Текст книги "4"

4
Анастасия Шистерова

© Анастасия Шистерова, 2016

ISBN 978-5-4483-3150-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ежи

Возвращаться со вписок утром – это ад. Кажется, будто все люди смотрят на тебя как на бомжа, алкаша, и делают это, не скрывая своего презрения. В эти ранние часы, в свой пост-алкоголический период ты начинаешь грести под себя все, что только можно. Сейчас ты долбанный экскаватор. В трамвае девушка повернулась к тебе спиной? Глупая пигалица воображает, что воняет здесь только от тебя. Милая, твоим несвежим дыханием разит за версту, и даже если открыть все форточки в салоне – это не поможет заглушить дивный аромат забродившей пищи, вырывающийся из твоего желудка.

Встречающиеся тебе по дороге домой серьезные парни в костюмах и с дипломатами тоже жутко раздражают. В их взгляде читается отвращение вперемешку с чувством сильного превосходства над тобой. Боже, как будто я не знаю, что ты– типичный сын общества потребления; офисный планктон, по-крысиному осуждающий в комментариях на фэйсбуке другой офисный планктон; обладатель ипотеки и кредита на тачку и плазму; обладатель нихуевых амбиций, до сих пор мечтающий стать крутым барабанщиком в рок группе, которого не заботит, что в свои тридцать лет, барабанные палочки он не только не держал в руках, но и в глаза не видел.

Как же вы достали пялиться на меня, уроды… Да, вчера выдалась классная ночка, и ее последствия на моем лице меня ни капли не заботят. Я– Егор Счастливый. Включаю свой любимый режим «хипсто-хиппи бомж», выхожу из подъезда обшарпанного дома, на ходу подкуриваю дешевый Лаки Страйк и двигаюсь в сторону остановки.

Утро довольно пасмурное. Холод и влага – самое ужасное сочетание для тех, кого постоянная депрессия отпускает только жарким, душным летом. Ненавижу такое, словно плачущее и ноющее состояние природы. Запахнув парку посильнее и натянув черную шапку пониже, ускоряю шаг. Капля дождя падает прямо на середину сигареты. Фак, я же только что подкурился.

Вожу пламенем зажигалки по мокрому месту на сигарете и оно исчезает– высохло. Курю дальше и ненавижу этот город.

Знаете, есть города, которые пахнут, но наш город – откровенно воняет. Не успел я сделать и пары шагов, выйдя их подъезда, как резкий запах, в котором перемешалось все, что только могло перемешаться, ударил мне в ноздри. Мне кажется, что этот удар валит с ног сильнее, чем правый хук Тайсона. Хотя, этому сравнению вряд ли можно доверять, потому что от бокса я так же далек, как, например, от счастливого светлого будущего. Пахло всем: дорогими духами Диор, дешевой туалетной водой Мекс, старушками, пылью, резиной, тяжелыми выхлопными газами, заводскими стоками, канализацией, шавермой от дяди Расула, чаем, сигаретами, карамельным фраппучино, подвалами, каким-то отвратительным коктейлем из зашкварного бара для иногородних студентов… Всем. Наш город очень вонючий.

Но я прожил здесь всю жизнь, и поэтому, какой бы запах он не издавал, чаще всего я буду относиться к этому, как: «М-м-м, от моего друга попахивает потом? Да и черт с ним, с этой свиньей! Он же все-таки мой братюня». Просто сегодня дурацкое утро, и этот мой немытый друг вызывает у меня только чувство брезгливости.

А вообще-то, если воспользоваться теорией о том, что у каждого города можно определить гендерный пол, то наш – это скорее девушка. Капризная, чаще всего депрессивная и плачущая, но все же добрая и искренняя. Этакая хипстерша из какой-нибудь архитектурной академии – безумно талантливая, но ни капли не амбициозная. Бедняга, которая так никогда и не переедет в Москву, сопьется на переферии и, может быть, создаст галерею с выставками около-современного искусства.

А между тем, дождь все продолжал идти. Кстати, он лил и ночью. Но в жаркой, душной квартире на него никто не обращал внимания. Разве что тогда, когда я остался на лоджии наедине с Марвой. Мы стояли очень близко друг к другу и курили в маленькое окошко. Из-за ветра прядь волос Марвы попала прямо на огонек сигареты. Она визгливо сматерилась и убрала волосы за уши, чтобы ветер их больше не трепал. Я почувствовал запах паленого, но она убедила меня, что все в норме.

– Ежи, ты любишь дождь? – романтичным, с претензией на оригинальность, тоном спросила Марва.

Мне пришлось бесшумно цыкнуть. И закатить глаза. Хорошо, что такая темнота, и она этого не видит. Марва – тупая и нежная. Напоминает корову, честное слово.

Мы познакомились с ней пару дней назад. Эта полноватая, на мой взгляд, особа нажиралась вискарем в клубе. Абсолютно одна. К ней подходили какие-то ублюдки, приобнимали сзади за талию и делали сомнительные комплименты насчет ее внешнего вида. Она игриво вырывалась и все равно продолжала стоять у барной стойки, задницей прямо к выходу. Чтобы выйти на лестницу, всем приходилось ее обходить.

Кстати, выглядела Марва отвратительно. Парни любят говорить, что им нравятся девушки с длинными волосами, и у Марвы они действительно были длинными, но они были ужасного цвета, пушились, а кончики раздваивались почти до самых корней. Видно было, что у стилиста она была, наверное, лишь в прошлой жизни. И то только в качестве машинки для бритья промежностей. Реинкарнация, знаете?

Выпив три стакана виски с колой, она примостилась на грязном кресле, пятна на котором напоминали скорее не родившихся детей, чем разлитый коктейль «Белая лагуна». Со своего трона-убожества Марва наблюдала за остальными посетителями. Какой-то огромный мужик, под два метра ростом, в сером спортивном костюме, не вычисляемого размера повернулся в ее сторону и поднял бокал, типа: «За тебя, родная!» Мелкая сучка, не обламываясь, улыбнулась ему своим красным ртом и повторила жест с бокалом. Она была реально мелкая. В клубе, где основной контингент – невостребованные или старые модели, она выглядела просто карликом со своим «метр шестьдесят один с половиной». Именно так она называла свой рост. Как будто эти «с половиной» были чем-то кардинально все меняющим. Она говорила о них, как о революции 1917.

На сцене играла очередная инди-поп-хип-хап-электро херня, и мы с Филом смотрели, как музыканты измываются над инструментами, зрителями и собой. Мы стояли и поражались, сколько еще говна в музыке может принести нам двадцать первый век. Конечно, альтернативы мы предложить не могли, (я могу играть только на деревянных ложках) но критиковать (смотри: обсирать) лохов – святое дело. Марва сидела прямо рядом с нами. Видимо, подбухнув до нужной кондиции, она решила развлечься. Я почувствовал, как что-то тычет в мою спину деревянным пальцем с коротким обгрызанным ноготком. Оборачиваюсь, чтобы поближе посмотреть на это маленькое чудовище.

– Ребят, вам тут не скучно? – скромно улыбается малолетняя алкоголичка. Сколько ей, шестнадцать, семнадцать?

– Ну, есть такое. Мы как-то больше по тяжелому року угораем, – отвечает за нас двоих Фил, кивая головой в сторону диджея, раскачивающего зал под хип-хап. Мой дружок – придурок с чего-то решил, что я являюсь ценителем тяжелого рока.

– А вы были в «Лицемере»?

– Нет, а что это?

– Бар. Он тут недалеко. Может, составите мне компанию?

– Давай, погнали. Только нужно еще кое-что сделать перед выходом,– говорит, загадочно улыбаясь Фил. Фил, ты дебил. Идти с какой-то подозрительной девкой в «не пойми куда», ты болен, чувак.

Итак, Фил заказал три шота с водкой и заставил меня и Марву выпить с ним. Клуб мы покидали с теплотой в душе. Естественно, не от глубокой симпатии друг к другу. Спасибо водке за этот приятный комочек в груди.

Уже утром, часов в пять, сидя на каком-то кованом заборчике, Марва смогла в философию. Уж не знаю, что ее подтолкнуло к этому: то ли солнечные лучи, постепенно заполняющие все пространство вокруг, то ли выветривание алкоголя и токсинов из организма. Хотя, чему удивляться? Все самые гениальные мысли и прозрения, кардинально меняющие сознание человека, рождались на прокуренной кухне в так называемом «предрассветном синдроме» алкоголика.

Мы сидели на этом заборчике и ждали, когда появятся первые трамваи. Я и Фил по краям и Марва между нами. Мы обсуждали какую-то грустную и унылую тему о самоубийстве. Мол, можно ли назвать его силой, или оно является стопроцентным показателем человеческой слабости и трусости. Фил сказал, что только конченый мудак может добровольно умереть раньше своих родителей, причинив им тем самым колоссальную боль.

– Если честно, то у меня уже давно есть классификация всех возможных исходов жизни людей. В нее не добавить, не прибавить. Хотите послушать? – спросила у нас Марва. Мы лениво закивали тяжелыми от стремительно приближающегося похмелья головами.

– Так вот, по моему мнению, на свете существует четыре типа людей. То, к какому типу они относятся – не их личный выбор, а результат каких-то провидческих махинаций, деятельности Вселенной или даже судьбы, если угодно.

К первому типу я отнесла людей, которые с жизнью, а главное, с качеством этой жизни (порой отвратительным) полностью смиряются. Хорошим примером такого типа людей могут быть наши родители: они круглыми сутками работают, по факту, получая деньги только на еду, одежду и развлечения, вроде попойки в пятницу вечером или отдыха раз в год на дешевом курорте. Они ничего не создают; не занимаются саморазвитием: ни интеллектуальным, ни духовным, ни чаще всего даже физическим; и ни к чему не стремятся. Они просто живут, как живут. Бессмысленно, несчастливо и довольно долго. К этой же группе относятся алкоголики и наркоманы – они также примиряются с реальной жизнью только уже посредством веществ, изменяющих картинку в их голове. Что, на мой взгляд, еще хуже и «зашкварнее», чем простое смирение.

Второй тип – это как раз те самые «конченные мудаки», которые сдаются, не проходят игру до конца, бросают все на полпути и оканчивают жизнь самоубийством под влиянием факторов извне, оставляя своих близких страдать и скучать по ним. Но, важно отметить, что к этой группе людей относятся так же и те, кто ушел не из-за очевидных проблем, а из-за проблем внутренних, таких, как, например – депрессия и экзистенциональный кризис. Согласитесь, все просто с отцом пятерых детей, который «всрал» все деньги, предназначенные на их худо-бедное содержание, в игровых автоматах рядом с каким-нибудь «Пивком». Все просто с человеком, устроившим перестрелку в баре и убившим сорок посетителей, которому грозит электрический стул. Гораздо сложнее ситуация с каким-нибудь гением-писателем, чьи произведения в настоящее время никого не трогают. Внутри него каждый день происходят невероятные по своей эпичности битвы с самим собой, не видимые для чужих глаз. Но однажды в очередном сражении «Он – гений» сдается «Ему – нытику» и погибает. Погибает в своей голове, а, значит, и в реальной жизни.

Люди, принадлежащие к третьему типу – мои самые любимые. Это шизофреники, параноики, люди с расщеплением личности и далее по списку. Они нравятся мне тем, что в отличие от второй группы – не сдавались. Они продолжали гнуть свою линию, но из-за недостатка приспособительных возможностей своего организма чуть-чуть не дотянули до конца. То есть, «не вывезли тележку», но не по своей вине.

И, наконец, четвертый тип. Самый редкий. Те, кто и не смирился, и не бросил, и не сошел с ума. У этих людей есть все: ум, талант, характер, а главное – неповторимый по своей силе и чистоте дух. Эти люди не выживают где-то на задворках общества и не болтаются на толстой веревке в собственном дворе. Они не просто просматривают картинку с меняющимися днями недели, они чувствуют все каждым атомом своего тела: дуновение ветра, лучи солнца, прикасающиеся к их рукам, энергию и настроение других людей. Они все слышат. Ощущая потоки Вселенной, они реагируют на них. Они осознают жизнь каждую мили-секунду и видят в ней невероятный дар, а не чье-то проклятие. И только им известно, как они это делают. А может быть, этого не знают даже они.

– Марва, ну, ты даешь!– восхитился излияниями нашей философини Фил. Я же в ее словах не услышал для себя ничего нового. К тому же, если хорошо обмозговать этот вопрос, то наверняка найдется еще куча исходов, и весь мир не делится всего на четыре типа. Это как со знаками зодиака: миллиарды людей не могут быть разделены на двенадцать категорий, у каждой из которых будет одинаковый набор характерных черт. И все-таки отчего-то мне стало интересно узнать, какое впечатление я произвожу на людей, которые знакомы со мной всего пару часов. Я спросил у Марвы:

– Эй, а к какому типу, по-твоему, отношусь я?

Она хмыкнула, оглядела меня с ног до головы и сказала:

– Тебе не понравится мой ответ.

Мне стало смешно.

– Ну, я попытаюсь как-нибудь его пережить.

– Ты – настоящий самоубийца. От кончиков волос до подошвы модных кед, ты – самоубийца.

Я довольно улыбнулся. Меня не отнесли к «смирившимся» и это вызвало приятное чувство.

Марва

Никогда не верила в рассказы всяких там Пришвиных про небо и сирень. Писать надо как в жизни – по хардкору. Тут либо блевотина, пузыри соплей, кровища, клочья волос и глубокие поцелуи с языком, – либо ничего. Еще ненавижу людей, которые пытаются показать новым знакомым свою жизнь как нечто розовое пушистое и сладенькое. Не ври, ублюдок, у тебя все так же плохо, как и у всех остальных.

Я считаю, что при знакомстве надо сразу рассказывать обо всех своих недостатках, демонах и изъянах. Трудно, конечно, сходу открываться перед кем-то на сто процентов, расцарапывая кожу на груди и продолжая рвать ее вниз по животу. Предлагая зрителям посмотреть на все твои внутренности, демонстрируя им свои черные легкие и неплохо закрученные кишки. Но зато потом, через пару месяцев никто не подойдет к тебе и не скажет: «Я думал, ты хорошая, добрая, чистая, не такая, как все… А ты обычная мразь». Понимаете, если что-то скрывать, то паршиво потом будет всем.

Я бы вот сразу рассказала о том, что я – алкоголик. Я бы не стала втирать людям сентиментальную историю о том, что: «Эта болезнь развивалась медленно, сначала я не замечала, как она потихоньку прибирает меня к своим гнилым беличьим лапкам…» – это бред и зашквар. Я бы рассказала о том, что понимала все с самого начала. Алкоголик вообще всегда знает, что он алкоголик, и спорит с этим утверждением только тогда, когда оно исходит от других – родных, друзей, одногруппников…

Отличие алкоголизма от наркозависимости в том, что у тебя нет конфетно-букетного периода. То есть, нет этого счастливого года, как у наркомана, чтобы у тебя сначала закончилось бабло, потом бы ты начал продавать вещи из мамкиной квартиры, потом откровенно начал бы подворовывать еду в магазинах. В алкоголизме у тебя абсолютно нет времени на осознание. Ты приходишь в него уже бомжом, тебе не нужно ни к чему привыкать. Поэтому в дерьмо ты ныряешь сразу и с головой.

Вот ты сидела на парах в универе, а вот ты уже на какой-то «прибитой» хате на окраине города. Хотя, бухать на вписках – это благое дело. Не было еще малолетки, который бы этого не делал с периодичностью в две недели.

Вот бухич в одного – это алкоголизм.

При чем, по началу, это даже доставляет какое-то тупое, необъяснимое удовольствие. Знаете, как когда вы болеете гриппом, у вас температура 39С, вы кашляете как последний туберкулезник и начинаете втирать своим близким что-то о завещании своих трусов вашему младшему брату. Вам нравится находиться в предсмертном состоянии, вы испытываете кайф от того, что о вас заботятся, при этом вы точно знаете, что выживете.

Так и с алкоголизмом. Ты думаешь: надо пострадать. Денег на наркоту сроду не добыть, а бухлишко можно и за две сотки взять. И начинаешь пить. Одиночная попойка, кстати, ничем не отличается от обычной, с двадцатью соратниками.

Я так же врубала музло, курила каждые пять минут с бокалом наперевес в форточку, разговаривала сама с собой «за жизнь», умывалась холодной водой, чтобы немного протрезветь. Ты бухаешь как на обычной вписке – в усмерть. В хламину. В драбадан. И даже с сексом в конце. Серьезно! Погасив пожар одних своих труб, которые требовали выпивки, ты принимаешься за удовлетворение других. Естественно вместо костлявого рок-музыканта, как раньше, это будет некачественный видос с большими жопами и твоя костлявая рука.

Где-то недавно услышала о том, что саморазрушение – это путь к свободе. Не, ну, я как-то вообще хз…

В тот день мне впервые за месяц захотелось выпендриться в баре и нажраться не приевшимся уже вискарем с колой, а кошерным вишневым элем, дабы пробудить, наконец, в себе эстетствующую суку.

– А его нет. Эля вообще нет,– раздается из-за стойки.

– Бармен, го вискаря!– Он создал.

Не успела я выпить две своих стандартных тары виски с колой, как какое-то быдло в горчичной парке, с пивом и натцем «на закусон», за «дружеским» столом предложил мне познакомиться с хозяином бара.

Кстати, вы никогда не задумывались, почему этот огромный длинный стол посередине зала называется «дружеским»?

Обычно за ним всегда собираются самые отщепенцы. Такие не урожденные матерью для тусовок людишки. Нависают прыщавыми лицами над своими бокалами, тыкаются в телефон, как маньяки поглядывают по сторонам в поисках «друзей». Попробуй сесть за такой стол, и все – до конца вечера протухнешь там с этими неудачниками. А какие гениальные у них подкаты: «Девушка, вы такая красивая! Хотите пива?»

В общем, я видимо изрядно поднажралась раз села за этот столик. Чувак в парке начал присаживаться мне на уши:

– Так вот же начальник! Представляешь, звонит мне сегодня, говорит: «Ваня, валим ко мне на открытие, я проставляюсь!» – и показывает на парня в кепке и спортивной куртке. Парень казался сильнее и серьезнее самого Рамзана Кадырова. Я подумала, ну, правильно, – хозяин же.

От нечего делать решаю подкатить к этому чуваку. А что, на мой взгляд, логично – для алкоголика и наркомана нет лучших друзей, чем хозяин бара и барыга. И, если с Титом Кузьмичом – нашим маленьким драг дилером я общалась уже довольно долго и тесно, то из крупных поставщиков алкашки у меня никого не было.

Тит Кузьмич – это мой товарищ Георгий Титов. Чувак, постоянно мечущийся между «истощенным нутром кошелька» и «консюмеристской мастурбальней бутиков». Из тех, кто носит рубашки Гуччи, запаривается насчет трусов от Кельвина Кляйна, и при этом не жрет неделями. Он мой ровесник. Имеет богатую мамашу и приторговывает наркотой.

Закончил школу с золотой медалью, поступил в престижный универ, поселился в огромной двухкомнатной квартире, принадлежащей сестре, которая свалила в Германию с богатым мужиком. Но, как говорят торчки: «Где лох и квадрат – там вмазаться и рад». В общем, у Тита появились какие-то сомнительные друзья. С универом пришлось подвязать. В этот его период жизни мы с ним и познакомились.

Это было самое ублюдское свидание за всю историю свиданий.

Как-то я грустила дома, выпила бутылку красненького и начала доставать всех в соц. сетях. Написала своему бывшему однокласснику, который всю жизнь казался спермотоксикозником и был влюблен в меня:

– Привет. Как дела? Появилась телочка?

– Привет. Отлично. Появилась. – Да ладно?!

– А изменял ей уже?

– Нет.

– А не хочешь попробовать? – В мое оправдание– я была в дерьмо, и я люблю проделывать всякие грязные штучки с живыми людьми. Но все это на словах, и до дела еще никогда не доходило.

– Нет. А ты что, так и не нашла принца своей мечты?

Ну, после такого его сообщения я, как водится, по бабской традиции начала рыдать, курить и жалеть себя бедную и одинокую. Переписку пришлось экстренно прекращать, дабы ее результаты не довели меня до самоубийства.

А на следующий день мне написал какой-то левый парень, со страницы, где нет ни одной фотки. Я на диком сушняке, мне было плевать на все, поэтому каким-то образом мы договорились с ним до того, что он приедет ко мне в гости. Приехал этим же вечером. Смазливый, до жути! Умный, почти как я! Еще и с бутылочкой «красненького». Да еще какого «красненького»! Стеклянная тара моего любимого «Крымского» за две сотки. Наиотвратительнейшего пойла с привкусом «Доместоса» и галимого спирта одновременно. Два глотка и ты еще три дня будешь ходить с фиолетовым разукрашенным неизвестными мне химикатами языком. Ну, думаю, наш клиент. Для него тоже дорого ощущение бомжарности и, если угодно, богемности. Сейчас подсажу его на свои «гости», будет приезжать каждый день и бесплатно спаивать, а скоро, того и гляди, отсыпать и отламывать начнет.

Наша мини тусовка казалась ламповой до той поры, пока он не сказал, что его натравил на меня Сережа – спермотоксикозник. Тит хотел секса. Я считала, что секс – это скучно. Мы расстались ранним утром страшно недовольные друг другом. Но общее чувство юмора и любовь к дешевому «красненькому», видимо, как-то объединяют. Прошла неделя, и мы стали тусить вместе почти каждый день.

Это какой-то кошмар! Я же начинала рассказывать историю из бара. Историю о том великом дне, когда я нашла свою ван лав. Я говорила о том, что хотела затусить с хозяином бара – не затусила. Но мы остались с ним добрыми приятелями, это уж несомненно.

В тот вечер выступал какой-то местечковый хип-хап-бойз-бэнд. Грубые словечки, дцп-шные рифмы… В общем, мне как-то взгрустнулось. Я забралась на старое кресло и потягивала из трубочки холодный виски с колой. Какой-то паренек почти задницей уперся мне в лицо. Я тыкнула ему в спину пальцем, мол: «Отойди-ка, щегол». Паренек обернулся и улыбнулся мне своими ямочками. Господи, не думала, что я настолько пошлая и не оригинальная натура – влюбиться в ямочки на щеках.

Он был мил. Безумно мил. И видит Б-ог, я секунд пять ожесточенно боролась с чувством, возникающим у меня внутри. Мой мозг за это время выдал кучу полезной информации, типа: «Он очень красив, он хорошо одет, он обаятелен, он в крутом андеграудном клубе, значит, наверняка, не тупой. За ним бегают кучи красивых баб: некоторые из них разъезжают на Порше, некоторые живут в Америке и имеют подтянутое, загоревшее на пляжах Лос-Анджелеса тельце, а какие-то, может быть, вообще звезды модной индустрии местного розлива, и вот нахрена после всех них ему сдашься ты? Он же разобьет твое тупое сердечко!»

А тупое сердечко по прошествии этих пяти секунд уже посылало свои дурацкие сигналы языку. И вместо того, чтобы сказать: «Молодой человек, уберите от моего лица свой тощий зад», – я сказала что-то вроде: «Привет. Тебе тут не скучно? Может, свалим куда-нибудь?»

Господи, позорница…