Текст книги "История русской балерины"

Анастасия Волочкова
История русской балерины

От души благодарю всех членов моей замечательной команды за то, что вы всегда рядом, коллектив Московского академического музыкального театра имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, в особенности Владимира Георгиевича Урина и Александра Васильевича Чванова, за вашу любовь и поддержку, а также моих дорогих нянь, которые так самоотверженно помогают мне воспитывать мою любимую дочку Аришу!

Пролог

Петербург. Театральная площадь. Передо мной до боли знакомый фасад Мариинского театра. Сегодня мы со съемочной группой одного из центральных телеканалов должны снимать сюжет документального фильма – моя репетиция в балетном зале. Разрешение на съемку телекомпания получила заранее, но, как только руководство театра узнало, что фильм обо мне, сразу же запретило нам вход в театр. Сдерживаю слезы.

Мой первый театр. Мой родной театр. Однажды в личной беседе Валерий Гергиев сказал мне, что Мариинка навсегда останется для меня домом, что артиста невозможно отделить от той сцены, где началась его творческая жизнь. И сейчас мне хочется, пусть с опозданием, возразить ему: нет, возможно! Театр может сделать все, чтобы лишить артиста дома. Сколько раз я сталкивалась с этим! Пора бы привыкнуть… Но я не могу.

Смотрю на коринфский ордер, взгляд скользит вверх по колоннам к родному питерскому небу. Рисую в воображении Театральную площадь во всем ее великолепии: Крюков канал и консерватория, мост Декабристов и Торговый мост, Мариинский театр и уютные скверики с памятниками Глинке и Римскому-Корсакову… Почему с самого детства у меня пытаются отобрать самое дорогое, что может быть у человека, – мечту?!

Иногда мне кажется, что вся моя история – это история искусства открывать запертые двери. Тремя ключами – работой, творчеством и «золотым» ключиком – верой в то, что если чего-то по-настоящему очень хочешь, то обязательно этого достигнешь.

Балет

Глава 1
«Щелкунчик»

– Да что вы, балет был просто прелесть какой и мне очень понравился! – сказала Мари, вставая и следуя за Щелкунчиком.

Э. Т. А. Гофман.

Щелкунчик и Мышиный Король

Мне кажется, что человек рождается дважды. Первый раз – физически, а второй – когда его душа просыпается. У меня такое чувство, будто моя жизнь началась в самом прекрасном месте на земле – в Мариинском театре, когда я впервые увидела балет «Щелкунчик». По крайней мере это мое первое осознанное воспоминание, связанное с балетом. Я много раз спрашивала у мамы о том, что было до этого. Она подробно рассказывала, перечисляла какие-то мелкие детали, но мне казалось: все это не я, не обо мне. Хотя, конечно, можно предположить, что это дорогое мне воспоминание просто затмило своей яркостью все предыдущие.

Это было перед самым Новым годом. Мне тогда еще не исполнилось и пяти лет. Но я хорошо помню свои впечатления и от театра, и от балета. Голубой с золотом пышный зал театра поразил меня своим торжественным великолепием. Он показался мне похожим на храм, в который меня водили мама и бабушка.

Я с жадностью рассматривала все детали театрального убранства: люстры, роспись плафона, золотую лепнину, бархатные кресла. И этот ни с чем не сравнимый запах праздника и чуда…

В воздухе была такая напряженная атмосфера ожидания, что любая мелочь, попавшая в поле зрения, становилась очень важной, даже сеточка, натянутая под бархатными перилами лож, на которой лежали программки. Я спросила, для чего она здесь, и мама ответила, что в старину красиво одетые дамы укладывали на эти сеточки свои веера. Мама объяснила мне, как надо вести себя в театре. И мне очень захотелось быть такой же нарядной и выглядеть так же красиво и достойно, как те дамы.

Еще до начала первого акта у меня появилось ощущение, что я здесь не случайно. Детей до шести лет не пускали на спектакли, о чем сообщалось на обратной стороне билетов. А мне посчастливилось присутствовать на балете просто благодаря тому, что родители были знакомы с администратором Мариинского театра. Это сейчас я могу позволить себе сказать «просто». А тогда мне казалось, что разрешение получено почти от самого Господа Бога (во всяком случае, по моему детскому восприятию, от кого-то самого главного). Таким сильным было ощущение избранности и ответственности.

Но самое главное впечатление – это спектакль! С ним пришло Волшебство: ангелы, звезды, снежинки, сказочная елка и танцующие дети. Я увидела на сцене настоящий новогодний праздник. И услышала мелодию, которую сразу узнала, потому что слышала ее раньше и очень любила. В нашем доме музыка звучала всегда. У нас было много пластинок, в том числе и с классическими произведениями. Но здесь, в театре, я впервые услышала живой оркестр, и это меня потрясло. Музыка обволакивала меня и погружала в себя целиком. На время спектакля я ощутила себя маленькой Мари, которая вместе с сестрой Луизой празднует Рождество в своем доме. Приходит старый добрый друг семьи и дарит детям забавную игрушку – Щелкунчика. А ночью после бала Щелкунчик и Мари вместе с игрушками и оловянными солдатиками сражаются с мышиным войском, одерживают победу, и рождественский подарок старика – некрасивая игрушка – превращается в прекрасного принца.

Первый акт завершался «Вальсом снежных хлопьев». Гораздо позже я читала сценарий Мариуса Петипа. Там этот эпизод описан очень хорошо: «Зала превращается в зимний еловый лес. Начинает падать снег крупными хлопьями, поднимается метель. Постепенно она утихает, и зимний ландшафт освещается мягким светом луны, от которого снег искрится, как будто по нему рассыпаны бриллианты». Тогда я еще не знала, что такое танцевальный рисунок, но все происходящее на сцене создавало именно этот волшебный пейзаж.

Я завороженно смотрела на солистов, исполняющих главные партии – Мари и Щелкунчика, и понимала, что больше всего на свете мне хотелось бы оказаться там, на сцене, в самом сердце этого удивительного танцевального волшебства, среди сказочно красивых людей, которых не встретишь в обычной жизни. А еще волна восторгов, аплодисментов, криков «браво» захлестнула и оглушила меня. Мне захотелось, чтобы люди в зале с таким же удовольствием аплодировали мне и испытывали по отношению ко мне такие же чувства, какие испытывала я после увиденного спектакля, – удивление, восхищение и благодарность.

Потом это детское желание переросло в нечто большее. В тот момент у меня появилась не просто мечта, а настоящая цель в жизни и уверенность, что я ее достигну. В тот день я сказала: «Мама, я буду балериной!»

Самое интересное, что судьба потом привела меня именно в «Щелкунчик» – он стал первым спектаклем в моей балетной жизни. И позже я даже провела некоторые параллели между событиями своего детства и историей этого балета.

Вскоре мама сказала мне, что в Вагановское балетное училище принимают в возрасте десяти лет. Мне предстояли, как мне тогда казалось, долгие годы ожидания. И все эти пять лет я не переставала мечтать о балете. Я уже понимала значение музыки в балетном спектакле и поэтому очень хотела учиться играть на каком-нибудь инструменте. Мои родители купили для меня первоклассное пианино. Они никогда не жалели денег на мое воспитание и образование, в том числе и на музыкальное.

* * *

Мой папа, Юрий Федорович Волочков, профессиональный спортсмен, многократный чемпион Ленинграда и СССР, мастер спорта международного класса, был государственным тренером сборной России по настольному теннису.

Мама, Тамара Владимировна Антонова, была инженером и работала в проектном институте Академии наук. К тому же она сумела окончить Государственные курсы экскурсоводов и в свободное от основной работы время проводила замечательные экскурсии по Летнему саду. Несмотря на скромные доходы, мои родители всегда старались покупать все самое лучшее, что было необходимо для профессиональной деятельности. Это касалось всех членов семьи. У папы всегда была самая современная ракетка и лучшие накладки к ней. Я наблюдала с детства, как он бережно и заботливо обращался с ними. Теперь я часто вспоминаю об этом, когда готовлю к спектаклю или репетиции свои пуанты.

Еще за три года до поступления в Вагановское училище я начала приучать себя к мысли, что ничего не падает с неба, все достигается только трудом. Моя постоянная занятость позднее переросла в привычку аккуратно расходовать время, то есть заниматься только тем, что действительно является важным.

Дома я могла предаваться мечтам. Соорудила себе костюм из скрученной в несколько слоев марли, подвязанный поясом от маминого халата, похожий на балетную юбку-«шопенку», и с упоением исполняла перед соседями танцевальные импровизации в нашей крохотной гостиной. Это сегодня в балетном магазине можно приобрести необходимые для занятий купальник, балетную юбочку, гетры или даже костюм. Во времена моей юности об этом можно было только мечтать. Когда у нас собирались гости и соседи, мне нравилось устраивать для них, как мне казалось, целые представления. Многочисленное население коммуналки называло меня не иначе как «наша Анна Павлова»… Да и родители (я и сейчас очень им благодарна за это) достаточно серьезно отнеслись к моему детскому желанию стать балериной. А пока решили развивать все имеющиеся у меня способности.

Музыкальность у меня в генах. У папы был абсолютный слух. Он замечательно играл на баяне и всегда был душой компании. Он сумел передать мне любовь к музыке и желание учиться. Первым учителем по фортепиано у меня была старенькая пианистка, в прошлом – преподаватель ленинградской консерватории, которую папа смешно окрестил «старушка Изергиль». И, надо сказать, не зря. Она была очень строгая и била меня по рукам, когда я брала не ту ноту. И еще она любила стучать по моей спине своими длинными ногтями, исправляя осанку. Заниматься с ней было тяжело и даже иногда мучительно. Но сейчас я благодарна ей, поскольку она сумела за короткий срок правильно поставить мне руки. Это помогло мне в Вагановском училище стать одной из лучших учениц по фортепиано. Свое пианино я очень любила, оно стало для меня почти живым. Даже когда я перестала брать уроки музыки, меня часто тянуло подойти к нему и что-нибудь сыграть в зависимости от настроения.

В семь лет, как и все дети, я пошла в общеобразовательную школу. До этого меня водили в детский сад, где с нами много занимались музыкой, пением, танцами и рисованием. Все это мне очень нравилось.

В нашей семье любили музыку, театр, живопись, архитектуру. Можно сказать, что я росла в обстановке поклонения всем видам искусства. Мама постоянно водила меня по нашему городу, в который была влюблена. И ее восхищение Санкт-Петербургом (тогда еще Ленинградом), его архитектурой передавалось мне. То же можно сказать и о музеях – Эрмитаже и Русском. В эти музеи родители начали брать меня с собой очень рано. Наверно, мне не было еще и трех лет. Мама вспоминает, что иногда после посещения музея я пыталась зарисовать что-то, что особенно мне понравилось. Например, часы «Павлин» и весь Павильонный зал Эрмитажа. Конечно, мой рисунок выглядел абстракцией и был совершенно непонятен. Но когда я стала его расшифровывать, называя предметы и показывая их расположение, то выяснилось, что я все запомнила верно. Были и другие случаи, когда я точно описывала все, что художник нарисовал на картине. Такое свойство моей памяти удивляло и восхищало моих близких. Что касается других способностей, проявившихся в раннем детстве, сошлюсь на мою крестную, которая любит рассказывать, как я в самом раннем детстве, рассматривая картинки в книжках, вдруг начинала комментировать их стихами собственного сочинения.

Родители собирались отдать меня в ближайшую английскую школу, но опоздали: там уже закончился прием учеников. Вот почему я оказалась в спортивной школе, расположенной рядом с домом. Каждый день по дороге на учебу и обратно я любила сочинять стихи. Их ритм рождался под стук моих каблучков, а потом возникали образы, которые складывались в четверостишия. Приходя домой, я рассказывала их маме или записывала на клочках бумаги.

В те годы стихи мучили меня постоянно, днем и ночью. Иногда, просыпаясь среди ночи, я спешила записать возникшие строчки прямо на обоях.

А в это время в спортивной школе из меня собирались вырастить чемпионку по легкой атлетике. Учитель физкультуры обнаружил особое строение мышц моих ног, которое предполагало необычайную выносливость и силу (наверное, именно в этом секрет моей способности к большим физическим нагрузкам). Однако перспектива стать спортсменкой меня совсем не радовала. Я мечтала только о балете.

С самого детства я всегда была плотно занята. И научилась все успевать. Со второго класса я перешла в английскую школу. Это была замечательная школа, но расположена она была далеко от дома. Мне приходилось вставать очень рано. На уроки я добиралась на автобусе более получаса. Зато в школе я чувствовала себя очень хорошо, у меня сразу появилось много друзей. Училась легко, и по всем предметам у меня были одни пятерки. Хорошее знание основ английского языка, которое я там получила, очень помогло мне в дальнейшем.

Я думаю, что своими успехами в школе по всем предметам я обязана не только очень хорошей природной памяти, но еще и одному важному качеству своего характера. Признаюсь, что с самого раннего детства я фанатично любила порядок и организованность во всем. Мне нравилось, чтобы в моей комнате все мои вещи, все игрушки были аккуратно и красиво расставлены. Мой маленький письменный стол был всегда образцом порядка: в его ящичках все предметы имели свое строго определенное место.

По утрам, собираясь в школу, я неизменно очень тщательно причесывалась, добиваясь, чтобы волосы были уложены идеально. Мои школьные платья и переднички совсем не были похожи на ту унылую форму, которую продавали в магазинах. Не знаю, каким образом, но маме всегда удавалось купить или сшить для меня что-то изящное и красивое. Кружевные воротнички и манжеты на моих платьях всегда были ослепительно белоснежными. Мой утренний туалет занимал у меня немало времени, и поэтому я привыкла вставать раньше всех в семье (хотя вставать рано для меня и сегодня целое испытание!).

Уже с вечера я собирала портфель, стараясь ничего не забыть и все сложить аккуратно. Кроме портфеля я должна была брать в школу сменную обувь. В качестве такой обуви мне были куплены хорошенькие босоножки. И вот из-за них и произошла история, настолько мне не свойственная, что я до сих пор не могу ее забыть.

Чтобы не опоздать в школу, я всегда выходила заранее (зимой – еще затемно), зная расписание автобуса. Конечно, я очень хотела спать и часто, сидя в автобусе, начинала дремать. И вот однажды, придя в школу, я обнаружила, что где-то оставила мешочек со сменной обувью. На другой день водитель автобуса узнал меня. Поскольку в этом автобусе я путешествовала каждый день в одно и то же время, да и еще на одном и том же переднем сиденье, то примелькалась ему. Он спросил, не мой ли это мешочек. И тут мне стало так неловко за свою оплошность, что я не решилась признаться, хотя мне очень нравились те босоножки.

Что же касается моей любви к порядку и организованности, то они остались со мной и помогают всю мою жизнь. Мне кажется, что без этих качеств очень трудно достигнуть чего-либо в моей профессии. Ведь приходится ценить каждую минуту репетиционного времени, чтобы использовать ее как можно более эффективно. А умение быть собранной и организованной перед выходом на сцену – залог успешного выступления.

Я уже писала, что в хореографическое училище принимали с десяти лет, и первый балетный класс соответствовал четвертому общеобразовательному. А пока я училась еще в третьем классе английской школы, то стала посещать занятия в подготовительном классе Вагановского училища.

От школы до училища путь был неблизкий – требовалось проехать полгорода. Но для меня это не имело значения. Я с нетерпением и волнением ожидала встречи с миром моей мечты. Иногда я приезжала за два-три часа до начала занятий.

С благоговением я входила в здание на улице Зодчего Росси. С восхищением и завистью смотрела на юных балерин с их гладкими головками, украшенными кичками, и особой, «выворотной» походкой. Мне очень хотелось чувствовать свою причастность к этому миру. Совершенно волшебным и необыкновенным таинством казалось мне все, что я могла увидеть через приоткрытые двери балетных классов и репетиционных залов. Затаив дыхание, я следила за учениками, трудившимися над экзерсисом или репетировавшими в этих залах. Иногда мне приходилось даже подглядывать в замочную скважину. Застекленные окна в перегородках, отделяющих эти помещения от коридора, были покрыты краской. К моему огорчению, стекла были закрашены изнутри, чтобы такие, как я, не могли процарапать в них окошко для подглядывания. Однако мое желание видеть завораживающее действо, происходящее за этими закрашенными стеклами, было так велико, что вскоре я кое-что придумала. Иногда после занятий мне удавалось пробраться в опустевшие залы, и тогда я с помощью монетки процарапывала маленькую щелочку в краске. Таким образом я подготавливала себе на следующий день своего рода «зрительское место». Я была очень горда своим изобретением и могла наслаждаться им в полной мере. Какой это был восторг! Огромное восхищение вызывали у меня тогда уроки характерного танца, которые вела замечательный педагог с замечательной фамилией – Строгая. Впоследствии она преподавала и в моем классе.

Однако занятия в подготовительном классе не могли приблизить мою мечту. Сейчас я понимаю, насколько эти занятия были бесполезны. Мне не известен ни один случай (кроме моего), чтобы кто-нибудь из посещавших этот класс закончил Вагановское училище.

* * *

Вступительные экзамены в школу при Вагановском училище сейчас вспоминаются как короткая остановка сердца. Тот день, когда мама привела меня на отборочный тур, навсегда врезался в мою память и потряс мою душу. Страшное волнение не позволяло мне четко видеть лица прославленных педагогов, от которых зависела моя судьба. Да я в то время и не знала никого из них. И осознавала лишь то, что меня просят выполнить какие-то упражнения. Никогда прежде мне не приходилось их делать. Я плохо понимала, что от меня требуется, и с ужасом в душе чувствовала: у меня ничего не получается… Но как же я старалась! В тот момент решалась моя судьба.

– Нет данных, – услышала я.

– Нет, не годится. Посмотрите – выворотности никакой, растяжки – тоже.

– Гибкости тоже маловато, да и прыжок…

Моим родителям безапелляционно заявили, что да, танец девочка показала неплохо и телосложение подходит для балета, но дело в том, что… нет никаких способностей для балета. Тогда я впервые услышала, что у меня нет тех физических данных, которые необходимы балерине, что эти данные, конечно, можно развить, но для этого требуется очень много времени и серьезная кропотливая работа. Мне было отказано в поступлении.

Педагоги смотрят на меня скучными холодными глазами. Они уже все решили. Как можно вот так, с тяжелой рукой и легким сердцем, решать человеческую судьбу и лишать его надежды? Мне тогда казалось, что я просто умру на месте. Это была настоящая трагедия. Но смириться с приговором комиссии я не могла. Я стояла окаменевшая в коридоре и твердила одно: «Отсюда я выйду только балериной». Мои глаза были полны слез, поэтому я не сразу разглядела человека, приближающегося ко мне. Это был очень красивый седой мужчина. Я залюбовалась его благородной осанкой и гордо посаженной головой. Подойдя ко мне, он наклонился и спросил с участием, почему я плачу. В ответ я разрыдалась и начала быстро-быстро говорить, как я мечтаю танцевать и как я хочу здесь учиться.

Тогда этот человек взял меня за руку и завел обратно в экзаменационный класс. Он предложил комиссии посмотреть меня еще раз в каком-нибудь танце. Кто-то из педагогов попросил меня станцевать польку. Тогда я не знала, что это за танец. В подготовительном классе Вагановки мы польку не учили, но, услышав музыку, я начала танцевать, импровизируя, выражая движениями то, что слышала в музыке. Именно тогда я впервые мысленно произнесла молитву: «Боженька, миленький, помоги!»

Конечно, эти слова больше напоминали мольбу и обращены были скорее к никому не видимой фее, к сказочному персонажу, который может сотворить волшебство в жизни. Я считала, что будет совершенной и окончательной несправедливостью, если меня не примут в балетную школу, – ведь я хочу этого больше всего на свете! И произошло чудо. Музыка отзвучала, я остановилась и услышала голос моего спасителя: «Давайте пересмотрим вопрос о возможности обучения этой девочки, давайте позволим ей учиться, мне кажется, в ней что-то есть». Так мне был дан шанс! Пусть очень-очень маленький, но все же…

Мне было позволено доказать самой себе, что все данные, которых у меня не оказалось, я смогу выработать и проявить в течение года занятий.

Человеком, поверившим в меня, оказался художественный руководитель Вагановского училища, прославленный танцовщик Константин Михайлович Сергеев.

Комиссия приняла решение: Волочкову принять условно. Это означало, что меня могли отчислить при получении первой же двойки.

Объясняя моей маме причину, по которой меня приняли, невзирая на отсутствие многих физических данных, необходимых балерине, Константин Михайлович сказал, что большую роль сыграли мои внешние данные (отличные пропорции), но главное, он увидел в моих танцевальных движениях одухотворенность, а в глазах – горячее, страстное желание учиться. На самом деле, по тому, как дети танцуют, можно определить, почему они танцуют: просто из желания подвигаться или потому что танец живет в их душе. Важно не внешнее, а именно внутреннее – эмоциональное и творческое движение.

Наверное, в тот момент еще неосознанно, на детском уровне, я начала делить людей на тех, кто хорошо или плохо ко мне относится, и на тех, кто в меня верит! То есть я, конечно, не могла тогда именно так формулировать, но быстро научилась дорожить людьми, которые в меня верили. Такими, как Константин Сергеев, ведь он меня фактически предугадал. Такими, как Наталия Михайловна Дудинская, супруга Константина Михайловича, ставшая позднее моим педагогом (с которой он, кстати, посоветовался при принятии того важного для меня решения). Сначала она поддержала его идею оставить меня на испытательный срок… А позже, после окончания средних классов взяла меня на свой курс обучения уже как ученицу, получившую на экзамене… высший бал!

Услышав, что меня приняли, пусть даже условно, я испытала невероятное счастье. Хотя как дамоклов меч надо мною висел документ, подписанный моими родителями, в котором говорилось о том, что, если за год я не смогу подтвердить результатами свое право учиться в балетной школе, они заберут меня по собственному желанию и без каких-либо претензий. И в то же время этот дамоклов меч заставлял меня работать так много и упорно, как не приходилось ни одной из моих одноклассниц.

Вообще, первый год учебы для меня был самым сложным. И физически, и психологически.

Сейчас, когда я вспоминаю эти самые трудные времена моей учебы в хореографическом училище, я думаю, что должна быть благодарна судьбе за все испытания, которые мне приходилось тогда преодолевать. Они закалили мой характер. Развили завидную трудоспособность. Научили правильно распределять свое время и ценить каждую минуту занятий с педагогами. Эти испытания дали мне возможность поверить в свои силы, в то, что я всего могу добиться своим трудом. И еще я научилась ценить тех людей, которые были добры ко мне и готовы были мне помочь.

Практически каждый день я слышала от своего педагога фразу: «Настя, ты никогда не будешь балериной. Поэтому стой здесь, сзади, все равно у тебя ничего не получится». Она пророчила мне судьбу инженера, врача, учителя – кого угодно, только не балерины. А мне так хотелось стать именно БАЛЕРИНОЙ!

С самого начала учебного года эта учительница ждала моего отчисления. Она с удивительной, садистской настойчивостью пыталась развить во мне комплекс «гадкого утенка», всячески унижая меня и стремясь уничтожить мою веру в себя. Она даже не позволяла мне участвовать в так называемой «сценической практике», где учащиеся младших классов выходили на сцену театра в образах разных зверюшек или каких-нибудь сказочных существ. Это делалось для того, что приучать детей к сцене. Но моя педагог, видимо, считала, что мне это не пригодится. Каждый день она повторяла, что я никогда не стану балериной. Но ей не удавалось разрушить мою Веру. Каждое утро я бежала на кухню, где висела икона Спасителя. Я горячо молилась перед этой иконой и просила о помощи в том труде, который казался мне непосильным. До сих пор удивляюсь, как я смогла перенести этот постоянный психологический прессинг. Сколько слез было пролито от обиды и отчаяния! Но моя вера помогала мне не сдаваться, преодолевать себя и в скрупулезном ежедневном труде приобретать те необходимые физические данные, которых изначально у меня не было.

И хотя моя учительница старалась побольнее обидеть меня, я видела, что мои одноклассники относятся ко мне с искренним сочувствием и любовью.

Для домашних занятий мне отвели удобное место, площадью примерно в два квадратных метра, обычно там располагались кресло и журнальный столик, которые ежевечерне отодвигались, чтобы появлялось свободное пространство. Там установили импровизированный станок. У этой балетной палки я проводила много времени, повторяя экзерсисы. Мне приходилось засовывать ножки под диван или батарею и стараться их как-то выгибать, вытягивать колени, разворачивать стопы. Это было ужасно больно, потому что кости и мышцы уже сформировались, и приходилось буквально их разрывать. Но ради своей цели я готова была все стерпеть. Даже веселые крики детей во дворе нашего дома не соблазняли меня выйти и поиграть с ними. Уже тогда у меня сложился девиз: «Я должна работать сейчас без остановки и выходных, а отдохнуть можно будет потом, когда добьюсь желаемых результатов». Получилось, что это «потом» по-прежнему не наступило в моей жизни. Не могу сказать, что сильно расстраиваюсь из-за этого.

Обучение в балетной школе начиналось в половине девятого утра и продолжалось до шести вечера, специальные предметы были совмещены с общеобразовательными. По всем общеобразовательным предметам я была отличницей. Учеба давалась мне легко благодаря моей хорошей памяти. Мне достаточно было прочесть текст один раз на перемене, чтобы получить на уроке пятерку. Но по основному предмету – классическому танцу – мне постоянно угрожали двойка и отчисление. И тогда мои родители нашли для меня частного педагога. В то время дополнительные занятия не только не поощрялись, но и считались чем-то компрометирующим систему обучения в училище. Исключением были дети балетных артистов, которые имели право заниматься дополнительно со своими родителями сколько угодно. Я видела результаты и очень им завидовала.

Я долго не рассказывала о человеке, который действительно заложил тот прочный фундамент истинно петербургской вагановской школы, позволивший мне стать балериной, и теперь я хочу написать об этом высококлассном педагоге.

Эльвира Валентиновна Кокорина была одной из последних учениц самой Агриппины Яковлевны Вагановой. Всю свою балетную жизнь Кокорина прослужила в Мариинском театре, будучи солисткой его труппы. В те годы, когда мы с ней познакомились, она работала педагогом Вагановского училища.

Эльвира Валентиновна поверила в меня сразу. Мы начали работать с одержимостью и самозабвением. У нас была общая цель. Я стремилась доказать, что могу стать достойной ученицей прославленного училища. А для Эльвиры Валентиновны, наверное, было увлекательным делом превратить «гадкого утенка» в прекрасного лебедя. Ее уроки стали для меня настоящим откровением. Она делала то, что должны были делать педагоги училища: всю самую мелкую, самую скрупулезную работу, выправляя каждый пальчик на руках, объясняя значение каждой мышцы.

Я вспоминаю, как тяжело мне было преодолевать накопленную за день усталость, чтобы почувствовать «второе дыхание» для домашней работы. Ведь этим ежевечерним занятиям предшествовал целый день в балетном училище. Дорога домой занимала много времени. Нередко я засыпала в метро или автобусе, проезжая нужную остановку.

Уроки Эльвиры Валентиновны были важны для меня еще и тем, что во время этих уроков происходило общение с очень образованным и интеллигентным человеком. Несмотря на всю строгость и требовательность моего педагога, я всегда с нетерпением ждала наших занятий. Каждый день, каждый час Эльвира Валентиновна настойчиво искореняла во мне комплекс «гадкого утенка». Она заставляла меня почувствовать себя и принцессой, и феей, и прекрасным лебедем. Я воспринимала эти уроки как праздник, как высокую поэзию. И отвечала на них своими детскими наивными стихами, полными любви и благодарности.

Эльвира Валентиновна согласилась заниматься со мной на свой страх и риск. Считалось, что частный педагог «отбирает хлеб» у официального преподавателя, хотя, конечно, этот запрет, по большому счету, не имел никакого смысла: лавры все равно доставались только учителю, которого дало тебе государство. Так вот, на самом деле, конечно, именно Эльвире Валентиновне Кокориной я обязана всеми своими первыми успехами. И не только ими. Эльвира Валентиновна поддерживала во мне веру. Она первая начала рассказывать о том, что многие великие танцовщики испытывали подобные трудности в начале своей карьеры. Говорила, что великими не рождаются, а становятся. И если я найду в себе силы преодолеть первые трудности и не буду обращать внимания на колкие слова и обидное поведение официального педагога, в дальнейшем обязательно одержу победу и изменю несправедливое мнение о себе. «Настя! – говорила Эльвира Валентиновна. – Поверь, многие еще будут гордиться тем, что учили тебя или учились вместе с тобой!»

Дополнительные занятия начинались поздно вечером, и каждое мое движение отражалось в оконном стекле. Но стоило мне начать выполнять те же упражнения с другой ноги, как я оказывалась спиной к окну и уже не могла видеть своего отражения. Приходилось полагаться на внутреннее чутье.

Настоящим праздником стал момент, когда родители смогли накопить денег, достаточных для приобретения большого зеркала: пространство, на котором проходили занятия, качественно изменилось и казалось мне настоящим балетным залом или даже балетной студией, которой я очень гордилась и дорожила.