Текст книги "4"

Тит

– Даа… – выдавил из себя Гоша Титов в шестой айфон, лежа на мятой постели.

– Тит, привет. Че-как? Можно я приду к тебе в гости с пиццей? У тебя же есть сигареты?

«Ну, прекрасно. Теперь эта малолетка пропишется у меня».

– Да, Настюх, конечно приходи. Все есть. Погоняем чаи,– сказал Гоша и, не дослушав, вырубил телефон.

Каждое божье утро уже в течение недели Настя звонила в двенадцать дня и будила Тита. Потом приходила с двумя дешманскими маленькими кружками пиццы и высиживала у него аж до пяти вечера. К нему приходили друзья, он решал свои взрослые вопросы, не понятные 16-летней девочке, пробовал какие-то дешевые местечкового производства «приправы», играл часами напролет в КС-Доту-Танки и иногда даже лизался с ней. Фигня, иногда он даже мацал ее грудь. Но Настя отчего-то не сдавалась.

– Да и черт с ней, не дает, так не дает,– думал Тит.– Похоже, я уже на той стадии, когда секс становится рутиной и с каждым разом хочется все большего и большего разнообразия в нем. Например, совсем недавно осознал, что возбуждаюсь от беременных женщин. С порнофильмов о них – просто тащусь. Так что теперь моя главная мечта – попробовать с беременной женщиной. Лет тридцати. Крутяк.

Хах, недавно тут Настюху на «измену» подсадил. Рассказал ей историю, как меня из армейки в психушку завезли на три месяца. Она сначала с огромными испуганными глазами на меня пялилась, потом как-то взгрустнула, призадумалась и под конец от нее волнами начали расходиться флюиды жалости и безмерной любви. Ну, что телки за тупые существа такие, а?

А история с психушкой действительно забавная. Меня тогда отвезли в сборный пункт. Недалеко от нашего города. Там распределение происходило. Я был выделяющимся таким пареньком с длинными, ниже лопаток черными волосами. И черт его знает, как так получилось, что меня не обрили. Сам я бабки тратить на это дерьмо не стал.

В общем, стою в коридоре, мимо идет какой-то парень лет двадцати пяти в форме. Смотрит на меня и говорит:

– Эй, говнарь патлатый, че лысиной не блестим, я не понял?

Ну, думаю, это лох какой-то, такой же, как я – призывничок, из магистратуры попертый. С ним не надо рассусоливать.

– Сам ты говнарь бритый, – говорю.

У него как-то сразу глаза кровью налились, как у быка корридского. Он уже и туловище свое перекаченное начал на меня надвигать, но тут какие-то два старичка-начальника появились, стали его по плечам дружески хлопать, лыбиться, видимо, рады были видеть этого ублюдка. Они зашли с ним в кабинет и оставили меня-таки в покое. Я тут же забил на это все. Ну, мало ли в моей жизни было ситуаций, когда быдло-гопники с района били мне морду и пинали по почкам за мои длинные волосы и за то, что я не так одет? Я нормально к этому отношусь.

Потом нас «зеленых» завели в какой-то актовый зал. Заставили переодеваться в форму. Выдали портянки, а я вообще, хрен знает, как ими пользоваться! Ну, замотал кое-как одну ногу, стою, начал вокруг второй мотать – ни черта не получается. И в этот момент заходят «покупатели». Я все свое внимание сосредоточил на дурацких бинтах, ни на кого не смотрю, и нагло игнорю всех этих служивых псов. Вдруг слышу за спиной знакомый голос:

– Эй, щенок патлатый! Лучше веревку себе вей из портянок, потому что мыло в нашей части просто так выдают.

Я разворачиваюсь. Твою ж, мать! Тот чувак из коридора оказался «покупателем» и по всему стало понятно – он любой ценой заграбастает меня в свою часть. А, пофиг, думаю, раз терять уже нечего – буду кидать понты до конца.

– Если я и сдохну там, то только после того, как сдохнешь ты, лысый! – с веселым лицом говорю я ему и в довесок нахально так подмигиваю.

А потом я видел только огромный кулачище, который летел мне прямо в нос. Я даже как-то запомнил, что у него на фалангах пальцев росли уродские рыжие волосы. И это, кстати, последнее, что я запомнил. Нет, конечно, когда я на несколько мили-секунду приходил в сознание, я ощущал, что меня пинают в живот, в голову… Но это все как-то обрывочками. Очнулся я минут через десять. Этого сумасшедшего куда-то увели, а я лежал в лужице своей кровятины. Мне дали махровое маленькое полотенце не первой свежести и тут же отправили к психологу. И я долго задавался вопросом: почему именно к этому представителю здравоохранительной индустрии, а не, например, к хирургу, который мог бы сделать что-нибудь с моей рассеченной губой?

Толстая тетка психологиня с порога начала свой допрос:

– Титов?

– Йес.

– Ты че вытворяешь-то?

– Этот долбаеб сам начал – отвечаю я тетке, не стесняясь в выражениях относительно того лысого психопата.

– Слушай, а Титова Елена Михайловна тебе случайно никем не приходится?

– Случайно приходится, – говорю я. Это моя мама.

– Господи, ну и дал же бог сына. Кошмар. Мама такая интеллигентная женщина, ее по нашему каналу постоянно показывают, музееев столько наоткрывала в нашем Мухосранске, а сын – дурак и матерится.

Я смеюсь, а баба начинает что-то строчить в моей карточке. Потом спрашивает:

– На учете у нарколога состоим?

Блин, тетя, вопрос не ко времени, конечно. Тут вот какая штука. С полгода назад я с товарищем заторчал денег черномазым с нашего района. В их оправдание скажу, ждали бабок они довольно долго. И вот где-то недели три назад я подхожу к дому, и у меня начинает звонить телефон. Звонок был от Ежи – моего товарища, с которым мы и задолжали денег:

– Тит, ты где? – с каким-то истеричным провизгом спросил он.

– Подхожу к дому, а че? – интересуюсь я.

– Блять, стой на месте. Стой, умоляю тебя!

– Стою я! Объясняй уже, что случилось.

– Если бы я стоял перед твоим подъездом сейчас, я бы тебя увидел?

– Не. Вот я бы тебя увидел. Я в кустах на площадке детской, сижки курю, если что.

– Красава. Видишь форд черный стоит?

– Даа..

– Короче, это хачи-трюкачи нас поджидают. Они меня от самой «Монетки» гнали. Отвечаю, я еле успел в падик сныкаться. Ты пойди, погуляй где-нибудь, иначе пиздец тебе. Я позвоню, как они свалят.

В общем, Ежи перезвонил мне только часов в двенадцать ночи. Сказал, что надо валить из города. Якобы эти уроды явно серьезно настроены. И мы решили валить.

У Ежи уже год простаивала хата в Ч., городке неподалеку от нашего. Простаивала она в связи с умерщвлением любимой и последней из двух, которые были изначально, бабули Егорки. В общем, часа в три ночи мы уже стояли на вокзале в Ч.

Оказалось, что хата Ежиной бабули совсем не хата, а малюсенькая комната в какой-то грязной коммунальной квартире. Где по несчастливому стечению обстоятельств, нашими соседями оказались: Гарик – парень лет тридцати, по видимому что-то употребляющий (тощий, бледный и уродливый), и Дарья – его девушка (тоже уродливая, но не употребляющая).

Надо отметить, что Ежи – депрессивная, вечно загоняющаяся личность. И тогда в его жизни, как раз, была поганая полоса. И с телками беда, и бабок не было постоянно, и амбиции его писательские с каждым днем подтухали…

В общем, начал Егорка от тоски и скуки в городе Ч. изрядно прибухивать. Я и моя печень своих в беде не оставим никогда. Я нажирался с Ежи. Пили все и везде. Могли пойти в местный блядюжник, накуриться там каликом до блевотины, бухнуть дорогого вискаря и им же накачать длинноногих сучек в коротких юбках. А могли остаться дома и наслаждаться компанией себя любимых. Под конец бэд-трипа, когда бабок не оставалось даже на билет в родную обитель, мы выпрашивали у соседа Гарика шкалики с медицинским спиртом и разбавляли его морсиком со смородиновым вареньем, которое досталось Ежи по наследству от умерщвленной ныне бабули. Спасибо ей. Нам вставляло.

И вот однажды этот дурак Егорка по пьяной двухнедельной запойной лавочке возомнил себя самым крутым гангстером и бандитом всех времен и народов. В двенадцать часов ночи ему приспичило пожрать. Надо сказать, что и я вообще-то был не против. Денег нет, магазы закрыты. Все сходится. Настало время «хлопнуть» ларечек где-нибудь поблизости. Отмечу, что «ужраны» мы были до такой степени, что Егор спускался кувырком аж три лестничных пролета, а я просто вышел на улицу в белых носочках. Свои грабительские умения продемонстрировать городу Ч. нам к счастью, или несчастью, в ту ночь не удалось. Все дело в том, что выйдя из подъезда, мы решили покурить перед столь ответственным мероприятием, и присели на лавочку рядом с детской площадкой. В душе не знаю, с какой целью господа полицейские патрулируют ночами дворы в спальных районах. Скорее всего, они тогда «закладчиков» выслеживали. Район-то не благополучный. Район – засраночка, так сказать. Ну, и увидели наши стражи закона и порядка следующую картину: два парня бомжеватого вида сидели на лавке и, оперевшись друг на друга, храпели очень громко и сладко. Так, как будто спали на лучшей постельке двухместного президентского. Нас прибрали. Отрезвили, прокапали. После небольшого дебоша в больнице отвезли в обезьянничек. Дебоширили мы по поводу того, что нас поставили на учет к наркологу. Ежи тогда показалось, что это навредит его службе в КГБ, мол, не правильно его будущие сослуживцы отнесутся к тому, что он не соблюдает «сухой закон». Он тогда орал на все отделение: «Я что, по вашему, похож на какого-то советского лударя?! Что я вам, беспризорник какой-то, чтобы меня на учет ставить?» Уже когда нас отпустили из мусарни я рассказал Ежи об его увлекательных приключениях под «белочкой» и поинтересовался, почему именно КГБ и кто такие лудари? Он так и не смог мне ответить.

А вот теперь вернемся к вопросу психолога, который она задала спустя всего неделю моих прокапываний витаминками в каком-то захолустье.

– У нарколога на учете состоим?

Я подумал, что смысла врать – нет. А так, хоть, может, откосить получится.

– Да, – говорю. – Состоим.

Психологичка на меня свои огромные глазищи поднимает. Вытирает со лба сало платочком, который становится влажным и коричневым от тоналки. И снова спрашивает:

– У нарколога на учете состоим?

Мне это уже начинает казаться смешным.

– Состоим, состоим, – широко улыбаясь, повторяю я.

Не поверила, зараза. Спросила еще раза три. Я не вытерпел.

– Упаси господи, конечно, не состоим!

По ее толстой морде расплылась в улыбке малиновая помада.

– Ну, так бы сразу и сказал. Зачем мне голову морочил?

Больная дура. Она что-то там еще пописала в своих тетрадочках и вышла из кабинета.

– Я на совещание по поводу тебя. Ничего не трогай.

Не буду описывать, как через несколько часов после этого мама собирала меня в путь-дороженьку, и сколько блоков сигарет ей запретили пронести мне в отделение. Скажу только, что спустя три дня, я уже сидел на своей больничной коечке и махал свесившимися с нее ногами. А еще спустя неделю я окончательно убедился в том, что психушка – это весьма не романтичное место, из которого, по возможности, нужно валить.

Самое главное, что меня в том веселом заведении не устраивало, так это концерты одного чудака в туалете. Каждый божий день ровно в восемь часов вечера эта тварь накладывала целую кучу и принималась обмазывать ею стены. Еще он любил подкидывать свое дерьмо так, чтобы коричневые пятна оставались и на потолке. И если стены санитарки к утру уже немного отдраивали, то о потолке и речи не было. Во-первых, им было лень, во-вторых, эти коротышки сроду бы туда не забрались.

Был там еще замечательный пациент по имени Авессалом Аристархович. Мне вообще кажется, что людей с такими странными именами уже лет в двадцать надо в психушку класть. Ничего дельного в жизни с такими именами они все равно не добьются. Хотя, наш Авессалом аж до пятидесяти продержался. Какие-то степени у него были, кандидатские, докторские, хрен его знает. Вот тетка моя, которая окончила только 8 классов и всю жизнь на игольном заводе проработала, частенько говорила: «Нафиг, нафиг вам эти высшие образования? У меня вон подружка два института закончила, так у нее крыша-то и съехала уже к тридцати годам». Мы всегда смеялись над наивностью нашей тетки, а тут я прямо проникся ее словами. Этот Авессалом Аристархович дочитался до такой степени, что задался всем известным вопросом: «Тварь я дрожащая или право имею?» И кокнул свою уже довольно старенькую маман, которая каждое утро будила его с милой улыбкой и серебряным маленьким подносиком, на котором стояли крепкий кофе, тарелочка с блинами и баночка Нутеллы. Но, как говорится, философия дороже жизни. Ради эксперимента пришлось Настасье Дмитриевне раскрошить милый черепок под платочком статуэткой Пушкина. Спасибо, не Достоевского. А то совсем бы смех был.

Еще помню козла-врача, который пообещал выпустить меня из своего заведения тотчас после того, как я на его глазах соберу кубик Рубика не более, чем за пять минут. За несколько недель я поднадрочился в этом занятии настолько, что мог собирать его даже за три минуты. Показал свои фокусы козлу-врачу. Он несколько раз назвал меня пиздаболом и сказал, что я что-то подкручиваю и разбираю в тот момент, когда он отвлекается на что-нибудь. Я тоже несколько раз назвал его пиздаболом и даже поставил ему фингал под левым глазом, когда швырнул ему в морду этим самым кубиком. Через неделю после этого инцедента специально для моей персоны в больницу была приглашена комиссия, которая в итоге решила, что я невероятно адекватный и мне пора домой. Спасибо мамочке, связям и деньгам за это. Остальные нормальные и здоровые ребята из этой больнички так в ней и сидят. Сорри, не насосали еще, щенки.

Настя

Сегодня я впервые окажусь у Гоши дома после пяти вечера. Обычно, он тактично выталкивает меня за дверь со словами:

– Ладно, Настюх, круто посидели. Ты здорово целуешься, но у меня мамик сейчас с работы придет.

Ага. Как будто я не знаю, что ты живешь отдельно от нее и что ее график не нормирован, потому что у нее свой бизнес.

Но я не обижаюсь, ведь у каждого человека свои тараканы в голове. Я, например, люблю курить на балконе в одиночестве, пока родителей нет дома. И меня жутко бесит, когда ко мне в это время приходит подружка Ксюша. Я тоже ее всячески выпроваживаю. Потому что это только мое время. Может быть, у Гоши так же?

Вообще, все называют его – Тит. Но мне не нравится. Дурацкая кличка. Гоша– намного красивее и опаснее звучит. Да. Опасность его меня больше всего и привлекает. У него нет никакой цели в жизни, но он безумно умен и талантлив. Его жизнь полна приключений. И я одновременно завидую ему, горжусь им и безумно люблю.

А сегодня он позвал меня к себе на вписку. Сказал, что будет много крутых ребят.

Пришлось обманывать родителей.

– Мам-пап, можно я к бабушке сегодня с ночевкой?

– Алло, бабуль. Можешь родителям сказать, что я у тебя сегодня спала? Просто мы с Ксюхой хотим погадать, и я к ней на ночь собираюсь.

Около десяти вечера я стояла у Гошиной квартиры. Музыка за дверью из колонок орала наравне с пьяными воплями под гитару. Я вошла. Было полно народа. Человек тридцать. Считай, по десять человек в комнате.

В коридоре лизались. Одной рукой парень мацал за задницу свою девушку, а другой тарабанил в дверь туалета и орал:

– Выходи, овца! Ты уже целый час там сидишь!

На что из-за двери ему ответили:

– Пошел в жопу, урод! Я вообще отсюда не выйду тогда!

Сбросив ботинки, я быстренько пробежала мимо. На кухню пройти было невозможно. Я попрыгала у входа, пытаясь высмотреть Гошу, но из-за сигаретного дыма, на который, как говорит мой папа, можно было повесить топор, ничего не было видно. Я спросила у какого-то дредастого, укуренного в хлам парня:

– Извините, пожалуйста. Там Гоши нет?

Он расплылся в улыбке, секунд тридцать позалипал, глядя мне в глаза, и сказал:

– Не, Гоши здесь нет. Гоши вообще нет. Кто это – Гоша?

– Ой, извините. Я про Тита говорю. Тит, хозяин квартиры здесь?

– Тит?! – дредастый начал как-то истерично и беззвучно смеяться и нагибаться к своим коленкам, – Блин, ты мне нравишься. Тит вроде в гостиной тусует.

– Спасибо,– сказала я и продолжила поиски своей ван лав. Гоши в гостиной не было. Зато какие-то три девушки стряхивали пепел на обертку от шоколадки, которая лежала прямо на диване. Я тоже решила покурить. И обратилась к ним:

– Приветики. А можно я тоже сюда буду стряхивать?

– Вообще пофиг,– обернулась ко мне низенькая девочка с необычной, запоминающейся чем-то внешностью и плохими волосами.

Я подожгла свою сигарету и начала вслушиваться в разговор трех подруг.

– Марва, я помню, как все твои друзья перепугались, когда ты туда загремела. Ты, наверное, не знаешь, но наши мамы общаются, и твоя моей все рассказала. Моя мамуля так за тебя переживала потом, – противным сюсюкающим голосом сказала черноволосая безумно красивая, но, вероятно, и безумно тупая девушка в черном платье.

Марвой, видимо, была барышня с плохими волосами. На ней была черная водолазка, синие разодранные джинсы и белые найки. Грудь ее классно выделялась в этой кофточке, собственно, как и ее хозяйка в этом обществе. Она ответила писклявой:

– Слушай, мне жаль, что я не помню твоего имени. Но здорово, что наши предки общаются. А слушать мою маман – себе дороже. Она по жизни драматизирует. В реабилитационке я пролежала всего три недели. И единственный минус этого заведения – там дикая скука. Поэтому я позвонила ребятам: Ежи, Титу, и они забрали меня оттуда прямо в больничном халате.

Она знает Гошу. Черт. Если бы я была знакома с такой девушкой – я бы с ней точно переспала. Господи, лишь бы – нет. Я обратилась к Марве:

– Извините, я услышала, что вы знаете Гошу. В смысле, Тита. Вы не знаете, где он сейчас?

– Кузьмич? Он полчаса назад уехал с ребятами по делам. Не буду говорить по каким, сама все понимаешь, – Марва заржала, а вместе с ней писклявая и третья девушка. – А ты кто вообще? Тебя Тит позвал на вписку что ли? Или ты здесь с кем-то? – оценивающе посмотрела она на мои розовые носки. Я одна в их компании была без обуви. На писклявой было что-то вроде лабутенов, хотя я вообще не разбираюсь.

– Я девушка Гоши. Но только дозвониться ему почему-то не могу, – ответила я.

– Девушка? – Марва широко открыла глаза, она уже хотела расхохотаться во весь голос, но почему-то решила взять себя в руки и добавила, – Ну, девушка Тита, придется тебе тусоваться пока с нами, твой мужчина, я надеюсь, скоро избавит тебя от нашей мерзкой компании.

Она довольно мило улыбнулась и протянула мне ладонь для рукопожатия. До одиннадцати утра следующего дня я таскалась за Марвой, как хвостик. Она была старше меня и действовала уверенно. А Гоша так и не появился.

Около семи утра Марва позвала меня в спальню, послушать гитару. В небольшой комнате на полу в кружке сидело человек десять. В них уже перемешались похмелье и новая порция алкоголя. Они передавали друг другу полтарашку пива, и каждый прихлебывал глотка по три. Полненькая девушка с выжженными белыми волосами и отвратительным голосом была, похоже, солисткой. Тощий маленький парень был за гитарой. Эти двое как будто сошли с ума. Все внимание было направлено на них, остальные были лишь массовкой. Мы с Марвой втиснулись в кружок. Она забрала бутылку себе, пригубила и, кивнув на девушку-«солистку», шепнула мне на ухо: «Смотри, что творит шальная!»

Я не знала ни девушку, ни парня. Но вся их чертова жизнь, со всем ее дерьмом, пролетела перед моими глазами пока они пели. Он взял первые аккорды, она произнесла:

«Для всех, кто знает, что такое потеря.

Тем, кто прохавал жизнь с самого низа.

Всем, кто столкнулся с этой бедой.

Всем беспризорным душам посвещается!»

Я замерла. «Солистка» смотрела своими стеклянными заплаканными голубыми глазами прямо на меня, и моя душа перевернулась. Они продолжали:

«Не воруй!», «Не кради!», «Умри, паскуда, умри…»

Кричали они нам на ухо, забив нас до крови…

И в этот момент я поверила парню с надорванным голосом, поверила девушке, изо всех сил старающейся петь лучше, и быть лучше. Я вдыхала, глотала воздух этой комнаты с таким же отчаянием, с каким они пели свои грустные песни. В этот момент я сошла с ума. Я хотела кричать этой девушке:

– Не попадай, не попадай в ноты! Только будь здесь, будь прямо здесь и сейчас! Больше и чувственнее! Не знай слова! Кивай своей бошкой в такт гитаре! И пусть меня разорвет на части, только – давай!..

И это бурлило во мне, и оно почти выплеснулось… Но воспитанная в интеллигентной семье, я не смогла заорать, а просто тихо сказала:

– Ребят, дайте я тоже выпью из этого дерьма.

Мне протянули пластиковую бутылку.

Ежи

Я уже третьи сутки сижу дома. Я не выхожу. Днем пью чай, а ночью закидываюсь пивом. И я не знаю, как мне быть.

Черт! Это так сложно – каждый день бороться с собой. Постоянно повторять фразу: «Это не я, это – демоны». Бежать ото всех, прятать себя и молиться, чтобы сегодня не наделать глупостей и не причинить боли. Но вы сами появляетесь на моем пороге с коробкой пиццы. Вы сами звоните мне и зовете на свои тусовки и дни рождения. Сами платите за мою алкашку, сами накуриваете меня, сами начинаете любить меня, хотя я не даю ни малейшего повода! Даже ты, мама, даже ты звонишь мне первая, чтобы узнать, как мои дела (по официальной версии) и жив ли я вообще (настоящая причина звонка).

Но я всегда обижаю вас. И мне приходится каждый раз орать всем вам: «Я не жестокий! Я не плохой! Это демоны!!!» А вы мне всегда верите и прощаете. Идиоты! Не щадящие ни себя, ни меня.

Какой бы тупой не была Марва, и как бы я ее не мог терпеть, недавно она сказала, на мой взгляд, правильную вещь:

– Ежи, похоже, что ты сам и есть эти демоны. Они не живут ни отдельно от тебя, ни в тебе, они и есть – ты. Поэтому тебе никогда не помогут ни Библии, ни Кораны, ни наставления Гаутамы. И никакое воздержание, никакая духовная практика и зеленый чай не смогут помочь тебе избавить других от тебя самого. Перестань страдать от этого надуманного дерьма и смирись с тем, что ты – такой.

– Марва, послушай. Вот ты – конкретный индивидуум, которому я причиняю боль на протяжении уже длительного времени. Скажи, что во мне есть такого, что перечеркивает все страдания, которые ты испытываешь из-за меня? Только хорошо подумай и пойми, что я не напрашиваюсь на комплименты сейчас. И от твоего ответа мое отношение к тебе не изменится: я резко не полюблю тебя, и все останется так, как есть. Итак, что во мне есть особенного, что притягивает хороших людей настолько, что они перестают замечать все то дерьмо, которое есть в моей душе?

Марва секунд пять пялилась мне в глаза, видно было – всерьез размышляет. Но было бы чем, конечно.

– Я не знаю, Ежи. Это так просто не описать. Да и сложно тоже. Это вообще никак не описать. Действительно, в тебе что-то есть. И это что-то притягивает. Может быть, это твой незаурядный ум, может быть, твой талант, может быть, твои невероятные выходки, может быть, все это в совокупности. Я не знаю!.. Но ты полный дурак, Ежи, если думаешь, что мы – те, кто тебя любит, не замечаем твоего дерьма. Ты жестоко ошибаешься, когда говоришь, что твое хорошее перечеркивает для нас твое плохое. Две этих стороны сосуществуют в тебе. И любя это хорошее, мы каждую секунду ожидаем, что произойдет что-то плохое, и ни капли не сомневаемся, что оно действительно произойдет. От этого постоянного ожидания удара ножом в спину, лично у меня едет крыша. И знаешь, что бесит больше всего? Вонзая этот нож, ты прокручиваешь его в моем мясе два раза, хладнокровно вынимаешь его, вытираешь о свою рубашку и с искренними слезами сострадания говоришь: «Это не я. Это демоны». Ты сволочь, Ежи. Сволочь, которая боится взять ответственность на себя, спирает ее на каких-то несуществующих духов и никогда не осмелится извиниться перед теми, кому причинил боль!

– Но как я могу просить у вас прощения, если не знаю, что сделаю с вами завтра? Если не знаю, каким еще отвратительным образом унижу вас или уничтожу совсем? Как я могу просить прощения за покалеченные жизни?! Я могу только обещать вам, что продолжу бороться с этими демонами и однажды найду средство, избавляющее от них. Это мой максимум, понимаешь?

И вообще че вы все хотели? Думали, что вам по жизни только сахарно-ванильно-пудинговые девочки и мальчики встречаться будут? Да так не бывает! Без плохих людей мы бы уже давно жили в полном хаосе. Ублюдки, такие, как я – санитары нашего мира. Они, как волки в лесу – жрут то, чего не должно быть много.

Думаешь, тебе будет легче жить и дышать, если тебя будут окружать одни «зайки»? А не боишься, что они, когда ты совсем не ждешь, харкая на пятнадцать лет дружбы, втопчут тебя в землю, смеясь над твоими глухими стонами? Белые зайки, белые крысы – вот зло. А честные серые ублюдки, которые не скрывают своей сущности, честно заявляют, что да, мол, мы дерьмо, хотите, любите, хотите нет, нам не хорошо не дурно от этого – они самые нормальные здесь. Мы самые нормальные. Я самый нормальный, понимаешь?

То, что ты шифруешь свою гнилую душу, несомненно, поможет тебе сейчас. Но когда кто-нибудь сорвет с тебя маску – тебе конец. А мы, волки-ублюдки можем не переживать за свою шкуру, потому что всегда найдутся умные люди, которые поймут, что быть ублюдками – это просто наша миссия и от нас, в принципе, ничего не зависит. Мы рождены для мерзостей. Честность, вот что отличает откровенных ублюдков от белых чмошников. Жестокость всегда честнее и правильнее милосердия. Потому что милосердие в конечном итоге все равно приведет к жестокости. Так не лучше ли рубить сразу и в открытую, не заставляя жертву мучиться?

Марва сидела красная и с раздувшимися ноздрями на маленьком носе. Она впилась в меня глазами, в которых стояли слезы, и казалось, пожирала ушами каждое мое слово. Я не знаю, как она при этом попадала в рот и в пепельницу сигаретой, если пялилась исключительно на меня. Выслушав мою последнюю пиздострадальческую реплику, она сказала:

– Ты идиот, Ежи. И я ненавижу тебя. Ты лицемер и позер. И ты питаешься негативными эмоциями. И ты не представляешь, как бы ты облегчил наши страдания, если бы просто извинялся после очередного своего исполнения. Сделай исключение прямо сейчас, моральный урод. И позвони, наконец, маме.