Текст книги "Земля пела свои песни"

– Обопритесь на меня. У вас в самом деле жар. Да вы весь горите!

– Ты только посмотри, она думает, что если человеку помогает, мама с папой ее не накажут. Лично я бы выпорол – сесть не смогла бы. Поля! Поля. Поля… у меня достаточно забот, чтобы еще из-за тебя переживать.

– Да… Сухой репей опасен для брюк даже больше чем для голых коленей, видели бы вы себя. Значит так, соберите последние силы и дойдем до велосипеда, – сказала она и разрыдалась. Он повис на ней и засопел ей в плечо. – Послушайте, во что бы то ни стало вам нужно дойти со мной до велосипеда, иначе будет сложнее, иначе все пойдет наперекосяк. Кстати, мамы у меня нет, а отец ничего не узнает. У него сегодня гости.

И вот опять он легонечко ей улыбнулся. Оторвав задумчивый взгляд от ее пальчиков у себя на груди, сухо обронил, что с ней он поймал свой самый удачный случай. Сделал шаг, второй и с полузакрытыми глазами снова свалился на нее, облокотился, воспользовавшись ее растерянностью, пока мало что соображавшая Полина пыталась нащупать его пульс. О чем-то тихо шутил, пока она лихорадочно трясла его запястье, учась этот пульс нащупывать. И в результате обнаружила бившуюся вену с таким страхом, что едва не вскрикнула от облегчения, но не смогла перебить своим беспомощным стоном неиссякаемый поток чужого героического юмора.

– Блондинки – всегда загадка. То ли крашенная, то ли родилась дурой. Разговаривают две блондинки: хочешь мороженого? Нет, я нормального хочу. Или вот еще… Как добиться, чтобы у блондинки загорелись глаза? Посветить фонариком в ухо.

– Слушайте, не смейте! Не смейте терять сознание!

– Сама прекрати, – шепнул он, – прекрати трясти меня, черт возьми! Когда это было нужно, мужчина был очень несерьезным, обворожительным. Когда ему это было нужно. Для Полины решающим аргументом и стал его упертый оптимизм, когда она с грехом пополам тащила его через поле обратно к дороге. Ну не смогла она не помочь человеку, оказавшемуся в беде. Она разглядела за мрачной внешностью благородное сердце, и уже взвалив незнакомца на багажник велосипеда, задалась вопросом: а это ей точно не показалось?

Полина уселась впереди него, пришлепнула проворную муху на своем бедре, потом, энергично гоняя по рту какую-то карамельку, добытую из кармана и быстро осматривая колеса, припустила вниз сиденье и выпрямилась. Велосипед под седоками немедленно отозвался на дрожащий нажим хозяйских пяток и сразу же поехал вперед. Через пару секунд они уже неслись сквозь зыбкие пятнистые кусты.

Хромцов молча наблюдал как развиваются по ветру ее выгоревшие волосы, наконец, он не выдержал и выдохнул:

– Ну и задница…

Полина обернулась и уставилась на него:

– Вы это про фигуру мою или про положение дел?

Он широко распахнул глаза.

– Виноват, – пробормотал он. – Слушай, а где у вас тут река?

–Я вас к ней и везу, к нашей синеглазой красавице. Ну, держитесь – же.

Они поехали дальше. Мимо проплывали поляны иван-чая, ветерок дул в лицо. С левой стороны виднелись громады вишен, сидящие сидмя в зеленом круглом бархате, последняя полоса жгучей малины, кочки, груши-дички. Запоздало припомнив хорошие манеры, Хромцов незаметно от девушки оправил зад ее загнувшейся юбки, чтобы та кончалась на понятном ему уровне. Как бы ему не хотелось продлить это зрелище со всеми его мелочами и роковыми подробностями, Хромцов объяснил себе, что узоры из сердечек на белом хлопковом квадрате и выше след от резинки – такой розовый-розовый, вовсе не его головная боль, а кого-то другого и потому отпрянул от Полины со снисходительной прытью.

А дальше была дорога. Они безмолвно прокатили через выгоревшую или вымерзшую группу вишен. Повстречали еще один малинник, еще крапиву, внезапно появившуюся при повороте в лес.

– А ты взрослый, – произнесла она очень раздельно и без иронии.

– Ну во-первых не ты, а вы, – ответил он, постоянно норовя увернуться от ее волос.

– Можно вас называть на ты и старший друг? – поинтересовалась Полина, при этом прищурилась глядя на дорогу.

– Нельзя, – сказал он и крепко ругнулся, когда понял, что у него не получится увернуться.

– Фуу, – сказала она, наградила его через плечо милейшей из своих улыбок и произвела крутой поворот в ельник.

– Я не фуу. Я – Дмитрий Владимирович, – сказал он и сорвал галстук стоимостью в велосипед, на котором ехал.

В диалоге наступила неясная пауза, заполненная художественной окрестностью леса – наконец их велосипед до туда добрался.

Прощай, безымянное поле, живописная пыточная! Прощай засухой пораженная равнина, прощай безызвестный мальчик-дуло, друг Макаров! Хромцов глотнул воздуха, свободного от женских волос, смял галстук и зашвырнул им в ближайший овражек, метясь по муравейнику и точно попав в цель – надо же им было как-то развлекаться.

Довольно раскованно, подумала Полина, но не стала возражать. От возмущения она вообще мало что могла членораздельно вымолвить.

– Трасса! Там на трассе! Нет! Нет, вы видели этих троих в стареньком Мерседесе? Люди, которые подло себя ведут, обычно стайные.

– Трусы потому что в одиночку говнить. Вперед смотри!

Лес отсалютовал им пятнами берез, изумительным мхом и буграми под ним – наверняка это были грибы, плотненькие, восковые, съедобные, поверху отвратительно кишащие какой-то белой мошкой.

Двигать ногами. Быстрее двигать долбанными ногами в педалях. Быстрее убраться подальше от хорошо просматриваемой трассы. Внутренне обмирая, внутренне ликуя, Полина смутно увидела впереди сравнительно широкую тропу и с шатанием и подпрыгиваниями съехала на дерн.

Дима. Она узнала, что его зовут Дима. Но ей можно просто Дмитрий Владимирович. На протяжении всего последующего пути Полина стоически терпела его каменное молчание, в то время как в голове у нее лихорадочно вертелись вопросы, ответить на которые мог только он. Где-то в районе опушки, придя в тупое отчаянье, она не вытерпела и заговорила сама:

– Так чем вы занимаетесь?

– Металлом.

– А чем вы увлекаетесь?

– Металлом.

– Ваш автомобиль – большая роскошь.

– Спасибо металлу.

– За что вас чуть не убили?

– За металл.

Одно слово. Все, что он произнес за всю поездку по лесу! Неудивительно, что они с рябиной были так дружны, с негодованием подумала Полина, принесла в душе клятву больше не тешить его самолюбия, вновь и вновь заводя разговоры, и вместо того сосредоточилась на мыслях о тетушке, гадая как та справляется в саду.

Через два свертка она снова не удержалась, зная, что берег должен быть уже близко и переживая нараставшую с каждой минутой тревогу перед тем, что ее там ожидает. Под колесами велосипеда наперебой трещали песок и сучья, Полина испытывала странные чувства, больше не ушами, а кожей слыша шорох пиджака прямо за своей спиной. Подавшись порыву там, на поляне, теперь она быстро крутила педали, не зная зачем и собственно что будет дальше. Страстно желая поговорить хоть о чем-нибудь, чтобы отвлечься от страха перед будущим, она оглянулась через плечо на восседающего позади нее мужчину и сказала:

– Мне просто интересно вот и все. Я беспокоюсь. Я хочу…

– Ты ко мне физически и морально не готова. Не лезь, – ответил он.

– Не так уж плохо я и держусь, – сказала она, пытаясь улыбнуться.

– Я знаю, – сказал он. – Девушки в таких сережках обычно умеют держать лицо. В бриллиантах трудно по-настоящему скиснуть.

Полина поднесла руку к щеке, словно ее ударили.

– Я не хочу, чтобы вы так говорили. Я добрая, – попыталась улыбнуться она. – Во всяком случае к вам я добра.

– Хватит об этом. Вперед смотри! – страшно сказал он.

Полина схватилась за руль, энергично кивая.

– Да, я так и думала, – сказала она. – Я знала, что ты ничего не расскажешь. Ради Бога, убери этот страшный голос, Дима! Все ясно, ты – темная лошадка.

Она ждала какого-нибудь ответа, но мужчина хранил холодное молчание. Потеряв в результате бессердечного отказа даже поговорить с ней и такт, и осторожность, Полина метнула на него бунтарский взгляд:

– Как ручка – похуже? Что это с вами, Дмитрий Владимирович? Лицо у вас как-то бледнее. Опять, что ли, мне вас потрясти придется. Ух ты, как нехорошо улыбнулся…

Насмешливые слова ударялись о глухую защитную баррикаду, которую Хромцов тщательно возвел вокруг себя, борясь с чувством, которое возникало на протяжении бесконечных минут пребывания в опасной близости с ее тесно прижатым к нему телом. Смерив девушку тяжелым нахмуренным взглядом, он прикинул велика ли опасность вступать в какую-либо беседу, и решил вступить.

– Почему не конь? – спросил он. – Собственно, почему не конь? – подумав, переспросил он.

Полина раскрыла рот, потрясенная тем, что его ничуть не сломили вызовы сегодняшнего дня, но тут же рассмеялась, ощущая, как прекрасно быть с таким человеком. Молча оценив широкие мускулистые плечи мужчины, она кивнула:

– Вот вы человек и порядочный, и скромный, а вот не умеете этого показывать.

– А у тебя такое белье свежее. Где ты так загорела?.. А здесь не загорела? – лениво улыбнулся он, и Полина, которая дала себе слово больше не смеяться, а быть посерьезнее, разразилась хохотом.

Они ехали дальше. Но Полина, в следующую минуту нетерпеливо ерзнув, прижала свой подол к ноге так крепко, что Хромцов почувствовал ее длинные острые ногти и разделил с ней печеный вкус новой царапинки на ее бедре.

– У тебя чудесный смех, – спокойно произнес он, за четверть секунды до того как велосипед поравнялся с поваленным деревом.

– Спасибо, – ответила Полина, сделав вид что полностью сосредоточенна на препятствии, но без памяти довольная комплиментом.

А свет вновь был зеленым. Дорога свободной. Хромцов никогда не видел такой езды.

Друг за другом, в просторе леса, исполинские сосны расступались перед ними, чтобы сбиться в остроконечные группки и остаться далеко за их спинами раскрытым мохнатым веером пронзающим небо, пронзающим сердце.

Звякнув жестким багажником, Хромцов покрепче вцепился в велосипед еле знакомой ему барышни, в то время как она принялась пробираться через берег к пляжу. Под монотонный скрип спиц он проходил одно небольшое испытание за другим на пути к предполагаемому месту своего отдохновения. Каждая кочка, каждая новая выходка с рукой наносила новую боль в ране, заставляя почем зря проклинать мразь, заказавшую его убийство. Будучи сам злопамятным, Хромцов почти сразу понял, кто именно пожелал ему смерти, но пока отказывался сосредотачиваться на этом человеке и даже мысленно произносить его имя. Дела с головокружением в отличие от кровотечения шли все хуже и хуже. И сейчас он больше думал не о мести, а о том, как бы ни упасть с велосипеда на песок. Девчонка… он периодически говорил с ней, велел успокоиться и смотреть на дорогу – она так и делала. Еще он ей говорил, что он совсем не злой, что он добрый, хороший и ничего плохого ей не сделает, что не прочь с ней познакомиться, раз уж представилась такая возможность – но когда-нибудь потом, позже…

Преимущественно занятому неудобствами, которые испытывал в больном плече, Хромцову не пришлось долго ехать по берегу и не смея по-настоящему пострадать. Благословенные пески разомкнули свои объятья как раз в тот момент, когда он не зная куда себя деть, приподнял плечо и осторожно терся об него шеей, прикасался к нему с горячим раскрывающимся ртом, с величайшей агонией впивал речной воздух мелкими глотками.

Пляж был слишком рассыпчатым, дышал через мелкие речные камушки, которыми был щедро усыпан. По камням разливалось солнечное сияние. Легкие волны речной воды накатывались на берег. Солнце пока не бледнело. Недолгая череда гаражных боксов гуманно спрятала их тени, пока велосипед пробуксовывал по песку к гаражному боксу номер одиннадцать.

Громковатая его девочка орала: «Держись!» и в безумном страхе преодолела заасфальтированный кусок улицы, катясь вниз по склону.

– Пить! – вскрикнул он и схватился за Полину, когда его бросило вперед, когда проклятый кабриолет перед ними, с замигавшими фарами на заду, резко притормозил у перекрестка, а потом помчался в сторону кабинок для переодевания.

И тут же подпав под относительно плавное волшебство проделанного Полиной маневра, сквозь туман боли Хромцов повернул голову и разглядел высокий забор, такие же высокие окна за площадкой сада, и вот он предстал перед ним, уютно и без прикрас – дом человека, который пожелал ему гибели.

Ярость вспыхнула в глазах Храмцова, но внешне он остался таким же бесстрастным, каким ему помогали усесться на багажник. Нескончаемая боль и понимание, что в доме, на который он прямо сейчас смотрит, мирно обедает человек обрекший его на страдания, оказались вескими причинами, вызвавшими эту ярость. Деньги, деньги, деньги – все понимая, но не принимая подлой жестокости в отношении себя, Хромцов рассудил с обычной быстротой и решительностью. Министр? Был министром. Борисов Андрей Львович, старый сучий потрох. Как он пытался и смог в итоге упросить его о разговоре в домашней обстановке дабы им не помешали журналисты. Теперь он этого Борисова в порошок сотрет. Его и всех кто им восхищается. Поломает им быт. Пытаясь сбежать от тяжких мыслей и уверяя себя, что всего-навсего отвлекается от проблем, Хромцов уткнулся носом в светлые волосы перед собой и обессилено угнездился в неожиданном уюте убежища, обретенного им в тот момент, когда перед ним маячил ужасный своей неизвестностью и жестокостью вечер. Он легонько потерся носом о висок, даже легонько провел губами по волосам вверх к ушку, несколько обеспокоенный кротостью позы девушки. Но приказал себе прекратить то, что начал и безотлагательно, когда Полина на него огрызнулась, переживая то ли приступ восторга, то ли паники, он не понял.

Полина передернула плечами, при этом сильнее пританцовывая по педалям – лишь бы больше не смотреть в направлении тихой зеленой улочки с домами, так похожими на замки. В особенности на один дом, что виднелся выше по конопатому хребту, всему в хламе из мать-и-мачехи. Взбивая клубы песчаной пыли, она чистосердечно признала вину за наличие чужака в гараже перед родственниками, ни о чем не подозревавшими, которые прямо сейчас мирно себе обедали уткой и пирожками и иногда вспоминали про нее. Только вспомнят всерьез – и уничтожена.

– В гараж никто не придет, – сказала она. – Если придут, прячьтесь за лодкой. От голода не умрете. Сказала и все; глубокий вздох, спокойствие, блеск надежды на то, что так и будет.

– Очень по матерински. Ты заботлива как тысяча матерей, – прошептал Хромцов.

– Ага, щас, – сказала она и на всякий случай ткнула его локтем в бок, чтобы больше не лез.

Заскользила сквозь желтизну пляжа…

Полина не заметила взгляда, которым мужчина сопроводил один дом, вслед за ней глянув в направлении тихой зеленой улочки. И хорошо. Иначе она обязательно бы содрогнулась при виде потемневшего от неукротимого гнева лица. Перестала орудовать рулем непринужденно быстро, скорее всего выпустив этот руль из рук, чем обеспечила бы встречу велосипеда и встречного тополя, упрямо на них надвигавшегося в место того чтобы убегать вспять.

По въезду на задворки пляжа, молча и быстро, практически не глядя друг на друга, они изобразили двух пляжных нытиков. Ленивых, нерасторопных во всем том, что касается мозговых усилий, недоумевающих где бы бросить надувной матрас, лишь бы только не подвергнуться окрикам детворы, туда-сюда гонявшей мячик по песку. Отчего нельзя? Можно. Мужчина пришел на пляж в странно мокром пиджаке как из фильма ужасов. Но он с девушкой, которая умеет разговаривать платьем. И мысленно выругав себя за слишком приметный переезд от леса до гаражей, эта девушка заявила своим платьем «Кыш, кыш». Принужденная ему, Хромцову, объяснять, что он вполне нормально выглядит. Что дети бросили мяч и убежали, потому что придумали другую игру.

Полина задохнулась, когда рука мужчины снова вдруг обвилась вокруг талии, мягким жестом легла на умело разлетевшийся подол, загораживающий его ото всех, поразив девушку и лишив дара речи. Она не успела опомниться, как мужчина приложился щекой к ее виску и сказал в ухо хриплым, до странности нежным голосом:

– Очаровательно, чудесно, я не ожидал… На самом деле я запоминаю все. На солнце мне нельзя дальше быть, вот что. Пить, – добавил он угрюмо.

Полина неожиданно почувствовала себя так, словно они стали если не родными, то близкими людьми. Отпустив педали, она чуть расслабилась, прижатая к его телу. В тот же миг его рука напряглась, стиснув ее еще крепче.

Вот она – железная дверь, обитая деревом. Знакомый замок с рыжей щетиной ржавчины.

Хромцов внутренне подобрался, инстинкт подсказывал ему как правильно держаться за раму, чтобы вконец вымотавшаяся девчонка сама не завалилась в обморок от усталости. Пока его водитель остывает в машине с головой, треснувшей как арбуз из-за угодившей в лоб пули, он будет ночевать в низеньком гараже на самом краю пляжа, ближе к лужайке, где пасутся чьи-то козы. Что за дивная участь?

– В основном отец хранит здесь все свое барахло для рыбалки. И прочую ерунду для барбекю. Барбекю – это такая еда на свежем воздухе. Ну, такая еда с тертым луком, под дымок и теплую компанию, – зачем-то добавила Полина и содрогнулась, размышляя о причинах своей неуемности. Почему-то чувствуя в присутствии мужчины унизительное стеснение.

– Вот оно что. А я думал то, что сейчас творит с нами погода, это и есть барбекю, – ответил Хромцов и невпопад кашлянул, стараясь и дальше казаться веселым. Ему было неловко. Особенно за бессилие. За грязь на щеках и грязные брюки, еще хранившие запах хорошего одеколона и память о заботливых руках горничной, всю утро их утюживших для подготовки к важной встрече.

Тряся в кармане ключами, девушка как можно более плавно затормозила у дверей. Бросив в кусты велосипед, они с грохотом вошли внутрь.

Гараж явил собой не мрачный чулан, а вполне уютное помещение с рыболовными крючками, сдутой резиновой лодкой и коробками испод разного железа.

Хромцов посмотрел на стены. Постоял, постоял, потом заметил початую колу.

– Пейте-пейте, – дружески бросила Полина, отступая. – Там моя помада чуть-чуть…

Подумав, что неплохо бы было смазать отсыревший замок, но в основном переваривая резвость, с которой мужчина толкнул здоровым плечом заедавшую дверь, Полина повернулась и бросила ключи на ящик.

Включила свет. Достала из шкафчика свечу – на случай, если отключат электричество; бросила свечу, нашла еще минералку – тетушкину, чересчур соленую, но все равно жидкость.

– А вы всегда все так делаете, как двери открываете? – в пустоту поинтересовалась Полина, щелкнув задвижкой. – Вы сильный. Если бы имела право, то гордилась бы вами.

Молчание.

– Знаете что? Такое ощущение, что я все-таки вас знаю или уже где-то видела. Мы раньше не встречались?

Молчание.

Загадочный Дмитрий Владимирович… его пугающее, но неотразимое присутствие в родных стенах ее гаража, подстегнуло Полину на минуту другую замереть у входа и наблюдать за тем как он пьет. Первым делом разделался с газировкой. Затем схватил ту, что соленая, украдкой, но пронзительно глянув на нее через плечо. Пил жадно, минутами подряд, с потемневшими глазами на окаменелом лице, в каком-то смысле заставляя ее ощущать себя волшебницей. Звездой морей и бутылок с минералкой.

Избавившиеся от жажды люди – такие люди. Непосредственные. Невинные. Радостные как дети, даже если выглядят будто только что получили сапогом в лицо. Надо найти хоть какой-нибудь плед.

– Ты куда, Поля? – проговорил Хромцов, не отнимая бутылку ото рта.

Затем помрачнел, стукнул бутылкой о стол и направился к ней.

Даже понимая свое поражение, он машина для убийства, крайне подозрительный, решила она, подавляя желание до крови прикусить губу и глядя в спокойные надвигающиеся глаза.

Хромцов качнулся, малость хватаясь за полочку. – Ты куда? – рявкнул он.

– Ничего особенного. Организовываю привал. Но сначала сниму босоножки, ноги чешутся от одного вашего взгляда.

Он стащил пиджак, прислонился спиной к стенке, после чего удовлетворенно кивнул:

– Давай снимем. Давай снимай.

Когда избавилась от обуви, Полина легко толкнула полированную дверцу. Прикусив губу и покачивая головой, склонилась над шкафом. Локоть ее сорвался опрокинув банку с крючками, смяв пластиковые стаканчики. Она ликовала от пребывания героя-красавчика у нее в гараже, но до конца не знала как ему помочь и как с ним обращаться.

– Хватить на меня пялиться. Лучше отдохните. Позже принесу вам поесть, – прибавила она, не зная как выполнить и это обещание. Плед, старый будильник, одноразовые тарелки тоже полетели на пол.

Вместо ожидаемого язвительного ответа мужчина отвел лицо и конвульсивно вцепился в полочку. К удивлению Полины, он грязно выругался чуть задыхаясь.

Она пожала плечами, встала на цыпочки и продолжила ковыряться в шкафу, исследуя средние полки, потом верхние. Периодически с тревогой изучая его побелевшее лицо.

– Кстати, папочка говорит что мужчина, который может вынести температуру выше тридцати семи и не сеять проклятьями, либо идиот, либо святой, – сказала она, отыскав надувную подушку.

– Я не идиот. И уж точно не святой, – сообщил Хромцов, сильнее опираясь о стенку. Голос его прозвучал хрипло и незнакомо даже в собственных ушах.

– Что случилось? – вскрикнула Полина. – Вам хуже?

Хромцов с неожиданной ясностью понял: либо сейчас рухнет на пол, словно беззащитный малыш, либо его вывернет прямо здесь, на ее глазах. Голова опустела, внутренности переворачивались, и он, собрав последние силы, допил остатки воды.

– Я просто искал здесь мусорку, – прошептал он, размахивая пустой бутылкой. – Я просто посплю десять минут.

– Чем я могу помочь? – охнула Полина, подбегая к нему, когда мужчина съезжая вниз по стене, прихватил с собой и полочку. С хрустом, она упала на него сверху, осыпав блесной как снегом.

Полина потянулась к нему, чтобы помочь, и Хромцов резко отстранился, но она почувствовала исходивший от него палящий жар.

– Обморок. Рано или поздно это бы с вами случилось, я знала это сердцем!

– Я в порядке. Оставь меня в покое.

– Ладно. Ладно, я буду хорошей сиделкой. Заодно научусь врать родственникам, – сказала она, пытаясь улыбнуться.

Затем она так лихорадочно освобождала его грудь от рубашки, с таким страхом смотрела, что Хромцов усилием воли на мгновение вырвался из беспамятного транса, хотя чувствовал себя настолько плохо, что не способен был даже на симпатию к ней. Главное, почему-то было лишь то, что Полина здесь, пообещала вернуться, а он отчаянно болен.

– Я тебе верю, я тебе поверил, Поля. Мне только нужно… – озвучив просьбу, он и следом его усмешка померкли.

Не куда было деваться от понимания, что в его стадии обморок не напасть, а награда. Охваченная жутким чувством неизбежности, Полина выпрямилась и в сердцах шлепнула босой пяткой по разбросанным на полу блеснам, издав губами один легкий звук:

– Дима!!!

Но мужчина уже потерял сознание, без движения он лежал на полу посреди комнаты, неаккуратно вытянув больную руку. Слишком бледный, слишком взрослый, слишком ей не понятный. И только когда он оказался в забытье, у него из глаза выкатилась слезинка.

***

Все новое, все слишком новое, только она старая. Позволив себе роскошь чертыхнуться в голос, Варвара Петровна опустила ладонь на седые волосы вспоминая прошлые времена, когда могла работать в саду с утра до позднего вечера. Затем довольно быстро дойти аж до речки. Накупаться до трясучки и сразу побежать на танцы вместе с другими бабами. Молодость живет скоростью. В старости же идея любой скорости редко переживает восход.

Сегодня днем она подолбила землю палкой на участке под бесплодным крыжовником. Пахари говорят, что подобная хитрость прибавляет земле плодородия. Трудно сказать. Но все же хотелось бы иметь крыжовниковое варенье к сентябрю. Не смогла даже вогнать палку в почву как следует – таковы были ее возрастные уроки. Отдышалась, но больше по привычке. Сегодня сердце не колотилось, вело себя смирно как цепной бульдог в любой момент способный отнять у тебя жизнь. Позже собрала груши из тех, что упали. Разложила на крыльце, съедят, как похолодает. Сад сухой, хризантемы не благоухали, да и вдыхать особо некому. Иногда солнце не только растит, но и убивает – вот в чем дело.

Она поплелась по лужайке, оставив хризантемы в покое. Думая скоро обязательно пожалеет, что сама нагибалась за грушами, а не позвала садовника. Взбираясь по крыльцу, Варвара Петровна пробежала глазами все углы и закутки ее сада, довольная тем как взбирается по крыльцу. Где же собака? Некому было отдать половину бутерброда, за утро скисшего в кармане. Где Полина? Если телефон не взяла, могла бы хоть записку оставить. Считалось, что она загулялась с собакой. Какие сказки. Наверняка тайком торчит на пляже, прихватив один из своих купальников, до которого как бы выросла, но еще не доросла мозгами. Ее Полина… ей все время приходилось себе напоминать, что племянница уже взрослая. Для окрестных дворов то точно, но неплохо было бы проверить. В самом деле, а то который час ходишь как на иголках. Впрочем, жара и артрит отобьют и это желание.

Поскучнев в отсутствии племянницы, Варвара Петровна направилась прямиком к себе. На ходу сообразила себе маленькую радость: ванну для рук с аптечной ромашкой, кожа на них стала совсем вялой. В отсутствии Полины, она как обычно уйдет к себе в комнату. Если потребуется, выключит свет и притвориться, что ее нет дома. Она бы на все пошла, чтобы не возвращаться в этот дом, понимая, тут так одиноко. Понимая, что она еще нужна Полине. Утешая себя тем, что в огромном доме всегда можно затеряться и намеренно держать прислугу в неведении о своем местонахождении. Прислуга от такого лучше работает. Из коридора Варвара Петровна поднялась на второй этаж, думая, что эти стены научили ее очень многому. Да, ей повезло – домина, в котором она жила был двухэтажным. Для полной ясности она напомнила себе о хозяине этого дома. То тоже двухэтажный был мудак.

– Потому что бешенный, блять, до всего чего не дали! Видите ли, не додали ему в детстве…

Услыхав его голос, донесшийся из дальней комнаты, в пространстве которой Андрей Львович предпочитал проводить время, именуя ее кабинетом, Варвара Петровна сонно замерла. Как обычно к обеду у нее заболели колени, хотелось лечь и больше не вставать с дивана. Вместо мыслей о диване, она вытянулась в струнку и с беспокойством глянула на дверь.

– С кем это мы воюем? Зря мы его разозли. Мне конец, Юра. Он законы знает. Ладно-ладно, он просто талантливый парень. Никогда не мыслит воображением, очень все практично воспринимает. Отсюда и репутация не как у многих. Вот видишь, его бояться.

Какая гадость, подумала Варвара Петровна, пожилая женщина подслушивает из коридора. Домработница сочтет ее совершенно бесстыжей, если увидит. Если увидит. Неторопливо Варвара Петровна вдохнула запах чистящего средства, исходивший от плинтусов. Отпустила дыхание, которое невольно затаила и прислушалась лучше.

– Собака? Да какая нахрен собака?! Бежала по обочине и в нужный момент оказалась там, где не должна была оказаться. И что? Нам всем слишком не повезло, вот что. Концерт окончен. Ну-ка перестань выть, Юра!

Незаметным переходом через плотно задернутые шторы Варвара Петровна подобралась к самой двери кабинета. Теперь беспрепятственно слыша, как он ходит взад-вперед, периодически выглядывая в окно. Стучит деснами о толстый бокал для виски, налил себе полный. Подслушиванием она наслаждалась, в прошествии лет зная, что подслушивание не приносит ничего хорошего. Но мало что могла с собой поделать. Когда Варвара Петровна бралась разгадать чей-нибудь секрет, она не унималась, пока не добивалась своего.

Старушка вдруг вздрогнула от того что в коридоре появилась Полина, включившая на ходу кондиционер. Спохватившись, она быстро притворилась, что приложила поясницу к двери и разминает уставшее колено. Но любимой племяннице было не до своей тетушки и уж тем более не до отцовских интриг, которых, сказать прямо всегда хватало – живется министрам не просто. Скрывшись на минуту в отцовской спальне, Полина снова появилась с пакетом на плече. Вскользь поприветствовав ее, племянница тут же припустила легкой рысцой к себе в комнату. Чуть не упала на углу под картинами. Чуть платье свое не порвала. Упала. Рассмеялась, но как-то испуганно. Затем скрылась из вида и медленно-медленно, чтобы не создать шума, закрыла за собой дверь.

О боги, подумала Варвара Петровна, девка растет с присвистом. Обняв дверную ручку, она повернулась обратно к Андрею Львовичу, который остановился в некотором отдалении от щели, в которую старушка глядела.

– Не стыди себя, я вообще его в гости к себе пригласил на барбекю. Такая уж история. И кто я, кто я теперь, бесстрашный клоун?! Главное, чтобы он не узнал, что у меня есть дочь. Как бы чего не вышло. Как бы чего не вышло, Юра! Она единственное, что у меня осталось.

Сквозь щель она плохо видела выражение лица Андрея Львовича, но рассмотреть лучше не пыталась – не любила дерьма. Сжав ручку, Варвара Петровна внимательно слушала и параллельно ломала голову над тем, зачем это Полине понадобилось навестить отцовскую спальню. Не то чтобы она удивилась поведению племянницы, просто Полина как-никак что-то вынесла из отцовской спальни без спроса. Что-то. Да и под платьем у нее что-то зияло – ночнушка. В использовании которой вне пределов дома Варвара Петровна как не старалась смысла не увидела.

Наверное, мода, но с этой молодежью лучше не начинать. Подумала она, также думая, что полосатые ночнушки – это минус двадцать в июле. В наши дни на подобную приманку ни один артист из-за кулис не выйдет. Ну, разве что совсем дурак какой-нибудь, лет сорока, тридцати пяти. С головой в облаках. Скорее, с головой в огне. Не такой уж старый, способный поставлять колечек больше, чем иные восемнадцатилетние конкуренты. Иногда ей за себя очень стыдно. Нервно усмехнувшись, Варвара Петровна подумала, что вряд ли сможет такое безобразие допустить, ну разве что через свой труп. Папики – это еще не хватало. Варвара Петровна высоко уважала мужчин, однако на так называемых папиков глядела с порицанием, подкрепленная стандартами социального строя к которому принадлежала. Думанье всегда вырубает – старушка боролась с самой кошмарной своей фантазией, что-то в этом роде, но только до тех пор, пока Андрей Львович не сказал за дверью голосом, от которого ей стало жутко.

– Ты же понимаешь, он недобиток. Без телефона и подстреленный, еще есть шанс с ним покончить. Прочесывайте поле. Вашу мать, Юра, до ночи чтобы поле было кругом проверенно! Да, штучки три пули всадите, чтобы наверняка. Чтобы постфактум я был спокоен.