Текст книги "Мир под лунами. Конец прошлого"

1.

– Самойлова! Самойлова, слышишь ты или нет?

Я обернулась. Люда качала ручку на пальцах, сочувствие на ее лице сменилось возмущением.

– Где макет для автоцентра?

– Сейчас, – я снова уткнулась в монитор. – Лови.

Скосила глаза в угол экрана. До окончания рабочего дня еще полчаса. Говорят, работа помогает забыть о личных проблемах. Как бы не так! Уже две недели я ношусь по офису как ошпаренная, уговариваю клиентов, терзаю дизайнеров, достаю корректора, часами тараторю по телефону, а в голове все равно в тысячный уже раз крутится одно и то же.

«Тебе двадцать семь лет, а переживаешь, как девочка. Сколько можно? Выдохни и забудь. Завтра будет легче. Жизнь не изменилась».

Все убеждаю, уговариваю себя, как мать маленького ребенка. Но ребенок не желает успокаиваться, он то кричит от отчаяния, то забивается в угол, закрывает рот ладошкой, испуганно таращась в темноту. Ему страшно и больно, а вокруг ничего больше нет, кроме этой пустой темноты.

«Ну вот, придумала. К чему этот пафос? Темнота, пустота… Все это ерунда! Успокойся же и выкинь из головы все мысли о нем. Позвони лучше в «Актуаль», может, разродятся на этот раз».

– Ксюша, домой не идешь? Слушай, в декабре уже не успеем, а в январе тебе гарантирована премия. Ты нам половину новогодней выручки сделала!

Еще один взгляд в угол монитора. 18.07. Люда стоит у дверей, хрупкая и изящная в своей норковой шубке, и явно хочет по пути к машине оказать мне психологическую поддержку. Нет уж, спасибо. Я сама себе помочь не могу, чего ждать от других? Я улыбнулась, покачала головой.

– Еще немного посижу, доделаю документы.

Люда ушла. Я открыла было папку с документацией и тут же закрыла, подавляя очередной приступ отвращения. Нет, работа не помогает при сердечной боли.

Складывая в сумку мелочь со стола, переобуваясь, я все пыталась найти выход. Как ни презираю я себя, но все же осознаю: депрессия конструктивна. Эту боль, вызывающие тошноту мысли об одном и том же, все две недели об одном и том же, изматывающий душу ужас перед будущим – все это нужно пережить. С их помощью мое сознание ищет выход. Однажды настанет день, когда я проснусь спокойная и обнаружу, что решение найдено и можно, наконец можно жить дальше!

Техника самоанализа оттачивается на несчастных любовях. Становится легче, если отделить эмоции от мыслей, здравый смысл от бестолковых чувств. Все эти полгода женщина во мне убеждала себя, что я что-то значу для этого мужчины. Она находила подтверждения тому в каждом его поступке, в каждом слове. А человек во мне хладнокровно ее осаживал: это не любовь, всего лишь симпатия! Казалось, чувства под контролем. И возмущает сейчас не столько то, что Юра меня бросил, сколько поразительное открытие, что это оказалось так больно. Когда же глупая женская часть меня успела свить наивные мечты в уютное гнездо? Как рассудок пропустил момент, в который я оказалась под властью фантазий на тему «Наша свадьба будет скромной, сына мы назовем Игорем, и когда мы поженимся, я быстро отучу его курить на кухне»? Только теперь, когда он ушел, обнаружилось, что будущее без него непредставимо. Я смотрю вперед – и вижу пустоту. Всего две недели назад там были годы вместе, тихие ужины вдвоем, общие друзья. И все вдребезги. Словно самолет на взлете врезался в стену, и энергия подъема разнесла его на миллион обломков. Не знаю, как дальше жить. Правда, не знаю! Человек во мне понимает, что ничего страшного не произошло, но женщина-то, оказывается, сильнее, и успокоить ее невозможно.

Пару дней назад я написала заявление на отпуск. За свой счет, с завтрашнего дня. Люде очень не хотелось меня отпускать – кто ж в рекламном агентстве уходит в отпуск в декабре, когда работы выше крыши! – но она знала, что случилось, видела, как мне плохо, и не решилась отказать. К тому же, проявив бешеную активность, я за последние две недели привлекла столько клиентов, что теперь имею на отпуск моральное право.

Вошла в маршрутку, прислонилась к поручню, закрыла глаза. Ходить по казанским улицам, по которым ходили с ним, мимо тех же домов, магазинов, кафе – невыносимо. Больно даже видеть их из окна автобуса. Тяжело общаться с людьми, которые знают о нашем расставании, и еще тяжелее с теми, кто не знает. Больно встречаться с друзьями, и быть при этом одной, и каждую минуту гадать: где сейчас он, что делает, скучает ли? Скучает, ха! Но еще больнее – видеть его. Я не поняла это сразу и после нашего официального расставания продолжала видеться с Юрой. Мы пару раз сходили в кино, он провожал меня до дома. Я была весела и вела себя как обычно. «Ты молодец, – сказал он. – Я рад, что мы можем нормально общаться». Он не знает, что, попрощавшись с ним, я каждый раз уже в подъезде начинала плакать. Слезы часами текли по моему лицу – в подъезде, в душе, за ужином, в кровати… Их невозможно было остановить, они рождались будто бы в каком-то не поддающемся контролю уголке сознания. В конце концов я плакала уже от злости, что не могу перестать плакать!

Тогда я сказала Юре, что не хочу больше его видеть. Не знаю, что он об этом подумал, но с тех пор не звонит и не пишет. Только что толку, ведь каждый день я вижу его в фейсбуке и твиттере! Один взгляд на его аватарку – и по сердцу будто ножом резанули. Пишет, что в сауну с друзьями сходил, выкладывает фотографии с вечеринки, просто о погоде пару слов скажет – а я прочту и опять давай реветь! Что же это такое, откуда ж во мне вдруг взялась эта впечатлительность?

Опять и опять, одни и те же мысли. Сколько же можно? Сложив наконец одежду и застегнув молнию на дорожной сумке, я взяла смартфон и принялась расфренживать Юру во всех соцсетях. Удалила его даже из скайпа. Только в телефоных контактах оставила – номер наизусть не помню, по незнанию отвечу, если позвонит. Вот и все. И пусть думает обо мне что хочет!

Сев в поезд, я сразу же выключила мобильник. Никого не хочу слышать – ни коллег, ни заказчиков, ни друзей. Мутит от работы, от Казани, от родных и самой себя. Умереть бы, не навсегда, а на время, как говорил Том Сойер. Отдохнуть от себя. Есть же люди, у которых стресс вызывает болезни или отсутствие аппетита, но при этом не трогает голову. Такие будут чесаться, кашлять, терять волосы, но не станут круглыми сутками выносить себе мозг. Почему же мой насилует себя уже пятнадцатый день, не останавливаясь даже во сне? Да что случилось-то? Подумаешь, мужчина бросил! Я же его не любила, мы даже не жили вместе! Представляя его в качестве мужа, я вроде бы хорошо осознавала, что это всего лишь фантазии. Отчего же так больно, отчего?..

Вагон дернулся, толстая тетка – соседка по купе приземлилась мне на колени. Я отодвинулась, буркнула что-то в ответ на извинения. Забралась на верхнюю полку, достала наушники и притворилась, что меня здесь нет.

Опять беда – в плеере одна латина! При первых же звуках кизомбы возник ком в горле. Да что со мной такое? Может, я схожу с ума? Всю жизнь обожала латиноамериканскую музыку, а теперь слышать не могу! И из-за чего? Только из-за того, что Юра бросил меня между кизомбой и сальсой! «Совсем ты спятила, старушка», – ласково сказала я себе, убрала наушники и открыла в планшете первую попавшуюся книгу.

Семья младшей бабушкиной сестры лет, наверное, тридцать собиралась переехать из деревни под Воронежем то в областной центр, то к нам в Поволжье, а то и к старшей сестре в Красноярский край. В конце концов деревню покинули выросшие дети – поселились кто в Воронеже, кто в Москве. А баба Таня с дедом Левой так и встретили пенсию в своей деревне, так и живут, копаются в огороде да зазывают в гости внуков. Я у них не бывала уже несколько лет. Пожалуй, не очень умно было приехать посреди зимы. Баба Таня так и сказала: «А чего же не в Турцию, не в Италию? У нас зимой скучно…» Но у меня не было сил покупать путевку, лететь, опять же общаться с незнакомыми людьми. А потом еще и любоваться южными красотами, угрюмо размышляя о том, что Юра, возможно, через полгода будет гулять здесь же с другой девушкой.

В деревне хотя бы никто не станет приставать со всякой чушью. Правда, я почему-то не подумала заранее, что лучше всех приставать умеют старики. Никакой рекламодатель не вынесет мозг так качественно, как родная бабушка! Но наконец на третий день расспросы о семейных делах и советы закончились. Видно, бабушка и дед что-то поняли и решили оставить меня в покое.

Я целыми днями бездельничала. Телефон так и не включила – отпуск там или не отпуск, а коллеги будут звонить каждый день, надоедать с какой-нибудь рабочей мелочью. По этой же причине я не выходила в интернет. Часами лежала в кресле у телевизора, смотрела сериалы и ток-шоу. Заставляла себя слушать музыку и пыталась танцевать. И – думала, думала, думала. Как он мог меня бросить? Почему я не поняла, что не нужна ему? И как жить дальше? Меня тошнило от мыслей, тошнило от себя. Да что ж за наваждение такое!

Нужно убедить себя, что в будущем еще много хорошего. Но это сложно. Одно дело расставаться с любовью в двадцать лет: ты знаешь, что впереди вся жизнь и в ней обязательно будут еще любовь и счастье. Но когда тебе под тридцать, пространство будущего сжимается и давит. Начинаешь думать: а вдруг это все? А вдруг больше никогда?.. И понимаешь, что еще несколько одиноких лет – и ты будешь, как Катерина в «Москва слезам не верит», по вечерам горько плакать в подушку. А Гоша не придет.

Но ведь я переживала бы точно так же, будь на месте Юрки любой другой мужчина! Все дело в том, что он появился в нужный момент, когда я внутренне созрела для серьезных отношений. Если б тогда, в июне, я начала встречаться с другим человеком, к концу 2017 года точно так же была бы настроена на свадьбу будущим летом. И потому у меня нет к нему претензий, злости, обиды. Он-то не рисовал себе фантастических картин. Надоело – ушел. Молодец, что еще скажешь.

Какая же все-таки дура эта женщина во мне! И какое счастье, что там, внутри, есть еще и другая личность, которую не возьмешь романтикой и розовыми мечтами!

За окном плывут плотные белые облака. В доме душно; пора погулять. Мне нравится, что здесь кругом поля. Выйдешь из сада – и пожалуйста, сразу за забором белый простор, только вдали темнеет полоска деревьев. Я пошла по дороге между полями, не отвечая на недоуменные взгляды редких встречных. Одета я чересчур тепло для нынешней мягкой зимы и на вкус местных слишком непривычно, слишком по-городскому. Но я мерзлячка, даже в плюс десять надеваю колготки под брюки, иначе закоченею. И сейчас обмоталась толстым красным шарфом, поплотней натянула шапку на уши. А вот для чего взяла с собой сумку, непонятно. Это городская привычка все свое носить с собой. Баба Таня просила купить хлеба, свежий привозят в магазин к одиннадцати. Надо было взять один кошелек, а теперь придется гулять по проселочной дороге с элегантной сумочкой через плечо.

В последние годы у нас постоянно, круглый год дуют сильные ветра, и оказывается, не только в Поволжье так. В поле свистит ветер, задувает в правое ухо, поднимает снег и тащит за собой вдоль дороги. Вдруг между облаками просочился солнечный луч, и светлое пятно помчалось по дороге передо мной. Впервые за бесконечные недели мрачная тьма вокруг расступилась, словно луч заглянул внутрь меня.

– Хватит! – сказала я вслух. – Все, хватит!

И побежала за светлым пятном, спеша вступить в него, чтобы взглянуть на солнце. Ветер закрутил снежный вихрь, солнечный луч накрыл его и высветил – густое, как туман, вращающееся облако рассыпчатых снежинок прямо посреди дороги, и я на бегу ворвалась в него, так что острые снежинки осыпали лицо. Остановилась, обернулась, прищурившись посмотрела на солнце. От резкой остановки потемнело в глазах, поплыли красные и зеленые пятна. Снег крутился вокруг – я в самом центре крохотного смерча! Цветные пятна мельтешили, кружили голову. Я все еще задирала лицо кверху, чтобы разглядеть солнце, которого уже не было видно в сгустившемся тумане. Внезапно меня повело назад, в глазах совсем потемнело. Я оступилась, сгорбилась и опустилась на корточки. Ветер мягко толкнул в грудь. Пришлось опереться на руки. Ох-ох, здоровье ни к черту! Вернусь домой – куплю побольше витаминов.

Мне совсем поплохело. Видно, давление резко упало. В глазах темно, в ушах гудит, мышцы стали как ватные. Так иногда бывает утром, если резко вскочить с кровати. Это проходит через несколько секунд. Я с трудом поднялась с земли, потерла лицо шерстяной перчаткой. Еще немного вело в сторону, сердце било в уши, словно колокол. Но мне было весело. Можно считать этот короткий приступ слабости тем кризисом, после которого организм начинает выздоравливать.

– Пойдем-ка, Ксюшенька, домой, – сказала я себе. Голос прозвучал издалека, будто чужой. – А завтра купим билет и поедем назад к работе и друзьям. Новый год надо встречать дома!

Отпустило; после краткого затмения глазам было все еще непривычно тускло. Я зашагала в сторону дома и не сразу поняла, что сапоги чавкают по грязи. Вместо плотно утоптанного снега дороги под ногами была земля, покрытая мокрой чахлой травой. Ничего себе меня прихватило – аж ухитрилась где-то грязь найти! Остановившись, я огляделась. Наверное, зрение еще не вернулось в норму, иначе почему белые поля кажутся пестрыми? Я растерянно озиралась в поисках деревни. Деревни не было. Дороги не было. Темной полосы леса вдали не было тоже. Сплошная бурая равнина, кое-где клочки грязного снега и лужи. Очень много луж. Бесформенные бесчисленные лужи, отражающие пасмурное небо.

Тишина. Она наконец снизошла на меня. Беспомощно озираясь, я стояла посреди плоской равнины, и в голове была долгожданная тишина. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем в мозгу снова началось подобие работы. Оно сформировалось в бессловесный вопрос. И прошло еще несколько минут, прежде чем вопрос оформился:

– Где я?!

Спокойствие, главное – спокойствие. Я еще раз посмотрела под ноги. Жидкая грязь, какая бывает по осени. Пахнет мокрой землей. Осторожно, не торопясь я поднимала взгляд выше. Одна лишь сырая земля, покрытая спутанным ковром мертвых черных трав. Очень медленно я повернулась всем телом направо. Еще, еще, чтобы ничто ни осталось не охваченным моим взглядом. Он не отметил ни одного деревца, даже самого жалкого, ни одного строения. Сплошная степь… Степь? Да, похожий ландшафт. Молодец, Самойлова, ты таки заработала воспаление мозга. Больше никаких влюбленностей, никаких фантазий. Вон к чему они приводят – степь на ровном месте мерещится!

Однако все же надо что-то делать. Галлюцинация или нет, а стоять на ветру холодно.

Я понятия не имела, что предпринять. Попыталась отыскать какую-нибудь дорогу, тропинку, но безрезультатно. Хорошо, тогда определю стороны света. Добрых пять минут я таращилась в небо и ничего не определила. Сплошная облачность скрывает солнце. Что дальше? Я почесала затылок сквозь толстую вязаную шапку. В голове было пусто, как в кастрюле. Как я сюда попала? Где деревня, где зима? Что за чертовщина?..

Здесь есть снег; можно предположить, что на пригорках он будет таять с юга быстрее, чем с севера. Осталось найти пригорок. В десятый уже раз я повернулась кругом, и наконец глаз отметил небольшую возвышенность на расстоянии пары сотен метров. Что ж, хоть какой-то ориентир.

Вдруг меня осенило: мобильник! Дрожащими руками я полезла в сумку, достала телефон. Здесь нет сети! Я подпрыгнула как можно выше, глядя на экран. Без толку, связи нет. Ладно, пойду на пригорок.

Очень скоро я прокляла и степь, и свою больную голову. До чего мокрая и противная галлюцинация! Сапоги на толстой подошве, казавшиеся такими надежными, промокли практически сразу. Как ни старалась я обходить лужи, все равно то и дело проваливалась в ледяную воду по щиколотку, а то и глубже. Грязь засасывала, ветер издевательски выл, лужи превратились в настоящие пруды. Скоро я выдохлась и совсем замерзла. Здесь не так уж холодно, наверное, около нуля, но пронзительный ветер и ледяная вода довели меня до слез. Между тем холм почти не приближался – слишком много приходилось петлять. Я постоянно лазила в сумку то за мобильником, то за носовым платком, который быстро пришел в негодность. Связи не было. В конце концов я переложила платок в карман пуховика, а телефон отключила и спрятала во внутреннем кармане сумки, чтобы не промок, после чего застегнула молнию и верхний кожаный клапан. Теперь содержимое сумки в относительной безопасности.

Мой путь пересекли многочисленные следы раздвоенных копыт. Олени? Может, пойти за ними? Животные могут вывести к человеку. Постояв в нерешительности, я зашагала к своему холму. Следы никуда не денутся, а с холма я могу увидеть что-нибудь полезное.

Прошло, наверно, около получаса, прежде чем я добралась до цели. С меня лил пот, и при этом я страшно замерзла и стучала зубами. Джинсы были заляпаны жидкой грязью до самого пуховика, в сапогах хлюпала вода. Перчатки тоже насквозь промокли – несколько раз я падала в грязь. Холм оказался никудышным, приподнимался над равниной всего метров на шесть, но мне понадобилось собрать все остатки сил, чтобы вползти на него. На самой вершине я упала на колени, негнущимися пальцами стянула перчатки и окунула грязные руки в ближайшую лужу. Руки заломило. Сквозь джинсы и колготки земля обжигала ноги. Очень хотелось лечь, но пуховик все еще было жалко. Отдышавшись и заправив под шапку выбившиеся волосы, я приподнялась на коленях и осмотрелась.

С обратной стороны холм круто обрывался вниз, под ним лежал снег. Прямо на меня по равнине шли люди. Я не заметила их раньше, потому что холм загораживал нас друг от друга. К тому же их одежда по цвету не отличалась от бурой травы, издалека их было просто не разглядеть.

В первую секунду я хотела крикнуть – но крик замер в горле. Никогда не видела своими глазами представителей народностей, живущих в степи, но они в своих традиционных одеждах наверняка выглядят записными горожанами по сравнению с этими дикарями. Нас разделяло метров сто. Можно было разглядеть меховые штаны и куртки, темные волосы, бородатые лица. Их было девятеро, и среди них не было женщин. Они шли гуськом, быстрым легким шагом, глядя перед собой и опираясь на тонкие посохи. Мне захотелось упасть на землю, слиться с ней, чтобы они не увидели меня и прошли мимо.

Один поднял голову. Остановился. Негромко что-то произнес – звук далеко разносился в холодном воздухе, – и вот уже все девятеро стоят и смотрят на меня. Что ж, все-таки это люди. Я выпрямилась во весь рост.

Они шли ко мне, и чем ближе подходили, тем меньше мне нравились. Лица смуглые и в то же время бледные, не европейские и не азиатские: сухие, большеносые, с глубоко посаженными маленькими темными глазами. Нечесаные волосы кое-как перевязаны травой. Трава же торчит в всклокоченных бородах. Куртки и штаны сшиты самым грубым способом из мохнатых, свалявшихся шкур. А на концах посохов – острые наконечники из камня. У нескольких за спиной что-то вроде меховых рюкзаков, видно, что тяжелых.

Разделились, обошли холм с обеих сторон. Все девять пар глаз не отрывались от меня, пока они поднимались наверх. Я и не думала убегать, только отошла подальше от обрыва. Мне не хватит сил даже чтобы спуститься с холма. Поднявшись, они окружили меня кольцом, молча стоят и смотрят. Самый высокий не выше меня, зато крепкие, жилистые. Дышат неслышно, как звери, а вот я до сих пор не могу отдышаться.

– Приветствую, – дрожащими губами произнесла я. Голос сорвался в хрип. Я откашлялась и повторила: – Здравствуйте, друзья. А я уж не знала, где искать помощь.

На всякий случай подняла руки, показывая пустые ладони. Дикари же, надо сразу дать им понять, что у меня нет оружия. А может, нужно, наоборот, оскалиться и зарычать? Но агрессию необходимо поддерживать действием, а я ни на что не гожусь…

Самый маленький – метр пятьдесят пять, не больше, против моих метра шестидесяти двух – передал копье соседу и подошел ко мне. От него пахло кислой шкурой, в морщинах на щеках засохла земля. Грязные пальцы ощупали мой пуховик, джинсы, сапоги, дернули ремень сумки. Он стащил с моей головы шапку и понюхал ее. Отошел, не отрывая от меня глаз, будто я была диким зверем, который может кинуться в любой момент, и медленно протянул шапку тому человеку, которому до того передал копье. Красная вязаная шапочка передавалась из рук в руки. Каждый аккуратно брал ее, внимательно осматривал, нюхал и передавал другому осторожно, как гранату. Они заговорили негромко и быстро на неизвестном языке, подошли ближе, и вот уже все девятеро деликатно, почти нежно прикасаются к моей одежде. Но кожи и волос ни коснулся никто, а когда один протянул руку к моему лицу, маленький рявкнул на него так зло, что я сама отскочила. Он тут же заговорил, обращаясь ко мне. Интонации были незнакомыми, но я решила, что он меня успокаивает. Что ж, не так все плохо. По крайней мере не похоже, чтоб они хотели меня изнасиловать или убить. Я так изнервничалась, что больше не могла бояться. Просто снова опустилась на колени и уставилась перед собой.

Один из дикарей остался рядом со мной, остальные спустились с холма и заговорили, то и дело оглядываясь в нашу сторону. Мой сторож стащил со спины меховой рюкзак и аккуратно положил на землю. Посопел, неуверенно глядя на меня, и присел на его край. Тут же отодвинулся, похлопал рукой по меху. Я поняла, села на эту шкуру, сложила руки лодочкой у груди и благодарно поклонилась. Мужчина подумал, приоткрыв рот, ухмыльнулся и повторил мой жест. Ему явно понравилось, и в следующие несколько минут он то и дело кланялся в разные стороны, держа сомкнутые ладони у горла.

Маленький дикарь бегом поднялся на холм и заговорил со мной. Я честно пыталась понять, чего он хочет, но это было дело нереальное. Он постоял с открытым ртом, глядя на меня сверху вниз, потом потянул за рукав. Пришлось спуститься с холма. Начинало смеркаться. Ветер стих, зато заметно похолодало. Увидев, что я дрожу, один из дикарей отдал мне свою куртку. Под ней на нем ничего не было. Тело казалось вырезанным из дерева, настолько оно было твердое. Они могли бы и голышом ходить, явно холода не чувствуют! Маленький главарь дал мне кусок плохо пропеченного холодного мяса и уселся на землю смотреть, как я ем. Пришлось сжевать эту гадость, хотя пару раз меня чуть не вырвало. Из оружия у них, похоже, одни копья, животных вокруг не видно, так что на другую пищу рассчитывать не приходится. И костер развести не удастся – дерева нет. Как же я доживу до утра?

Остальные тоже поели, запивая мясо водой из ближайших луж. Вода казалась чистой. Кто ее знает, может, в ней полно паразитов и вредоносных бактерий, но другой-то нет, так что и я пила. После еды четверо мужчин поднялись и, ничего не сказав, пошли прочь, в ту сторону, куда уводили оленьи следы. Остальные сидели вокруг меня, негромко переговариваясь. Я разулась, отжала носки и помахала сапогами в воздухе, чтобы хоть чуть-чуть просохли внутри. Ступни тут же потеряли чувствительность. Пришлось обуться и попрыгать, чтобы хоть как-то согреться. Мои товарищи смотрели на все это, как на интереснейший спектакль.

Скоро ничего не стало видно – темно, как ночью в туалете. Мужчины подвинулись ближе ко мне. Я была не против: от них шло хоть какое-то тепло. И когда я улеглась прямо на землю, подложив под голову вместо подушки сумочку, двое из них тут же легли рядом, окутав меня запахом плохо выделанной шкуры. Я было напряглась, но они тут же заснули, мерно задышали. Я собиралась обдумать создавшееся положение и попытаться понять, что же произошло, но усталость и волнение были так велики, что меня сразу сморил сон.

Проснулась от шума. Пятеро моих спутников с пронзительными криками носились туда-сюда. Я в ужасе вскочила, тараща глаза в темноту. Ночь уже не была непроглядной, различались тускло блестевшие лужи и светлые островки снега. Я сразу поняла, в чем дело: со всех сторон к нашему маленькому лагерю подбирались черные тени. С перепугу мне показалось, что их штук двадцать. По глухому рычанию ясно – волки или кто-то еще из собачьих. Маленький главарь толкнул меня на землю и в следующую секунду ткнул копьем тварь, что подобралась слишком близко. Раздался визг, зверь повис на копье, и человеку пришлось отпихивать его ногой. Копье застряло в горле волка, а другой зверь уже прыгнул главарю на спину. Я не успела ничего сообразить – руки сами схватили с земли тяжелый рюкзак и со всей силы ударили зверюгу в бок. Тут же в другой бок ей прилетело копье. Дикарь, которому нравилось кланяться, вырвал свое оружие и повернулся к следующему врагу. Маленький главарь снова сбил меня с ног, встал рядом, сжимая копье обеими руками. Остальные продолжали отбиваться. Пять или шесть черных пятен неподвижно распластались на земле. Еще несколько ударов, визг – и все стихло. Мужчины молча похватали свои сумы, главарь взял меня за рукав и потащил прочь. Мы убегали с места побоища так быстро, будто потерпели поражение и враги в любую минуту могли начать преследование. Возможно, в этом есть смысл, думала я, скача по лужам и не чувствуя больше холода. На шум боя и запах крови придут еще волки. Еды здесь мало; если рядом будут люди – людям не поздоровится.

Мы бежали в ту же сторону, куда с вечера ушли четверо остальных. Через пару сотен метров я начала запинаться и задыхаться. В боку закололо так, что я сгибалась пополам, промокшие насквозь сапоги стали втрое тяжелее, сумка елозила по спине. Текло из носа, шапка сбилась на макушку, дыхание вырывалось из груди с хрипом. Но остановиться мне не дали. Дружелюбие дикарей пропало, они оглядывались на меня с рычанием, а главарь тянул и тянул вперед, железной хваткой сжимая запястье. Я упала в воду, глотнула грязи, закашлялась. Жесткие руки подняли, толкнули – и вот мы снова бежим по черной степи, разбрызгивая воду, оскальзываясь на снегу. Никто из мужчин ни разу не оглянулся на оставленный холм, и по сторонам они не смотрели, но казалось, что уши под нечесаными шевелюрами слышат в степи каждый звук. Их мягкие короткие сапожки на кожаной подошве были бесшумны, даже по воде они проходили тихо, и только я топала среди них, как глупая корова.

Понятия не имею, сколько километров я пропыхтела, прежде чем они позволили остановиться. Один тут же сделал шаг в сторону и спустил штаны, даже не повернувшись к остальным спиной. Идея хорошая. Жаль только, что нет кустов. Я отошла на несколько шагов от своих проводников. Они восприняли это спокойно, смотрели в другую сторону и переговаривались – наверное, обсуждали дальнейший маршрут. Главное не думать, как я буду делать это в следующий раз при свете дня.

Скоро мы пошли дальше. Пошли, а не побежали, хотя и быстрым шагом. У меня давно уже открылось второе дыхание, в существование которого я прежде не верила. Никогда не приходилось столько бегать! Да, много же интересного я узнала о себе за последние часы! Оказывается, я намного смелее, чем можно было предположить. Стукнула волка рюкзаком! Впрочем, это ведь всегда так: страшно представлять себе непривычную ситуацию, а когда ты в нее попадаешь, бояться просто некогда. Но даже во сне я не могла предположить, что окажусь в степи с первобытными людьми! Где же я все-таки нахожусь, а?

Сегодня эта мысль волнует меня куда меньше, чем вчера вечером. Хочется одного: чтобы мы остановились и поели. Чего угодно, хоть того мерзкого холодного жирного мяса! При мысли о мясе захотелось пить. Я наклонилась над ближайшей лужей. Маленький главарь оглянулся, издал предостерегающий крик. Протянул руку – проследив за его взглядом, я увидела в нескольких метрах в воде расплывшиеся экскременты, наверное, оленьи. Он махнул рукой в сторону: пей там! Вообще-то мне давно хотелось возмутиться – кто они такие, чтобы командовать! – но тут дикарь был прав.

Земля под ногами чавкала и качалась. Идти становилось все труднее. В обманном утреннем голубом свете лужи впереди сливались, множились, превращались в озера. Мой друг, полюбивший поклоны, вдруг пронзительно крикнул. Издалека донесся такой же крик. Четверо ушедших вчера дикарей ждали нас на последней перед болотом сопке. Холмы в степи называются сопками, так ведь? Удивительно, что я еще могу это вспомнить. Поднявшись на склон, я упала на землю, наплевав на пуховик, – все равно в нем не осталось ни одной сухой нитки. Еды, какой угодно!

Самый старый из дикарей, с изрезанным тонкими морщинами лицом и отвислым подбородком, возился с чем-то, лежащим на земле. Я пригляделась и от неожиданности оторопела. Это был олень, маленький – детеныш или самка. На шее ниже уха была рана, шерсть вокруг нее слиплась от черной крови. У оленя что-то не то было с передними ногами. Охотники их перебили, поняла я через несколько мгновений, чтобы животное осталось живо, но не убежало. Когда мы поднялись на сопку, старый дикарь перерезал оленю горло маленьким каменным ножиком. Прибалдев, я смотрела, как он точными движениями вскрывает грудную клетку и вырезает сердце, как толчками выплескивается на землю темно-красная кровь. Олень все еще сучил ногами, и даже какой-то звук доносился из разрезанного горла.

Пару лет назад по приглашению коллег я пришла на открытие новой мечети. В нескольких метрах от меня зарезали овцу; но тогда это нисколько не испугало и вообще не тронуло. Я беседовала с одним из участников церемонии, в то время как овца с перерезанным горлом шевелилась рядом. Я не обращала внимания, некогда было за ней следить – следовало произвести впечатление на собеседника, руководителя крупного завода, чтобы заполучить его в число своих клиентов. А теперь я не могла отвести глаз от кровавого зрелища. Даже не было страшно. Просто онемела вся, и телом, и мыслями. Но прошла минута, вторая… я сглотнула, вытерла мокрый нос, оторвала взгляд от туши и хрипло спросила:

– Как вы будете его готовить?

Старик передал сердце маленькому главарю, а сам принялся вырезать печень. Ну да, это печень, бордовая, дымящаяся, трепещущая в его заскорузлых ладонях. Почти не запачкав кровью рук, он отрезал от нее кусок и протянул мне.

Мне всегда нравились телепередачи и книги о диких народах. Я знаю, что печень только что убитого животного – большой деликатес и достается, как правило, вождю или тем, кому он разрешит. И мне всегда казалось, что я смогу съесть такое угощение. Хотя бы попробовать. Потому что это статусно, полезно, а может быть, даже и вкусно.

И я протянула руки и взяла этот дымящийся, живой кусок мяса, с которого сквозь мои пальцы капала на джинсы теплая кровь. Я еще не решила, отбросить его с визгом или рассмотреть повнимательней, как подал голос желудок. Это был очень громкий голос! Желудку не было дела до сантиментов. Он требовал пищи. Так что я съела этот кусок печени почти целиком и нашла его вполне вкусным. Потом, правда, меня долго тошнило и едва не вырвало.