Текст книги "Простое Прошедшее"

– Не переживай, Джеймс. Это не последний первый шаг в нашей жизни.

Это были последние слова Дона на территории Барбате. Он закрыл кепкой себе лицо и сладко спал, пока я волнительно перечитывал одну и ту же газету на протяжении всего пути.

David Bowie. Suffragette City

Глава 2

Не думайте, что я беден, раз живу здесь без особых затей. Я очень богат. – Он произнёс это так, словно «очень богат» было национальной принадлежностью; возможно, и вправду было.

Джон Фаулз «Волхв» (1965 г.)

Барселона. Город, воздух которого пропитан сладким ожиданием чего-то нового. Город, где ты смеёшься сквозь слёзы. Город, сочетающий в себе классические мотивы европейской архитектуры и лучшие веяния современности. Город, о котором невозможно услышать плохое.

Это город, который сделал меня самостоятельным. Город, который научил меня пить много, но в меру. Город, которому я говорю большое спасибо за дни, что могут официально именоваться днями моей восходящей молодости.

В Барселоне я отдавал предпочтение прогулкам по городу. В Барбате я любил быть один, в Барселоне – нуждался в толпе вокруг. Бытует мнение, что Барселона – это город, убитый туристами. Но, по мне, они придают ему особый шарм. Барселона не принадлежит к числу городов, которые стали бы лучше, если с их улиц убрать всех людей. Европа – туристическая зона, и она не будет столь прекрасна без японцев, рассматривающих карты на перекрёстках, без американцев, идущих прогулочным шагом в форме любимой бейсбольной команды, и без торопящихся непонятно куда русских, желающих узнать и попробовать всё как можно скорее.

Представьте типичное кафе в самом центре Барселоны. Оно хранит в себе тайн больше, чем дневник двенадцатилетней девочки. За столом у окна два парня из Дрездена обсуждают покупку новой машины. За барной стойкой оплачивает шампанское пара из Москвы: он только что сделал ей предложение на площади Каталонии, она судорожно звонит маме, подругам и вводит их в курс дела. Жених с сияющей улыбкой на губах наслаждается видом своей будущей жены. За столом в центре зала сидит женщина лет сорока и ждёт, когда её дочь вернётся из уборной. Девочке – пятнадцать, и она впервые познала горе безответного чувства: закрылась в кабинке туалета и пытается сдержать слёзы, чтобы мама ничего не заподозрила, когда она выйдет. Официант и повар – пара гомосексуалистов. Один из них изменяет другому с поваром из ресторана напротив. Обманутый никогда не узнает об этой несправедливости. Будущие обладатели нового автомобиля покидают заведение, не оставив чаевых. Должно быть, новая покупка действительно потребовала от них много затрат. Их место занимает властная бизнес-леди с идеальным маникюром. На вид ей немного за пятьдесят, у неё за спиной два развода, четыре молодых любовника и порядка десяти абортов.

Я стоял за окном и всматривался в лица этих людей сквозь витрины французских пирожных и стаканов с аперолем. А за стенами этого кафе ведь целая улица таких же людей! У каждого из них своя судьба – судьба, абсолютно не касающаяся судьбы человека, идущего рядом. Я смотрел на темнокожую девушку через дорогу и думал о том, как она, должно быть, росла в доме своих родителей: у неё была любимая кукла в васильковом платье, которая до сих пор украшает полку её нынешней квартиры. Её отец бросил её мать, когда ей было шесть, а может быть, он погиб. Возможно, он жив и здоров, и девушка ехала к нему в гости. Она, как и все мы, училась в школе и дружила с одноклассниками. Может быть, она была изгоем среди сверстников. Может быть, она гений и перескочила несколько классов, сразу получив аттестат. Дом, в котором она росла, мог представлять для неё такую же ценность, как для меня дом в Барбате.

Я просто смотрел, как эта девушка завязывает шнурки на другой стороне улицы. Я мог бы подойти к ней и поделиться с ней своими мыслями. Возможно, она слушает музыку, которая мне не по душе. Меня начнёт это раздражать, я развернусь и уйду. Возможно, мы бы смогли проговорить несколько часов, пока на улице бы не стемнело, потом бы поняли, что пора идти, и обменялись бы номерами телефонов. Она бы ждала моих звонков. Я бы позвонил. Я бы женился на ней, и мы бы вместе приезжали на могилу её отца. или ходили бы к нему в гости. Я никогда бы к ней не подошёл. Я никогда бы не подошёл так ни к одной девушке. Только подумайте, сколько историй и судеб мы теряем из-за простых условностей, навязанных обществом! Я мог бы жить гораздо интереснее. Я бы знал всё о других, а они – обо мне. Я бы, как коммивояжёр, наудачу подходил бы к каждому потенциальному собеседнику и предлагал бы ему поделиться со мной своей историей. Двухметровый мужчина в спортивном костюме ударил бы меня. Молодая девушка на каблуках убежала бы, подвернув ногу. Восьмилетний паренёк в цветастой футболке с удовольствием рассказал бы о шахматном кружке, в который его заставили ходить родители. Тридцатилетняя работница банка попыталась бы дать мне мелочь. День прошёл бы зря, если бы не пожилая женщина в платье по щиколотку и накинутом на плечи платке. Её дети приезжают в гости очень редко. Но не потому, что они её не любят, а потому, что много работают, чтобы обеспечить ей хорошую старость, а её внукам хорошую молодость. Эта женщина скажет мне всё. Я зайду к ней в дом, буду рассматривать старые фотографии на камине и детские открытки, которые рисовал её сын, когда ходил в детский сад. Дом у неё одноэтажный (подниматься по лестнице в её возрасте уже сложно). Я тот самый редкий гость. Она поставит на стол самые красивые чашки и достанет угощение, припасённое на особый случай.

Я услышу всё и даже больше. Это было пятьдесят лет назад, а она говорит так, будто это было вчера. Муж, ушедший на войну. Она зачёркивала числа в календаре, и он вернулся. Он не был тем, кого она любила больше жизни. Свою любовь ей пришлось покинуть в силу обстоятельств. Она была молода и красива, а он не подавал больших надежд. Что если бы они встретились сейчас? Скорее всего, он уже умер. Может, он сейчас сидит в одноэтажном доме на другом краю света и рассказывает свою историю такому же сумасшедшему, как я. Была бы возможность, я бы устроил им встречу. Ей бы казалось это предательством покойного мужа, а он бы смущался и молчал. Они бы грустно вспоминали всё, что их связывает. Я вдумывался в каждую мелочь, каждую деталь её истории. У неё почти каждые пятнадцать минут наворачивались слёзы на глаза. Это были слёзы радости. Она была искренне рада своим прожитым дням. Конечно, горечь об упущенном давала о себе знать, но всё это было далёко в прошлом, и боль уже не ощущалась так остро. Однажды каждый из нас будет сидеть у камина, рассматривать фотоальбомы и думать о том, что он когда-то сделал не так.

***

Дон по сей день остаётся для меня человеком-загадкой. Мы жили в квартире его друзей, которых я в глаза не видел, но меня это устраивало, потому что за несколько лет я не выложил ни цента за это место. Моей маме об этом знать было не обязательно, так как я находил, куда потратить пару лишних сотен. Дон постоянно таскал домой девок, курил в постели, раскидывал повсюду бутылки. Что поражало меня больше всего, так это то, что он всегда вовремя ликвидировал долги по учёбе. Этого с трудом мог добиться даже я, находящийся в трезвом уме чаще Дона.

Наша квартира находилась почти в самом центре, в двух шагах от нашего университета. С этим нам повезло. Иногда мы прибегали домой поспать во время неважных пар, а потом возвращались обратно. Первое время приходилось есть магазинные салаты и запивать их концентрированным соком, так как ни на что большее ума у нас не хватало. Пострадав от болей в животе, мы перешли к здоровому образу жизни и даже скинулись на набор хорошей посуды. Несмотря на беспорядок в душе и квартире, мы находили в себе силы на составление расписания готовки и уборки, которое, по традиции, висело на холодильнике. Как бы Дон ни был пьян, он всегда вставал пораньше по понедельникам, средам, пятницам и воскресеньям, чтобы приготовить мне яичницу. Я чувствовал, как мы взрослеем, набираемся опыта, и вместе с нами взрослела наша дружба. Мы стали друг для друга больше, чем просто бывшие одноклассники, знающие один о другом чуть более, чем домашний адрес, и больше, чем просто сожители, помогающие друг другу встать на ноги в новом городе. Мы стали братьями. И я с радостью доверил бы Дону жену в случае моей смерти.

Кстати, о смерти. Спустя три года после нашего переезда в Барселону у Дона умер отец. Я никогда не видел его отца, и мне казалось, что и сам Дон тоже редко с ним встречался. Однако его смерть до неузнаваемости изменила поведение моего друга: он перестал гулять по выходным, пропадать на неопределённые сроки. Иначе говоря, он остепенился. С тех пор наша жизнь стала еще спокойнее.

Мне обещали, что в университете будет лучше, чем в школе. Говорят, студенческие годы – лучшее время в жизни. Мы с Доном были готовы оспорить это мнение. Да, мы нашли с десяток вполне адекватных, весёлых ребят. Да, они понимали наши шутки, а мы могли расслабиться в их компании. Но сейчас я с трудом могу их вспомнить. И заметьте: можете разбудить меня среди ночи, и я без запинки назову имена, фамилии и дни рождения всех своих одноклассников. Думаю, это о многом говорит.

Я описал основные факты нашего так называемого путешествия в Барселону. Я довольно смутно помню детали своего пребывания там. Порой кажется, что меня там и не было вовсе, а все картины и образы оттуда запрятались в самый туманный угол моего сознания. Там мы с Доном прожили несколько лет, пока не окончили университет. Там я прочитал много интересных книг, побывал во многих интересных местах и познакомился со многими интересными людьми. У меня было несколько романов в тот период, но ни один из них не закончился чем-либо знаменательным. По сути, ни одна из девушек к тому моменту не разбудила во мне больше эмоций, чем Рита в своё время. Все они вызывали лишь первоначальный интерес, после чего вынуждали полностью в них разочаровываться. Может, дело было во мне? Мой мозг тогда совершенно не был запрограммирован на долгосрочные отношения с нескончаемым потоком чувств. Девушек я, грубо говоря, брал в аренду: смотрел, играл и отдавал кому-нибудь другому. Они обижались и плакали. Тем не менее, у каждой из них сейчас всё хорошо: кто-то сразу после наших встреч вышел замуж, кто-то уехал на другой континент, а кто-то до сих пор держит моё фото под подушкой, и я надеюсь, что это фото, а не кукла вуду, потому что обстоятельства, которые возникли передо мной в дальнейшем, нельзя назвать обычной местью судьбы.

Не знаю, почему так кратко и пресно я описал годы в Барселоне. Это было время организации моего внутреннего переворота и подготовки к новому уровню жизни – ответственности. Последние два года учёбы я проходил практику в солидной фирме, а позже стал там работать. Конечно, устроиться туда мне удалось не без маминых связей. Учился и работал я с огромным интересом, хотя, возможно, я просто заставляю себя верить в это, ведь выбора у меня не было. Я тяготился зависимостью от мамы, и мне хотелось иметь в кармане собственные деньги. Получив диплом, я остался в Барселоне ещё на год. В последний год я мог работать полный день, поэтому было проще: не приходилось бегать из университета в офис и обратно, я успевал высыпаться, а вечером не было никакой домашней работы. Иногда я ездил на выходные к маме. Я настолько любил эти поездки, что старался не совершать их еженедельно, чтобы каждый мой приезд был чем-то особенным, этаким праздником. Я всегда привозил с собой несколько огромных пакетов самой вкусной и необычной еды, и мы с мамой устраивал пир, разговаривая всю ночь. Гуляя по городу, я вспоминал детство, грустил о нём, жалел, что придётся возвращаться. В Барбате я чувствовал себя спокойно – не нужно было рано вставать или куда-то спешить. Там я жил, а не существовал. Мама готовила завтрак, я снова чувствовал себя ребёнком. Приезжая, я старался ни с кем из старых знакомых не видеться, хотя никого и не было в городе. Я избегал звонков и встреч. Барбате – территория, принадлежащая трём людям: мне, маме и моим воспоминаниям.

Чуть не забыл о Рите! В первый год моей учёбы в Барселоне Рита заваливала меня письмами. Это были письма, полные страданий, письма, залитые слезами, письма, каждое второе слово в которых было однокоренным слову «любовь». К концу года я мог уже даже не дочитывать предложения, а заканчивать их сам: всё в них было так предсказуемо слащаво. Через год поток Ритиных посланий прекратился. Насколько мне было известно, она себе кого-то нашла. С тех пор я получал письма раз в полгода, и смысл каждого из них можно выразить предложением «Я счастлива без тебя». Она рассказывала мне, как хорош её новый хахаль, как он её любит, как он подарил ей поездку туда, где очень тепло, а песок белый и повсюду пальмы. При этом она постоянно кичилась своим бутафорным счастьем, а главная мысль всех её сочинений стала соответствовать фразе «Смотри, что ты потерял». Я мог только саркастически улыбаться, читая то, что она пишет. Очень жаль, что малейшая нежность, которую я к ней питал, утонула в болоте её собственного желания доказать, что ей живётся лучше, чем мне.

Когда мне последний раз дали отпуск на работе, я приехал в Барбате на целую неделю. Рита тоже была там и жаждала встречи со мной. Но я не стремился к этому. Меня тошнило от одной мысли о ней. Я представлял, как изменилась её внешность, как она сменила стиль одежды на более экстравагантный, как готовилась к тому, чтобы через десяток лет стать занудливой матерью двум детям и упаковывать им сэндвичи в школу по утрам. Хорошо, что сейчас она хотя бы знала, что это будут не мои дети.

***

В один прекрасный день раздался телефонный звонок. Это был Брэдли. Вы помните Брэдли, нашего гениального друга, уехавшего в Лондон?

– Джеймс, это ты?

Я даже не сразу узнал его. Мы поддерживали связь, но очень редко удавалось пообщаться. Виделись мы всего дважды за эти несколько лет. Оба раза все трое – я, Брэдли и Дон – упивались до такого беспамятства, что за встречу это можно было и не считать. Однако интонацию его голоса я узнал сразу. Я узнал бы её и через тысячу лет, так глубоко она сидела в глубинах моей памяти.

– Брэдли?

– Дон с тобой?

Это прозвучало так, будто мы до сих пор прогуливаем школу и Брэдли звонит мне, чтобы убедиться, что нас тоже нет на занятиях; сейчас бы он приехал к нам, и мы бы вместе ушли в кино, а потом заглянули на задний двор школы, чтобы покурить со всеми.

– Спит в соседней комнате, – с подозрением ответил я.

– Нам нужно срочно встретиться!

– Ты разве не в Лондоне?

– Вылетаю в Барселону через два часа, звоню из аэропорта.

– Хочешь остановиться у нас?

– Я не один, уже забронировал номер в отеле. Я доеду до вас, когда размещусь. Адрес тот же?

– Да. А что за срочность? Что-то случилось?

– Всё при встрече! Будьте дома!

Этот разговор был совсем не похож на разговор с Брэдли. Он даже не удосужился спросить, не собираемся ли мы пойти куда-нибудь, были ли у нас запланированы дела на тот день. Видимо, случилось что-то действительно важное. Я разбудил Дона. Его удивило то, что я ему рассказал. Он принялся судорожно убираться в квартире – всё-таки Брэдли у нас не частый гость.

Увидев Брэдли на пороге, мы были, мягко говоря, удивлены. У Дона даже рот приоткрылся, и мне пришлось пихнуть его локтём, чтобы он опомнился. Брэдли изменился настолько, насколько это было возможно сделать за два года (именно два года назад мы видели его в последний раз). Одет он был с иголочки: тёмно-синий классический костюм на нём, сразу видно, либо был сшит на заказ, либо был просто очень дорогим, ботинки – из кожи, скорее всего, крокодила. А улыбка! Что он сделал со своей улыбкой? Белоснежные ровные зубы, которых у него никогда не было. И идеальная стрижка, идеально выбритое лицо. И даже походка и манеры изменились исключительно в лучшую сторону. Перед нами стоял, по меньшей мере, молодой преуспевающий миллионер, но никак не наш школьный товарищ, которого мы привыкли видеть в заляпанной футболке и спортивных штанах, растянутых на коленях.

– Что вы сделали с нашим другом Брэдли, молодой человек? – спросил Дон, как бы закидывая удочку, чтобы посмотреть на реакцию Брэдли и убедиться в том, что жив ещё наш старый добрый друг внутри этого незнакомца.

– Я понимаю вашу реакцию, друзья – я немного изменился за последнее время!

– Мягко сказано, – повторно оглядев Брэдли с ног до головы, прошептал Дон.

– Как живёте? Рассказывайте.

Несмотря на то, что Брэдли каждым своим жестом пытался доказать, что за столько лет связь между нами никуда не исчезла, нам с Доном было не по себе. Мы просто не знали, как себя вести, – не каждый ведь день к тебе в гости приходит человек в костюме стоимостью с твою годовую зарплату.

– У нас всё хорошо. Но, видимо, не так хорошо, как у тебя. Рассказывай ты. Думаю, твоя история поинтереснее будет, – с явно нарастающей завистью нараспев произнёс Дон.

– Об этом расскажу потом. Я так соскучился по вам, вы не представляете! Так приятно оказаться среди своих настоящих друзей.

Возникло чувство, будто весь полёт Брэдли обдумывал каждое сказанное слово. Мы понимали, что ему от нас что-то нужно.

Мы расположились на кухне. У нас была просторная светлая кухня с большим круглым стеклянным столом, стоявшим у самого окна, ставни которого почти всегда были нараспашку. Холодильник пестрил всякими магнитами и открытками, отчего помещение казалось очень даже уютным. Несмотря на все годы, проведённые за распитием чая на этой кухне, она так и не стала мне родной. Это всё-таки не моя кухня в Барбате… Поэтому на нашей кухне в Барселоне я каждый раз сидел будто впервые. А уж сидеть на нашей кухне с Брэдли было ещё куда более необычно. Казалось, мы где-то совсем в другом измерении, на стыке прошлого и настоящего.

Пока Дон пытался найти что-нибудь съедобное в холодильнике, Брэдли выставил на стол несколько бутылок не самого дешёвого виски, что сразу, конечно же, задобрило меня и моего соседа. Мы достали стаканы и закуску и принялись говорить тосты за нашу дружбу. Брэдли настаивал на том, чтобы сначала особо не налегать, потому что нас ждал важный разговор.

– Друзья… Я прилетел сюда не просто так.

– Мы уже поняли, Брэдли, у тебя получилось застать нас врасплох.

– Для начала хочу рассказать вам о том, что со мной случилось, и объяснить, что меня к этому привело.

***

Небольшая справка о Брэдли, чтобы понимать, о чём он будет рассказывать. Когда мы учились в школе, Брэдли жил с матерью. Она нигде не работала, но жили они достаточно неплохо. Подрастая, мы стали задаваться вопросами, откуда у Брэдли и его мамы появился такой не самый бедный дом и почему вообще они могли вести далеко не самый скромный образ жизни. Вскоре стало известно, что отец Брэдли – мистер Парсонс, мультимиллиардер, проживающий в Лондоне. Ещё будучи человеком среднего звена, мистер Парсонс разошёлся с матерью Брэдли, когда тому было два года. Джонатан Парсонс покинул Барбате и перебрался в Лондон, где ему и удалось успешно выстроить свою бизнес-империю (так об этом пишут в газетах, на самом же деле никому не известно, чем занимается этот человек). С матерью Брэдли Джонатан всегда был в хороших отношениях, поэтому, как только разбогател, стал отваливать ей неплохие суммы в качестве алиментов. После школы Джонатан настоял на переезде сына (наследник вырос) именно в Лондон, обеспечив его всеми удобствами. Однако даже два года назад Брэдли не выглядел так, как сейчас!

***

Итак, возвращаемся на нашу барселонскую кухню. Перед нами сидит наш друг Брэдли и собирается посвятить нас во что-то очень важное.

– Пожалуй, я начну, – сказал Брэдли.

За мгновение до того, как он заговорил, он стал выглядеть так, будто собирался отвечать на экзамене, вытянутые руки он держал на стакане с виски, который при этом очень тщательно рассматривал, поворачивая его из стороны в сторону.

– В прошлом году отец рассказал мне одну вещь… Кстати, сразу хочу вас попросить об одолжении: всё, что я сейчас скажу, не должно выйти за пределы этой комнаты. Ладно? Я вам доверяю!

Мы с Доном синхронно кивнули. Разве у нас был выбор?

– Так вот, – продолжил Брэдли, – оказалось, что у моего отца есть бизнес, который, грубо говоря, не является основной деятельностью нашей семьи и естественно не освещается СМИ.

Я внимательно смотрел на Брэда, слушал каждое его слово, однако краем глаза заметил, как Дон откинулся на стул, скрестив руки на груди. По лицу его скользнула едва заметная тень улыбки, и выглядел он так, будто ему что-то было известно.

С каждой новой секундой Брэду было всё тяжелее и тяжелее говорить, и он, будто с болью в горле, выжимал из себя каждое слово:

– В один прекрасный день отец просто посадил меня в самолёт до России – клянусь, я даже не помню название города, такая это была глушь – и привёз на какой-то завод. Завод этот стоял посреди поля, чуть ли не в лесу, а в радиусе километров двадцати никаких жилых районов не было. Мы зашли. С отцом все здоровались, а я, как идиот, плёлся рядом. Везде были какие-то люди, конечно же, большинство из них были русскими. Отец запретил мне задавать вопросы, пока сам всё не увижу. Мы зашли в цех. Станки так громко работали, что в ушах звенело… Ладно, не буду ходить вокруг да около: у моего отца огромное количество заводов по производству оружия. Это дело, естественно, не совсем законное. И вот он отвёл меня в какой-то пыльный кабинет и стал всё объяснять. Он, оказалось, почти всю жизнь в этом всём вертится, ну и деньги все наши соответственно оттуда…

Дон, не меняя позы, смотрел на Брэдли немного озлобленным и напряжённым взглядом. Я не мог понять, что происходит – сын миллиардера сидит на моей кухне и рассказывает о страшных тайнах своей семьи. Брэдли за несколько минут перестал быть моим школьным другом, и образ того парня, которого я знал когда-то, больше не существовал.

В то время он продолжал:

– Отец вообще постоянно указывал на тот факт, что я никчёмный сын и сам ничего никогда не смогу. А в тот раз он сказал, что даёт мне шанс доказать обратное. И я не имел права на отказ.

– Почему ты рассказываешь всё это? – не сдержался я.

– Да потому что, Джеймс! – уже не говорил, а кричал он. – Я не могу тянуть всё это один… Эти люди… Эти люди совсем ничего не понимают! Ты когда-нибудь видел русских, которые живут в деревнях? Они много пьют и не выходят на работу. Они уверены, что мы не можем их уволить, потому что они знают слишком много. Я не могу их всех контролировать. А другие люди… сам понимаешь… Они тычут в меня моим же оружием, устанавливают сроки, угрожают, я боюсь порой на улицу выходить!

– Послушай, Брэдли, – вмешался Дон, – я же сразу понял, зачем ты приехал.

– Да что с тобой не так, Дон? – воскликнул я, возмутившись самодовольному виду своего соседа.

– Я думаю, пора рассказать всё как есть, Дон, – строгим голосом выдавил из себя Брэдли. – Джеймс – твой лучший друг, а ты полжизни скрывал от него правду.

– Я даже не знаю, с чего начать. Джеймс, ты ведь должен понять, что я ничего не говорил только для твоей же безопасности. Мой отец работал на отца Брэдли, и незадолго до окончания школы я стал ему помогать. Когда отца убили, я решил, что наконец свободен и меня с этим больше ничего не связывает.

– Так вот где ты постоянно пропадал! – произнёс я первое, что пришло мне в голову.

– Недавно Брэд связался со мной, сказал, что ему нужна помощь.

– То есть ты знал, что он сегодня приедет?

– Я его, если честно, уже недели две как жду. Я уже думал, что что-то произошло.

– Пока не произошло, – промямлил себе под нос Брэдли.

Я никому не пожелаю пережить такое дважды за десять минут: два моих друга детства оказались какими-то оружейными магнатами. Я был зол. Злость распирала меня, и мне хотелось ударить кого-нибудь из них. Особенно, конечно, Дона, который столько лет перед моим носом занимался не пойми чем, а я, как последний дурак, верил, что мы в этой квартире живём бесплатно по чьей-то доброте душевной. Постоянное отсутствие Дона и документы на визу в Россию, которые он однажды оставил на кровати, сложились в одну прекрасную картину.

Не могу не признаться, что на протяжении всего разговора часы на руке Брэдли разжигали самую настоящую зависть в моей душе, и мысль о том, что я хочу жить так же, не переставала мозолить моё сознание.

– Дон, я хочу, чтобы ты вернулся, – официальным тоном отчеканил Брэд и направил взгляд на меня: – Джеймс, я хочу, чтобы ты работал с нами!

– Я даже не знаю, что сказать.

Мне казалось, что всё это мне снится. Не подумайте, будто я ни разу не задумался о риске, которому я собирался подвергнуть своё существование. Тем не менее, я снова взглянул на часы Брэдли и без малейшего знания элементарных деталей предлагаемого мне дела дал положительный ответ, спросив лишь:

– А почему я?

– Тебе я доверяю так же, как Дону. И никому, кроме вас, я всего этого бы не рассказал.

Мне было наплевать на то, что меня ждёт и как всё это будет происходить. Я знал одно: меня катастрофически раздражало, что мои друзья, которых я по жизни привык опережать во всём, обвели меня вокруг пальца, ничего не рассказав раньше. Меня отвращал и пугал тот факт, что скажи я «Нет», они бы вдвоём, без меня, продолжили заниматься чем-то, что меня касаться не будет. От нарастающего во мне гнева я не мог допустить отрицательного ответа на любое их предложение, даже если бы предложением было всем вместе шагнуть из окна. Я должен был быть с ними. И часы на руке Брэда, конечно, сыграли свою роль.

Я не буду вдаваться в подробности всего, о чём мне рассказывал Брэдли следующие три часа. Он вводил меня в полный курс дела. Как я понял, делать не придётся практически ничего, кроме того, что перестать спокойно спать и всегда оглядываться, выходя из дома. Желательно также ещё и носить бронежилет. Денег будет много, а времени – мало. Уйти будет нельзя, если тебя самого не попросят. Я успел уже тысячу раз проклясть тот день, когда мы с Брэдли родились на одной улице. То, во что я ввязался, не было предложением, это было принуждением, и отказ бы стал равносилен смерти.

Итак, перед вами я, Джеймс Купер, человек, который, абсолютно не понимая, что делает, решил связать свою жизнь с незаконным оборотом оружия, а, как впоследствии оказалось, ещё и с незаконным оборотом наркотиков и многими другими незаконными вещами, которые мистер Джонатан Парсонс так благочестиво взвалил на плечи своего несамостоятельного сына.

После долгого и убедительного разговора о том, что нам предстоит, мы, уже изрядно набравшись, отправились отмечать драматическое воссоединение нашей троицы. Первым делом поехали в любимый клуб Дона, где он бывал порядка трёх раз в месяц. Однако я был очень удивлён тому, что как своего в этом клубе встречали не Дона, а Брэдли: охранники, низко кланяясь, пожимали ему руки, девушки улыбались так, будто с каждой из них он провёл самую незабываемую в их жизни ночь, а официанты бегали, будто пришла сама королева Англии. Я уже не говорю о хозяине клуба, который гостеприимно принял нас в своей ложе, и мы абсолютно бесплатно распивали напитки, стоимость которых превышала сумму всех денег, потраченных мной к тому моменту. Я просто никак не мог понять, каким образом Брэдли удалось вывести свою жизнь на такой уровень, что даже в городе, в котором он бывал раз пять от силы, с ним обращались так, будто он сам этот город построил. Я также сделал вывод, что Брэдли в том клубе был впервые, потому что перед выходом из ложи он спросил у Дона, где находится туалет.

Сейчас я рассказываю об этом так, как это было на самом деле, акцентируя внимание на том, какой шок я испытал и насколько был поражён происходящим вокруг, как глупо и унизительно я чувствовал себя в компании своих друзей, которые полжизни скрывали от меня неведомые тайны, и как, узнав о них, я по собственной воле стал частью этих тайн. Любой другой бы плюнул в сторону таких друзей и убежал в обиде, сохранив своё достоинство. Но моя жажда власти и денег не дала мне поступить по совести, и я всего лишь сделал вид, что не осознал их предательства, а принял его как должное. И вот я сидел в том клубе, делая вид, что всё на своих местах и что протекающие события не имеют ничего общего с абсурдом. Я проявил свои актёрские данные по максимуму: старательно притворялся тем, кем не являлся. Грубо говоря, будь я искренен в тот момент, я бы, как ребёнок-аутист, рассматривал танцовщиц в клетках и спрашивал у хозяина что-нибудь типа «А это правда ваш клуб?», при этом изо рта у меня градом бы лились слюни. Но я сидел с лицом, которое говорило, что меня тошнит от всего вокруг, что мне совершенно не интересен ни один человек, что я являюсь неотъемлемой частью бизнеса, о котором я, правда, ещё ничего не знал. И сидел я там потому, что статус обязывал. Я уверен, что я был ужасно взволнован, руки у меня тряслись так, что содержимое стакана выливалось наружу, но я, как только мог, притворялся невозмутимо спокойным. В голове моей неистово крутился вопрос «Как они могли?». Я то и дело хотел оторвать Дона от декольте очередной девки и наорать на него, а потом уехать в неизвестном направлении и никогда не давать о себе знать ни тому, ни другому. Но я сидел там. Я сидел там и не вставал. И ни одна моя мышца так и не дрогнула в попытке подняться.

David Bowie. Moonage Daydream