Текст книги "Мир под лунами. Конец прошлого"

– Есть ли письменные свидетельства, что боги действительно появлялись среди людей?

– Всего несколько, и их подлинность многими оспаривается. Некоторые из них относятся уже к моему времени, но я не знаю, прибавляет ли это им достоверности. В исторических хрониках упоминаются также необычные явления в небе: появление светящихся шаров, крестов, ангелов.

– На этой планете и без нас хватает светящихся шаров, – проговорил он. – Что такое ангелы?

– Это посланники бога. У них обличье людей, но они бестелесны, состоят из света. Иногда их изображают с крыльями. Они приходили к некоторым героям библейских и более поздних историй, чтобы по воле бога предупредить о чем-то или что-то приказать.

– А ваш христианский бог к вам собственной персоной не являлся?

– Древним евреям являлся, и то не в человеческом обличье, а в виде огненного столба, или горящего куста, или голоса… Библию я читала давно и многого не помню, а что помню, то могу перепутать. Был там такой писатель по имени Иоанн, который создал Апокалипсис – предсказание о конце света. Что-то там было о том, как ангелы явились к нему на огненной колеснице, взяли на небо и показали, каким будет конец мира³. Подробностей не помню, но нарисованная им картина вполне могла быть рождена во сне. То есть нельзя определить, действительно ли он общался с какими-то сверхъестественными существами, была ли огненная колесница инопланетным кораблем. Официальная наука не считает Библию источником, заслуживающим доверия. Она вообще отрицает бога.

Великий Анту долго молчал, рисовал на листе квадраты. Сказал:

– Расскажи, как вы представляете себе сегодняшний день. Что было за сорок тысяч лет до вашего двадцать первого века?

– Примерно сейчас или на несколько тысяч лет раньше человек двинулся из северо-восточной Африки вдоль побережья на восток, чтобы заселить Евразию, Океанию и Австралию. Возможно, как раз сегодня племена из Передней Азии идут на север и северо-запад, обживают Европу. За океан, в Америку люди проникнут только через двадцать пять тысяч лет. Сегодня существуют и другие виды человека помимо хомо сапиенс сапиенс. Мы зовем их неандертальцами и денисовцами по названиям местностей, где были впервые найдены их останки. А где-то на островах к востоку от Индостана живет особый карликовый вид человека⁴. Все они исчезнут за двадцать пять – тридцать тысяч лет до моего настоящего. Современный человек расселится по всему миру, кроме Антарктиды. От сегодняшних людей остались каменные и костяные наконечники стрел и копий, рисунки в пещерах – кстати, прекрасные картины, восхищающие моих современников, – каменные и деревянные статуэтки, как правило, изображающие зверей и полных женщин. Наши ученые говорят, это свидетельствует о существовании у них сложных ритуалов, объектов поклонения, представлений о жизни после смерти. Но никаких нанья, никаких богов не существует. Люди верят в бесплотных могущественных духов, поклоняются душам своих предков или тотемам – животным, от которых, как они думают, ведут свой род. Еще нет культуры, не созданы даже самые примитивные мифы и сказки. Сознание только-только зарождается, и человечество схоже с младенцем – ни ума, ни знаний.

Между Высоким домом и океаном с криками носятся чайки. Солнечный свет отражается от стен и пола. Здесь зима, но солнце очень активно. Мне не хватает темных очков, приходится щуриться и перемещаться вместе с табуретом следом за жалкой тенью стены. Великий Анту опять задумался, устремил взгляд вдаль, на сверкающую поверхность океана. Его интересуют мои знания и мысли, зато к потребностям моим он совершенно равнодушен. Это отрешение ученого, который за большим не видит малого. Сегодня он хотя бы ясно формулирует вопросы, а вчера и позавчера я не могла понять, о чем он спрашивает. Мышление нанья не похоже на наше. Мы мыслим шаблонами, видим мир в отдельных деталях и не умеем составить о нем полной, многомерной картины. Нанья, напротив, существуют в подлинной реальности – бесконечно сложной, полной явлений и энергий, о которых мы не догадываемся. Я – червяк, ползающий в двух измерениях и не способный преодолеть вертикальную стену; великий Анту – птица, для которой и Гималаи не преграда. Ему приходится делать усилие, чтобы снизойти до моего уровня. Он по многу часов держит меня при себе, не отпуская в туалет, не разрешая есть и раз за разом заставляя рассказывать одно и то же. Его раздражает, что я пьянею от прозрачного сухого вина, которое на нанья не оказывает веселящего эффекта, хотя они пьют его круглыми сутками. Иногда он смотрит на меня как на какую-нибудь гусеницу, и на его выразительном лице читается: «Почему я разговариваю с этой дурочкой?» И все же я люблю его. Если бы мне нужен был бог, я бы выбрала великого Анту. Он добр и благороден, милосерден и справедлив. Никто не говорил мне об этом, но разве может быть иначе? Разве может существо с таким взглядом, с таким голосом быть злым? В нем есть поистине божественное величие, которого я прежде не могла себе вообразить в живом человеке. В моем мире нет непререкаемых авторитетов, и мне просто невозможно представить, каким должен быть тот, перед кем другие могли бы встать на колени. Перед великим Анту я встану. Сделаю все, что он велит. Буду ему верной рабыней, если захочет, лишь бы он был мною доволен!

Он не хочет. Он задумчиво смотрит на меня, подперев подбородок голубоватой ладонью, и сухо спрашивает:

– Где ты видела эти статуэтки, наконечники и прочие древние вещи?

– По телевизору и в музеях, – отвечаю я.

– Они переходили у вас от родителей к детям?

– Это невозможно. За такое время ничего не сохранится. Их находят в земле. Есть такие люди – археологи, они раскапывают остатки древних сооружений, старые могилы, ищут все, что осталось от прежних эпох. У них разработаны точные методы датировки найденных вещей – такие вещи по-нашему называются артефакты.

– Что за методы?

Понятия не имею, как объяснять про радиоуглеродное датирование, совсем в этом не разбираюсь. Но он смотрит на меня. Я должна отвечать. Запинаясь, путаясь в словах, то и дело начиная сначала, говорю:

– В живой материи содержится вещество, которое сохраняется и после смерти в течение примерно сорока тысяч лет. По количеству оставшегося вещества можно с большой точностью определить время, когда это существо или растение жило.

– Но как определить возраст постройки из камня или глины?

– По тем же живым остаткам, найденным рядом, углям костра, костям. Я плохо знакома с этой темой, великий Анту. Нам с тобой повезло, что я вообще об этом знаю! История интересует далеко не всех моих современников.

Под его взглядом я съеживаюсь и опускаю голову. Не понять, о чем он думает, что за странное выражение на его лице. Может быть, его коробят слова «нам с тобой»? Где я, и где он! Однако я сказала так специально. Это моя тактика: не дать им понять, как я перед ними благоговею. Я стараюсь быть настолько независимой, насколько это возможно. Мне кажется, это единственный способ сохранить себя, свое крохотное глупое «я».

Тень прижалась к стене. Настал полдень. Еще час на палубе, и индийское солнце сожжет меня до волдырей. Моему собеседнику свет и жара нипочем, он принимает какие-то ферменты для защиты от ультрафиолета. Мне их не дают, они рассчитаны на физиологию нанья. Прежде чем великий Анту задал следующий вопрос, я взмолилась:

– Пожалуйста, дай мне отдохнуть! Я устала, здесь очень жарко! Сегодня шестой день, как вы меня мучаете, и у меня не осталось сил. Прошу тебя, позволь мне побывать внизу. Я так хочу походить по земле!

Появился Териваг с кожаной сумкой в руке, направился к маленькому лифту, но, сделав несколько шагов, передумал и подошел к нам. Великий Анту сказал вслух:

– Возьми ее с собой вниз. Погуляйте, отдохните в тени.

– Надо что-то на нее накинуть, – Териваг сразу обратил внимание на мою покрасневшую кожу. – А в твоем времени, Ксенья, как ты защищаешься от солнца?

Я покосилась на великого Анту. Он согласно дернул бровями.

– Я живу на севере, там солнце не такое злое. И у нас есть много разных мазей для защиты.

– Из чего эти мази? Может, сделаем такую?

– Самое простое – взять… ой, я не знаю этого слова! Жидкость, которой самки животных кормят детенышей?

– Молоко.

– Да, взять молоко, дать ему свернуться, взбить как следует и мазать им кожу. Хорошо помогает от солнечных ожогов. Но здешние лулу наверняка не умеют еще разводить животных.

– Об этом я хотел бы расспросить ее подробней, великий Анту, – сказал Териваг. – Ее микрофлора удивительно бедна и при этом специфична, я просто понять не могу, как Ксенья с ней уживается⁵. Она способна усваивать молоко в любом виде, а также множество продуктов, которые я даже не могу себе вообразить. У меня сложилось впечатление, что лулу ее времени абсолютно всеядны, в том числе питаются и искусственно созданными практически несъедобными веществами, дышат опасной грязью и отравляют себя крепчайшим алкоголем, который, кстати, неплохо усваивается. Любой сегодняшний лулу на такой диете умер бы максимум через полгода.

– Когда же, Ксенья, люди научатся разводить животных для своих нужд? – спросил великий Анту, одновременно что-то сигнализируя Теривагу.

– Как минимум через тридцать тысяч лет. Тогда же, когда примутся растить злаки и делать хлеб.

– Кстати о злаках, – заметил он. – Слетайте в сады, … – он произнес имя, которое я не смогла ни повторить, ни запомнить, – еще не вернулся, и это к лучшему. Не нужно, чтобы Ксенью кто-то еще видел.

Териваг согласно поднял брови. Ох, как бы мне не подхватить эту привычку! Прекрасные лица нанья никакой мимикой не испортишь, но я с поднятыми бровями выгляжу дура дурой.

Я вприпрыжку побежала за Теривагом в ангар, запрыгнула в катер.

– В лабораторию, а потом в сады, – сказал он.

В лабораторию мне нисколько не хотелось – до сих пор при воспоминании о том столе кожа покрывается мурашками. И ведь, судя по словам Теривага, я на него все-таки попала, хоть и не помню этого! Наверняка в то время, что я была в бреду, Териваг и провел свои исследования, взял у меня образцы кишечной микрофлоры, может быть, сделал какую-нибудь пункцию и биопсию и, уж конечно, провел гинекологический осмотр. Думать об этом было неприятно, но я промолчала, не желая, чтобы кто-то из нанья догадался о моем страхе.

Катер в две минуты домчал нас до лаборатории. Териваг отнес в здание сумку и сразу вернулся. Протянул кусок светлой шелковой ткани, который я повязала на голову. Платье мое открывало плечи и ноги ниже колен – придется сегодня ими пожертвовать, а вечером попросить у Теи шелка и попробовать самой сшить что-то вроде кофты с рукавами и брюк. Солнце не оставляет выбора: загорать здесь нельзя.

Мы взлетели и понеслись сначала вдоль ручья, потом свернули, и внизу замелькали заросли ядовито-зеленого кустарника. Еще через несколько километров начался лес. Я прилипла к прозрачному куполу катера, стараясь рассмотреть все детали: незнакомые белоствольные деревья, что не раскидывали ветви в стороны, а тянули их вертикально вверх, продолговатые озера, реки, свившиеся клубком, так что виднелись только их сверкающие белым песком повороты, желтые пустыри, узкую светлую линию дороги меж зеленых полей…

Да, это была дорога, вернее, тропа, а в полях по обе ее стороны работали люди.

– Что они делают? – спросила я у Теривага.

Он глянул вниз.

– Помнишь, ты говорила о злаках? Это опытные поля, здесь …, – он опять произнес то же сложное имя, – выращивает несколько наиболее перспективных для нас видов растений.

– Как его зовут?

Териваг сказал имя еще раз, поправил меня, когда я попыталась повторить.

– Сейчас он в Африке, гостит у наших братьев, что добывают там золото. Поля и сады остались без присмотра, поэтому мне нужно убедиться, что лулу работают, а не разбежались охотиться по лесам.

Если записать это имя русскими буквами, то за пропуском половины звуков, для которых букв не существует, оно будет выглядеть вот так: Бероэс. Кажется, был такой исторический персонаж, не то ассирийский жрец, не то вавилонский врач⁶.

Мы приземлились на краю поля, где низкий кудрявый кустарник отделял посевы от сада с ровными рядами деревьев. Когда Териваг вышел из катера, работавшие в поле люди упали на колени, уткнули лица в землю – маленькие сухопарые смуглые мужчины и женщины с неровно остриженными черными волосами. На индусов они нисколько не похожи. Вообще ни на кого не похожи, какой-то совсем отдельный народ. Правильно, откуда взяться индусам в Индии сорокового тысячелетия до настоящего?

Я подергала Теривага за подол хламиды:

– Скажи, люди в разных уголках планеты отличаются друг от друга?

– Как они должны отличаться?

– Ну там, я не знаю… речью, одеждой, узорами на посуде. Ведь если небольшое число людей живет отдельно от других, у них появляются свои обычаи, отличные от остальных.

– Отличаются, но не настолько, чтобы я не понимал, о чем они говорят. Для этого их слишком мало. Их психологией занимаются в Морском доме, а я изучаю физиологию. Ксенья, сиди тихо, жди меня. Тебя не должны здесь видеть.

Он пошел в поле. Едва я успела вдохнуть незнакомо пахнущий воздух, как купол бесшумно вернулся на место, заперев меня в машине. Я прижалась к нему носом. Окружив нанья, мужчины удалялись вместе с ним. Дождавшись, пока господин отойдет подальше, женщины поднялись с колен и вновь склонились над рядами трав, мерно поднимая и опуская инструменты, похожие на огородные тяпки. Окучивают они их, что ли? Или полют?

Я недовольно поерзала на сиденье, встала на него коленями, постучала по куполу. Это жестоко, в конце концов! Мог бы и не запирать, ясно же, что я никуда не убегу!

Что, если попробовать поднять купол мысленным приказанием, как это делает Териваг?

– Откройся! – беззвучно велела я. – Открывайся! Поднимись! Убрать!

Перепробовав пару десятков синонимов и интонаций, я сдалась и сердито стукнула кулаком по прозрачному материалу, не похожему ни на стекло, ни на пластик. Чтобы успокоиться, принялась разглядывать сад, отгороженный от полей живой изгородью. Аккуратно подстриженный густой кустарник был весь покрыт розовыми цветами. Мне так хотелось их понюхать! За изгородью росли невысокие деревья со светлой корой и округлой кроной. В листве виднелись крохотные желто-зеленые плоды.

Вдруг я заметила, что из кустарника выглядывают пухлые темно-коричневые личики детишек лулу. Они не сводили с меня глаз, но вылезти из своего убежища боялись. Да и я боюсь их не меньше! Нельзя исключать, что они – мои прямые предки. Эта мысль не вызывает энтузиазма. Я чувствую себя ближе к нанья, чем к этим диковатым, грязным человечкам.

Я немного сползла по сиденью, улеглась поудобней и приготовилась к длительному ожиданию. Из упрямства послала еще один сигнал, представив на краткое мгновенье, как купол надо мной сдвигается назад. И не сразу поняла, что ветер шевелит мне волосы.

Получилось! У меня получилось! Убедившись, что это сделал не Териваг – его огромная фигура едва виднелась в поле, – я продолжила экспериментировать. В подробностях представила, как купол закрывается. Ноль реакции. Сказала: «Закрыться!» Ноль реакции. Только с десятого, наверное, раза я добилась успеха. Оказывается, не надо ничего произносить, как не надо подробно объяснять машине, что ей делать. Нужно всего лишь послать короткий, секундный сигнал-образ.

После того, как спустя еще десять минут мне удалось снова поднять купол и заставить катер выпустить ступени, я решила, что заслужила прогулку. Отходить от катера не буду, просто постою рядом с ним, подышу воздухом.

Как же хорошо! Я с наслаждением прошлась босиком по прохладной траве, сорвала и понюхала крохотный цветочек. Все вокруг было незнакомым, но родным: легкий ветерок, сладкий аромат цветка, птичий щебет. Прищурившись, я проследила за крупной птицей, что парила в вышине, неподвижно расправив крылья. Небо было ярко-голубым, земля – теплой. Это моя земля. Я могу дышать ее воздухом, пить ее воду. Все остальное неважно…

Тем временем дети лулу осмелели, выбрались из кустов и обступили меня. У них необычный разрез глаз и ступни плоские как утиные лапы, но в остальном они ничем не отличаются от детишек диких африканских или каких-нибудь полинезийских племен. И мальчики, и девочки голые, очень смуглые, с пыльными спутанными волосами. У самого мелкого сопля свисает чуть не до пупка. Старшему лет двенадцать (хотя кто их знает, как быстро они взрослеют?), в силу возраста он самый смелый. Настолько храбрый, что протянул руку и дернул меня за подол. Я скорчила зверскую рожу и зарычала. Знаю я их, хулиганов: дай палец – откусят руку! Вся орава завизжала и кинулась врассыпную; мелкий принялся с ревом петлять по полю, и уже две сопли путались у него в коленках. Я расхохоталась. Грешно смеяться над детишками, но уж очень они забавные.

Рискнула отойти от катера, чтобы, перегнувшись через изгородь, дотянуться до ближайшего дерева. На тенистой тропе сада было почти прохладно, глянцевитая темно-зеленая листва так свежо пахла! Я сорвала бледно-желтый плод, потерла морщинистую кожицу. Это что-то вроде лайма или лимона, только размером с мячик для пинг-понга и такое же твердое. Есть его не хотелось. Что ж, все понятно. Культурных растений еще практически не существует, а этот сад – своего рода опытная делянка нанья. Они превращают растения, дающие кислые мелкие плоды, в более полезные. Выводят новые сорта. В двадцать первом веке это занимает несколько лет, но там-то работают не с дикой растительностью, а с фруктами и овощами, которые до того культивировались тысячелетиями, а здесь эта работа, похоже, только начата.

Между деревьями в саду кто-то двигался. Я всмотрелась в игру листьев. На тропе появился нанья. Наверное, это и есть Бероэс? Первым моим побуждением было вернуться к катеру – вспомнились слова великого Анту про то, что меня никто больше не должен видеть, – но любопытство оказалось сильнее. Замерев с лимоном в поднятой руке, я во все глаза рассматривала незнакомца. Впервые я увидела мужчину-нанья не в шелковом платье или юбке, а в коротких штанах из плотной коричневой ткани. Бероэс красив той же чеканной красотой, что и все нанья: белая кожа, голубоватые веки, губы, ладони и ногти, светлые волосы, идеально правильные черты лица, гармонично развитое тело. Уши у него маленькие, как у всех молодых нанья, – у Теи, Теривага и его напарника Парьеге. Вот у Бьоле уши так уши! Сразу видно, что всю жизнь росли! А у великого Анту еще больше, но когда смотришь в его мудрое лицо, огромных ушей совсем не замечаешь.

И все же этот нанья отличается от обитателей Высокого дома. Дело не в более низком росте и не в движениях, которые у него резки и порывисты, а скорее в выражении лица. Это лицо с короткими бровями и широким носом очень капризно, меняет выражения каждую секунду. Подвижные губы то улыбаются, то кривятся, ноздри нервно дергаются.

Он тоже заметил меня издалека. Свернул с тропы, прошел между деревьями и, одним прыжком преодолев разделявший нас кустарник, резко заговорил со мной на языке лулу, которого я почти не знала. Голос высокий и ломкий, как у подростка, не сравнить с голосами Теривага или Бьоле.

– Здравствуй, – сказала я. – Ты Бероэс? Териваг говорил, ты на юге. Он там, в поле, – я махнула рукой.

Бероэс подошел ко мне вплотную, взял за плечо и повертел туда-сюда, внимательно разглядывая.

– Кто ты такая? Из какого племени? Ты … Теривага?

– Что? Кто?

Он вдруг наклонился и шлепнул меня по заду. Я с криком бросилась в сторону, а он засмеялся:

– Ай да Териваг! Какую лулу себе заимел!

Вдруг его лицо изменилось. Он сделал резкое хищное движение, желая схватить меня за руку. Одним прыжком я отскочила от него как можно дальше.

– Не догадался сразу. Ты дочь Аэля, – проговорил Бероэс так тихо, что я едва расслышала. – Вот что, значит… Интересно было бы знать, много ли у него дочерей. Таких Териваг в своей лаборатории клепает? Подойди! – велел он, и я против воли сделала шаг навстречу.

Как себя вести? За две недели в Высоком доме я уже привыкла к более вежливому обращению! И пока я растерянно раскрывала рот и поглаживала гудящую попу, Бероэс продолжил командовать:

– Снимай платье. Хочу на тебя посмотреть.

Я закричала:

– Не смей так со мной разговаривать! Я не лулу! Меня нельзя трогать!

Он замысловато выругался и с довольной улыбкой пошел на меня, растопырив руки.

Не знаю, чем бы это закончилось, если б на дороге не появился Териваг. Сразу оценив обстановку, он крикнул Бероэсу, чтобы тот остановился. И пока он шел к нам, Бероэс кричал ему:

– Ну ты и молодчик! Такую красотку нашел! Оставь ее мне, я быстро научу эту … хорошим манерам!

Мне очень не понравилось, как Териваг загородил меня собой. Да и то, что они заговорили вслух, показывает, насколько оба взволнованы.

– Она не …, Бероэс, не надо с ней так разговаривать. Ее нельзя трогать. Она под защитой великого Анту.

Тот дернул тонко вырезанными ноздрями и вдруг оглушительно расхохотался, заложив большие пальцы за пояс бриджей.

– Подумать только, старик-то тоже, оказывается, подвержен слабостям! Но я его понимаю. Ты только посмотри на нее. Какой рост, какая кожа! Волосы – красные! А грудь!.. Ради таких женщин стоило оставить Аэля в живых! И ты посмел скрыть ее от меня!

Териваг обернулся ко мне. Ни один мускул на его лице не шевельнулся, но ноги сами собой понесли меня к катеру. Нанья перешли на телепатию. Забравшись в кресло и сжавшись в комок, я ждала, вся дрожа, когда Териваг закончит разговор. Наконец он поднял руку, прощаясь, и пошел к катеру. Бероэс за его спиной белозубо улыбался и показывал мне неприличные жесты. Я вздрогнула, отвернулась.

– Что означает это слово? Я его не знаю, – спросила я, когда мы поднялись в воздух.

– И не можешь знать. Не повторяй его больше, это слово мужчин. Тебе дали классическую лексику, а оно появилось уже здесь, на Земле, когда нанья поняли, что женщины лулу не так уж некрасивы.

В языке нанья есть аналог понятия «секс», и я немедленно возмутилась:

– Хочешь сказать, вы занимаетесь сексом с нашими женщинами?!

Вместо ответа Териваг просто дернул бровями. Действительно, намеки Бероэса были абсолютно прозрачными.

– Домой нам пока рано. Давай сядем где-нибудь на лесной полянке, поедим в тени.

Когда он опустил катер посреди леса, я все еще разевала рот в удивлении и уже не замечала ни пения птиц, ни дивных цветов, ни деревьев с причудливо искривленными стволами.

– Не понимаю, Териваг! Как это может быть? Вы же в два раз крупнее нас! Что нормальная женщина может с таким сделать? Разве что в руках подержать!

Ему явно хотелось улыбнуться.

– Может, если постарается.

– Но это… это… невероятно, – бормотала я, спускаясь из катера на травку. – Может, у них тут размеры другие? Или у вас?..

Он опять промолчал.

– Тогда без травм не обойдется, – заключила я, принимая у него корзину с едой. – И потом, если вы бодрствуете по году и столько же спите, то сколько у вас длится половой акт?

– Чаще всего без травм и не обходится. Многие женщины потом умирают от кровотечения. Бероэс пару сотен уже в землю уложил.

Я возмущенно воззрилась на Теривага. Руки затряслись от злости. Мне-то уже начало казаться, что он добрый и понимающий, хоть и режет лулу! Несмотря на жару, по коже пробежал озноб.

– А ты сколько уложил, а? – вместо голоса из горла вырвалось шипение.

Он остановился посреди поляны, помолчал немного, подбирая слова, и махнул рукой.

– Не надо так переживать, Ксенья. Это же лулу.

– Вот именно. Это люди! Такие же, как вы! Наши законы запрещают истязать даже мелких животных, а вы убиваете людей ради удовольствия. Не понимаю… – я села на землю, спрятала лицо в ладонях. – Не понимаю…

– Они же обязаны нам своим существованием. Разве родители не имеют права решать судьбу детей?

– У нас не имеют! И вообще, почему это мы ваши дети?

– Я думал, Теи или великий Анту тебе рассказали. Ведь это его отец создал лулу.

Я вздохнула, покачала головой.

– Ну как он мог создать лулу, если человек живет на планете больше миллиона лет? Да, человек современного типа появился всего около шестидесяти тысяч лет назад, но вы-то тут причем?

– Тридцать пять тысяч. Мы его создали. После большого извержения вулкана людей осталось совсем немного. Тогда великий Тавкарон усовершенствовал один из видов. Лулу с их развитой речью, высоким интеллектом, с их ловкостью и смелостью – это братья великого Анту.

Я не нашла что ответить. За едой мы молчали, и за это время превратились в пыль остатки того, во что я еще верила.

– Пусть так, – сказала я наконец. – Пускай вы нас создали. Но по-моему, это вовсе не причина считать, что мы из благодарности должны выполнять все ваши капризы. Если вам не хватает секса, создайте еще один вид, покрупнее, и развлекайтесь на здоровье.

И тут Териваг засмеялся. Заливистый хохот разнесся на весь лес.

– Это я не понимаю, Ксенья, – простонал он, вытирая слезы, – почему ты себя к ним относишь? Лулу до тебя дальше, чем тебе до нас. Ты прекрасна!

Он протянул руки.

– Но-но! – воскликнула я, отодвигаясь. – Не смей меня трогать, чудовище!

Жаль, не знаю, как на языке нанья назвать Теривага извращенцем!

Он тут же убрал руки.

– Ты напрасно меня боишься. Я ведь уже объяснял Бероэсу: ты под защитой великого Анту, к тебе никто и пальцем не притронется!

– То есть тебя только это останавливает?

– Послушай, ну хватит, – сказал он. – Лулу прекрасные работники, ими легко управлять, и при этом они умеют выживать без нашей помощи. А женщины их – ну, что ж, мы ведь тоже живые.

– Но, Териваг, как вам не противно, они же страшные?

– Только увидев тебя, я понял, что они и впрямь мало привлекательны. Бероэс прав. Даже не верится, что из мелких кривоногих самок со временем получится такая красота.

– Знаешь, вы ничем не лучше лулу, если, отказывая им в праве на выбор, на свои чувства, вы все же вступаете с ними в связь.

– В твоих словах есть истина, – сказал он. – Я и сам иногда так думаю. А Бероэс твердит об этом постоянно, что, впрочем, не мешает ему этим заниматься. Но не вздумай сказать об этом старшим!

Я представила, как Териваг склоняется над женщиной, прикованной к каменному столу. На ее месте могла оказаться я. Меня снова передернуло. А ведь он уже начал мне нравиться! Нет, лучше не думать об этом.

– А Бероэс? Кто он? Он не похож на тебя или других нанья.

– Он сын великого Анту и самый молодой из нашего поколения, – ответил Териваг, как будто это все объясняло.

– Что это значит?

– Спроси у Теи или у самого великого Анту, Ксенья. Ксенья. Знаешь ли ты, что у тебя очень красивое имя? Что оно значит на твоем языке?

Я с готовностью согласилась сменить тему разговора. Так и не спросила, кто такой Аэль, которого Бероэс назвал моим отцом.

– Мое полное имя – Ксения Владимировна Самойлова. Это означает… дай сообразить, как это будет все вместе… Гостья, дочь повелителя мира, говорящая с богом.

– С кем? – переспросил он, все еще улыбаясь.

Но я не смогла ему ответить. В эту минуту со мной чуть не случилось повторное воспаление мозга.

4.

Когда Териваг высадил меня из катера на палубе восьмого уровня, было еще не поздно. На обратном пути я все смотрела на Высокий дом и пыталась понять, почему у корабля такая странная форма. У него нет верха и низа. Точнее, если его перевернуть вверх тормашками, ничего не изменится. Пять верхних палуб направлены к небу, четыре нижних – к земле, и все постройки на них стоят вверх ногами, вниз крышей. Наверное, корабль не рассчитан на гравитацию планеты. Он строился для космических путешествий, где ориентация по вертикали не нужна. Тогда на среднем, пятом уровне может находиться источник собственной силы тяжести. В таком случае, если выйти на палубу любого с первого по четвертый уровень, увидишь землю над головой.

Эта мысль меня захватила. Наскоро распрощавшись с Теривагом, я выскочила из катера и побежала к дальнему лифту. Наньянские цифры от нуля до двенадцати я уже выучила. Правда, нуля у них почему-то два, но на панели управления лифта ни одного все равно нет. Влетев в кабину, я нажала на «3». Ручное управление лифтами нанья вообще-то не нужно – как и вся техника, лифты слушаются мысленных приказаний, однако оно все же имеется в качестве аварийного.

А кстати! Ну, ладно, уже еду. На всякий случай я послала в пространство короткий образ-приказ переместиться на третий уровень. Лифт спускался непривычно долго. Я разглядывала свое отражение в зеркале. Чем дольше общаюсь со своими хозяевами, тем заметнее меняется отношение к самой себе. На девушку с той стороны зеркала смотрю как на чужую. Сейчас она выглядит взрослой, серьезной, смотрит на меня испытующе. А я-то? Рядом с нанья, особенно с Теи, чувствую себя ребенком. Будто вернулась в детство, когда и вещи, и люди вокруг были большими. На все теперь гляжу словно через увеличительное стекло, замечаю детали, какие видят только дети. Иначе не получается. И мысли в голове все какие-то детские, бесшабашно глупые. Неудивительно, что у рыжеволосой девушки в зеркале осуждающий вид. Но это правильно. Дети вызывают симпатию у всех, даже у мудрых нанья. Ребенку они простят и лишние вопросы, и хулиганские выходки.

Лифт открылся, как всегда, без единого звука. Я высунула голову в слабо освещенный коридор. Вроде все спокойно, никого нет. Гравитация на месте, ноги стоят на полу. Вышла, сразу же нашла на стене панель вызова лифта. А то мало ли что, он сейчас уедет, а вернуть его не смогу!

Дверь закрылась. Я мысленно приказала ей открыться – отъехала в сторону. Велела закрыться – снова сошлась со стеной. Отлично! Сразу забыв про лифт, я сделала несколько шагов по коридору.

Попытки фантастов описать быт инопланетян-гуманоидов, как правило, выдают их, авторов, беспомощность. Сложно придумать что-то новое для героя, у которого голова находится над позвоночником, ноги – под ним, а руки по бокам. Чаще всего фантазия ограничивается трехногими табуретами и пятиугольными столами. Но с какой стати? Форма объектов, которые мы создаем, естественно должна быть наиболее удобна для нас же, эргономична, функциональна. Трехногий стул может быть чудо как оригинален, но это не помешает с него навернуться. Пятиугольный стол хорошо смотрится в просторном помещении, однако в обычной жилой комнате он неудобен, потому что занимает слишком много места. Что вы говорите? У инопланетян может существовать потребность строить пятиугольные дома? А почему, собственно? Четырехугольник – самая удобная форма, допускает множество сочетаний, решает и предотвращает кучу проблем. Единственное, что может объяснить наличие неудобных, нефункциональных предметов и методов строительства, – это традиция. Как правило, традиция религиозная. А если у инопланетян нет религии? Если они живут на космическом корабле, предназначенном для научной работы и не рассчитанном на роскошь? Откуда взяться шестиногим столам?