Текст книги "Мир под лунами. Конец прошлого"

Надеюсь, в моем завтраке не было гельминтов.

Ела я отвернувшись и не видела, как охотники освежевали тушу и разрезали на куски. Они слопали оленя сырым и здорово раздражали меня, когда скребли маленькими костяными палочками по черепу, вытаскивая мозг. Чтобы не слышать отвратительных звуков, от которых еще сильней тошнило, я прогулялась вокруг сопки, сходила в туалет и умылась. С холодом и грязью я к этому моменту уже свыклась – верьте или нет, но с ними можно свыкнуться. Надо было думать, но думать оказалось очень тяжело – мысли просто не желали рождаться в отупевшей голове. Куда мы идем? В их стойбище, наверное, других вариантов предположить не могу. Там будут женщины, и дети, и огонь, и чумы… Или эти… вигвамы. Можно будет высушить сапоги, поесть горячего, может быть, даже помыться. Почему-то мысль о мытье была неприятна. Ничего себе, такими темпами завтра я сама оленя завалю и освежую!

Мужчины поднялись на ноги. Мы повернули под углом налево к прошлому направлению и весь день шли болотом по едва заметной тропе. Смотреть по сторонам было некогда – чуть оступишься и упадешь в черную воду, так что через несколько часов я совсем перестала соображать и тупо плелась за маленьким главарем. Он снова подобрел, даже улыбался, показывая желтые сточенные зубы, часто оборачивался ко мне и все посматривал на мою шапку – видно, очень она ему понравилась. Равновесие у него было удивительное: короткие мускулистые ноги будто обладали собственными глазами и вели куда надо, пока он смотрел на меня. Остальные восемь обращались со мною так, будто я – их почетная гостья. А вдруг в стойбище они принесут меня в жертву? Какому только божеству? Ну, там будет видно. Если что, достану зажигалку и покажу им маленькое чудо. Только бы она работала! В сумку я не заглядывала, опасаясь обнаружить там море воды, – это бы очень меня расстроило.

Еще одно происшествие окончательно лишило меня способности соображать. Идущий впереди охотник молча поднял левую руку со сжатыми в кулак пальцами. Один за другим его жест повторили остальные. «Что, что?» – шепотом закричала я. Маленький главарь сделал большие глаза, ударил себя по губам и указующе вытянул руку влево. Смотреть по сторонам было непросто, поскольку я мерным шагом двигалась по петляющей линии кочек между черными водяными провалами и не могла остановиться – это значило бы уронить в воду кого-то из шедших за мной. И пока мы в молчании, пригнувшись, словно призраки скользили по болоту, я смогла бросить лишь несколько коротких взглядов влево. Но и этого было достаточно. Потому что там, на островке твердой земли посреди серо-черного болота, под низким сумрачным небом, стояли, бродили и лежали огромные звери. С хоботами, которыми они рвали траву, и двухметровыми загнутыми вверх бивнями. Они были больше слонов. Они молчали, будто тоже притворялись призраками, эти мохнатые гиганты ледниковой эпохи, и мои спутники спешили незаметно пройти мимо, потому что с их тоненькими копьями ловить тут было нечего. По моему лицу текли слезы, и я их не вытирала. Перчатки и рукава были мокрые. И шапка, и джинсы. Ступни, похоже, уже начали гнить в сапогах. Я наверняка заработала простуду и цистит, застудила почки, подцепила неведомую заразу из воды и мяса. Скоро меня принесут в жертву, а если даже нет, я все равно тут не выживу. И неважно, что это за проклятое место, неважно, что тут бродят мамонты и дикие люди, – это все бред. Я умру в бреду. Мои кости кинут в болото, и через тысячи лет археологи раскопают их, чтобы составить краткий отчет, что-нибудь вроде: «Неполный скелет женщины, около тридцати лет, рост 162 см, европеоидного типа. Череп проломлен ударом тупого предмета, предположительно ставшим причиной смерти. На костях следы орудий и зубов».

Стало жарко. Я расстегнула пуховик, сунула шапку в карман. Усилился насморк, заболели глаза. Простуда, само собой. Жалкое же зрелище я сейчас представляю! Ксения Самойлова, юрист, менеджер по продажам рекламных услуг, педантка, не выносящая малейшего грязного пятнышка на обуви, бредет навстречу смерти по болоту, вся вымазанная землей, в соплях и слезах, с гудящей головой и кровью под ногтями!

Мне было очень жалко себя. Так жалко, что я даже не могла нормально плакать – тихонько всхлипывала, подвывала и мечтала умереть прямо сейчас, чтобы больше не мучиться. А болото между тем кончилось, и даже более того – появились деревья, сначала низкие и чахлые, затем все более крепкие, и вот наша дикарская компания уже идет по настоящему лесу. Так себе лес, жиденький, реденький, но здесь хотя бы можно не смотреть ежесекундно, куда ставишь ногу, и земля под тобой не качается. Породу деревьев я не знала, и по полусгнившей траве не понять, знакома она мне или нет.

Провожатые остановились, взяли меня в кольцо. Их зоркие глаза настороженно оглядывали тихий лес. Наступал вечер, и темнота, казалось, опускалась на нас с неба; с каждой минутой вокруг все больше появлялось темных уголков и угрожающих теней.

– Нан-на! – крикнул маленький главарь. – Нан-на!

Звук «н» был не совсем «н», и «а» не очень похожа на «а». Но я надолго запомнила это слово. Иногда мне снова снится этот сумеречный лес и люди в звериных шкурах, призывающие первых в мире жрецов: «Нан-на, нан-на!»

– Нан-на, нан-на! – кричали остальные и все оглядывались, выставив перед собой копья, будто боялись появления тех, кого звали.

И те, кого они звали, пришли. Отбросив упавшие на лицо волосы, я смотрела, как они подходят: точно такие же мужчины, в таких же грубых одеждах. Угрожающе скалятся желтые зубы. На шеях болтаются ожерелья из звериных клыков. Руки крепко сжимают древки копий. Копья у них заметно длиней и толще, чем у моих дикарей.

– Нан-на, нан-на! – повторил маленький главарь и вытолкнул меня перед собой.

Остальные отошли за его спину, и я осталась одна перед незнакомцами. Один подошел, останавливаясь и замирая на каждом шагу, потрогал меня концом копья. Вдруг подпрыгнул вплотную, запустил руку мне в волосы и притянул лицом к своему лицу.

– Э-э-э, руки! – прохрипела я с как можно более хамской интонацией.

Только на это меня и хватило. Да еще на то, чтобы остаться стоять, хотя уставшие ноги и спина молили об отдыхе. Дикарь обнюхал мое лицо, макушку, затылок, повторил слово «нан-на» и взял за рукав, чтобы отвести к своим. Но маленький главарь проворно дернул за второй рукав. Он заговорил быстро, то и дело оскаливая зубы и потрясая копьем. Другие присоединились к беседе сразу на повышенных тонах. Я уже отвыкла от громких звуков, а голова болела все сильнее. Гортанные голоса сливались друг с другом, то басовито гудели, то переходили в визг. Обессилев, я повисла на мужчине в ожерелье. Он придержал меня за талию, сильно отклонившись назад – был ниже меня ростом, – и что-то велел своим людям. Двое, ворча, отдали моим дикарям толстые копья. Да они же торгуются, остатками разума поняла я. Они привели меня сюда, чтобы обменять на более совершенное оружие!

Новый провожатый что-то буркнул и пошел в лес, держа меня за рукав, будто собачку на поводке. Я сделала несколько шагов, оглянулась на своих. Восьмеро уже шли обратно к болоту. А маленький главарь смотрел на меня. На его лице эмоций было не больше, чем у полена, но я уже знала, что у этих людей открытый рот означает высокую степень возбуждения. И, повинуясь внезапному порыву, я вытащила из кармана свою красную вязаную шапку и кинула ему. Он бросился на нее, как охотник на добычу, сжал обеими руками и прижал к лицу. Таким я и запомнила первого друга в своей второй жизни: грязная рука, прижимающая к носу красную шапку, и над ней горящие черные глаза.

Казалось бы, пора мне упасть в обморок от истощения и стрессов. Но вместо этого, следуя за взбудораженным простудой воображением, я заговорила со своими новыми спутниками.

– Буду благодарна, если вы разведете костер и накормите меня горячей едой. И вообще, я так устала, будьте же гостеприимными хозяевами, дайте отдохнуть!

Я говорила и говорила, а мы все шли и шли, и уже настала ночь. Среди деревьев замаячило что-то осмысленное, формы, в которых была система. Я замолчала и зашагала быстрее. Мы вышли на поляну. Дикари сразу же переместились за мою спину, чтобы перехватить, если вздумаю убежать. А старший повел меня дальше, в круг из вертикально поставленных серых камней. Это было что-то вроде Стоунхенджа, только меньшего размера. Камни высотой метра под три образовывали круг диаметром около тридцати метров. Посередине лежал камень размером с сарай, и в нем были грубо вырублены ступени. Мужчина помог мне подняться. Толкнул в вырубленную на вершине яму глубиной с полметра. Ловко ударил копьем под колени. Я грохнулась вниз как подкошенная, и второй удар по спине заставил меня упасть ничком. Какой-то выступ оцарапал щеку. Я тут же пружиной взлетела на ноги. Хотите меня убить? Попробуйте! Столько злости, столько упрямства вдруг поднялось! С диким рычанием я бросилась на своего мучителя, чтобы схватить его за горло, задушить, перегрызть ему глотку.

Он даже не шелохнулся. Вскинулось копье, стукнуло меня в лоб. Я ударилась затылком о камень и на какое-то время потеряла сознание.

2.

Ненадолго, на несколько минут. Или дольше – то, что я чувствовала, вполне может быть бредом. Я лежала в камне, раскинув руки, неудобно подвернув ногу, и глядела в черное небо. Отсюда ничего не было видно, кроме низко бегущих надо мною туч. Они начали светлеть. Наступило утро, день, потом сразу снова ночь и опять день. В голове гудело, меня покачивало и потряхивало, как в троллейбусе. Облака спустились к самому лицу, оставили на нем росу и поднялись высоко-высоко в синее-пресинее небо, в котором растворились без остатка. Появилось солнце и высушило росу. Потом все стало темно-красным с зелеными кругами – это я, оказывается, крепко зажмурилась, потому что уж очень назойливым было солнце. Прошло еще какое-то время, и я опять почувствовала свое тело. Затекла подвернутая нога. Застонав, я повернулась на бок, подтянула ноги к животу. Больше ничего не происходило, и я начала оживать. Рискнула приподнять голову, ожидая услышать грубый окрик. Но было тихо. Кое-как, опираясь на дрожащие руки, я встала на четвереньки, потом на колени. Осторожно приоткрыла один глаз, потом второй.

Очень светло, солнечный день. Солнце стоит прямо над головой, моя тень короткая-прекороткая. Стеная и шмыгая носом, я выбралась из ямы и еще немножко полежала рядом с ней на теплом камне. Сколько же прошло времени, что наступило лето? И как же хочется пить! Вспомнилось ощущение росы на лице. Я облизнула шершавые губы и принялась на четырех конечностях сползать по ступеням на землю.

А на земле была желтая сухая, душистая трава. Чувства возвращались ко мне, и стало слышно, как где-то неподалеку журчит вода. Ничего кругом не замечая, то шагом, то ползком я тащилась на этот звук. Траву сменил мелкий песок. Я доковыляла до ручья и села прямо в воду, зачерпнула ее дрожащими руками, а потом просто опустилась на локоть, так что вода оказалась прямо у губ, и пила, пила, пила.

Прекрасная вода, в меру прохладная, совсем не ледяная, чистейшая! Никогда не пила ничего вкуснее! Сразу захотелось жить, появились силы, и я вдруг обнаружила, что стою на ногах. Покачиваюсь, но стою и, мало того, стягиваю с себя пуховик. Отшвырнув его в сторону, – он упал на песок прямо у моих ног – я огляделась. Прощай, лес, прощай, степь! Камень-то был волшебный, он перенес меня в новое место. Солнце стоит очень высоко. Если сейчас полдень, значит, юг – за ручьем, текущим с северо-востока на юго-запад. Вдоль ручья раскинулись выгоревшие, как в конце лета, лужайки и рощицы кудрявых деревьев. Одно дерево растет в паре десятков шагов справа от меня, склонив к воде густую крону. А на севере, в сотне метров, стоит здание. Сложенное из огромных обтесанных камней, оно имеет всего один этаж и один вход. В узких горизонтальных оконных нишах блестят стекла. Оно не выглядит гостеприимным, но я хочу в него заглянуть.

Я выбралась из воды и зашагала к дому – сначала пошатываясь, но с каждым шагом все более уверенно. Шагов получилось тридцать или сорок, а потом меня стукнуло током. Я не поняла, потупила несколько секунд и решила обойти странное место. Меня уже ничем нельзя было удивить. Прошла немного вправо и снова повернула к дому. И опять – несильный, но неприятный удар, как если бы я повесила на металлический крючок только что снятую с плеч шубу или зимним днем, выходя из автомобиля, прикоснулась к его двери. Стукнуло током, короче, – но не в руку, а по всему телу. Я отошла от опасного места и попыталась думать. Наконец догадалась посмотреть вниз. По бледно-желтому, выгоревшему на солнце лугу шла узкая полоса обуглившейся, черной травы. Больше ничего не было – удерживающая меня преграда была невидимой, и только трава ее выдавала. Я прошлась вдоль этой линии. Она описывала правильный полукруг и уходила концами в ручей. Ручей неширокий и неглубокий, и за ним линия замыкается, а в центре этого круга – дерево у воды.

Опять я пленница, и опять меня бьют.

Когда я увидела в небе НЛО, это уже нисколько не впечатлило. После мамонтов, знаете ли, так себе зрелище! Хотя корабль был очень большой, пожалуй, даже огромный. Это было то, что описывают как сигарообразный НЛО, – только не размытый, не сияющий белым светом и не скачущий по небу туда-сюда. Он был виден очень отчетливо: неподвижный, песочно-желтый с металлическим отливом. Парил он, навскидку, в километре над землей, дальше к северу за зданием, и был длиной метров сто, не меньше. А может, и больше – очень сложно определять расстояние и размеры, когда объект у тебя над головой. Корабль был виден так же четко, как летящий на небольшой высоте самолет, и сверкал в солнечном свете боковой поверхностью, демонстрируя многоуровневые выступы. В общем, отличный инопланетный корабль, висит и не двигается, так что ну его. У меня полно дел.

В тени под деревом обнаружилось каменное блюдо с мелкими сладкими фруктами. Ну что ж, по крайней мере о пленниках здесь заботятся. Что это за фрукты, я не поняла, никогда таких не видела. Одни ярко-розовые, как редис, с белой рассыпчатой сладкой мякотью, полной мелких черных зерен; другие покрыты плотной темной кожицей, точь-в-точь как баклажаны, только маленькие и круглые. Под кожицей они оказались зелеными, сочными и очень ароматными.

Я как следует наелась и еще раз напилась. Потом разделась, прикинула, где выше и ниже по течению проходит невидимая преграда, чтобы на нее не напороться. И, набрав полные руки травы, которую можно было использовать вместо мочалки, смело отправилась купаться. Воду не назовешь теплой, но после всех преодоленных луж меня низкой температурой не испугать! Наверное, целый час я плескалась, плавала, промывала волосы и терла себя травой. Наконец, чистая и счастливая, принялась стирать одежду. Было очень жарко. Белье и джинсы высохли почти сразу после того, как были разложены на траве. Я постирала колготки, носки, перчатки и шарф, вывернула голенища сапог и вымыла изнутри грязь. Сколько же на мне было одежды – на очереди еще водолазка и кофта! Больше всего времени отнял пуховик, к которому я испытывала дружескую жалость. Что ни говори, а он, как мог, защищал меня в странствии и потому был старательно выстиран и отправлен сушиться на солнышке. Конечно, кровь и грязь почти не отстирались, но все же одежду можно будет использовать. Пока же я продолжала ходить голышом, не переживая о том, что кто-нибудь может наблюдать за мной из дома или с корабля. В конце концов, мне нечего стыдиться своего тела, хотя за два дня испытаний оно заметно отощало. И вообще вряд ли меня теперь можно чем-то смутить. Степь так степь, тропики так тропики. Но все же я старалась не смотреть в сторону камня, который меня сюда доставил. А он смотрел на меня, смотрел во все свои каменные глаза, лежа неподалеку в окружении менгиров. Или кромлехов? Всегда их путаю.

Тут я сообразила, что потеряла сумочку. Она точно была при мне, когда я поднималась на камень, – когда дикарь меня толкнул, я упала на нее. До сих пор бок болит. Пришлось все же подойти к камню и поискать вокруг. К счастью, сумка нашлась почти сразу. Видно, соскользнула с плеча, когда я ползла к ручью. Собравшись с духом, я решилась ее открыть. И, о чудо, она была внутри почти сухая! И даже телефон еще работал! Сети, конечно, не было. Я снова выключила его, нашла зажигалку и убедилась, что она действует. Открыла пудреницу, которая тоже оказалась сухой. Словами не передать, как это меня обрадовало. Для женщины сумочка – самое дорогое, что только может быть! Здесь же пилочка для ногтей, и зеркало, и расческа, и бальзам для губ, не говоря уж о гаджетах, деньгах и прочем. В каком-то примитивном смысле сумка – это моя душа. Так что я сидела на мягкой травке, обнимала свою маленькую отважную душу и улыбалась во весь рот. Подумать только, в своем безумном путешествии я лишилась всего лишь носового платка и шапки! Невероятно! На радостях захотелось курить. Но сигарет я с собой не ношу – на работе стреляю у коллег, а еще сигареты всегда были у Юры.

У Юры. Я хмыкнула, усмехнулась, а потом и расхохоталась. И из-за этого я столько времени страдала?! Из-за Юры?! Теперь-то мне известна истинная цена любовным переживаниям – ведь забыла о них, как только появилось из-за чего беспокоиться по-настоящему. Интересно, а Юра смог бы пройти невесть сколько километров по воде и холоду? Смог бы есть сырое мясо? Смог бы по-доброму проститься с маленьким главарем? У Юрки главарь точно не взял бы шапку!

Я все хихикала и хихикала, а тем временем из дома вышел человек и направился в мою сторону. Я тут же вскочила, натянула трусы, джинсы, водолазку. Стояла и смотрела, как он идет: белокожий – по такой-то жаре! – мужчина, одетый в одну лишь полосатую, неопределенного покроя юбку до колен. Что-то с ним было не так. Только когда он достиг заградительной полосы, поняла, что именно: он был ненормально высок. Аномально высок – на три головы выше меня. Не долговязый, нет. Этот мужчина был сложен пропорционально. Назвала бы его писаным красавцем, если б он не был в прямом смысле слова великаном. Два пятьдесят, не меньше! И голова странная – череп вытянутый, у людей таких не бывает.

У электрической преграды он остановился, сделал руками какие-то пассы и поманил меня к себе. Я не стала сомневаться. Быстро похватала в охапку свои вещи, забросила на плечо сумку и побежала к нему. У полосы остановилась. Поняв мои колебания, великан протянул руку над линией черной травы. Я закинула кофту и пуховик на левое плечо, взяла в левую руку сапоги и обхватила правой ладонью его большой палец. Действительно большой, толщиной почти с мое запястье.

На пути к дому наша пара представляла собой уморительное зрелище. На шаг гиганта приходилось пять моих. Я задирала голову, чтобы заглянуть в его лицо. А он улыбался. Да, улыбался точно так же, как я несколько минут назад, явно находя ситуацию забавной. Я не удержалась и тоже фыркнула. Он тут же наклонился, чтобы увидеть выражение моего лица. Казалось, это веселье его озадачило. Остановился, провел огромной рукой по моим волосам, внимательно рассмотрел лоб, глаза, нос, подбородок, потом ощупал мягкими, осторожными пальцами всю голову и даже, взяв за руку, заставил меня повернуться туда-сюда. На безмятежно красивом, как у фараона Хефрена, лице появилось выражение недоумения: приподнялась бровь, напряглись ноздри, губы что-то прошептали. Я смирно стояла, не сводя с великана глаз, и совершенно не боялась. Поверить в реальность происходящего было невозможно.

Постояв несколько минут в глубокой задумчивости, он как-то странно вздохнул и повел меня дальше.

Внутри здание не было ни оштукатурено, ни украшено. Голый камень даже в жару сохранил прохладу в помещениях. Я щурилась: после ослепительного блеска дня глаза не сразу приспособились к полумраку, пронизанному тонкими лучами света из узких окон. Пройдя через несколько почти пустых помещений, мы остановились в круглом зале, ярко освещенном сверху через стеклянный потолок. Здесь было очень мало мебели, но имеющаяся оказалась подстать обитателям. В каменных стенах вырезаны ниши, в которых стоит аппаратура: щиты с кнопками и крохотными экранами, что-то ровно гудящее, как компьютерные системники, многочисленные разноцветные мониторы и какие-то совсем неописуемые штуковины из светлого матового металла. От одного из мониторов, стоящего на каменном пьедестале, к нам обернулся еще один великан. Бросил на меня равнодушный взгляд и вернулся к экрану, на котором бежали вверх-вниз черные кривые. Он сидел на деревянном табурете, который я вполне могла бы использовать в качестве стола.

Я решила для себя, что это место – лаборатория. Ведь мой проводник не может быть человеком! И его внешность, и корабль, и невидимая преграда убедили меня в том, что он скорее всего инопланетянин. Возможно, я попала на другую планету. Не то чтобы это сформулировалось словами – пока я вообще не способна была что-либо формулировать, – однако было совершенно ясно, что он не человек. Из этого автоматически следовало, что он превосходит меня в интеллектуальном и техническом плане. И так же ясно из этого следовало (хотя я ни за что не прослежу за собственной логикой), что помещение, в которое привел меня великан, должно иметь научное предназначение.

Посреди комнаты, прямо под центром стеклянного купола, лежал высокий и широкий четырехугольный каменный блок. В его углы были вделаны светлые металлические цепи с браслетами, которые подошли бы обычным людям. Вокруг с высоких штативов на стол целились осветительные приборы, а какие-то круглые штуки парили над ним в воздухе. Кажется, мне даже померещились пятна крови на серой гладкой поверхности. Только сейчас я заметила, что в зале пахнет чем-то нехорошим, как будто медицинским.

И вот тут я испугалась.

Ой-ой-ой. Все ясно, все ясно! Сейчас меня уложат на стол и препарируют. Люди для этих гигантов – как лягушки или мыши, подходящий объект для опытов! Не умом, а обострившимся, почти что животным чутьем я поняла: нужно немедленно, сию секунду показать великанам, что я не дикарка вроде тех, которые меня сюда прислали, что меня нельзя резать!

Отцепившись от огромного пальца, я сунула великану в руку свой пуховик, шагнула к ближайшему каменному пьедесталу и принялась выкладывать из сумки вещи. Кто его знает, что это за место и кто эти странные существа, но, раз здесь ничто не напоминает привычные мне приборы и предметы обстановки, тем интереснее будет хозяевам посмотреть на то, что я им принесла. Дрожащими руками я включила телефон. Лишь бы аккумулятора хватило хотя бы на пять минут! Нашла папку с музыкой, прибавила громкость. Потрясла перед хозяином разряженным плеером с наушниками, пластмассовой расческой, самой сумкой наконец – она же из искусственной кожи!

Вроде получилось. Великаны не спешили тащить жертву к операционному столу. Приведший меня мужчина внимательно изучал влажный еще пуховик, который в его руках казался детской распашонкой. Телефон произвел фурор: второй великан поднялся со своего массивного деревянного стула и пересек комнату, чтобы взять странную вещицу, поющую человеческим голосом. Оба склонили головы, разглядывая лежащий на огромной ладони аппарат. Посмотрели друг на друга, будто собирались что-то сказать, однако не произнесли ни слова. Может, они телепаты? Мой очнувшийся мозг тут же сделал вывод: нужно говорить с ними! Конечно же, требуется песня или стихотворение. Поэзия – достояние культуры; дикари стихов не сочиняют. Я начала декламировать первое, что всплыло в памяти:

– Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, на бурном небе мгла носилась, луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела, и ты печальная сидела, а нынче – погляди в окно! Под голубыми небесами великолепными коврами…

Никогда я так не старалась произвести впечатление! Нажимала на конец каждой строки, гримасничала и жестикулировала изо всех сил! И – опять победа: оба смотрят на меня не отрывая глаз. Значит, я угадала, они не встречали еще таких как я! Но страшный стол близко, надо закрепить успех.

– Ксения, – сказала я, ткнув себя пальцем в грудь. – Я – Ксения. Ты?

Тот, что привел меня, неуверенно приподнял руку. Я повторила:

– Ксения!

– Ксенья? – повторил он и направил на меня палец.

Я закивала.

– Ксения, Ксения! А ты?

Он произнес что-то совершенно невоспроизводимое. С третьей попытки мне удалось выговорить:

– Тьейрийвагэ. Териваг.

Такой вариант его удовлетворил. Я огляделась в поисках чего-нибудь вроде бумаги – для окончательного триумфа надо им показать пифагоровы штаны или пиэр-квадрат. На второго великана я временно перестала обращать внимание, а зря. Потому что он вдруг шагнул ко мне, осторожно приподнял и посадил на ближайший стул. Согнувшись, встал сзади, взял за плечи. Я замерла, боясь шелохнуться, – раздавит же, кости переломает! Териваг отошел к одному из столов и вернулся с длинной тонкой иглой в страшных пальцах. Взял мою руку, примеряясь, совсем как медсестра в поликлинике. Ткнул иглой в палец. Замерев, не дыша и с каждой секундой все больше холодея, я смотрела на него, ожидая удара, пыток, вскрытия заживо. А Териваг стоял на коленях, посапывая от напряжения, и неподвижно держал иглу. Он был очень красив. Голова огромная, как котел, но черты лица мягкие, благородные, дивно очерченный профиль – один в один как у известной статуи Хефрена! – прямой нос, длинные светлые брови, белые волосы коротко острижены… Громадные темно-карие глаза повернулись в орбитах, взглянули прямо мне в душу. Ресницы длиной сантиметра два. У меня таких никогда не будет. И глаза у меня не карие, хотя я всегда хотела, чтобы были именно карие. Но уродилась с глазами, что называется, смешанного цвета: вся радужка в желтых, серых и коричневых пятнах. Кто-то великодушно называл их зелеными, а одноклассница как-то выдала: «У тебя глаза цвета крапивного супа!» Сейчас положат меня эти изверги на стол, вырежут мои крапивного цвета глаза и сильно удивятся форме сетчатки. А я уже не смогу им объяснить, что это результат лазерной коррекции зрения…

Я не сразу поняла, что свободна. Меня отпустили. Териваг что-то делал с иглой у настенного щита. Второй гигант вернулся за свой монитор. Так, не расслабляемся. Взяли кровь на анализ. Сейчас определят группу, еще какие-нибудь исследования проведут. Ну-ну. Мне и самой интересно, что из этого выйдет.

Технологии у них отменные! И минуты не прошло, как на экране появился первый результат в виде нескольких разноцветных кривых линий, бегущих справа налево, а потом пошли незнакомые символы. Оба уставились в монитор, и очень скоро их лица приобрели то же выражение, что было на лице прощавшегося со мной маленького главаря. Задумчиво поглядев на меня, Териваг покопался в стенном шкафу и достал прибор вроде… вроде… Не смогу объяснить, на что он был похож.

– Ксенья! – сказал он, поднося прибор к моему лицу. Сказал что-то еще, округло разводя руками.

– Не понимаю…

Он улыбнулся, поднял брови, сделал знак рукой – продолжай!

– Ты хочешь, чтобы я говорила? Так, сейчас… Еще стих, да? Это… Белая береза под моим окном… Нет, слишком просто. Давай все же Пушкина. Спой мне песню, как синица тихо за морем жила…

Териваг слушал, улыбался, поднимал брови – наверное, это означает согласие или одобрение. Наконец выпрямился и терпеливо переминался с ноги на ногу, глядя на прибор в своей руке. Монитор опять показал разноцветные линии и значки, похожие не столько на буквы или цифры, сколько на пиктограммы. Великаны смотрели на них, смотрели на меня. Будь они русскими, чесали бы в затылках. Териваг пошел к дальнему столу, на что-то взглянул сверху вниз, и через пару минут в комнате зазвучал женский голос. Все понятно, громкая связь. Глядя в стол, он заговорил с невидимой собеседницей. Язык оказался удивительно красив: мелодичный, звучный. Диалог струился как песня, был подобен дивному узору, нежному перебору струн арфы. А я внезапно почувствовала сильную усталость. Когда же я в последний раз спала?

Через пару минут Териваг замолчал, вытащил откуда-то кожаную сумку размером с мешок для картошки, покидал в нее мои вещи, одежду и оглянулся на меня. Я спрыгнула со стула, помахала рукой второму великану, кинула последний (надеюсь) взгляд на страшный стол и пошла за Теривагом.

Мы вышли из здания с другой стороны. Здесь был просторный двор, огороженный каменным забором, и стояла маленькая летающая тарелка. Неожиданно, безо всяких действий со стороны Теривага часть ее купола исчезла и появились две ступени. Он взошел по ним первым, сел в левое кресло, кивнул мне на правое. Я села спокойно, как в автомобиль. Очень похоже на авто, только куда круче. Устройство салона, как говорится, интуитивно понятное, кресла сделаны из какого-то искусственного серого материала, не слишком приятного на ощупь – рассчитан, видно, на великанов, а для меня грубоват. Панели управления, руля, педалей не видно. Тарелка бесшумно поднялась в воздух, устремилась к огромному кораблю, левитирующему высоко над землей. Я была в восторге. Никакой самолет с ней не сравнится! Обзор триста шестьдесят градусов, ни рева двигателей, ни болтанки! Вот только летели мы слишком быстро. Я подергала Теривага за юбку.

– А ты можешь полетать немножко подольше? Облететь эту штуку кругом?

Нарисовала рукой круг, посмотрела умоляюще. Он улыбнулся шире, поднял брови. Наш чудесный катер мгновенно и безо всякой инерции повернул вправо. Мы облетели большой корабль по широкому кругу, заложив пару виражей. Я хлопала в ладоши и смеялась. Один раз живем, сегодня меня все равно убьют! То снизу, то сверху мелькали желто-зеленая земля и синяя полоса моря, но внутри катера действовала своя гравитация, и его кульбиты не отражались на самочувствии пилотов. Потом Териваг снова принял серьезный вид, и катер пошел на посадку. В последний раз мелькнула внизу земля. Я поразилась, как она далека. Нет, не километр – корабль висит на высоте не менее четырех тысяч метров! Он оказался намного больше, чем я думала, метров триста длиной. Как я ни старалась рассмотреть по возможности больше, почти ничего не увидела: мимо промелькнули палубы, постройки из золотистого материала, узкие пилоны, сверкающие стекла и глубокие темные ниши. Мы опустились на крохотной площадке, покинули катер и вошли в открывшийся в стене проем. Поднялись на два или три уровня на лифте. В просторном округлом помещении лифта стены были зеркальные. В зеркале я увидела незнакомку. У молодой женщины с моими рыжими волосами было никогда мною не виданное выражение лица. На левой щеке ссадина, на лбу синяк, бледные губы все в корках и трещинах, под глазами мешки, а в глазах этих – дьявольская смесь отчаяния и вызова. Джинсы в пятнах и дырах, водолазка мятая, грудь под ней стоит торчком. Одним словом, урод. Я сразу сникла и понурившись поплелась за своим провожатым.