Текст книги "Земля пела свои песни"

От «недобитка» ее передернуло. Потом Андрей Львович как ни в чем не бывало взял газету, свой стакан со стола и вышел наружу. Белокурый, худой, в дизайнерской рубашке стянутой коллекционными запонками, он поглядел на нее взглядом подернутым дымкой бешенства.

– Как и ты здесь? Сделай милость, скройся в своей комнате, Барбара, – процедил он, должно быть чувствуя, что когда говорил по телефону, делал это довольно громко.

Она тихо вздохнула, замерла точно статуя с гипсовой улыбкой. Ее дело – улыбаться. И следовать его советам. Варвара Петровна отлепилась от стены и тотчас пошла, глядя на свои туфли в садовой грязи. Туфли поднимались и становились по паркету долго-долго, не так резво как ей бы этого хотелось. Мельком взглянув ей вслед, Андрей Львович пошел тоже. Уверенный, что старуха давно научилась скрывать любую свою мысль, любую критику, любую свою страсть к тайнам. Сетуя, что в Барбаре к старости наметилась какая-то стервозность в отношении него. Стервозная старушечья сухость, добытая отменной памятью прошлого. Вот только ему толку от ее отменной памяти не было – итак слишком больно. Это злило еще больше.

Быстренько свалив в пакет таблетки из косметички, Полина полностью переоделась. Тяжело вздохнув, она вышла на балкон и стряхнула со своего платья приставшую к нему траву, в том числе и нитки мужской рубашки, думая, что теперь вполне может постирать платье вместе со всем остальным бельем. Немного позже шлепнувшись на кухонный табурет рядом с кучкой пирожков, она ни слова не говоря, ухватила самый верхний и затолкала его в карман, сделав вид, что очень хочет затолкать его в рот. Притворившись, что читает инструкцию к кофемолке, проделала то же самое с куском сыра и стаканчиком йогурта. Благо сидела рядом с окном, йогурт в карман не влез, йогурт она потом по пути подберет.

Воротившаяся домработница ни о чем не подозревала, она вылетела из парикмахерской как на крыльях. И то, чем бы ее мечты связанные с краской для волос ни являлись, они были полностью исполнены. С женщиной неожиданно случился приступ самообожания, который подразумевал полный отказ от всего пустякового вроде пропажи пирожков. С тетушкой Варей следовало быть более осторожной. Она была чем-то сильно подавлена и чтобы как-то отвлечься, сидела на кухне и за всем зорко смотрела. В том числе за манерами Полины, словно догадываясь, что та что-то затевает.

В другой раз, когда почтенные дамы не стесняясь в выражениях обсуждали плохое настроение отца, Полина сунулась в аптечку за пачкой бинтов, пытаясь не думать о том, что будет если ее заметят и еще о том, почему они так сильно не любят ее любимого папу. Из-за мужчины в гараже в ее мозгах воцарилась скудность. Какое спокойствие? Какие манеры? Она даже не разработала план на случай вопросов про Токио. Одно дело врать, что тебе нужен бинт как составная для ритуала педикюра, другое – про убитую собаку. Сунув бинт за пояс шортов, Полина воспользовалась тем, что внимание женщин отвлек кухонный телевизор и, передвинулась еще на один шкафчик, поближе к кладовке. Тихо включила в ней свет, расшифровала то, что показало ей барахло из глубины полок. Ей нужно было только нащупать бутылку, провести по этикетке рукой и понять, что в бутылке есть спирт.

Так, возьму вот эту, но не слишком быстро.

Когда Полин живот ощутил леденящую тяжесть стеклянного донышка, ее тетушка высказала всеобщее мнение, заявив:

– Не разбей ничего там, давай мы тебе поможем.

– О, спасибо, сама справлюсь! А вот и тыквенный компот! Помогает при запорах. Я спать не могу! – прокричала Полина весело, слыша, что тетушка от удивления выпустила чашку из рук.

Невезучая, она не могла найти даже кулька посреди банок и запасов чая. День жаркий – полностью расстегнув блузку, Полина потихоньку увела себя в охапку с пузырем в сторону лестницы. И вот, расстояние от кухни оказалось достаточным. Раскрасневшаяся Полина только этого и ждала. Она знала – теперь уже справилась с миссией, вроде бы оставшись вне веских подозрений у домашних.

Как он этого добился?

Чего теперь она добивается? В комнате Полина не находила себе места от нетерпения. Сжавшись в комочек, сидела на балконе с видом на реку. Тревожней обычного, но более задумчивая, повзрослевшая за полдня по воле судеб. Думала, что из гаража она выбежала немного другим человеком – более сильным, но все еще трусила. Думала о том, как можно так охренеть, другого слова она не могла подобрать. С каждой минутой девушка все больше уходила в мысли, изредка поправляя сережку на аккуратной мочке уха. Мечты несли ее с требуемой силой и даже больше. Полина представляла как она и мужчина, которого она подобрала у дороги, гуляют, держась за руки по краю речки. Он всегда пытается обнять ее. Она всегда уклоняется на ее же счастье. Дальше кино. И череда хороших ресторанов, смутно мечтавшаяся ей. Пробное сближение душ через разговоры. Свежие цветы. Лига комплиментов. Как она и ожидала после всех приятных приключений, он предлагает ей прогуляться в ЗАГС.

Пакет со всем скарбом лежал под столом на всякий случай прикрытый диванной подушкой. Ближе к пяти она больше не могла терпеть и вышла с балкона. Слезла по карнизу, увитому плющом. Полина была уже на пороге гаража, когда поймала себя на том, что улыбается и быстренько поспешила придать лицу самое серьезное выражение.

– Как ты вошла? Я думал, что заперт. Хромцов приподнялся на локтях, пытаясь вспомнить когда он в последний раз засыпал в шмотках, но так и не смог.

По дороге к гаражу Полина испытывала легкое беспокойство, подумывая о той задачке с лечением, которую ей предстояло выполнить. Но когда она вновь увидела его, это беспокойство переросло в такое жуткое волнение, что дрожь пошла по телу и зашумело в ушах. Недавний дух страдания и мучений, Дима не имел ничего общего с тем, что она ожидала увидеть. Он был уже отнюдь не обморочным и гораздо моложе, чем ей показалось там, под рябиной. Умное лицо, больше упрямая, чем унылая линия челюстей, энергия в глазах – все выдавало в ее госте очевидный прилив сил. Даже сейчас, в минуту болезни, тело его излучало внушительность. Возможно поэтому широкие плечи в пиджаке, так как она их запомнила, без одежды показались Полине еще шире.

Но теперь лоска нет: стерт четырехполосным шоссе где-то в двенадцать дня. Вместо традиционных для лета сланцев и маек, с утра он был с головы до ног одет во все неброское строгое. За исключением рубашки, которая была когда-то такой белоснежной, что наверно казалось светящейся на фоне серых брюк и серого пиджака. Ныне наизнанку вывернутая, рубашка валялась рядом с полочкой на полу, скучавшая по шуму деловых переговоров. Затворив за собой дверь, Полина подумала, что Дима похож на большего серого волка, оказавшегося в распоряжении каких-то неповоротливых глупых охотников.

Стукнув пакетом о пол, девушка отпустила дыхание, которое невольно затаила, разглядывая мужчину в слабом мерцании лампочки, и этот тихий звук заставил его резко вскинуть голову. Глаза его сузились то ли от неудовольствия, то ли от нетерпения:

– Вернулась?

– Вернулась.

– Не боишься?

– Боюсь.

– Не пожалеешь?

– Не пожалею.

Хромцов вздернул бровь:

– Ты принесла то, что я просил?

Чувствуя неудобство оттого, что прячется в тени двери, подсматривая за ним, Полина выпалила первое, что пришло в голову:

– Первый раз ворую для мужчины водку. Э-э… у меня нет такого призвания.

Более тупой фразы невозможно было придумать, подумала она. Лучше не вызывать разговоров – но как же ей тогда было его узнать?

– Нашла меня в том капкане. Теперь нашла водку. – Хромцов встал, пряча улыбку, говоря да ее аккуратному носику и да ее острым худым коленкам. – Умница. Я знал, что ты справишься. Дитя практичное и отважное.

Полину поразили две вещи одновременно. Первое – его голос, после сна приобретший совершенно необычную звучность – богатую бархатистостью, глубокую, низкую. И второе – Дима считал ее подростком и потому старался держать себя отстраненно, дабы к его основным страданиям дополнительно не примешивались мучительные терзания совести. От этого сочетания она вдруг ощутила странные мурашки вдоль спины.

– Ты потом забинтуешь? – спросил он, заканчивая распечатывать бутылку.

– Забинтуешь? – тупо повторила она.

– Я имею в виду бинт и мою руку, – сухо сказал он.

– О… да, я не возражаю, – выйдя из задумчивости, торопливо заверила она. У Полины сложилось впечатление, что Дима ждал ее здесь в надежде спокойно насладиться алкоголем. Согласно непоколебимой мужской логике, для него весь смысл был не в девушке, вернее не только в девушке, больше в том, чтобы одним махом опрокинуть содержимое из отпотевшей бутылки, до этого почивавшей в морозной кладовке. И если бы она сказала, что у нее слишком слабый желудок для обработки всяких ран, он скоро бы повернулся и ушел, чем стал бы ее уговаривать, оттягивая себе это удовольствие.

Прямо за дверью, в паре метров от раскладного столика, рядом с которым они стояли, раздался чей-то смех, затем удаляющаяся болтовня и Полина непроизвольно повернулась, выхватив взглядом в круге света кровь, еще сочившуюся из раны. И неожиданно мысль о том, что Дима уйдет и ничего не оставит в памяти об этом дне кроме пережитой боли и унижений, показалась Полине совершенно немыслимой.

– Сколько боли они тебе причинили… Выздоровеешь. Обязательно выздоровеешь. Еще позовешь сыграть в волейбол. Выжмем из мячика что можно… Неприлично громкое поведение отдельных обитателей пляжа вызвало небольшую краску стыда у нее на щеках, и когда Полина снова повернулась к нему, то увидела, что он внимательно изучает ее – руки в карманах, полный невозмутимости; уже поднял рубашку, готовый зажать ее зубами, такими же белыми.

– А ты не слишком маленькая чтобы гулять со мной? Бедный папаша, – подразнил Хромцов, имея в виду неведомого отца Полины. Едва заметным наклоном головы указал на стол, где стояла бутылка. – Хватит этой ерунды. Просто плесни.

В ее семье считалось хорошим тоном слушаться старших. И она послушалась. Обхватила бутылку за длинную шею, приподняла над раскрытой раной, скользнула по плечу жидкостью. Легонько пробежалась пальчиками по мгновенно вздувшимся на плече мускулам, в качестве поддержки погладила сжатые в кулак пальцы, на котором от напряжения проступили вены. Когда же она перестала лить, ей показалось, что Дима сейчас снова упадет, что их встреча должна была произойти в иных обстоятельствах, без дикости и против воли почувствовала себя ужасно виноватой. Полина хотела было придумать какую-нибудь шуточку, отвлекающий от шока маневр, но фантазировать не любила и тем более не могла сейчас – от беззвучной агонии, свидетелем которой она только что стала, слегка кружилась голова.

Для первого раза она неплохо промыла рану.

Юные девушки теперь напористее чем когда-то. Чем когда либо.

Если она не права и наглеет, поправьте.

– Между прочим, я не такой уж ребенок. Мне семнадцать. И десять месяцев, – с трудом выговорила она.

И сказала это с такой искренней обидой, что приходивший в себя Хромцов не смог сдержать улыбку. Он вынул рубашку из зубов, уже уверенный, что не издаст вопля на который сбежится пол пляжа. Мотнул головой и невольно оглянулся на девушку. Суставами пальцев его рука прилегла к ее нежной коже – он посмел погладить ее по щеке.

Ее растерянность.

Его объяснение. С отблесками чего-то пережитого. Обшарпанного. Сложного.

Нет, им вряд ли гулять вместе – слишком невероятно.

Она кинулась было к дверям, но он перехватил ее на бегу.

Позже Дима выглядел еще более умиротворенным. И разговаривал с такой добродушной снисходительностью, что Полина с трудом верила в эпизод с погоней за ней в слабом сиянии гаражного освещения. В темноте она еще ни от кого не убегала. Тем более, молча. И следующая мысль: почему он медлил? Не поймал сразу же? Так интересней? Притягательнее?

– Я выиграл, – сказал он.

– Волосы, – проговорила она, затягивая на нем повязку, – никогда на них не было и не будет скидки.

Отбросила за плечо потрепанную косу.

– Прости, – сказал он, сунув руки в карманы. – Наше знакомство могло быть и получше. Никогда не видел таких изумительных глаз.

От его внимания всегда попахивает скукой, бессмысленными минутами, бесцельностью, бесформенными перспективами и мимолетным потаканием. Словно бы вдыхаешь шанс – один на миллион. Полина сделала длинный ровный вдох. Со стороны услышав свой голос. Только это был не ее голос, слишком прерывистый:

– А как насчет рослых блондинок? Я тебе нравлюсь?

– Нет, – соврал он.

Самозащита. Подумал он. – Разве что косы, они толстые как морковки. Никогда не режь их.

Почему его вранье звучит точно ее выигрыш? Будто бальзам на душу. Полина подумала, что хочет зажать ему рукой рот.

Она видела. Она же не слепая и не наивная, хоть и жила с родителями.

Что-то в задумчивом взгляде, что-то в телодвижениях Димы – и ей показалось невозможной выдумкой, диким бредом, что сейчас, вот в этот миг, всей своей позой, он шутит сам с собою, убеждая себя в том, что размечтался. Эти сигналы и тот факт, что он не покинул незнакомое место сразу как проснулся, пошатнули убеждение Полины в том, что для Димы было не так уж важно вернется она или нет. Эта мысль стрельнула в девушке еще прежде, чем избавившись от клубка лишних бинтов, она повнимательней взглянула на стол. У Полины перевернулось сердце, когда она увидела, сколько хлопот ему стоило отыскать чайник. И пару стаканов. В ее жизни чаепитие организовывали всегда женщины или прислуга. Но не такие красивые и интересные мужчины. Во всяком случае, она признала, что бешеный интерес к нему существует. Интерес был для нее ключевым, как для любой семнадцатилетней девушки.

Спина мужчины внезапно напряглась, словно он почувствовал ход ее мыслей. Он обернулся, и на лице его появилась кривая ухмылка:

– Потребовалось мужество, чтобы отыскать чайник в коробке с шампунями. Стиснуть зубы и так далее.

– Неподалеку есть баня, в которую мы с тетей… – Полина потрясла головой, стараясь обойтись без подробностей и не поддаваться притяжению улыбки расплывшейся на суровом привлекательном лице. И только со второй попытки сумела выговорить: – Я не собиралась пить чай. Меня вообще не должно здесь быть.

– Верно подмечено, – саркастически признал Хромцов, почти не давая себе труда скрыть, что считает полной глупостью ее подвиг, однако очень ей за него благодарен.

– Я также понимаю, что мне необходимо уйти. Необходимо! – она на мгновенье закрыла глаза. – Ясно дело -я дура, вы-то знаете меня. А я вас совсем не знаю!

– Опять верно, – сухо подтвердил он, больше не сердясь на Полину, скорее поражаясь ее прямолинейности. После недолгой внутренней борьбы также отметив для себя некую живость ее повадок, за которую ярые поборники условностей могли посчитать Полину нахальной. Не Хромцов. Ему приятно было думать, что он чего-то ей стоит.

Полина знала, что ей пора уйти, но была не в силах – и не в силах вспоминать, как он поймал ее за волосы, осторожно оттащил от входа, чтобы никто их не услышал. Не то чтобы она нервничала, как дочь высокопоставленного чиновника она редко нервничала. Скорее ощущала затылком шум за дверью, указывающий на то, что к закату солнца все пляжные полотенца будут свернуты, и они останутся на пляже одни.

Заметив, что она подтолкнула к нему пакет и скользит вдоль мебели обратно к двери опасливо на него глядя, Хромцов убрал ногу с ящика. Подошел к ней. Полина словно приросла к полу, разом вспомнив, что вблизи гаражей с красивыми девушками постоянно случатся всякие ужасные вещи.

– Поля, – заговорил Хромцов ровным, спокойным голосом, – я задушил собаку, но я никогда не участвую в унижениях. Оставь в покое дверь. Мне кажется, меня вырвет если я сегодня посмотрю на еще одного комара.

– Я останусь, – решила Полина, после еще одного секундного размышления и увидела, как мужчина удовлетворено кивнул. Перестала карябать ухоженным маникюром по дверному косяку. Косяку не слишком красивому, но косяк был ни в чем не виноват.

Коротко мелькнув мощным разворотом торса под самой лампочкой, Хромцов направился к столу.

– Предлагаю похерить игру в гляделки и выпить чаю, – скорее приказал, чем предложил он, подходя к столику и проверяя чайник. – В этом гараже, как в погребе. До костей пробирает.

Она послушно поплелась за ним. Думая, что сейчас не станет щупать ему лоб. Сейчас не станет.

От жары, стоявшей в этих стенах, у нее взмокла прикрытая волосами шея, и, вытащив заколку, Полина подняла их повыше. Не подозревая, как обворожительно при этом выглядит, она подняла руки и начала собирать волосы выше, бегая пальцами.

Хромцов отставил чайник и два раза прошелся по гаражу.

Закрепив заколку, Полина посмотрела на него и увидела, что он остановился совершенно неподвижно и изучает ее. В глазах проглядывала черствость, однако он сам мог быть поразительно нежным. И с той же нежностью смотреть на нее. В порыве искренних дружеских чувств, возникших в поле и укоренившихся между ними во время их путешествия к гаражу, Полина ответила ему улыбкой нормального женского счастья. Ведь на нее смотрели, ведь она нравилась.

Бомба, вошедшая в ее кровь под его спокойным изучающим взглядом, взорвалась и разлетелась по телу мелкими осколками. Он вручил ей стакан с чаем, затем дал ей отпить из горлышка – пусть не нервничает.

– Пока ты гуляла, чай остыл. Я заварил новый. Но он успел остыть тоже.

– Ага, холодный чай перед неминуемой разлукой. И парящие над рекой чайки.

– Ладно, – проговорил он, обозначив в себе хоть что– то уязвимое, – лично я не верил, что ты вернешься.

Другое воспитание. Но хватит об этом.

В горле до сих пор взрывались пылающие снежинки. Полина мысленно настроилась, что глоток, может два глотка водки не принесут большого вреда, зато скроют ее волнение.

Он тебе ничего не сделал. Он тебе ничего не сделает.

Дыхнув на Диму горькой, согласно этикетке очищенной серебром, она скрестила ноги в шортах. Согласившись остаться, позволила случайному знакомому усыпить ее недоверие и стала воспринимать его как ровню, то есть строго воспитанного мужчину, на порядочность которого можно положиться и расслабилась.

Беспечность, с которой Полина тратила время на него, объяснялась жалостливой любознательностью, почти всегда свойственной несведущему отрочеству. Как было уйти, когда в воздухе зноем вибрировала чужая боль? Как было уйти, когда даже воздух вокруг Димы был каким-то раненым?

– Я принесла тебе одежду, – сказала она, болтая чаем в чашке.

– Переодевание. Это срочно? – спросил он.

– Да. Да нет. Нет, – выпалила она.

Сыр и пирожок. Он дальше продолжил нарезать их ножом. Тоже его нашел.

Это маленькое открытие значительно Полину ободрило. Она спокойно сказала ему, что дело тут не в красоте, а в гигиене, что брюки у него… смотреть страшно, все в кровищи; и она была абсолютно права, поэтому решила закрепить выигрышное преимущество и проводить впредь время в хмуром и дипломатичном отчуждении, прихлебывая чай или хотя бы притворяясь, что пьет.

– Не сиди в углу. Там слишком холодно.

– Здесь жарко, Дима. – Ее глаза заслезились. Ей захотелось положить его на нормальную простынь, исцелить, защитить, отвести к себе домой и дальше поить чаем до самозабвения. Будто это ему поможет. Глотая слезы, Полина тупо кивнула и пересела.

– Не сиди на ящике – так мне тебя не видно, – он мрачно усмехнулся. – Ты слишком далеко так.

Полина прошла обратно. Под ее спиной заскрипели доски, локтям тоже досталось от жесткого пола.

– Опять на земле. Вот же, задница! Скоро у меня войдет в привычку растягиваться везде, где бы ты ни был!

Он ничего ей не ответил.

Только тряхнул головой, словно пытаясь отделаться от прилипчивых мыслей. Тем временем девушка непонимающе посмотрела на Диму. А потом щеки ее чуть порозовели, и, опустив взгляд, она принялась тупо втыкать ноготь в трещину на полу, оставленную чем-то тяжелым.

До сих пор считая себя не способным съесть такую гадость как йогурт, Хромцов положил здоровую руку на стол и поддел пальцем крышечку. Их игра сейчас казалась ему приятным разнообразием в сравнении с буднями, когда всем и каждому хотелось получить больше выгоды из общения с ним. Хотелось настолько явно, что он уже давно впал в скуку. Скуку важного человека.

– Понятно. Передо мной невозможная розовая слизь, – прогрохотал он голосом – хладнокровным самоцветом тирана на четвертом десятке. Голосом, поставленным за долгие годы главенства в преимущественно мужском рабочем коллективе. И губы его чуть задрожали, удерживая пластиковую ложечку и последовавший далее вопрос: – Ты только скажи мне, Поля, – вкрадчиво спросил он, – с каких это пор, школьницы рискуют здоровьем, чтобы спасти жизнь и здоровье совершенно незнакомого им человека?

– Ах, это… – вымолвила Полина, поразмыслив. – Ну… назовем это моим обостренным чувством справедливости.

Страшно черствый, Хромцов на секунду смолк.

Гордость за Полину клином впилась в его сердце.

И снова бездна циничных реальностей жизни втянула его.

– Она сделала это из чувства справедливости… Какая ты дура, я даже куском клубники подавился, – прошептал он ближе к концу стаканчика. Затем вздохнул, посмотрел на часы и, решив, что еще все равно не стемнело, медленно на нее оглянулся. Хромцов тщательно играл ленивой дразнящей улыбкой, чтобы девчонка не поняла, что он попался. Почти убит в самое сердце. В который раз за сегодня.

– Кроме того, я не школьница. Студентка, – прибавила Полина, списав его внезапную грубость на неважное самочувствие. До нее вдруг дошло, что и Дима в свою очередь мало чего про нее знает. И поскольку рядом никого не было, кто бы должным образом их друг другу представил, она решилась исправить это дело сама: – Я – второкурсница, скажем так, новоиспеченная. Поздравь меня, на днях я сдала экзамены на пятерки. Прямо хоть корону надевай да к английской королеве в гости. А ты-то кто такой, мать твою?

– Очень рад, – сказал Хромцов. – Когда же ты едешь?

Полина фыркнула и все.

Между тем он со второй попытки проглотил шершавую таблетку из пакета, зато допил водку. Прошелся, подобрал с пола полку. Хмуря лоб и всю дорогу покачиваясь, долго глядел на нее. В итоге повесил, сильными пальцами сделал ровно. Все это молча. С молчанием, от которого не только волосы шевелятся, но и в душе.

Полина мало ожидала ответа и не получила его. Она прикусила язык. Утешало, что и другие на ее месте сделали бы также.

– Ладно. Сдаюсь. Лезть к тебе в душу, еще и при твоем состоянии – отвратительно.

– … и довольно утомительно, – слабо прошептал он и тихо охнул, пряча для нее в звуках страдание. Начало фразы Полина так и не расслышала.

– Что ты делаешь, когда тебе плохо? – спросила она.

– Сплю. – Хромцов спрятал нож в карман. Рывком стянул подушку, бросил ее к плечам девушки, а затем опустился рядом с ней на свой пиджак. – Но сейчас я буду думать.

От Димы исходило щедрое тепло: как только он вытянулся рядом, Полине стало казаться, что в гараже жарко натоплено, но когда, наглядевшись и отведя взгляд от этой большой жаркой печи, Полина с изумлением поняла, что он на редкость привлекателен, ей стало холодно, холодно до отвращения.

В самом деле, была в нем какая-то мрачная притягательность – твердые резкие очертания скул и подбородка выражали неизменную решимость и оформившуюся властность, но все вместе взятое являло образ страстный до жути. Красивый в своей отчужденности. Верно с распростертыми объятьями встречаемый в любом доме, где есть дочка на выданье.

Если зверь, то обязательно благородный. Дико ревнив, но если только дать повод. А может он перед тем как в кювет угодить, шлепал людьми об пол как шваброй? Полина в который раз напомнила себе, что находится в гараже вместе с человеком, нуждающимся в помощи. И уже в который раз поймала себя на том, что может быть Дима и нуждался в помощи, но сейчас совершенно не походил на премилого дяденьку. В полумраке Полине нелегко было его рассмотреть, но ей было достаточно того что она видела периодически поднимая голову. Девушке вдруг снова стало страшно: всякий раз, когда он переставал разыгрывать из себя галантного собеседника, то превращался в загадочного незнакомца, с роскошным ярлыком чужой ненависти на плече.

И вновь пренебрежение опасностью, с которой было связано ее пребывание здесь, заставило сердце Полины заколотиться от страха. Она совершенно не знала Диму, вернее они познакомились всего несколько часов назад. Идея запереться в тихом местечке наедине с ним, определенно не входила в список развлечений допустимых для юной девушки.

Зажигалка чиркнула. Раскуривая сигарету, он наклонил свою темную голову к рукам, сложив их лодочкой. Затем отсутствующим взглядом посмотрел на стол, на нее. Глаза мужчины сузились.

– Бесстрашие – это слабоумие. У любого адекватного человека должны быть страхи, – проговорил он, глядя ей в лицо. – Вопрос только в том, как ты к этим страхам относишься. К примеру, сейчас ты впустую тратишь энергию, ступаешь по воздуху, когда под тобой лишь цветущий луг с ручейком.

Возможно, в общении с взрослыми так часто бывает, что постоянно приходится показывать, что нечем не смутилась. Но подобная вежливость не приносит утешения. Отрицательный образ гостя, создаваемый Полиной, было трудно соединить с обликом человека, который ей так мало и скупо уделял внимание. И вместе с тем, Полине было чрезвычайно неприятно думать, что, может быть, это вовсе не ее основательное воображение, и действительно сейчас в гараже, почуяв разоблачение, заблестит глазами, заскрипит зубами и сильно задышит через нос коварный изверг.

Он закурил. Все еще глядя на нее, откинулся плечами на стену, вытянул перед собой длинные ноги. Шепнул ей телом – двигайся. Думая, что ей все же легче наталкиваться на его молчаливую мрачность, чем на открытое предложение мира, Полина рухнула поближе, сгорая от любопытства и нечаянно задев его своими шортами.

Он не обиделся? Судя по виду вроде нет. Даже рад.

Где то там листва порывисто шелестит.

Воздух наполнился клубящимся гулом от шлепок и грохотом складных зонтиков.

Перешептывание о туманном будущем. Они обойдутся без него. Секрет их идиллии тщательно охраняется.

Его теплое дыхание пошевелило ей волосы.

– Сигарету?

Она покачала головой: нет, мне нельзя.

– Зря, я бы мог научить тебя курить, – сказал он, подумывая о своих врагах. – С другой стороны, слепая отцовская любовь мало чего дозволяет. Положим, если бы я был твоим отцом, тебе не позволялось даже близко подходить одной к реке.

– А вот об этом ты не должен говорить. Папа не знает где я, – она упрекнула его с притворной скоростью. Сбитая столку, потрясенная, разгневанная на него и на себя за ту непонятную бурю чувств, которую их знакомство в ней вызвало.

Хромцов откинул голову к стене. Посмотрел в потолок отсутствующим взглядом, но от этого взглядом не менее зловещим – все думал о своих врагах.

Его мрачность, его внезапную отчужденность она приняла за молчаливое пожелание взять сигарету. Полина взяла.

Ей были интересны не сигареты, а Дима. Он все еще здесь. Это так прекрасно. Пусть он останется. Пусть он навеки останется. Он когда-нибудь уйдет. С ней неожиданно случился приступ типичного юношеского пессимизма. Впрочем, она решила не реагировать. Сунула сигарету в рот.

Он наклонился к ней – в его глазах блеск. Краткая красная вспышка между ладонями.

Дым заполонил ей нос.

Долгое молчание. Потом голос мужчины, – так близко, что она с опаской покосилась на световую щель под дверьми. «… Главное, вдыхай так, словно ставишь свои условия. Это главное. Не знаю, мне этот табак нравится».

Опять молчание. «Хорошо, я так и сделаю», – сказала девушка. Брякнуло что-то, упала, что ли, чашка, и снова длинная пауза.

«Посмотри на пачку», – сказала девушка и усмехнулась. «Что это, из Испании?» – спросила она и усмехнулась опять. «Не знаю», – ответил он.

Погодя она зевнула еще уютнее, чем раненый.

«Планета стала», – подумал вскользь Хромцов.

И все. Сидели еще довольно долго, чем-то звякала, цокала чашка и со стуком катилась по доскам. Сильнее сблизились их фигуры, но разговоров больше не было. А чай вытереть они забыли.

– Блин, крепкая. – Полина вытерла под носом кулаком и надула щеки. – Еще эта водка… кружит.

Затем она беспричинно вздохнула пару раз, покуривая почти что в его объятьях. Небритая щека приникла к шее. Дима бежал от плохих ребят. Она бежала от хорошего папы. Все так перепуталось. Но они вместе и в безопасности, хоть на мгновение.

– Легче. Легче. Полегче. Полегче, – сказал он, ведя счет ее затяжкам. – Милая… ну тебя же забалаганит. И этот его ровный интерес так на нее действовал, что Полина странно держала на отлете сигарету, словно не впервые курила, и все роняла пепел к себе на шорты. И тогда его задумчивый взгляд внимательно переходил с ее дрожащей руки на серенькую, уже размазанную по шелковому подкладку пиджака пыльцу.

Как по ней, так стало спокойней. Но ведь это же чудовищно, подумала она, механически куря и все рассуждая про себя кто этот гость. Но ведь это же красиво, думала она дальше, смутно перебирая знакомые профили, знакомые голоса, – их было, увы, множество, – остановилась почему-то на новостях экономики. Небогатый на встречи, ее недавний контакт с телевизором, хранил эти разноцветные экономические графики как сокровище. Разные другие мысли приходили на ум и наоборот покидали его. Полина крутила сигаретой зажатой в тонком запястье, то отнимая красиво, то вновь поднося сигарету ко рту. Наслаждаясь тем, что она теперь как взрослая. Пытаясь сообразить, как стоически вытерпеть каменное молчание Димы. Но он привычно сунул руку в карман. Поиграл с ножиком и зачем-то неосознанно проверил кошелек, наблюдая за тем, как она курит.

Она не поняла, зачем ему сейчас деньги. Достала телефон, чувствуя, что ее легкие вот-вот взорвутся.

– Чем тебя развлечь, инвалид? Посмотри-ка сюда. Вот это – я. Это – тоже я, только в походе. А это – горы. Вот мы с Токио – наша последняя фотография. Это папа и тетя. У меня есть семья, знаешь? Правда, здесь они не очень, не буду показывать.

Сейчас было самое время сообщить ему, что ее папа – большая шишка, но запретное, абсолютно запретное действие с сигаретой и зажигалкой, слишком сильно повлияло на нее, чтобы Полина побеспокоилась об этой детали.

– Ладно. Один раз попробовала и просто не желаю совершать это больше когда либо. Но мне было больше неинтересно оставаться кроткой глупышкой. Той, что испугано неслась к гаражам, слушая советы на каждой кочке, каждом повороте. Ведь кое-кто не собирался ехать на велосипеде как попало, правда?

Одним махом Хромцов отшвырнул плед.