Текст книги "Огонь любви, огонь разлуки"

Мгновение Валет стоял неподвижно, в упор глядя на Катерину и странно улыбаясь. Затем тряхнул встрепанной головой, спрятал лезвие, негромко сказал: «Ну, добро…» – и взвился на подоконник. Глухо ухнула внизу жесть крыши, заорала испуганная кошка. Катерина быстро взяла из рук Васьки пистолет и, примерившись, бросила его вслед Валету. Удар. Затем – короткий свист: Валет дал понять, что оружие попало по назначению. Потом наступила тишина. На всякий случай Катерина поприслушивалась немного, но из колодца двора и с крыш не доносилось более ни звука, и она, прикрыв окно, отошла в глубь комнаты. В ту же минуту Васька завопил:

– Да что у тебя, мозги расквасились?! Тетеря! Нашла перед кем фасон давить! Ить порезал бы он тебя в лапшу, а я бы опосля веничком собрал!

– Замолчи, – коротко произнесла она, ложась на развороченную постель и закидывая руки за голову. Порезанная ладонь слегка кровоточила, но Катерина то ли не замечала этого, то ли не обращала внимания. – Иди куда-нибудь, а?.. Слушать тебя тошно.

– Куда я пойду, дура?!. – опешил Васька.

Катерина приподнялась. Сунула руку под ворот висящего на стуле платья, вытащила семь радужных сотенных бумажек и, не вставая с постели, протянула их Ваське:

– Ты к шалавам хотел? Вот и ступай. И… чтоб не видела я тебя больше. С богом, прощай.

Васька с минуту медлил, напряженно вглядываясь в лицо лежащей Катерины и соображая: всерьез она говорит или издевается. Но смуглое лицо на подушке было безмятежным, зеленые глаза – закрытыми, и парень, выругавшись напоследок, сдернул с гвоздя картуз и быстрыми шагами вышел вон. Оставшись одна, Катерина отвернулась к стене и, не утрудив себя уборкой в комнате и вытиранием лужи на полу, тут же уснула.

Васька не явился ни через неделю, ни через десять дней. Уже сильно потеплело, в разбитое окно, которое никто не удосужился застеклить (Катерине и в голову не приходило попросить об этом, она попросту заткнула дыру подушкой), вплывал запах моря и цветущих деревьев. На одиннадцатый день Васькиного отсутствия она проснулась от жгучего солнечного луча, упавшего из окна на ее лицо. Вся маленькая грязная комната была полна солнцем, на улице звенели детские голоса, сладко пахло акацией, и даже унылые вопли точильщика: «Ножи-нож-ж-жницы заточаи-и-им…» гармонично вплетались в картину южного весеннего утра. Катерина встала, оделась и, не задумываясь, куда и зачем отправится, вышла из гостиницы.

Дойдя до угла, она взяла пролетку и уехала за город – туда, где кончались даже одноэтажные нищие развалюшки, сложенные из песчаника и обломков бревен, где начиналась желтая степь, белые утесы, поросшие полынью, море и тропа вдоль обрывистого берега. Катерина рассчиталась с извозчиком и пошла дальше пешком. Новые ботинки, надетые в первый раз, немилосердно жали, и она, едва дождавшись, когда пролетка скроется с глаз, сбросила обувь и, взяв ботинки в руки, привычно зашагала по твердой, каменистой, прогретой почве босиком. Степь, только начинающая зацветать голубыми и золотистыми шариками гусиного лука, была пустынной, только далеко-далеко, на большаке, виднелась какая-то повозка, запряженная совсем уж крошечными коняшками; когда ветер дул в сторону Катерины, слышалась заунывная песня возчика, но и она заглушалась непрерывным треском саранчи и птичьим стрекотанием. Небо, прозрачно-синее, с чуть заметной полоской облаков у кромки горизонта, куполом опрокидывалось над степью и морем. Пронзительно, отрывисто кричали чайки, падая из этой высоты прямо в воду и тут же поднимаясь вверх. Вслушиваясь в идущий со всех сторон весенний гомон и запрокидывая голову, чтобы ощутить на лице горячее прикосновение солнца, Катерина вдруг почувствовала, что улыбается. Этого не случалось так давно, что она даже испугалась и остановилась на минуту, чтобы убедиться: да, в самом деле…

Вокруг не было ни души. Белые глыбы утесов уходили к морю, между ними вилась чуть заметная тропинка, и Катерина, прыгая, как коза, цепляясь за стебли прошлогодней полыни, спустилась к самой воде. Походив босиком по мокрой полосе песка, на которую с шелестом накатывали короткие волны, она решила, что вода теплая, и захотела искупаться. Перед тем как раздеться, Катерина еще раз осмотрелась: никого. Только кричали чайки и высоко-высоко, едва различимой точкой в режущей глаза синеве парил ястреб. Катерина сбросила платье, оставшись в одной рубашке, пристроила одежду между двумя камнями и пошла к воде.

Короткий свист, раздавшийся за спиной, не напугал ее. Катерина лишь досадливо передернула плечами: все-таки принесло кого-то… Не выходя из моря, куда она уже зашла по колено, Катерина обернулась. Возле залитого солнцем, выщербленного утеса стоял, широко расставив ноги и улыбаясь, Валет. Солнце светило ему в спину, а Катерине – в лицо, и она, щурясь, не сразу узнала нежданного зрителя. А узнав, без удивления спросила:

– Ты откуда здесь?

– За тобой шел, – спокойно, не скрываясь, пояснил он и шагнул ближе. – Был у гостиницы, видал, как ты на коняшнике укатила, следом поехал. Потом бачу – куда-то тронулась на своих двоих, думаю – зачем? Пошел следом, а она – купаться! Не холодно? Даже наши еще не лезут…

– Нет. Теплая вода.

Валет подошел вплотную. Казалось, он вовсе не замечает того, что Катерина в одной рубашке. Сам он был одет как совсем не бедный городской мещанин: в летнюю пару английского сукна, из-под которой виднелась тонкая полотняная сорочка, с мягкой шляпой в руке. О грязном, перепачканном кровью, взъерошенном босяке, ворвавшемся десять дней назад в гостиничный номер Катерины, напоминали только наглейшие серые глаза на темном от еще прошлогоднего загара лице.

– Зачем приходил, чего хотел? – немного удивилась Катерина.

– На тебя посмотреть, – без улыбки ответил он.

Катерина нахмурилась. Пожала плечами.

– Ну… смотри.

Сказала – и снова пошла в море. На глубине оно было вовсе не таким теплым, как у берега, но охоты купаться все-таки не отбивало. Катерина уже зашла по шею и обеими руками закручивала, чтобы не намочить, на затылке косы, когда услышала за спиной плеск воды и, обернувшись, увидела в двух шагах Валета.

– Слушай, девка, холодно! Куда тебя несет? Застынешь!

– Холодно – вылезай, – пожала она плечами и, вся вытянувшись, легла на воду.

Валет тут же двумя сильными гребками догнал ее, и дальше они поплыли вдвоем.

Плавала Катерина хорошо, с детства привыкнув бултыхаться вместе с деревенскими в Угре, которая, закладывая излучину возле Грешневки, имела там довольно сильное течение. Сейчас же плыть по спокойному, соленому, гладкому морю под жарким солнцем показалось ей до смешного легко, и она, почти не устав, уплыла так далеко, что берег за ее спиной превратился в едва различимую полоску. Валет не отставал, хотя поглядывал на Катерину с беспокойством:

– Слушай, утонешь ведь с непривычки!

– Сам не утони.

– Дело говорю, поворачивай! Обратно завсегда труднее!

– Сам поворачивай.

– Я-то выплыву, а ты?

– Я тем более.

– Да вертайся ж, скаженная, говорят тебе!

– Отвяжись! – Катерина безмятежно гребла вперед, солнце и соленые брызги обжигали лицо, вода опять казалась теплой. Берега уже не было видно вовсе, в ушах шумело, но усталости она по-прежнему не чувствовала и не сомневалась, что без труда вернется обратно. Валет, больше не пытаясь образумить ее, молча плыл рядом.

Она не сразу поняла, что случилось. Правая нога вдруг куда-то пропала: Катерина перестала ее чувствовать. Это было настолько четкое ощущение, что она с беспокойством посмотрела вниз и убедилась, что нога на месте. Но что-то все же произошло: правая, а почти сразу за ней и левая ноги перестали слушаться хозяйку, и, едва осознав это, Катерина с головой ушла в глубину. Спохватившись, девушка с силой ударила руками по воде, выскочив чуть не до пояса, но ноги не оживали, и снова голубая безмятежная вода накрыла ее с головой.

На этот раз она бы не выплыла сама, но жесткий удар под лопатки вытолкнул ее на поверхность. Выплевывая воду и почти ничего не видя, Катерина едва разглядела рядом с собой мокрую, встревоженную физиономию Валета:

– Чего ты, Катька? Ноги свело?

Она не смогла ответить, но Валет все понял и сам.

– Ша-а! Ша, говорю, не полошись только! Слякаешься[2]2
  Испугаешься (укр.).


[Закрыть] – наверняка утопнешь! Я ж здесь, с тобой, все путем! Вот, за плечо держись, погребли обратно! Тока не пихайся, слободно на мне виси. И дыши! Все, заворачиваем, держись!

Обратной дороги Катерина почти не помнила. От давно не испытываемого ужаса судорогой свело горло, она едва могла дышать. Страшно ей было не того, что она чуть не утонула, а этого необъяснимого отсутствия обеих ног. «Как же мне теперь ходить? – словно сквозь сон думала Катерина, цепляясь за скользкое, мокрое плечо Валета, сосредоточенно «режущего» сквозь волны к берегу. – Что ж со мной будет? Милостыню теперь только просить на паперти…» Солнце било в глаза, и без того воспаленные от морской соли, но зажмуриться Катерина боялась и из последних сил помогала Валету свободной рукой, расталкивая ставшую внезапно плотной и холодной воду. Берег уже был ясно различим, когда Валет, Катерина резко почувствовала это, начал терять силы.

– Холера, ведь потонем… – пробормотал он.

– Не бросай меня… – попросила Катерина. Валет повернул к ней изумленное лицо, и она, поняв, что ничего подобного ему в голову не приходило, разом воспрянула духом. И начала уговаривать его – такими словами, которых никогда в жизни не произносила вслух: – Миленький, родненький, сердечко, ну еще немножко… Вон уж берег виден, сейчас потихоньку доберемся, ты не рвись, не рвись… Мальчик мой хороший, давай понемножечку, я тебе помогу, мы вместе… мы… Вот так, еще маленько, ненаглядный мой, еще немножечко, яхонтовый… У нас получится, уж близко совсем, не спеши, я тоже плыву… Руками плыву же…

Валет смотрел на нее совершенно дикими глазами, но молчал, сохраняя силы, и, яростно оскалив зубы, разрезал сильными гребками воду. Катерина не почувствовала сведенными судорогой ногами дна и завопила от страха, когда Валет вдруг встал. Она упала бы, не поймай он ее на руки. Шатаясь, Валет вышел из воды, без всякой нежности сбросил Катерину на полосу гальки и повалился рядом. Несколько минут они лежали не шевелясь, словно выброшенные на берег медузы. Сверху палило солнце, пронзительно кричали чайки, но Катерина не слышала их: в ушах по-прежнему шумела вода.

Все же она первая пришла в себя и, морщась от боли во всем теле, уселась. Испуганно уставилась на свои ноги, в которых не виделось ничего необычного. Катерина осторожно потрогала правую ногу ладонью и чуть не взвыла, не почувствовав собственного прикосновения.

– Да что ты ее мацаешь, рази так надо… – послышался сиплый, недовольный голос рядом, и Валет, с трудом поднявшись на руках, сел напротив. Он взял в ладони Катеринину ногу и начал тереть. Тер он сильно, не жалея, это было видно по напрягшимся желвакам на его скулах, но прошло несколько долгих минут, прежде чем Катерина слабо, а затем все сильней и сильней начала ощущать этот массаж. Вскоре она зашипела от боли:

– Да потише ты… Оторвешь!

– Ну вот, оживела! – с удовлетворением сказал Валет и тут же взялся за другую ногу. Наконец, Катерина, морщась, смогла сама подтянуть обе ноги к груди и усесться. Несмотря на жару, ее колотило от озноба, и, как ни старалась она стискивать зубы, они все равно выбивали барабанную дробь. Валет, заметив это, усмехнулся, встал и отошел к брошенной на камни одежде, вернувшись с маленькой плоской фляжкой.

– Пей давай.

– Это вино?..

– Метакса. Пей, зараз прошибет.

Что такое «метакса», Катерина не знала, но послушно хлебнула темной, показавшейся ей маслянистой жидкости и чуть не задохнулась от неожиданной горечи. Но Валет замахал рукой – пей, мол, – и она через силу сделала еще несколько глотков. По телу пошла теплая живая волна, озноб отпустил, зубы перестали стучать. Валет, взяв у Катерины фляжку, двумя большими глотками допил остатки, с шумом выдохнул и растянулся вниз лицом на песке:

– Да, мать, впору свечку ставить…

– Что это такое было? – спросила Катерина, все еще с подозрением глядя на свои ноги. – Они вдруг куда-то делись…

– Известное дело, судорога. Вода-то весенняя, поверху теплая, а внизу еще холодно, вот ноги и схватило. Я тебе сколько разов говорил: «Вертайся!» – а ты?!

Катерина молча потянулась к нему и, прежде чем Валет догадался о ее намерениях, закрыла ему рот поцелуем. Спроси ее в тот миг, зачем она это делает, Катерина не смогла бы ответить. Самой поцеловать Ваську ей ни разу не пришло в голову за все полгода их знакомства, да и его ласки особенной радости тоже не доставляли. Не было большого желания заниматься этим и теперь, но она не знала, как еще поблагодарить своего спасителя. Растерявшийся сначала Валет очень быстро пришел в себя, ответил на поцелуй, и вскоре Катерина обнаружила, что она лежит на песке, что в спину колются ракушки, что небо и море загородил склонившийся над ней мужчина с серыми холодными глазами и что его руки очень уверенно путешествуют по ее телу. Протестовать не было смысла, и Катерина не стала это делать. К ее удивлению, ей оказались очень приятны прикосновения твердых, теплых, соленых от морской воды губ Валета. С Васькой она такого не испытывала и сейчас даже не замечала, что отвечает на эти поцелуи все сильнее и сильнее, обхватив мужчину обеими руками и чувствуя, как напрягаются под ее пальцами его твердые мускулы плеч и спины. А потом по всему ее телу медленно поползла незнакомая горячая судорога, и Катерина, словно со стороны слыша собственный низкий, звериный стон, прижалась к Валету намертво.

– Как ты это сделал? – спросила она, когда к ней вернулась способность говорить.

Оба лежали на гальке у самой воды, чудом не укатившись в море: Катерина – на спине, Валет – ничком, его встрепанные черные волосы оказались сплошь засыпаны песком. Вокруг по-прежнему не было ни души, сверху тревожно кричали чайки, раскалившееся добела солнце отражалось от утесов.

Валет, не поднимаясь, повернул к ней еще усталое, но довольное лицо.

– Понравилось, что ль?

– Да, – честно призналась Катерина. – Что это такое?

Валет пристально, без улыбки посмотрел в глаза Катерины, и она не поняла, что значит его долгий, напряженный взгляд. Наконец, мужчина отвернулся. Глядя в сверкающее море, спросил:

– Годов тебе сколько?

– Шестнадцать.

– Этот шкет из гостиницы тебе кто?

– Васька? – Катерина даже не сразу сообразила, о ком он говорит. – Никто.

– Почему ты с ним?

– Так надо было. – Внезапно Катерина умолкла. И тут же сказала, глядя на живот Валета: – У тебя кровь.

– От холера… – без испуга произнес он, проследив за ее глазами и заметив, что десятидневной давности царапина разошлась и по коже его ползет узкая лента крови. – Ничего. Это пустое, зараз кончится.

Катерина придвинулась и, прежде чем Валет успел остановить ее, ловко и быстро, как животное, зализала царапину. Несколько раз он вздрогнул от боли, но не отстранился. Затем обнял Катерину за худые смуглые плечи и притянул к себе. Она не сопротивлялась. Подняв к Валету лицо, заинтересованно спросила:

– Почему ты там, в номерах, в меня ножом тыкал? Я ведь тебя сдавать не собиралась, напротив…

Катерина задала вопрос лишь потому, что ей действительно было интересно: никакого логического объяснения тому поступку Валета она не нашла, хотя несколько дней кряду думала об этом. И сейчас, внимательно глядя в его глаза, она с изумлением заметила, что вор покраснел.

– Ну… Ни к чему оно, конечно, было… – отворачиваясь от ее пытливого взгляда, проворчал Валет. – Ты смотри, не кажи никому. Тогда вот, ей-богу, в самом деле убью!

– Но почему?! – еще больше удивилась она.

– От дура… – натянуто рассмеялся Валет. – Да меня вся Одесса знает, опозоришь по всей стати… Я тогда и так со страху вскрученный был, шобла легашей на хвосте висла, а тут еще девчонка сопливая моей же машинкой мне в рыло тычет… Ежели кто из урканов узнает – со стыда помру.

Катерина пожала плечами, так ничего и не поняв, но серьезно пообещала:

– Хорошо, я никому не скажу. Да я ведь тут и не знаю никого.

Валет, приподнявшись на локте, внимательно взглянул на нее.

– Ты по-господски говоришь. Не из простых, что ль?

– Я по-всякому говорить могу. Но ты прав. Я графиня.

– Угу… соломенная! – ухмыльнулся Валет.

Катерина не настаивала на своем, но, когда он минуту спустя, гладя ее перепутавшиеся, жесткие от соли волосы, попросил: «Расскажи, откель взялась-то на мою голову», спокойно и без утайки поведала все. Начиная с поджога батюшкиной усадьбы и заканчивая ограблением Мартыновского приюта. Валет выслушал, ни разу не перебив, и если бы Катерина посмотрела на него, то заметила бы, как напряжено его жесткое лицо. Но она не смотрела. А закончив, сразу же, без перехода, заявила:

– Слушай, я есть ужасно хочу.

– Мидию схряпчишь? – спросил Валет, расколов о камень сизую раковину и протягивая Катерине перламутровые створки. В Грешневке она могла питаться даже подгнившей морковью, но сейчас, покосившись на моллюска, в ужасе отшатнулась. Валет захохотал, съел мидию сам, за ней – вторую и третью, мимоходом заметив, что еще бы посолить, и цены б им не было, и, быстро вскочив на ноги, начал одеваться: – Дойдем до города – в ресторан двинем!

В ресторан Катерине, никогда прежде там не бывавшей, вовсе не хотелось, но спорить она не стала и попросила Валета:

– Помоги крючки застегнуть.

До ресторана они не добрались: едва оказавшись в городе, Катерина, как голодная собака, прямо пошла на запах съестного, приведший ее к дверям крошечной и грязной греческой таверны, где подавали жареных бычков, макрель, помидоры, картошку, хлеб и дешевое молдаванское вино «фетяску». Валет, который сам был голоден не меньше, не стал спорить, и, к великой радости хозяина, они наперегонки умяли почти все, что готовилось на огне. Ела Катерина жадно, руками и ножом, лишь изредка спохватываясь о том, что надо бы потише чавкать, и тут же забывая об этом. Валет изредка взглядывал на нее через стол своими светлыми глазами, ел не торопясь, иногда перекидываясь греческими фразами с пузатым хозяином, хлопочущим у жаровни с коптившейся рыбой.

– Ты грек? – невнятно (рот был забит) спросила Катерина.

– Я – всего понемножку, – отшутился Валет. – Да ты не спеши так, не отыму небось. Натрескаешься – пойдем тебе платье купим.

– Зачем? У меня в гостинице есть…

– Вот такие же? – ухмыльнулся Валет, глядя на простое черное саржевое платье, все в разводах от морской соли: Катерина натянула его прямо на непросохшую рубашку.

– Не нравится? – удивилась Катерина, считавшая свой наряд великолепным.

– Нравится. Только моя маруха пошикарней одеваться должна.

Катерина подняла голову, в упор посмотрела на Валета. Подумала и улыбнулась.

– Хорошо. Как хочешь. Только я их носить не умею.

– Сумеешь, – уверенно произнес Валет. – Коли взаправду графиня – так кровь скажется. А в гостиницу лучше и вовсе не возвертайся, чего там тебе делать-то?

В гостинице у Катерины оставались вещи и пять рублей денег, но она решила забрать их позже и не спорить сейчас с Валетом, который, как ей подумалось, к возражениям не привык. К тому же, когда Катерина ела, она не могла заниматься чем-то другим.

Прямо у таверны Валет взял извозчика и приказал отвезти их в «чистую» часть города. Катерина увлеченно смотрела из пролетки на проплывавшие вдоль тротуаров белые и розовые домики за ажурными оградами, а ее спутник не менее увлеченно болтал с молодым «коняшником» о каких-то общих знакомых – Мойше со Слободки и Феньке Безногой с Мозгляковской. Но на Арнаутской, перед огромной зеркальной витриной с изысканной надписью «Салон моды мадам Вотье», он сразу же велел:

– Стой, Семка, нам сюда.

– Обождать?

– А обожди на всякий случай. Катька, руку давай, вылазь.

Катерина, уже примерившаяся было выпрыгнуть из пролетки без всякой помощи, спохватилась в последний момент и чинно протянула руку стоящему на тротуаре Валету. Они встретились глазами и одновременно рассмеялись. Расхохотался, глядя на них, и черномазый Семка на облучке:

– Валет, цигарку выплюнь, некозырно!

– Да иди ты, халамидник… Докуришь?

– А давай…

В большом магазине оказалось прохладно и пусто. Катерина, никогда раньше в таких местах не бывавшая и все свои платья купившая на толкучем рынке, даже растерялась и уже хотела шагнуть назад к высоченным стеклянным дверям, но Валет удержал ее за локоть и обратился к одной из модисток, расправляющей складки роскошного фиолетового атласа на манекене:

– Эй, Маруська, мадам-то где?

– Они с посетительницей в заднее зало ушёдши, новую материю глядеть… – отозвалась та. – А тебе чего приспичило, босяк? Рыбой с папиросами тута воняешь на все заведение… Уй, просю пардону, вы с да-а-амой, Сергей Назарыч! Что изволите посмотреть, мадемуазель? Мы только что получили новые фасоны из Вены и Баден-Бадена, просто уму сущее помраченье!

Катерина едва сдержала смех и, тут же почувствовав себя свободнее, непринужденно улыбнулась присевшей перед ней в книксене модистке.

– Маруська, ты мне из вот этой хайломызки должна благородную даму изделать, – озабоченно сказал Валет. – Так, чтобы ее спокойно к Фанкони можно было отвезти и еще куда.

– Ой, а молоденькие каки-ие… – всплеснула руками Маруська, посмотрев на Катерину. – Ну, таким все к личику будет, особливо французское… Сергей Назарыч, вы свои зенки наглые отселева уберите, подите займитесь чем-нибудь. Вы нам тута не нужные, правда же, мадемуазель? Позвольте вам сначала муар цвета «бразильский изумруд» любезно предложить, как раз к вашим глазкам подойдет… Извольте со мной идтить, ось сюда просю, на козеточку… Валет, да уберешься ты иль нет, биндюжная морда?!

Катерина, героически стараясь громко не хихикать, уселась на крошечный пуфик и принялась разглядывать платья, которые модистка одно за другим разворачивала перед ней. Девушке здесь понемногу начало нравиться все: и наряды, и тишина, и прохлада, особенно сильно чувствующаяся после жаркой улицы, и стакан ледяного лимонада, который специально принесли для нее, и слабый запах лаванды и каких-то знакомых горьковатых духов. Может, такие были у Анны? Нет, духи сестры, легкий аромат вербены, Катерина помнила прекрасно, это не они. Но больше никто из ее окружения не пользовался духами… Катерина не любила подобных загадок. Нахмурившись, она даже перестала слушать оживленное стрекотание Маруськи, почти не видной под ворохом принесенных платьев. Неожиданно из задней комнаты послышался приближающийся разговор на французском и перестук каблучков. Повинуясь неизвестно какому чувству, Катерина быстрым движением сорвала с манекена шляпу с широкими полями и надела на голову, закрыв лицо. В тот же миг из соседней комнаты вышли хозяйка салона, маленькая, юркая, похожая на змейку мадам Вотье в черном узком платье и ее гостья.

– Хорошо, отошлите прямо на дачу. И тот сиреневый креп-жоржет тоже.

– Как прикажете, всегда с большим удовольствием, графиня… Мари! Мари! Заверните покупки мадам Ахичевской!

Услышав это имя и голос гостьи – негромкий, резковатый, невыразительный, – Катерина быстро отвернулась к окну. От подступившего воспоминания потемнело в глазах. Мартыновский приют, рождественские праздники, сверкающая елка в зале, съехавшиеся гости и покровители, молодая княжна Александрин, дочь главной попечительницы княгини Лезвицкой… Княжна некрасива, у нее блеклая кожа и рыбьи, навыкат, глаза, голос невыразителен, тих, отрывист… Рядом с ней – молодой синеглазый красавец Петр Ахичевский, на которого Катерина глядит не отрываясь. Девушка знает, что Ахичевский – любовник старшей сестры Анны, который уже несколько лет содержит ее, что только благодаря его хлопотам она, Катерина, сейчас не в тюрьме, а здесь, в приюте. Княжна что-то возмущенно выговаривает своему спутнику, Ахичевский серьезно слушает, но синие глаза его смеются. Он встречается взглядом с Катериной и улыбается ей. Она хочет улыбнуться в ответ и, как всегда, не может. К сердцу подступает тревога. Почему эта блеклая княжна держит его под руку, почему она так близко от него, почему он улыбается ей? Что будет с Анной, если вдруг Ахичевский надумает жениться? Знает ли сестра об этой снулой рыбе Лезвицкой? И, если да, может ли что-нибудь сделать?.. Катерина закрыла глаза, отгоняя воспоминания. Зло подумала, что, видимо, оказалась права тогда. Стало быть, эта селедка ржавая теперь – мадам Ахичевская… Стало быть – Анну побоку… Ну, Петр Григорьич, ну, Петька, сволочь…

– Вам совсем ничего не нравится? – расстроенно спросила Маруська, глядя на то, как мрачнеет и без того темное, обветренное лицо клиентки. – Так обождите, я еще принесу…

– Постой. – Катерина поймала ее за руку. – Скажи-ка лучше, ты эту даму в сером платье знаешь?

– А то! Самая что ни на есть дорогая клиентка наша! Они с ихней матушкой не местные, московские, здесь только дачу каждый год нанимают на Фонтане!

– Графиня Ахичевская?

– Точно так, графиня Александра Германовна Ахичевская, урожденная Лезвицкая, прошлогодь замуж вышли и об этот год не с маменькой, а с супругом приехали…

– Так Ахичевский тоже здесь?!. – невольно вырвалось у Катерины.

– А вы им знакомые?! – удивилась Маруська. – Тоже из Москвы будете?!

Но Катерина уже пришла в себя, вздохнула, улыбнулась и повернулась к разбросанным по козетке платьям. Сердце колотилось как бешеное, отчаянно, выдавая ее, дрожали руки, и Катерина поспешно спрятала их под складку платья. Как тесен мир, кто бы мог подумать… Не загородись она шляпой, пройди Ахичевская на два шага ближе – и встреча лицом к лицу была бы неминуема, княжна наверняка бы узнала юную воровку Грешневу, обокравшую минувшей зимой приют… и что тогда? Участок, суд, тюрьма?.. Но дрожала Катерина вовсе не от страха. «Ну, Петька, погоди…» – шептала она про себя, одновременно с улыбкой глядя на зеленое платье и кивая Маруське. От подступившей к горлу удушливой ярости трудно было дышать. Анна, сестра… Там, в Москве, одна, без денег, без покровителя… как она теперь живет, что с ней? Ей уже двадцать три, это много. Не постарела ли она за минувшие полгода? Как Петька мог, как осмелился бросить ее?! Ну, мерзавец, держись…

Валет, похоже, что-то заметил, когда Катерина, сопровождаемая Маруськой, едва видимой под горой коробок, вышла из недр магазина. Но ничего не сказал, шикарно, не взглянув на счет, расплатился и пропустил девушку впереди себя к выходу.

Ночью Катерине не спалось. Она лежала в своей любимой позе, закинув руки за голову, и смотрела на то, как в темном оконном проеме снуют тусклые звездочки южных светляков. Огромный номер гостиницы «Аркадия», одной из лучших в Одессе, тонул в темноте, только широкий подоконник был залит лунным светом, и коробки с платьями возле окна выставляли в серебристую полосу круглые бока. На улице, в зарослях акации, монотонно попискивала сплюшка. Пахло цветущими каштанами, и от этого сладковатого, чужого запаха уходили последние остатки сна. К тому же после злополучного купания до сих пор болело все тело. В конце концов Катерина встала и бесшумно, как кошка, принялась ходить по комнате от стены к стене. Тень девушки то проявлялась в лунном луче, то выплывала из него. Катерина не заметила, что Валет открыл глаза сразу же, как только она встала, и сейчас, приподнявшись на локте, внимательно следит за ее перемещениями по номеру.

– Катя… – наконец окликнул он ее.

Она молча обернулась. Валет сел на постели, протянул руку. Катерина, помедлив, опустилась рядом с ним.

– Чего ты мечешься? – тихо спросил он. – Я уж давно смотрю… Болит, что ль, чего?

– Нет. Я думаю.

– Чем бабе думать-то? – усмехнулся Валет, но, увидев в полосе лунного света сумрачное, замкнутое лицо подруги, осекся. Чуть погодя снова заговорил: – Ты весь день такая. С самого магазина. Што тебе там так не понравилось-то? Вроде бы сама все выбирала…

Катерина молчала, вытянув ногу и наблюдая за тем, как ее тень шевелит пальцами в лунном свете. Не отрываясь от этого занятия, спросила:

– Ты согласен мне помочь?

Про себя Катерина уже загадала: если Валет запнется хоть на секунду или задаст вопрос – она ни о чем ему не скажет. Но тот сразу же, ни минуты не медля, кивнул:

– Говори, мать.

…Выслушав ее, Валет некоторое время молчал. Катерина пристально наблюдала за ним, ловя малейшую тень неуверенности или испуга, но его жесткое лицо было спокойным: он думал.

– Это невозможно? – наконец, не выдержав, спросила она.

– Чего ж тут невозможного-то? Дачу бомбануть… Я еще шкетом сопливым такое обмастрячивал… Тока на што тебе это?

– Он Аню, гад, бросил! – оскалилась в темноте Катерина. – Я его застрелила бы с радостью, только не умею!

– Ну-у, Катя, ты тоже забрала… – покрутил головой Валет. – Кабы всех мужиков за такое стрелять, кто б вам остался детей делать?

– Он с Аней шесть лет прожил! Как с женой! – Катерина сама не заметила, что повысила голос, и Валет положил руку ей на запястье. Она вздрогнула, умолкла. Вполголоса закончила: – Ты его жену видел? Там, в магазине?! Вобла костлявая! Такой никакие тряпки французские не помогут! А Аня моя…

– Красивая она? – вдруг заинтересовался Валет. – Как ты?

– Что ты, лучше в тысячу раз! – искренне и гордо сказала Катерина. – Вот она – настоящая графиня, даже Смольный успела кончить! За кого угодно могла бы замуж выйти, хоть за великого князя… если б приданое имелось. Только его не было. И вовсе… ничего не было. Она со старым Ахичевским сошлась для того, чтобы нас, малявок, прокормить. А потом в его сына влюбилась и с ним жила, а он…

– Он на ней все равно не женился бы, – убежденно произнес Валет. – Кто ж своих содержанок в жены берет?

– И пусть бы не женился! Пусть бы так жил! Не на эту же выдру ее менять! И знаешь что – если не хочешь помогать, так и скажи, я сама справлюсь!

– Справишься ты… – присвистнул Валет. – Думаешь, что коли один раз в Москве подфартило, так теперь всю жисть вывозить будет?.. Малая ты еще.

– Поможешь? – свирепо спросила Катерина.

– Сказал ведь уже. – Валет снова растянулся на постели, движением сильной руки заставил лечь и Катерину. Луна ушла из окна, скрыв все в темноте. Катерина почти уснула, когда Валет вдруг медленно проговорил:

– А ежели я тебя брошу? Катька, а? Что, застрелишь?

Катерина честно подумала несколько секунд. Затем сонно ответила:

– Нет. Зачем?.. Люблю я тебя разве?..

– А ежели полюбишь? – не унимался Валет.

Катерина молчала. Валет ждал, пытаясь разглядеть в наступившей тьме ее лицо, но ответа все не было, и наконец он догадался, что подружка спит. Валет смущенно усмехнулся, притянул спящую девочку к себе, уткнулся лицом в ее длинные теплые волосы и тоже заснул.