Текст книги "Лаборатория зла"

Глава 2. Осознание происходящего

Она снова бежала. Бежала быстро, невзирая на струи дождя, бьющие ей в лицо и фары машин, слепящие так сильно, что пути практически не было видно, и приходилось щуриться, рискуя каждый раз своею жизнью, в очередной раз перебегая дорогу вслепую и задыхаясь от этой своей слепоты, от осознания ужаса того, что в любую минуту она может погибнуть.

Но что страшнее? Погибнуть или попасться им, отдаться во власть их чудовищных опытов? Если ее собьет машина, то, по крайней мере, она, вероятно, может умереть быстро, в пример той самой ужасной участи, которая достанется ей, догони они ее сейчас. Если они ее поймают, они убьют ее, это несомненно, только смерть эта будет куда страшнее, чем удар железного корпуса о ломающиеся с треском тонкие женские кости обветшавших от бессилия и авитаминоза ребер. Они убьют ее, это было очевидно, но прежде чем убить, они замучают ее, искалечат своими ужасными, бесчеловечными опытами, и смерть эта, пришедшая к ней в конце концов, уже не будет казаться страшной, но станет скорее волшебным освобождением, и умрет она грязно, униженная и втоптанная лицом в жалкие останки человеческой совестливости и добродетели. И в миг этот, когда оборвется ее измученное, ослабевшее дыхание, в ее глазах, бывших всегда прежде такими чистыми, прозрачными, застынет ужас от осознания того, в каком бесчеловечном мире провела она свою жалкую жизнь, такую короткую, но успевшую стать такой грязной, такой ничтожной, смешавшей с мерзкой пошлостью всю красоту человеческой молодости, всю прелесть юных лет, никогда уже не перерастущих в зрелое благополучное и состоявшееся равновесие. Бесчеловечный мир, созданный бесчеловечными, жестокими существами, называющими себя людьми. Ученые! Смешно. Смешно и подло.

Да, пусть она умрет. Но даже если и вправду случится именно так, то, по крайней мере, она была уверена в том, что после всех ее мучений, вероятно, предстоящих ей теперь, в ее глазах застынет не только унизительное выражение страха и беззащитная горечь разочарования, разочарованности в этом мире, до которой никому из них не будет дела, к которой каждый останется равнодушным, и ни у кого из этих циничных скотов не дернется ни единый мускул на лице после увиденного мертвого лица изможденной девушки, погибшей в столь раннем возрасте от их грязных рук, которые они даже не потрудятся умыть, даже после всего этого в ее глазах застынет не только ужас, нет. Еще в ее глазах застынет презрение. К ним. Даже в смертный час, даже измученная и изувеченная, она будет их презирать и не побоится показать им всю глубину своего презрения, маску которого они уже никогда не смогут стереть с юного омертвевшего лица. Жаль только, что это горькое гнусное выражение, так не вяжущееся с обликом юного женского лица, будет последним, что отразится на ее красивом лице. Пусть даже им будет все равно, пусть так! И даже если они посмеются над нею, глядя в ее глаза – все равно. Все равно этим они ничего не изменят, и глубина ее презренья не смоется их грязным смехом и не застынет от циничного докторского равнодушия, и, как бы они ни старались не обращать внимания на эту жалкую каплю ненависти, капнувшую в их гнусную жизнь ее мертвым личиком – они все равно не смогут не заметить ее презрительного высокомерия, как бы далеко они не прятали это в свое жалкое отрепье, называемое скорее жалким подобием души, чем ею самой – они никогда не смогут этого забыть, никогда. Пусть она умрет, но повергнутой при этом она не будет. И даже если она сейчас для них не более чем материал для их пустых, бессмысленно жестоких экспериментов, они все равно будут ее уважать, все равно будут. Пусть даже это будет после ее смерти.

Она должна бежать!

Она должна жить. Должна спастись. Должна не стать жертвой их чудовищной жестокости. Звериной жестокости. Жестокости зверей в человеческом обличье. Но есть ли еще на свете люди? Как узнать людей, если лица живущих вокруг существ не выдают своей подлинной сущности?

Бежать. Дождь хлестал ей в лицо. Бежать. Выжить. Не быть сбитой автомобилем, не умереть на этой грязной дороге, захлебываясь грязью и струями собственной крови, льющейся из разбитого лица.

Сердце отчаянно колотилось в ее груди, по лицу бежала вода. Мгновенье – и она упала, темнота обхватила ее, и она полетела куда-то вниз, переворачиваясь в воздухе и ударяясь обо что-то, с хрустом ломая свои истончившиеся кости. Мгновенье – и тут же ее обхватил дикий холод, темнота стала еще гуще, и холод этот, перемешавшись с ее собственной болью, лишил ее способности дышать. Она упала в реку.

Так больно.

Она очнулась, и тут же открыла глаза, судорожно облизывая пересохшие губы.

Где она? Что это было?

Сердце колотится. Ясно, это был сон. Это был просто ночной кошмар.

Мысли медленно ворочались в голове, все так же болезненно покалывая внутреннюю поверхность поврежденной черепной коробки.

И все же она поняла. Это правда был просто кошмар.

Кошмар. Но тьма почему-то не отступала. И на губах все еще чувствовался привкус крови, сочившейся из разбитой об камень губы. Или нет, это не кровь, это всего лишь ее собственная слюна.

Сон? Значит, она спала? Она вдруг все поняла и все вспомнила. Она в плену, они догнали ее, догнали и держат теперь в своей подпольной лаборатории, и уже вкололи ей в кровь какой-то из своих жутких препаратов. Ей надо бежать отсюда. Она хотела бежать, да. Но как тогда она могла уснуть? Сколько времени назад это было? Она опять не знает. Сколько прошло часов с тех пор, как она очнулась в прошлый раз? Часов, или, может быть, дней. Быть может, прошло даже всего лишь с десяток минут. А она не может даже этого понять. Она ничего не помнит. И, кажется, не может встать. Слишком слаба. Слишком больно. Черт, все-таки их отрава уже начала действовать, и кровь ее уже достаточно отравлена.

Впрочем, она уже открыла глаза. Значит, надо бежать. Только она почему-то ничего не видит.

Она вздохнула, снова ощутив тянущую боль в подреберье, закрыла глаза и открыла их вновь. Надо понять, что происходит. Надо понять хотя бы, где именно она находится, и что ее окружает.

Во рту пересохло. Пить хотелось так, что думать здраво казалось просто невозможным. Губы ее были покрыты коркой и практически не могли шевелиться, но при этом изо рта ее упорно сочилась слюна, вызывая чувство отвращения и унизительной беспомощности. Сделав над собой усилие, она сомкнула губы и сглотнула. Уже легче. Но почему она все-таки ничего не видит? Может быть, ее уже успели ослепить? Глаза, кажется, были на месте.

Лежать было противно. Пока она спала, слюна залила подушку, отчего та стала совсем мокрой в том месте, где она соприкасалась своей жесткой неприятной тканью с ее обветренной щекой.

Так, подушка. Значит, она лежит в постели. Это уже что-то.

Глаза ее наконец привыкли к темноте, и она стала различать окружающие ее мутно-темные силуэты незнакомых предметов. Не поднимая головы, она осторожно огляделась вокруг себя, делая движения одними лишь глазами, которые, как выяснилось, пока еще были сохранны.

Страх колотил ее изнутри так, что сердце ее билось отчаянно громко, отчего она боялась того, что стук его выдаст ее пробуждение, они услышат его и придут. На звук стука сердца. Чтобы его остановить. По этой причине она старалась не дышать громко, чтобы не создавать тем самым дополнительных звуков. Накопившаяся слюна во рту противно хлюпала, но, в отличие от стука сердца, подобные звуковые выражения она могла контролировать хотя бы частично.

Осторожно сглотнув, она снова оглянулась по сторонам, ощупывая окружающие ее предметы взглядом уже более внимательно. Наконец она поняла, что находится в достаточно просторном неосвещенном помещении, где находится много кроватей, вроде той, на какой лежала она. Кроватей было десять, или, может, двенадцать, сейчас она все же не могла сосчитать точно. На кроватях лежали сгорбленные человеческие силуэты, искривленные, съежившиеся под полотнами тонких одеял. Она с трудом удержалась от тяжкого вздоха, осознав, что эти люди – тоже жертвы опытов, такие, как она. В комнате было совсем тихо, люди, казалось, спали. Или притворялись спящими, как она. Или тихо умирали, покорившись своей участи – осознанно, обессилевшие от истощивших их мучений, или неосознанно, будучи равнодушными к своей судьбе по причине атрофии мозговых клеток, случившейся вследствие действия отравленных препаратов.

Зачем они так издеваются над людьми, зачем? Что они хотят выяснить своими опытами? Что они хотят узнать – то, как быстро умрут все эти люди, и какова будет их предсмертная агония? С глаза ее медленно отделилась крупная капля и сползла вниз, оставив след на шершавой коже щеки. Надо же, она еще умеет плакать. Значит, она все еще жива?

Слеза тут же высохла, впитав в кожу так же и остатки влажной дорожки на щеке, и слез больше не было. Однако одна слеза – это тоже все-таки уже хорошо. Значит, она однозначно еще жива.

Вглядываясь в темноту, она стала искать глазами выход из комнаты. Если она как-то очутилась здесь – значит, в этой комнате должен быть какой-нибудь выход. Вряд ли ее здесь замуровали. Конечно, это не исключено, но все-таки маловероятно. Слишком много мороки постоянно разгребать проход и потом заделывать его обратно. Надо же им как-то заходить в комнату ежедневно, чтобы делать свое черное дело и пичкать экспериментальной отравой своих подопытных. Зачем им создавать себе дополнительные трудности и отнимать у себя свое драгоценное время, тем более что их жертвы и так беспомощны и не могут даже пошевелиться. Если, конечно, в их планы не входит довести людей до смерти в закрытом помещении, лишив их еды и воды. Если она будет и дальше тут лежать, то, вероятно, скоро действительно умрет от жажды. Хотя, возможно, она умрет и так, ведь препарат уже явно начал действовать и уже наверняка затронул свои черным действием внутренние органы. Интересно, сколько ей осталось жить? Этого она не могла предположить. Но, впрочем, даже если жить ей осталось действительно очень мало, она не могла позволить им насладиться лицезрением своей медленной смерти. Даже на пороге гибели она не покорится им. И, возможно, перед смертью она еще успеет отомстить кому-нибудь из своих обидчиков. Если ей удастся убить кого-нибудь из них, то этим она хотя бы сможет хоть чем-то помочь их жертвам.

А для этого надо найти выход.

Вот он. Она только что заметила, что в стене, почти у самого угла комнаты, находится дверной проем, из которого льется тусклая струйка света из помещения, смежного с комнатой. Приглядевшись, она обнаружила, что в этом дверном проеме находится небольшой темный силуэт. Судя по очертаниям, это был человек женского пола, сидевший на стуле. Силуэт не шевелился, и можно было предположить, что в данную минуту он дремал. Судя по тому, что он, в отличие от других, находился не в кровати, это был кто-то из них, вероятно, поставленной здесь с целью следить за пленниками. То, что этот человек сейчас спал, было ей сейчас на руку. По крайней мере, у нее было время до того, как он проснется. Кроме этого, силуэт, к счастью, находился у дальнего относительно нее угла комнаты, а значит, была достаточно высока вероятность оставить пока незамеченным ее пробуждение.

Интересно, а может, здесь есть еще какие-нибудь выходы? Все-таки помещение большое, нужно тщательным образом изучить все детали сложившихся обстоятельств, прежде чем начать действовать. Слишком велика была сейчас цена ее ошибки.

Окна. Точно, в помещении были еще окна. Вот только за окнами было совсем темно – наверное, сейчас стояла глубокая ночь. В них совсем ничего не было видно, а потом она не могла понять ни какое сейчас на дворе время года, ни на каком этаже она, собственно, находится. Как же в таком случае можно оценить перспективу побега через окно? С некоторым удивлением она обнаружила, что сама сейчас находится около окна. Кровать ее стояла в самом углу комнаты, и окно было совсем рядом, она даже чувствовала, как из щели слегка сквозило. Ранее она не замечала этого, но сейчас ее вниманию открывалось все больше и больше деталей, бывших недоступными для нее до этого. Наверно, она окончательно пришла в себя. Может, она еще поживет немного?

Подняв глаза, она, часто моргая, уставилась взглядом в это самое окно, в виднеющееся из него темное небо, где не было видно ни звезды, ни пролетающего самолета. Казалось, в этом месте вокруг была одна лишь темнота, она была здесь повсюду – как на улице, так и в помещении самого здания. Конечно, она ведь находится в подпольной лаборатории. Наверняка она стоит в какой-нибудь глуши, где вокруг нет никаких признаков цивилизации. Будь тут где-нибудь рядом люди, эту лабораторию давно бы уже нашли и прикрыли бы – а если этого не произошло до сих пор, значит, вокруг за много километров не было действительно никого, и помощи ждать было неоткуда.

Она все так же смотрела на окно. Оно было тут, совсем рядом. Так близко, что до него можно было дотянуться рукой. А она все так же не знала, имеются ли у нее еще эти самые руки, и если да, то могут ли они, собственно, еще шевелиться.

Внимательно приглядевшись, она поняла вдруг, что как со внешней, так и с внутренней стороны окно было перегорожено решеткой. Сморгнув, она рассмотрела окно снова. Точно, решетка. И на остальных окнах то же самое. Действительно, и как она сразу об этом не подумала. Решетки! Если бы их здесь не было, это было бы слишком просто. Могли ли такие люди, как они, проявить такую рискованную непредусмотрительность? Ясно, отсюда некуда бежать.

Она тихо вздохнула. Что ж, если характеристики этой комнаты стали уже, в целом, понятны, то можно хотя бы подробнее рассмотреть состояние ее собственного тела. Достаточно ли оно сохранно, чтобы двигаться?

Глаза у нее есть, это она уже поняла. Они видит обоими глазами и может ими беспрепятственно двигать. Нос, рот – тоже понятно. Даже, по всей видимости, все зубы были целы. Точно. Она вспомнила, как недавно отчаянно сжимала челюсти, думая об этих скотах, запрятавших ее сюда. Да, зубы целы. С лицом все в порядке, как и, собственно, с головой тоже, ведь она может думать. Конечно, неизвестно, работал ли у нее слух, ведь она не знала, было ли в комнате правда тихо или так только казалось из-за подступившей глухоты. Если бы выяснилось, что она оглохла, это был бы существенный минус. Правда, ей казалось, что она слышит собственное дыхание и звук биения своего сердца, но, возможно, ощущение это приходило к ней не посредством слуха, а с помощью внутреннего чутья и ощущения вибраций своего тела. Хотя, скорее всего, слух все-таки в наличии еще был. Впрочем, это было все же не главное.

Голова болела, в висках ломило, но, кажется, повреждений на голове не было. Конечно, она так же могла и не чувствовать, происходило ли у нее кровотечение из головы вследствие потери чувствительности, но подушка, исключая пятно от ее слюны, мокрой не казалась, а потому она заключила, что наличие повреждений головного мозга у нее вряд ли возможно. Вот что было главное. Если есть голова – значит, можно что-то придумать.

Теперь предстояло проверить самое страшное. На месте ли ее конечности? Пытаясь унять непроходящую внутреннюю дрожь, она зажмурилась. Набравшись смелости, она сделала над собой усилие и шевельнула рукой. Так. Теперь ногой. Как ни странно, и руки, и ноги – все оказались на своих местах. Вот только слушались они плохо, и поднять их почему-то казалось практически невозможным. Но, главное, они все-таки были?

Она снова открыла глаза и решительно оглядела свои конечности, и тут же поняла, в чем было дело. Пробежав взглядом по своему телу, она снова рассердилась на себя за вторичное предположение о непредусмотрительности своих врагов. Она только сейчас заметила, что была крепко привязана к своей кровати, и теперь стало абсолютно ясно, что самостоятельно встать она не может. Да какое там встать, она не могла даже пошевелиться. По всей видимости, привязана она уже была достаточно давно, потому что руки и ноги ее сильно затекли. Поэтому она и не могла так долго понять, на месте ли они. После попыток шевелить пальцами кровь, кажется, начала циркулировать быстрее, и чувствительность мало-помалу начала возвращаться, но только дела это не меняло.

Теперь она знала все наверняка. Она находилась в западне у своих обидчиков, у этих безумных ученых, и была в полной их власти. Страх и бессильная ярость заставили ее сжать зубы так, что появилась острая боль в скулах. Все ее части тела были на месте, но она была крепко привязана и лишена всякого движения. Окна ее камеры были перегорожены решетками, а у единственного выхода из комнаты находилась охрана, которой был поручен надзор за томившимися здесь мучениками. Окружающие люди, находившиеся определенно в таком же положении, что и она, были так же беспомощны. Бежать отсюда не было никакой возможности, и помощи ждать было неоткуда. Она лежала и не могла унять колотящееся безудержно в груди сердце, сотрясаясь внутренне от панических метаний своей души, не зная ни о том, что будет с нею дальше в следующую минуту, и ни о том, стоит ли ей надеяться на жизнь.

Она была в западне, откуда абсолютно точно не было никакого выхода, и жизнь ее находилась сейчас в руках этих извергов, и ей оставалось лишь лежать и стискивать до боли зубы, ожидая приготовленной ей участи.