, правда раскаленной, с кучей насекомых норовивших упасть на спину и плечи. Увлекая за собой ветку, Хромцов на минуту задумался, параллельно спугнув пару шмелей запутавшихся в траве. В конечном счете, в его голову пришла надежда, рожденная отчаяньем импровизация, но может и сработает.

На неверных ногах он обернулся к ней, скривив твердые губы в лихорадочной усмешке. Прищурившись, разглядел в лучах солнца выражение ее лица и быстро сообразил, что девчонка не сознательно помогает, больше из-за каких-то там романтических представлений на его счет. На миг вспыхнувшее раздражение быстро уступило место невольной заинтересованности в дальнейшем. Как не крути, его телу была необходима забота. Хромцову стало интересно, что Полина знает о ней. И он пошел за ней: в конце концов лучше быть рядом, когда девчонка передумает, прибежит к взрослым и будет на него жаловаться. Приняв решение отдаться на ее волю, Хромцов теперь старался меньше думать о своей любовнице, ждавшей его к вечеру. Впрочем, не о такой уж любовнице, невесте больше.

Да, она сделала это. Она сумела прервать диалог между здравым смыслом и своим головным мозгом, с чем и может себя поздравить. Ее нижняя губа задрожала. Главное теперь чтобы не узнал папочка, что она решила укрыть одного мистера Неудавшееся Заказное Убийство у них гараже. Совершеннолетнего, в отличие от нее.

И вот под облаками, принимавшими разные причудливые очертания на небосклоне и похожими на парящие слитки золота из-за лучей, Полина заговорила онемевшим ртом, периодически стеснительно прикрывая этот предательский роток рукой так, как будто у нее пошла кровь носом. Как будто влюбилась или как после удара. Отчего-то больше всего на свете боясь, что с недоумением на нее глянув, мужчина не то чтобы откажется пойти вместе с ней, а вообще в дальнейшем с ней разговаривать. Но незнакомец Полину понял, словно умел читать летописи несколько спутанных женских жестов. Просто знал, как на ее эмоциональность реагировать, как будто этому ремеслу его давно-давно обучили некие славные учительницы, любительницы великих моментов и всего того, что полагается действительно красивым женщинам. Что-то жесткое, что-то в повадках – несмотря на боли, он продолжал держать себя свободно и уверенно, пожалуй, даже властно и двигался также. Вникнув в то, что именно она ему предлагает, спешно перекрыл себе все дороги к желанию уединения, обещал хорошо отблагодарить, если она его полечит. Но приоткрыл ей о своем самочувствии только то, что хотел сам приоткрыть, заставив Полину с ее насмешливым благодушием, задуматься насколько странно в характере этого человека сочетается скупость и щедрость.