Текст книги "Рубиновый лес"

– Нет, я лишь хотела сказать, что полёт на драконе не сравнится с участием в войне, – сказала я, выдержав испытывающий взор полуслепых глаз. – Это мелочь по сравнению с тем, через что пришлось пройти тебе в мои годы. Именно поэтому я прошу позволить мне отправиться к Красному туману вместе с Солярисом. У меня ведь завтра день рождения. Пусть это будет твоим мне подарком.

В детстве я часто видела кровь. Она заливала щели в полу между изразцами, расходилась пятнами по коврам и смешно булькала, когда я прыгала по её лужам в своих блестящих башмачках. Кровь никогда не пугала меня, как не пугал и отец, измазанный ею до кончиков пальцев и держащий такой же окровавленный меч после расправы над теми, кого считал предателями. Забираясь к нему на колени, я делала вид, будто не замечаю, как он откладывает этот меч в сторону и вытирает багряные руки о свои роскошные одежды, лишь бы не испачкать мои.

У каждого правителя действительно есть свои слабости, и главной слабостью Оникса всегда была я.

– Сегодня в полночь соберутся восемь ярлов, чтобы вознести тебе почести и принести свои гейсы, – произнёс отец. – Это лишь первый пир цикла Вознесения, но он важнее прочих, так как именно с него начинается твой королевский путь.

– Граница с Найси пролегает всего в четырёх часах лёта от замка. Столько же времени нужно, чтобы вернуться назад. Я буду дома к заходу солнца, – больше пообещала, нежели констатировала факт я, едва справляясь с волнением.

– Тогда решено. – Оникс поднялся. Все советники, включая меня, рефлекторно поднялись следом за ним. – Моя дочь, принцесса Рубин, полетит на драконе Солярисе к деревне туата Найси, охваченной Красным туманом. Отправляйся прямо сейчас. На всё у тебя есть десять часов.

– Слушаюсь, истинный господин.

Король Оникс первым вышел из зала Совета, держась за учтиво подставленный локоть Ллеу, подоспевшего к дверям и вставшего рядом с немыми берсерками. Я же вышла последней, вопреки правилам приличий, задержавшись у каменной карты. И тут и там на ней виднелись красные отметины – засохшая краска Мидира. На белом камне она напоминала разбрызганную кровь. Я дотянулась до туата Найси и рукавом стёрла с него все красные точки, как собиралась раз и навсегда стереть с лица земли проклятый Красный туман.

2
Туман

На улице вовсю валил снег, будто кто-то выпотрошил облака, как подушки, и осыпал землю лебяжьими перьями. Деревья, сторожевые башни и розовый сад, окружающий замок со стороны утёсов, захлебнулись в них, став безликой частью зимы.

Швырнув на постель аметистовое платье вместе с заячьей накидкой, я невольно задержалась перед окнами, любуясь на творение месяца воя, но быстро опомнилась и вернулась к сборам. К тому моменту, когда я закончила переодеваться и заплетать волосы, солнце уже приближалось к зениту. Угловой алтарь Кроличьей Невесты сиял и искрился в его лучах, усыпанный кристаллами розового кварца и вербеной. Несколько цветков пожухли и осыпались, хотя я была готова поклясться, что, когда уходила, на них не было ни одного признака увядания…

– Оставьте меня, – велела я хускарлам, когда они провели меня через южное крыло замка до обугленных факелов в пристроенной неказистой башне. Независимо от времени суток в ней всё так же царил душный полумрак, и хускарлы даже не стали спорить, молча отступив. Там, где я находила убежище, они видели логово свирепого зверя.

К их счастью, этот зверь до сих пор дрых в своей постели.

– А я ведь говорила не читать до утра!

От звука моего голоса Солярис закопошился и с головой нырнул под шерстяное одеяло, будто я могла не заметить его и уйти. Наружу выглядывали лишь жемчужная макушка да голые ступни, белые, как сама простынь. А на придвинутом к изножью дырявом кресле скучала всё та же книга с пожелтевшими страницами в масляных пятнах. Только закладка в виде шёлковой ленты лежала на другом месте – кажется, на целых три или четыре раздела дальше, чем вчера. Немудрено, что теперь Солярис стонал, ворчал и злился, когда я, не сдаваясь, воскликнула ещё громче:

– Солярис, выбирайся из своего гнезда! У нас важное поручение от короля.

Его спальное место действительно напоминало гнездо: сбитые одеяла, ворох подушек с бахромой, меховые подстилки и размотанные клубки шерсти образовывали воронку. При свете дня в глаза ещё отчётливее бросалось то, сколько же в башне сора. Из-за тумб, деревянных стульев и прочей мебели, кучкующейся вокруг кровати, к ней было не подобраться.

Я цокнула языком и, не дождавшись реакции, решила действовать. В мужских штанах передвигаться было куда удобнее, нежели в юбке, так что я легко перепрыгнула скопление тумб и, не без синяков добравшись до кровати, сдёрнула с Соляриса одеяло. Из-под того выкатились черепа павших воинов хирда, разбросанные прямо между подушек.

Дикий! Он даже не удосужился убрать их с постели, прежде чем лечь спать!

– Хлебнула бесстрашия из фляги Медвежьего Стража, мелочь? – Сол неуклюже смахнул черепа на пол и, закряхтев, перевернулся с живота на спину, до того сонный, что его глаза напоминали две узкие щёлки, а уголок рта блестел от потёкшей слюны. – Если не отстанешь, я откушу тебе лицо.

– Если не встанешь, глупая ящерица, отец откусит его нам обоим!

Я красноречиво нависла над Солярисом, явно не понимающим, насколько я серьёзна. Ему повезло, что он выглядел так мило, когда не пытался перегрызть кому-нибудь горло. Спутанные перламутровые волосы лежали на подушке веером, а кожа, молочно-фарфоровая, будто бы светилась изнутри, как алебастр. Оглядев вмятину от перины на его щеке, я непроизвольно опустила взгляд ниже и внезапно обнаружила…

– Ты голый.

– Я в курсе. Так и должно быть, когда ложишься спать без одежды.

Мне на лицо будто насыпали угля из ночной жаровни: я почувствовала, как оно раскалилось от смущения, и отвернула голову так резко, что услышала, как хрустнула шея. Но, сколько головой ни маши, увиденное уже не забудешь: длинная бледная шея, острые ключицы, плоский живот с рельефными мышцами… и, к счастью, плотная простынь, скрывающая нижнюю половину туловища там, где выпирали угловатые косточки таза и маленькие жемчужные чешуйки. Те собирались гроздями и не исчезали даже тогда, когда Сол перевоплощался. Зато в остальном тело Соляриса напоминало чистый пергамент: ни родинок, ни веснушек, ни шрамов. Безупречная, безукоризненная красота, неестественная для человека. С такой внешностью любая девица из Круга с радостью вручила бы ему своё сердце, если бы он приложил для этого всего капельку усилий. Может, то и была истинная причина, по которой человеческие мужчины ненавидели драконов столь крепко, что охотно вступили с ними в войну, едва подвернулся повод?

– Уже в четвёртый раз… – простонала я, растирая скулы, чтобы побыстрее прогнать с них румянец. – В четвёртый раз я застаю тебя голым! Ну почему нельзя спать в сорочке, как это делают все?! Ты ведь знаешь, что я часто прихожу тебя будить…

– Вот именно. Жизнь ничему тебя не учит.

Услышав скрип кровати, прогнувшейся под весом Соляриса, я облегчённо вздохнула: по крайней мере он проснулся и даже сел. С чувством выполненного долга перебравшись обратно через тумбы, я подошла к окну и открыла щеколду, выпуская на улицу драконий жар, застоявшийся в башне, чтобы впустить вместо него бодрящую морозную свежесть.

– Так о каком поручении короля ты говорила? Разве могут быть какие-то поручения, когда у тебя сегодня Вознесение?

Я облокотилась о широкий подоконник, застеленный растаявшим за ночь воском, и осторожно посмотрела на Соляриса. Тот уже натянул на себя хлопковые штаны и рубаху, однако его волосы всё ещё смешно топорщились во все стороны, и несколько прядей запутались в изумрудной серьге, раскачивающейся над его левым плечом. На ходу разбирая их пальцами (по непонятной мне причине он ненавидел расчёски), Солярис закрыл платяной шкаф и обернулся. Мне даже не пришлось отвечать на его вопрос, потому что, осмотрев меня прояснившимся после сна взглядом, он тут же задал новый:

– Почему на тебе лётная одежда?

Поразительно, что он не заметил её сразу: по сравнению с моими помпезными платьями, вышитыми золотом и драгоценностями, простой доспех из варёной кожи сразу должен был броситься в глаза. Короткая куртка с песцовым мехом на воротнике, высокие сапоги, перчатки из чёрной замши и коса с лунной фибулой вместо привычно распущенных волос – зная, какими опасными бывают полёты, к каждому из них я одевалась и готовилась даже тщательнее, чем к своим дням рождения.

– Потому что мы летим к деревне на границе туата Найси, где нас ждёт Красный туман, – ответила я таким тоном, будто это было очевидно. – Оказывается, он всё ещё там, и по приказу отца мы должны пролететь над ним, чтобы попытаться разузнать больше.

Пожалуй, умолчать о том, что это я выпросила у отца такой «приказ», было действительно умным решением, потому что лицо Соляриса и без того исказилось. Он выпрямился во весь рост и, едва не стукнувшись лбом о балдахин, в один прыжок пересёк и собственную кровать, и рухлядь, которой её забаррикадировал.

– Ты спятила, Рубин?! Зачем ты вызвалась?

Я невольно щёлкнула языком. И почему Солярис так хорошо меня знает?

– Ты ведь сам хотел исследовать природу тумана. – Я кивнула на постель, по которой раскатились старые крошащиеся черепа, а затем на книгу с красноречивым названием «Память о пыли», повествующую о тех славных днях, когда древний союз королевы Дейрдре с драконами действительно чего-то стоил. – Такого шанса может больше не представиться. Когда ещё туман будет смирно стоять и ждать нашего прихода? Моё Вознесение в полночь, так что времени у нас по горло. А летаешь ты быстро, управимся за полдня. Да-да, я знаю, если со мной что-то случится, то…

«Ты никогда больше не поднимешься в небо», – собиралась сказать я, но Сол сказал совершенно другое, не дав мне закончить:

– Туату Дейрдре придёт конец, а вместе с тем и всему остальному Кругу, который привык полагаться на вас. Ты единственная наследница трона, Руби, а твой отец болен и находится в шаге от могилы. Ты рискуешь не только собой – ты рискуешь всем.

Иногда, когда Солярис открывал рот, мне рефлекторно хотелось осмотреть себя на наличие царапин: он часто выбирал до того острые слова, что они могли порезать физически. Зато Солярис никогда не стеснялся правды. Но почему он озвучил именно эту? Почему выбрал такой повод для беспокойства? Ведь Дейрдре не был его родным краем. Это был не его дом. И здесь жил далеко не его народ. Если меня не станет и туат канет в пасть к Дикому вместе со всеми людьми – разве это не должно сделать Соляриса, потерявшего по их вине абсолютно всё, поистине счастливым?

– Мы не будем соприкасаться с туманом, – пообещала я, выдержав свинцовый взгляд Соляриса. Это было по-настоящему сложно: когда Сол злился, он совсем переставал моргать, отчего казалось, будто смотришь на открытое солнце. – И мы будем осторожны. Я хочу помочь своим туатам, понимаешь? Если не сделать этого сейчас, скоро мне будет нечем править.

Солярис знал, что я права. Он был упрямцем, а не глупцом – с фактами не поспоришь. Фыркнув, Сол снова распахнул дверцы шкафа и, выудив оттуда уже залежавшуюся броню, юркнул за деревянную ширму. Хоть переодевающегося Соляриса и не было видно за ней, я всё равно отвернулась к окну. Расписные витражи на нём покрылись тонким слоем инея с внешней стороны, но тот мгновенно растаял, стоило Солярису выйти и приблизиться ко мне.

– Я готов, – сообщил он, представ передо мной с пугающей решимостью в золотых глазах и в полном обмундировании. Его сборы, в отличие от моих, заняли не больше трёх минут.

В своих лётных доспехах он напоминал фигуру, выточенную из перламутра. И кольчужная рубаха, и наручи, и штаны – всё было выковано и сшито из его собственной драконьей чешуи. Никаких вставок, никаких креплений или пуговиц, ведь лишь чешуя не расходилась по швам и не приходила в негодность, а сращивалась вместе с телом Сола, когда он перевоплощался. Эти доспехи можно было с уверенностью назвать венцом кузнечного искусства. На их создание ушло больше двух лет: помимо того, что чешую крайне сложно пробить и сплавить вместе пластами, её также невероятно сложно отделять. А отделять пришлось прямо от Соляриса наживую – при помощи раскалённых игл из чёрного серебра и щипцов, оставляющих после себя жуткие открытые кровоточащие раны. Пускай Солярис быстро исцелялся, а я не принимала в этой «процедуре» непосредственного участия, она всё равно врезалась в мою память как худшая пытка на свете. Крики Сола много ночей преследовали меня, но таково было его решение, а не моё – выковать броню, что сможет стать ему второй кожей, чтобы больше не пришлось беспокоиться о наготе и новых комплектах одежды, которую он до сих пор прятал по крыше замка то тут, то там (на всякий случай вроде вчерашнего).

– Отправляемся, – сказали мы, кажется, одновременно.

Пускай Солярис сохранял невозмутимый вид, но я нутром ощущала его тревогу. Она читалась в быстром шаге, которым он нёсся по петляющим коридорам к заброшенной башне-донжону, и в том, как он то и дело отводил в сторону плечо, будто оно болело. Сол всегда так делал, когда его внутреннему зверю становилось тесно в человеческой ипостаси. В такие моменты я отвлекала или успокаивала его, но сейчас я не могла успокоить даже саму себя: от лежащей на мне ответственности и неизвестности, маячащей впереди, мне было тревожно не меньше.

Благодаря плоской крыше и местоположению вдали от посторонних глаз башня-донжон служила идеальной площадкой для взлётов и приземлений. Когда-то давно здесь располагалась моя детская, но сейчас в башне не осталось ничего, кроме сломанных погремушек, дряхлой колыбели и слишком размытых воспоминаний. Обогнав Соляриса, я без сожалений пересекла внутреннюю комнату и взобралась по короткой винтовой лестнице на крышу, когда вдруг внезапно услышала:

– Драгоценная госпожа! Принцесса Рубин!

Зимний мороз больно кусал за щёки. Зарывшись носом в меховой воротник, я замедлила шаг. Солярис же фыркнул, прошёл чуть дальше и остановился у самого края башни, уперев колено в низкий зазубренный мерлон[5]5
  Мерлон – зубчатый парапет стены, промежутки в котором предназначены для лучников и защиты крепости.


[Закрыть]. Уже по одному кислому выражению его лица я, даже не успев обернуться, поняла, кто именно меня зовёт.

– Гектор? Ты что здесь делаешь?

Запыхавшись от бега, на крышу следом за нами вылез мальчишка. Ветер, свободно гуляющий по вершине башни, тут же сбил его русые кудри в невообразимые колтуны. Несмотря на то что зима была в разгаре и мы все не видели тёплого солнца уже несколько месяцев, веснушки на носу Гектора и скулах по-прежнему горели ярче, чем звёзды на ночном небе в месяц сапфиров.

– Карта, госпожа! – закричал Гектор, укутываясь плотнее в свой шерстяной шарф и пытаясь не дать ногам в лёгкой обувке разъехаться на заледеневшем камне. – Господин Мидир велел передать госпоже карту!

Умилённая решимостью Гектора, я решила умолчать о том, что и без карты знаю расположение всех туатов, городов и деревень, включая то поселение, где остановился Красный туман. В конце концов, к этому меня обязывало положение, и ради этого я проводила за уроками по восемь часов в день с тех пор, как мне исполнилось три года.

– Большое спасибо, Гектор.

– Не за что, госпожа. Вот, держите, госпожа.

– Пожалуйста, перестань называть меня «госпожа» через каждые два слова. Младший брат моей молочной сестры то же самое, что и мой брат. Ты не обязан так пресмыкаться, – сказала я, послушно перенимая из рук Гектора сложенный лист пергамента, когда он всё-таки пересёк крышу и добрался до меня, так ни разу и не поскользнувшись, к досаде Соляриса. – А где сам Мидир?

– Уже ускакал, госпо… Рубин. – Гектор прикусил язык. – Отправился к границе Найси, где Красный туман. Просил передать, что ему жаль пропускать Вознесение, но он обязан присутствовать там лично независимо от того, что произойдёт дальше.

– Чего же он не сказал мне, что тоже поедет? Я бы его подбросила, – ответила я шутливо, и Гектор коротко, но многозначительно хохотнул:

– Ха-ха, смешно.

Даже Солярис, раздражённо притоптывающий ногой в ожидании, ухмыльнулся. Уверена, это было одно из тех воспоминаний, что согревали его в тоскливые дни, – первый и последний полёт Мидира, который закончился для советника в навозной яме, оставив на память мучительный страх высоты. Я до сих пор чувствовала вину за то, что уговорила тогда Мидира полететь, а Соляриса не уговорила всё не испортить.

– О! Чуть не забыл. Брат тоже просил передать кое-что.

Гектор засуетился и просунул руку под свою стёганую накидку, откуда у него выглядывал кожаный фартук и пояс с несколькими крючками для инструментов. Судя по всему, он принёсся ко мне прямо из кузницы: от него ещё пахло горячим железом, полировочным песком и по́том. Под тем же поясом, в маленьком кармашке, притаился продолговатый пузырёк размером с указательный палец, похожий на те, что складировал Солярис в своей башне для красоты и хранения драконьего пламени. Только у этого пузырька стекло шло волнами, будто застыло неправильно, а вместо пробки торчала металлическая крышка с кольцом на длинной цепочке.

– Это какое-то изобретение, оставшееся от драконов? – недоверчиво сощурилась я, забрав пузырёк и сжав его в ладони. Матовая поверхность мешала понять, есть ли уже что-то внутри. – Что оно делает?

– Не знаю. Брат сказал просто открыть его, когда ты будешь рядом с туманом. Думаю, он хочет взять пробу воздуха…

Пробу воздуха?.. Я непонимающе покачала головой, но послушно надела цепочку на шею, а сам пузырёк спрятала под меховой воротник, куда спрятала и карту. Мне никогда не удавалось понять, как устроен сейд, а уж в извращённые практики Ллеу я не хотела вникать и подавно.

– Хорошо, я тебя поняла. Вернись-ка лучше в замок, а то что-то ты совсем бледный… Ты уже принял утреннюю сыворотку, а?

Гектор вздрогнул и посмотрел на меня широко раскрытыми оленьими глазами. Те были зелёными, как свежая трава в месяц зверя, но без единого серого вкрапления, как у Ллеу или Матти. Он ни в чём не походил на близнецов, переняв вместо этого все черты покойного отца-хускарла: слишком светлые и жёсткие волосы, слишком острые черты лица и слишком крепкое телосложение. Хотя последнее, возможно, было результатом его работы в кузнице, где он трудился с ранних лет, пристроенный к королевскому кузнецу подмастерьем. Несомненно, Гектор мог добиться несравненных высот в этом ремесле, но кое-что мешало ему так же, как мне мешал спокойно жить Красный туман.

– Я в полном порядке, – заверил Гектор.

– С сахарной болезнью шутки плохи, дуралей, – бросил Солярис из-за моего плеча и, очевидно, вконец потерял терпение, потому что вдруг начал покрываться чешуёй: его шея, ладони и лицо стали стремительно белеть. – Хватит нянчиться с ним, Рубин. Нам давно пора вылетать.

Солярис никогда не обращался при посторонних, если только не был намерен привести их в бешенство. Или напугать до икоты, как пугал сейчас Гектора, который отличался особенно опасливым нравом. При виде меняющегося Соляриса он незаметно отступил на два шага назад, хотя Сол не был настолько большим, чтобы потеснить нас на крыше. Да, каждый год он становился всё больше в размерах и теперь уже мог сравниться с тремя-четырьмя лошадьми, а не с одной, как было в моём детстве. Но, если верить книжным иллюстрациям, до величия Старших драконов Солярису было ещё далеко. И всё-таки это зрелище завораживало, сколько бы раз ты его ни видел.

Чешуя расползалась на нём всё дальше и дальше, как сумерки перед наступлением ночи. Весь процесс занимал не больше минуты: руки и ноги удлиняются, заострённые ногти становятся серповидными когтями, туловище увеличивается и изгибается, зубы превращаются в клыки, а жемчужные волосы – в такие же жемчужные гребни вдоль всей спины. Хруст костей, низкий утробный рык, золото глаз, что почти ослепляет, вернув себе природную остроту зрения вместе с природным великолепием.

Я заметила, что перестала дышать от восторга, лишь когда в лёгких начало жечь.

– Ладно, – сглотнул Гектор, отворачиваясь от отряхивающегося и разминающего мышцы Соляриса с таким же усилием, как и я. – Ухожу. Только… Последняя вещь…

– Карта есть. Пузырёк есть. Ну же, удиви меня! Что ещё ты принёс с собой, Гектор? Сокровищницу?

– Подарок.

В этот раз Гектору не пришлось долго шарить руками под накидкой – этот подарок был у него наготове, висел на том же поясе за спиной. Буквально через мгновение я увидела роскошные, блестящие от новизны наручи и перестала дышать от изумления уже во второй раз.

– Ты… позволишь мне?

Я вопросительно посмотрела на Гектора и вдруг заметила, как раскраснелись у него щёки, будто измазанные в бруснике. Дождавшись, когда я протяну ему руки вместо согласия, Гектор осторожно закатал рукава моего плаща вместе с кафтаном до самого локтя – сначала правый, затем левый. Пальцы у него были грубые и мозолистые, какими и должны быть пальцы опытного кузнеца, но почему-то они ещё были липкие и влажные. Тем не менее они совсем не дрожали. Отточенным движением Гектор застегнул на моих запястьях наручи. Несмотря на внушительный вид – изящные кованые узоры с россыпью опалов по всему ободу, – наручи были едва ли тяжелее воздуха. Удобные, лёгкие и невероятно красивые, они заставили меня расплыться в улыбке.

– Какая великолепная работа, Гектор! Да тебе впору собственную кузницу открывать! Я обязательно поговорю с отцом на этот счёт.

Гектор ничего не ответил. Только застенчиво переступил с ноги на ногу и, закусив нижнюю губу, надавил указательным пальцем на боковой камень в наруче.

– А как тебе это?

Я услышала механический щелчок, а затем у моего запястья выскочило плоское лезвие, тонкое, как крыло бабочки, но явно острое и жалящее, как язык Дикого. Оно прилегало к моей ладони вплотную и будто становилось её продолжением, достаточно длинное, чтобы, всего лишь взмахнув рукой, рассечь противнику горло.

– Немайнская сталь, – сказал Гектор, пока я вертела подарок перед носом и восхищённо ахала, разглядывая его со всех сторон. – Это Матти купила опалы на своё жалованье и попросила вставить их, так что сей подарок от нас двоих. В каждом наруче я также спрятал по клинку. Нужно ударить по боковым вставкам, чтобы лезвия выскочили. Будь аккуратна, ладно? Не хочу, чтобы ты поранилась. – Гектор посмотрел на меня из-под ресниц, и его пальцы сжали мои запястья, прежде чем отпустить. – Но и чтобы кто-то другой тебя поранил, не хочу тоже. Принцесс не учат сражаться, а эти наручи достаточно просты в обращении… Я собирался вручить их тебе на пиру, но, когда узнал, что ты отправляешься к Красному туману, решил сделать это прямо сейчас. Лишняя защита ведь не помешает, правда?

«Моей защиты ей вполне достаточно!»

Как славно, что вместо ревнивого ворчания Соляриса Гектор услышал лишь звериный рык. Но как плохо, что из-за связующего проклятия Соляриса прекрасно слышала и понимала я.

«Прощайся с ним уже наконец! Мы теряем время».

Сол нетерпеливо раскачивал хвостом, подметая крышу, и раздражённо хлестнул им меня по ногам.

– Спасибо тебе ещё раз, Гектор. Мне нужно идти. Обязательно сходи к брату за сывороткой! И плотно позавтракай! При сахарной болезни регулярные приёмы пищи – самое важное.

Я не услышала, что ответил на мои нравоучения Гектор, потому что мне действительно нужно было спешить. Стряхнув с воротника снег, я ухватилась за гребни на спине Соляриса и подтянулась вверх, усаживаясь между ними. Затем, сняв с пояса несколько металлических колец на прочных ремнях, я буквально приковала себя к этим гребням – мера предосторожности от падений. Ведь стоит мне оказаться в недосягаемости Соляриса, не соприкасаясь с ним хотя бы кончиками пальцев, – и он падает следом, как бы широко ни распахивал крылья. Я не могла позволить себе разбиться, чтобы не позволить разбиться ему.

«А ты сама, к слову, завтракала сегодня?»

Этот вопрос застал меня врасплох. Казалось, голос Соляриса раздаётся прямо в моей голове, вибрируя в висках и затылке. Он звучал ниже, чем обычно, более глубокий, грубый и дикий, где-то на грани между человеческой речью и животным рычанием. Тем не менее я понимала его так же хорошо, как саму себя, и оттого принялась судорожно соображать, что бы такого ответить, не вызвав при этом подозрений.

– Ты тоже не завтракал, – ляпнула я вместо этого и тут же мысленно отвесила себе пощёчину, пытаясь попутно пристроить ноги на боках Сола так, чтобы те не затекли в полёте.

«У меня нет сахарной болезни».

– У меня её тоже нет.

«Есть».

– Она прошла ещё в детстве, Солярис.

«Хочешь, чтобы вернулась? Твои приступы слабости тоже могут стоить нам жизни. Ты должна хорошо питаться. Мне что, печенье с собой таскать?»

– Дикий! Сам же торопил меня. Чего строишь из себя мою бабушку Хризолит? Взлетай давай!

На ощупь его чешуя была такой же острой, какой и выглядела: перчатки в очередной раз порвались на ладонях, пока я устраивалась поудобнее. Зато я успела согреться: в первородном обличье Сол был даже горячее, чем в человеческом. Я замлела от этого тепла, но быстро опомнилась и легла животом ему на спину, когда Солярис взобрался на мерлон башни и, не предупреждая, птицей взмыл ввысь.

Сколько бы я ни летала, каждый раз дыхание у меня перехватывало, как впервые. Благодаря жемчужно-белому окрасу Солу было легко слиться с пургой: я не сомневалась, что уже спустя минуту нас стало не разглядеть из замка. Лишь когда Солярис выровнялся и ветер перестал резать мне глаза, я позволила себе выпрямиться и осмотреть тот простор, что раскинулся под нами.

Столица казалась крошечной и какой-то игрушечной, словно та самая карта на столе Совета, вырезанная в мраморе. Замок Дейрдре возвышался над городом, построенный на пике холма, и смотрел на все четыре стороны света, величественный и абсолютно неприступный. Сзади него, прямо под резким обрывом, прорастали острые рифы и скалы, обтачиваемые Изумрудным морем такого же изумрудного цвета. Слева виднелись горные хребты Мела с острыми, как львиные когти, шпилями, пронзающими небо. От них замок отделяли лишь скромный кленовый лес, где мы с Солярисом собирали чернику в месяц зверя, и то самое Цветочное озеро, в котором мне не повезло искупаться на тринадцатый день рождения. А справа от замка цвело бесхозное маковое поле, на противоположной стороне которого и стоял Рубиновый лес. Его красные верхушки даже можно было разглядеть из некоторых окон замка, но суеверные слуги избегали занимать комнаты с таким видом, как и мой собственный отец.

Сам город, Столица, распростирался в низине у подножия замка, обнимая его спереди и с боков, как дитя, тянущее руки к матери. Я уже видела вдалеке крыши из разноцветной черепицы, соломенные навесы хлевов и пёстрые шатры зимней ярмарки. Где-то там же горели костры, вокруг которых собирались замёрзшие горожане, и эхом, наперебой с тальхарпой[6]6
  Тальхарпа – струнный смычковый музыкальный инструмент, похожий на лиру.


[Закрыть], звучало пение флейты. Удивительно, как в такую стужу у людей не примерзали губы к музыкальным инструментам, но в этом и была вся Столица: несмотря на то что каждый туат насчитывал десятки деревень, поселений и городов больших и маленьких, лишь в главном городе Дейрдре независимо от суровости и капризности погоды днём и ночью кипела жизнь.

– Поднимись выше, – попросила я Соляриса громко, перекрикивая свист ветра. – Не хочу, чтобы горожане увидели нас. Дракон в небе знатно пугает их.

«Мы не полетим через город, – ответил он и вдруг действительно кувыркнулся в воздухе, разворачиваясь на девяносто градусов. – Прошлым утром у ворот Мидир назвал стражникам деревню, откуда прибыл. Лофорт, верно? Я знаю, где это».

Я хотела возразить, но передумала: если Солярис в чём-то уверен, значит, так оно и есть. В конце концов, он, прожив почти целый век, наверняка знал об окружающем мире побольше моего – даже учитывая моё многолетнее обучение. Я покидала туат Дейрдре всего дважды за свою жизнь – в далёком детстве, во время походов отца на туаты Кердивен и Дану. Правда, тогда он сжёг несколько поселений заживо вместе с их старостами… Так что мне мало что запомнилось, кроме дыма, воплей и огня.

Чем выше поднимался Солярис, тем свирепее становился ветер и тем пуще я радовалась, что перед выходом из комнаты втёрла в губы мёд с маслом – без них мой рот давно бы превратился в кровоточащую рану. Я уткнулась лицом в меховой воротник, крепко держась за костяные гребни, а уже через пять минут увидела над нами цепкие верхушки рубиново-алых деревьев.

– Помнишь, как я потерялась здесь? – спросила я, изрядно развеселившись от нахлынувших воспоминаний.

«Хотел бы я забыть».

Мне было всего пять, когда я, ускользнув из-под присмотра няни-весталки, сбежала в лес и провела там целых три ночи. Длительный голод и холод впоследствии обернулись для меня первой стадией сахарной болезни, из-за которой я до сих пор выглядела болезненно худой на фоне пышнотелых сверстниц, но всё бы закончилось куда плачевнее, не отыщи меня Солярис. Я запомнила немногое, лишь светящиеся в темноте глаза и нахлынувшее чувство безопасности, когда он нашёл меня в куче красных опавших листьев, свернувшуюся клубочком. Кажется, Сол, как всегда, ворчал, неся меня на руках домой, а ошейник из чёрного серебра позвякивал на его шее, разъедая ту до мяса. Уже в том возрасте я понимала, что должна потеряться, если хочу освободить Соляриса. Если хочу закончить его каждодневные истязания и уберечь от участи «ручного зверя». Ведь только так, вернувшись в объятия растроганного отца, я смогла упросить его снять с Соляриса ошейник в качестве благодарности и выделить ему полноценную спальню вместо стойла в конюшне.

Жизнь до этого – вот что Солярис на самом деле, как и я, хотел забыть, а не тот день, когда мы стали друзьями.

«Красный янтарь… В этом году его стало больше».

Солярис отвёл назад крылья, чтобы я, свесившись вниз, смогла разглядеть, как что-то поблёскивает меж деревьев, пробиваясь прямо из трещин в лопнувших стволах. То были застывшие градины разных форм и размеров, сверкающие, как драгоценные камни, – окаменевшая смола, что, в отличие от смолы обычной, напоминала запёкшуюся человеческую кровь.

– Хороший вышел бы урожай для спекулянтов и ювелиров, – сказала я. – Если бы только они не были такими трусами.

Самый настоящий янтарь высшего качества, пусть и красный, и то не мог заманить в Рубиновый лес ни души. Даже ярлы сторонились его и старательно объезжали, пусть из-за этого путь к замку и становился в два раза дольше. Вероятно, мы с Солом были единственными, кого в силу привычки не страшил ни сам лес, ни сказки о нём: полёты над ним были обыденной частью нашего тренировочного маршрута. Почти задевая брюхом верхушки вечно красных деревьев, Солярис свернул от леса на юг и вскоре достиг устья Коралловой реки, за которой нас ждали новые поселения и леса.