Текст книги "Университет имени Конкордии Непобедимой. Маскарад"

ПРОЛОГ.

Ангор стоял у окна и с задумчивостью глядел из окна на раскинувшийся внизу студенческий городок, полнящийся шумом и красками, будто картинка из детской книги сказок. Молодежь сновала туда-сюда, и ее радостные крики доносились даже до окон ректората. Теперь, когда он был новым эрусом этого маленького мира, входить в покои покойной Кунктии и ее супруга можно было беспрепятственно – более того, он уже успел навести здесь относительный порядок и сложить в полупустые шкафы весь тот магический хлам, что Пситтакус разбрасывал по углам грудами безликого мусора.

Свою лампу он хотел было поставить на стол или водрузить на одну из полок, однако не решился: вместе они проделали слишком длинный и тяжкий путь, чтобы впоследствии расставаться, а потому злосчастная, но столь близкая сердцу железяка по-прежнему блестела у него на поясе вечном напоминанием о тюрьме и победе, что Ангор некогда одержал над этим жестоким и несправедливым миром.

Он был не простым эвитианцем – его кожа, покрытая золотыми блестками, самую малость отливала синевой, а насыщенные желтые глаза смотрели с излишней внимательностью, подмечая каждую мелочь. Ничто, присходящее за окном, не ускользало от них: вон, например, хрупкая девушка-фамильяр в бежевом одеянии либрис-скриптурия, чьи волосы украшены множеством переливчатых шпилек, виснет на плече своего хозяина, который, задрав нос, беседует с однокурсником, будто тот – всего лишь жалкий слуга, нуждающийся в указаниях.

«Такие люди, как он, никогда не живут долго – а если и живут, то ценою чужого разума, ибо свой у них слишком занят самолюбованием, чтобы видеть дальше собственного припудренного носа».

Рядом с ними – двое друзей, один из которых, облаченный в зеленые одежды, слабо улыбается, стараясь сохранять самообладание.

«Один из терпил, что смеются над чужими обидными шутками, а затем глядят на других как на врагов, ибо те не тешат их невероятное самолюбие. Жаль, но даже телепат не станет лезть в чужие мысли, чтобы понять, понравилась ли человеку очередная острота. Неумение говорить, что ты чувствуешь, напрямик, приводит к ужасающим последствиям».

Наблюдать за юными душами было интересно и забавно – интересно потому, что они лежали перед ним как на ладони, а забавно… что ж, все эти мелкие житейские проблемы перестанут интересовать их, когда закончится Первый Маскарад. Ведь во время шикарного празднества, что поселит в души юных аристократов надежду на счастливое будущее, неведомые силы нанесут свой удар, а их лидер, дочь Конкордии, предпримет отчаянную попытку стать новой верховной богиней надменного языческого пантеона. Война была близко, и она несла в своих окровавленных руках раннюю зрелость и черствость сердец.

«Она и Корвус наверняка хотят, чтобы декурсии согнали людей в стада, заперли в огромных домах и стали разводить, подобно скоту. В конце концов, разве может эгрегиус, не убивший в себе изначальную кровожадность, любить человека за что-либо, кроме пьянящего вкуса его души?»

Ангор сглотнул, отвернулся от окна и медленно опустился за стол, где еще совсем недавно восседала дайра Кунктия, доверчивость и мягкосердечие которой свели ее в могилу. Однако Ангор был не таков: в отличие от старухи, он доверял исключительно самому себе, а в собственных союзниках видел лишь полезные для достижения цели инструменты, которые, тем не менее, однажды могут быть использованы против него же самого.

Разложенные перед ним книги Аминия – древние рукописи, изданные под твердыми обложками – заставляли его скрежетать зубами от бессилия. Написанные на всех древних языках Двенадцати Держав, давно забытых и отвергнутых за ненадобностью, они повествовали о преступлениях и клятвах, об исторических событиях и чьих-то случайных мыслях, о снах и реальности, об ужасах и счастье… Это были древние романы, исторические хроники и многочисленные автобиографии канувших в лету знаменитых людей.

«Почему же он дал мне именно эти книги? Где здесь смысл, в чем заключается шифр?»

Он раз за разом читал выделенные библиотекарем слова на случайных страницах, вглядывался, вслушивался в собственную интуицию, даже активировал все чакры по очереди, надеясь, что это откроет ему нечто важное – но так и не смог понять скрытого смысла, так и остался в дураках. Буквы плясали перед его воспаленными глазами, руки подрагивали, чувство беспомощности и гнева выводило из себя.

Где-то вдалеке раздались тяжелые шаги, будто по коридору шагала монолитная статуя. Ангор закрыл глаза и выдохнул. Нужно было досчитать до десяти – тогда станет легче, и гнев пройдет. Главное, не показывать виду, что ты весь на нервах.

– Дайр ректор?

Дверь распахнулась, и внутрь без стука влетела Децедера, еще более суровая и недовольная, чем обычно. Ангор открыл глаза и обратил к женщине сияющий золотистым взор – он знал, что выглядит не менее раздраженным, но ничего не мог с собою поделать. Книги Аминия так и остались лежать перед ним, открывая взору преподавательницы выделенные слова. Та изобразила, что не обратила на них никакого внимания, однако Ангор видел ее насквозь: глаза у этой женщины были везде, а чакры, находившиеся в вечно напряженном состоянии, слабо пульсировали в теле, поддерживая практическую функциональность прозрачных астральных рук.

– Вы разглядываете меня так, словно я пришла к Вам голой, – рявкнула Децедера.

– В некотором смысле, это так и есть, – ответил Ангор. – Я чувствую, как от Вас исходит ужас, и знаю, что Вы напуганы. Случилось нечто ужасное. Нечто такое, что заставило даже Вас, прожженую войной и смертями, почувствовать себя беззащитной. Разве я неправ?

Децедера не выглядела впечатленной его проницательностью. Недовольно фыркнув, она осела в кресло по другую сторону ректорского стола и закрыла глаза. Ее веки слабо трепетали, все ее существо дышало ужасной усталостью.

– Студенты сходят с ума, – выдохнула она. – И это безумие не скрыть даже нарочито веселой подготовкой к Маскараду первокурсников.

– Ноги, как я понимаю, растут из убийства дайры Кунктии и ее заместителя? – осведомился Ангор. – Об этом по-прежнему много говорят; такого рода ужасов не происходило в стенах Университета с момента его создания Демиургами.

– Убийца все еще не найден, – вздохнула Децедера. – Когда я думала, что успокоила всех паникеров, появился треклятый Инсектум – его хозяйка была одной из тех знаменитых самоубийц, возглавляемых Долусом Малусом – и развел вокруг себя бурную деятельность. Никогда бы не подумала, что скажу такое, но вот бы Дайра Смерть поторопилась и поскорее обеспечила ему мирное воссоединение с хозяйкой в иных мирах, далеких от нашего.

– Этот Ваш Инсектум… Он что, пытается копать под кого-то? – прищурился Ангор. – Неужели пришел-таки к выводу, что виновница – Вы?

– Еще чего! – рявкнула Децедера, напрягаясь. – Если бы такое произошло… Погодите-ка, не считаете ли Вы…

– Нет-нет, что Вы! Разумеется, нет, Вы не имеете к случившемуся никакого отношения. – Ректор слабо улыбнулся, пытаясь казаться вежливым, но внутри у него все так и бурлило. – Я знаю, кто совершил все эти злодеяния, и знаю, что грядет.

Повисла короткая пауза.

– В таком случае, я очень жду подробностей.

– А я очень жду, когда же Вы, в конце-то концов, поймете, что пришли на собственный суд. Знаете, я действительно откладывал его до лучших времен, однако теперь, когда жертва сама изволила прийти в лапы зверя…

Женщина вскочила со своего места, активировав Манипуру: ее живот загорелся золотым, словно внутри него внезапно загорелся крохотный Златолик, а комнату наполнили жуткие двойники – клоны, что обступили Децедеру со всех сторон, готовясь к атаке.

Ангор наблюдал за этим, сдвинув брови.

– Не притворяйтесь, что играете на стороне людей. Может быть, Аминий и считает нормальным издеваться, наслаждаясь моей неосведомленностью в разгадывании дурацких ребусов – ему простительно. Но чтобы Вы, и так открыто сновать у меня перед самым носом, надеясь, что я ничего не замечу? Считая меня слепцом и глупцом?

– Как Вы узнали? – рявкнула Децедера, медленно активируя алую Муладхару и поднимаясь в воздух вместе со всеми своими двойниками, что медленно пульсировали в воздухе, тараня Ангора пронзительными и пустыми глазами. – Я ничем себя не выдала.

– Разумеется, ничем. – Ангор развел руками, оставаясь демонстративно спокойным. – Любой профессионал, годами сражавшийся с тварями, будет знать, как они устроены. Любой великий чародей сможет создать астральные руки и пользоваться ими, как своими, если достаточно потренироваться. Вот только – как насчет родственных уз?

Он похлопал ладонью по лампе, болтающейся у него за поясом, и зрачки Децедеры расширились. Она тяжело сглотнула, готовясь к атаке.

Ангор слабо усмехнулся, чувствуя, как гнев растекается внутри, а энергия джинна – врожденная, могучая, непоколебимая – подступает к горлу, готовясь излиться лавой и песком прямо из глотки. Он знал, что глаза его теперь горят алым, по щекам текут кровавые слезы, а зубы заостряются и удлинняются, готовые рвать всякого, кто встанет на пути.

– Декурсия декурсию видит издалека, дайра Децедера. Мы ведь, в конце концов – дети одного поколения.

Глава первая, в которой мы перенесемся чуть назад во времени, дабы лицезреть Священную Ночь.

Пуэлла сидела на огромном троне из человеческих костей, чувствуя, как сердце неистово бьется в грудной клетке, а в глазах стоят тяжелые слезы. Комната, в которой она пребывала, находилась все в тех же катакомбах под кьярта-ваддским храмом, однако ее мрачная красота выглядела скорее по-премерски: черные аркатуры, что обыкновенно помещают на фасадах, смотрелись странно и жутко в сочетании с тощими каменными статуями, что, расположенные по всему периметру, тянули к трону свои длинные когтистые руки.

Девушка всматривалась в таинственные надписи на их обнаженных бюстах: должно быть, то были древние имена, высеченные на неизвестном витиеватом языке.

«Особом языке декурсий, должно быть, – поправила она себя. – Эти статуи изображают именно их».

Ее руки украшали роскошные наручники, сверкающие, начищенные до зеркального блеска. Коротенькая цепочка, натянутая между ними, лишь смотрелась изящной и хрупкой: Пуэлла чувствовала, как она пульсировала, полнилась неведомой магией, и от этого становилось еще больше не по себе.

Никогда прежде девушка не видела предмета, столь яростно излучающего волшебство, и, признаться, было в этом что-то до отвратительного неестественное.

– Ну что, дочь богини? О чем задумалась? – спросил Вин. – Выглядишь так, словно строишь планы относительно дальнейшего правления.

Он сидел на полу рядом, прикованный за шею к треклятому трону. Его руки и ноги сдавливали отвратительные позвякивающие кандалы, которые дребезжали всякий раз, когда юноша пытался хотя бы немного пошевелиться. Пуэлла закрыла глаза, собираясь с силами и глотая слезы. Ей нужно было что-нибудь придумать, нужно было спасти своих друзей и уйти отсюда как можно скорее, чтобы предупредить всех в Университете.

«Впрочем, разве это поможет? Декурсии могущественны, и теперь, когда я отказалась пожертвовать свою душу Антарсу, все пойдет по наихудшему из возможных сценариев».

– Ну, меня хотя бы накормили, – снова подал голос Вин. – И нарядили. И даже глаза подкрасили, представляешь? Теперь я выгляжу как ками из религиозной книжки, только маски не хватает.

– А ты пытаешься держаться молодцом, – слабо улыбнулась Пуэлла. – Знаешь, я восхищаюсь тобой.

Ее голос снова дрогнул, и девушка, чувствуя гнетущую беспомощность, опустила голову на грудь. Как и Вин, она была нарядна и разукрашена, словно подарочная фарфоровая кукла из роскошного премерского магазина: длинные серьги свисают до плеч, широкие штаны, расшитые узорами, настолько жесткие и неудобные, что натирают кожу. Широкая рубаха, явно предназначенная для ритуала и расписанная странными рунами, была ей настолько не с плеча, что одной из декурсий, трудившихся над процессом облачения Пуэллы в праздничный наряд, пришлось ушивать ее, пока девушка, обнаженная до пояса, унизительно стояла в окружении молчаливых почитателей и ждала. Ждала своей судьбы.

Сейчас все декурсии разом куда-то подевались, и в катакомбах стало тихо: ни шагов, ни голосов, только гулкая и отвратительная тишина. Корвуса Пуэлла так и не увидела: возможно, он снова впал в забытье и потерял сознание. Она закрыла глаза, сконцентрировалась на Печати Согласия, вспомнила Корвуса – его горбатый нос, его надменный оскал, его сияющую золотую серьгу, которую тот никогда не снимал – и потянулась навстречу.

Ничего.

– Они не могут быть сильнее тебя, – мягко сказал Вин. – Пока Священная Ночь не наступила, мы должны придумать, как бежать. Вдруг у нас еще есть шанс?

– Ты уже пытался выбраться из кандалов с помощью чакр, – выдохнула Пуэлла. – Пытался взывать к Рин-Тадд. Все тщетно, ровно как и мои дурацкие попытки. Думаю, все, что нам остается, это принять судьбу.

Юноша сглотнул и уставился перед собой. Пуэлла чувствовала повисшее между ними напряжение недосказанности, что ощущалось еще тяжелее в этом сыром воздухе катакомб, в этой отвратительной и гнетущей тишине. Один из эгрегиусов упомянул, что Вин станет жертвой – значит ли это, что при имеющемся раскладе он даже не доживет до утра?

«И Рин-Тадд умрет. И я никогда не привезу свою компанию в Шикк, чтобы угостить их вкусными булочками с шиккской белошейкой. Все мои мечты были такими глупыми и тщетными».

Девушка зажмурилась в последней отчаянной попытке достучаться до Оракула.

«Я знаю, что Антарс дарует своему обладателю легендарную силу! – мысленно вопила она. – Я знаю, что потеряю душу и контроль над собой! Пожалуйста, я готова пожертвовать всем, что имею, только бы не стать эрусой для декурсий и основной причиной, по которой все мои близкие перестанут существовать!»

Она была эгоисткой, и сейчас понимала это в полной мере. Должно быть, та, прошлая Пуэлла, что была дочерью богини Конкордии и несла хаос и разрушение всюду, где ступала ее нога, не канула в лету, а по-прежнему была здесь, поступая не по совести, а по собственному разумению, так, чтобы выгодно и комфортно было исключительно ей.

Богиня, повелевавшая всем живым, способная выкачивать жизнь и вдыхать ее даже в смертельно больных. Богиня-разрушительница и богиня-созидательница, чьи волосы были чернее самой ночи…

Хозяйка.

Пуэлла почувствовала Корвуса, и впервые в жизни его голос, звучащий в ее голове, стал приятным сюрпризом. Она ухватилась за дрожащую ниточку их связи, мысленно прижалась к нему, всеми силами удерживая контакт – и слабо улыбнулась сквозь слезы.

Корвус, ты цел? Где ты сейчас?

Наступила короткая пауза, и Пуэлла почувствовала, как ее фамильяр слабо усмехнулся где-то совсем неподалеку.

Там же, где и обычно. В заточении. Скажи, мне везет на тюремщиков, а?

Это было совсем не смешно, но отчего-то уголки рта девушки слабо поползли вверх. Он все еще мог шутить – это было хорошим показателем. Да и, в конце концов, разве близнецы не говорили, что сохранят ему жизнь? Должно быть, его тоже нарядили и готовят к празднеству. К ритуалу, который, вероятно, не повернуть вспять.

Мне сказали, что я должна буду выпить кровь декурсий, и это будет частью своеобразного посвящения в богини.

Корвус как-то странно усмехнулся по ту сторону – Пуэлла вздрогнула. То, что он чувствовал себя совершенно спокойно и не испытывал ни малейшей тревоги, слегка напрягало.

«А вдруг это один из близнецов снова пытается меня обмануть? – подумалось ей. – В таком случае, я говорю с собственным врагом».

Не тревожься, это действительно я. Знаешь, когда сидишь в заточении с полным желудком, поневоле задумываешься – а что плохого в том, чтобы стать супругом верховной богини декурсий?

– Что?! – выкрикнула Пуэлла уже вслух, и Вин, вздрогнув, снова зазвенел кандалами. – Да ты с ума сошел, не иначе!

Тише-тише, не стоит волноваться! Я на полном серьезе. Война с декурсиями неизбежна, а Конкордия, ровно как и другие боги, слишком ослабла от непрекращающейся медитации, направленной на защиту Двенадцати Держав от вторжений. Совсем скоро барьер будет полностью уничтожен, а Демиурги, истощенные и беспомощные, вряд ли смогут противостоять агрессивным эгрегиусам, даже если соберут целую армию из Совета и обученных латерна-мантов.

Не лучше ли сразу встать на сторону победителя?

Слова фамильяра так и скользили заранее продуманной ложью, однако сейчас это не имело особенного значения.

Растерянная и отчаявшаяся, Пуэлла до крови закусила губу, вытянула вперед руки, посмотрела на наручники, что сковывали ее, затем – на цепи, натянутые меж лодыжками, что громко звенели, мешая уйти. Здесь вряд ли собирались считаться с ее волей – а значит, и богиней она должна была стать подставной. Чего добивался ее таинственный отец? Почему он решил вовлечь ее в свои темные дела?

Она вспомнила его кукольные глаза, смотрящие перед собою безо всякого выражения. Вспомнила его ласковое прикосновение, его белые руки, его золотистые волосы. Дилектус выглядел ее ровесником, однако прожил на этом свете в разы больше и застал времена, когда Конкордия еще ходила среди смертных.

Корвус, ты сошел с ума или находишься под чарами. Мы не можем просто переждать Священную Ночь и надеяться, что все пройдет само собою! Вин в опасности, его могут убить! Что же до меня, то… – Пуэлла сглотнула. – Я вряд ли останусь самой собою после Слияния.

Связь оборвалась, и девушка сильно вздрогнула, чувствуя, как внимание Корвуса, всецело обращенное к ней, вдруг исчезает, оставляя после себя лишь слабое ощущение приятного щекочущего тепла. Вне всякого сомнения, это был он, а не один из злобных близнецов – так отчего же вдруг ему пришло в голову покориться, отказаться от всякой идеи побега?

Прохладная тень коснулась щеки, заскользила по комнате, танцуя на узорчатых плитах. Пуэлла попыталась сконцентрироваться на мелькающем сером силуэте, но узнала его лишь тогда, когда мрачные мазки собрались воедино, и перед нею предстал молодой длинноволосый мужчина кьярта-ваддской внешности с хищными глазами и тонкими ниточками выразительных бровей.

– Сонмус! – выдохнула она с облегчением, чувствуя, как слезы, вернувшись, снова мчатся по щекам к подбородку; счастье захлестнуло ее с головой, надежда на спасение наконец вернулась. – Ты нашел нас! Какое счастье!

Тот манерно поклонился, выставив вперед сложенные руки. Несколько тонких черных прядей упали на вытянутое лицо.

– К счастью, дайра, я вас и не терял. Я обыскиваю каждое помещение катакомб по приказу дайра Дилектуса, чтобы убедиться в полном отсутствии вражеских сил – и всеобщей безопасности.

– Какого-какого дайра? – подал голос Вин.

– Так ты был с Дилектусом с самого начала?! – выкрикнула Пуэлла гораздо громче, чем следовало бы. Зала наполнилась гулким эхом; лица статуй, искаженные, уродливые, заплясали в жутких тенях. – Н-но ведь… Корвус создал тебя!

– Именно, – деловито кивнул Сомнус. Он начал обход залы, принюхиваясь и воровато оглядываясь по сторонам. Его ноги легко и беззвучно двигались по полу, словно он парил, а не шел. – И по его же воле мы здесь.

– Да, но… декурсии – наши враги! – воскликнула Пуэлла. – Ты же не хочешь сказать, что Корвус обманом заманил меня в это логово, притворился побежденным, а затем подарил меня эгрегиусам, дабы предать людей и примкнуть к этим проклятым чудовищам?

– Чудовищам? – усмехнулся Сомнус. – Так ты называешь отвергнутых детей, дайра Пуэлла? К тому же, человечество давно показало себя как жалкий институт, строящийся на унижении себе подобных. Среди декурсий царит взаимопонимание и поддержка, они всегда добиваются своего совместными усилиями. Примкнув к ним, Задымье только выиграет.

Вин пробормотал что-то бессвязное, но Пуэлла его уже не слышала. Стеклянными глазами она наблюдала, как сон изящно выскальзывает прочь, растворяясь в тяжелом воздухе, превращаясь в невидимую дымку, что вскоре и вовсе сгинула. Издалека начали доноситься призрачные голоса, и среди них она сумела уловить нотки знакомого смеха: это был Корвус. Он направлялся сюда в компании тварей, что пожирают человеческие души, лишая их права на реинкарнацию.

«Я выбрала сторону зла, – подумала она. – Дайра Кунктия была абсолютно права. Долус и его друзья были абсолютно правы. Все, чего они хотели – это избавиться от чудовищ раз и навсегда, спасти других людей, обезопасить их. Мне стоило бы согласиться на самопожертвование: одна спасенная душа не стоит тысяч и тысяч других, навечно канувших в бездонных желудках нечистых».

Ее взгляд метался, перед глазами то темнело, то снова прояснялось. Дыхание углубилось, сделалось прерывистым и резким, как после бега; Пуэлла обратила взгляд внутрь себя, туда, куда всегда боялась заглядывать, зная, что увидит нечто ужасное.

Корвус с самого начала просил ее вспомнить. И она должна была послушаться, переступить природную мягкотелость, что останавливала ее. Ведь в глубине души Пуэлла с самого начала знала, что единственная сила, удерживающая ее – страх перед самой же собой.

Ни разу в жизни она не работала с чакрами напрямую, и никто так по-нормальному и не научил ее, как их активировать. Однако знания из прошлого, далекие, но все же доступные, твердили ей, что все необходимые знания исходят из души. Такой, как она – дочери Конкордии и могущественнейшего из ее созданий – достаточно действовать по наитию, чтобы совершать настоящие чудеса.

Необходимо перестать бояться. Вспомнить себя – ту самую себя, которую отвергала и презирала – и принять, чтобы слиться в гармоничный тандем, где не будет места провалам в памяти, неловкости, незнанию.

Бабушка всегда верила в нее. Верила, что она станет могущественной чародейкой, что научится находить выход из любой ситуации сама. Корвус не был ее хозяином, не был направляющей ее силой, а значит, цепляться за него было верхом неблагоразумия. Что-то обжигающее пробудилось в душе Пуэллы, разлилось по телу, задействуя все чакры сразу.

– Не хочу отвлекать… – завороженно проговорил Вин. – Но ты, кажется, горишь всеми цветами радуги.

Пуэлла попыталась ответить ему, но разум, направленный внутрь собственного эго, был слишком занят воспоминаниями, чтобы позволить девушке даже разомкнуть губы. Вспоминать оказалось так просто, как и дышать: картинки сами вставали перед слезящимися глазами, наполняясь смыслом и цветом, а затем разлетаясь на кусочки, будто разбитые зеркала.

Она чувствует, как холодная и прозрачная жидкость бежит по запястьям. Слышит крик, такой ужасный и гнетущий, что даже земля подрагивает под ногами от презрения и страха.

– Флос! – кричит матушка, оказываясь рядом, нежно обнимая ее за плечи. – Что это ты делаешь?

В ее голосе звучит страх, спрятанный под маской деловитой заинтересованности; матушка знает слишком многое, а потому скрывать от нее истинные желания нет никакого смысла.

– Я хотела посмотреть, что внутри у этого создания. Посмотри, мама! Это же кристаллы!

На траве перед нею растянулось существо, которое она уже видела раньше.

«Прекрасный Гость, – напомнила себе Пуэлла, слегка отстраняясь от прошлого «я» и глядя на все как бы со стороны. – Дайра Децедера рассказывала нам об этой декурсии совсем недавно…»

Оно слабо стенало, дрожащие руки с острыми когтями тянулись к обнажившимся внутренностям, представлявшим из себя странно сросшиеся блестящие камни, граненые и прозрачные. Та часть Пуэллы, что носила имя Флос, дернулась вперед и запустила руку внутрь беспомощного тела… Конкордия сжала ее плечо, распахнула губы, чтобы сказать что-нибудь, но в воздухе повисла звенящая тишина. Ни одного поучительного слова так и не было произнесено.

Резкий, глубокий вдох. Голос Вина звучит так близко, но при этом так далеко. Пуэлла не может оторваться от старой себя и самозабвенно упивается странной болью – теперь она изменилась, стала другой, однако прежнее эго все еще тяготело над нею, все еще доставляло неприятности. Старая Пуэлла, жестокая, своенравная богиня плодородия и жизни, чьи руки жонглировали чужими телами и судьбами, возвращалась к жизни, сливаясь с мягкой и добросердечной девушкой, что больше всего на свете желала мира, добра и процветания в каждый дом Двенадцати Держав.

Она смотрит на водную гладь, и та подается вперед, складываясь двумя изящными руками, что мягко танцуют в ароматном свежем воздухе. Это так приятно – опустить голову на пружинистую прозрачную поверхность и закрыть глаза, чувствуя, как кожи касаются мягкие водные пальцы, готовые распасться на тысячи острых брызг по одному лишь ее велению. Под веками расцветают алые огоньки, блики Златолика кажутся обжигающими, но при этом восхитительно приятнми.

Недавно Флос узнала, как устроены цветы. Она сделала из них множество венков – несчастные создания, чьи души пребывали в легкой созерцательной бессознательности, испытывали легкую боль, смешанную со страхом, и медленно, мучительно погибали. Делать венки было так приятно и весело.

Рывок назад! – и руки опадают, рассыпаются, обращаясь обыкновенным озерцом и покрываясь легкой тиной. Неподалеку квакает лягушка, и Флос лениво оборачивает к ней свою белокурую головку. Ей не хочется истязать несчастное создание: в конце концов, она уже знает, как оно устроено (да и вообще, эти лягушки такие отвратительные! Как можно было их придумать?) – пусть себе живет и квакает, только от нее подальше.

Флос напрягает разум и закрывает глаза. Она чувствует лягушку, ее конечности, ее глаза, ее хищническую внимательность – а затем цепляется за создание Сахасрарой и на мгновение ощущает себя внутри крохотного и ничтожного тельца. Чакра сосредотачивается на лапках, и лягушка спешно упрыгивает против своей воли.

Смеясь, Флос запрокидывает голову. Ей так нравится управлять, так нравится чувствовать себя важной и нужной. В конце концов, только так на нее по-настоящему обращает внимание мама. Стоит ей что-нибудь натворить, и Конкордия тут как тут: забывает о Модестусе, который глядит на нее свысока, и об отце, что теперь прячется в добровольном заточении.

Ему не понравилось, когда Флос украла его глаза.

«Но почему? – думала она, опять склоняясь над водой. – Он ведь жестоко обидел меня и должен был поплатиться!»

– Пуэлла, ты в порядке?

Девушка приоткрыла губы, силясь вымолвить хоть слово, но Флос уже овладела ею, проталкивая в голову все больше и больше воспоминаний. Даже если бы Пуэлле захотелось остановиться, было слишком поздно. Она медленно, но верно срасталась сущностями с Флос, объединялась с нею в одно большое и гармоничное целое.

– Что это?!

Она видит свое отражение. Кричит, будто безумная, впивается ногтями в землю, и та засыхает под воздействием чакр. Водная поверхность трясется от страха, но не перестает издеваться над нею: из озера на Флос глядит девочка с уродливой черной прядью, спадающей на глаза.

– Мама, я взываю к тебе! Услышь меня, приди ко мне!

Она валится на землю, дрыгает ногами в воздухе и впервые в жизни ощущает страх – подумать только, некая сила оказалась сильнее, отбилась от рук, решила наказать ее! Руки Конкордии сжимают плечи, приподнимают тело, и Флос утыкается личиком в родную материнскую грудь. Ей так хочется, чтобы мама приходила просто так. Чтобы она обнимала ее, когда все хорошо, когда она просто нуждается во внимании и поддержке.

Одинокая слезинка скатывается по щеке. Флос нравится канючить, но сегодня ее ужас неподделен.

– Почему у меня появилась черная прядь в волосах, мама? Что это значит? Ты можешь остановить того, кто мне вредит?

Конкордия отстраняет ее, смотрит с легкой надменностью, которую так просто спутать с милосердием. Флос слегка сжимается под ее взором, но все равно чувствует горькую радость: даже такие глаза, обращенные к ней, гораздо лучше, чем вовсе никакого внимания.

– Я не могу остановить высшие силы, малышка, – говорит она. – На свете существуют безымянные абстрактные сущности, дающие власть богам. Иногда они бывают милосердны, а иногда – жестоки.

– Так значит, ты не самая сильная на свете? – спрашивает Флос. – Но ведь ты создала целый мир!

– Однако при этом некто создал и меня тоже, – мягко кивает Конкордия. – Этот же некто, я полагаю, прислал мне однажды Корвуса, решив зло пошутить.

– И он же наградил меня этой уродливой прядкой! – вопит Флос. – Ну почему он такая сволочь?!

Рядом скользят неведомые фигуры. Пуэлла видит Формидота и Вермиса, которые, склонившись над троном, отчего-то держатся за руки. У них странный вид: они не то встревожены, не то удивлены. Сфокусировать взгляд на одном лице мучительно сложно, все они размываются, теряются в потоке бесконечного сознания.

Чтобы не видеть два идентичных отвратительных лица, Пуэлла дергает головой, и та легко поворачивается, словно дверь на смазанных петлях.

«Какое странное сравнение».

Внизу стоят разряженные декурсии, облаченные в роскошные одеяния. Уродливые и прекрасные по человеческим меркам, они выглядят так, словно собрались на бал. Впрочем, сейчас ведь и есть празднество – в некотором смысле, прямо сейчас Пуэллу коронуют. Будет принесена жертва, ее заставят выпить кровь эгрегиусов, дабы стать их предводительницей.

Корвус стоит среди них. На нем новенькое лунпао, широкое, золотое, расшитое; белые волосы украшены золотой фероньеркой, на каждом пальце красуется по кольцу. Он ведет себя легко и развязно, от прежней напускной сонливости, от усталости и растерянности не осталось и следа. Сомнус крутится вокруг него, подносит напитки.

Пуэлла вглядывается в толпу, стелющуюся перед нею: слуги носятся туда-сюда с подносами, кажется, звучит некое подобие легкой музыки. У каждого из присутствующих – жуткая фибула на груди. Человеческий череп, окаймленный золотыми волосами.

«Череп Конкордии, бессловестное проклятие в ее сторону».

Мужчина в изящной сюркотте касается своей щекою щеки Корвуса, по-братски весело обнимает его за плечо и громко хохочет. Альбинос приподнимает бровь, усмехается краешком губ и отстраняется; это выглядит так гармонично, так правильно, так естественно, что Пуэлла удивляется: и как она могла считать, что ее фамильяр, одно из древнейших существ Двенадцати Держав, даст так легко себя обмануть?

Он ведь, в конце концов, не восемнадцатилетнее создание, едва познавшее жестокость реальности. За его спиною долгие и долгие столетия, тягучие, как жвачка.

«И снова – такое странное сравнение!»

Два разума – разум Флос, спавший, забытый, отчужденный – и жаждущий знаний разум Пуэллы схлестнулись вместе. Ее чакры давно не горели, однако воспоминания все еще лились рекою, наслаивались на реальность. Их было не остановить – и не сказать, чтобы Пуэлле так уж сильно хотелось препятствовать этому безумному потоку.