Текст книги "Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой"

Анат Гарари
Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой

© Anat Harari, 2006

© «Когито-Центр», перевод на русский язык, 2012

Элла и Нири

Элла

Элла стояла у входной двери и рылась в сумке, пытаясь найти ключ, как вдруг раздался телефонный звонок.

– Какого черта я опять поменяла сумку? – пробурчала она, вытаскивая записную книжку и кошелек, чтобы облегчить задачу шарящим в бездонных глубинах пальцам.

– Элла, тебе помочь? Ты не можешь найти ключи? – услышала она знакомый голос.

– В этой сумке никогда ничего нельзя найти, – отозвалась Элла, не поднимая глаз и не поворачиваясь к Далье, соседке из квартиры напротив, – а тут еще телефон звонит.

Далья, растерянная от неожиданной встречи, заметила:

– Я слышала, что твоя Эйнав родила, – и замолкла, смутившись, словно мать, ребенок которой только что пролил какао на новое кресло соседей.

Элла замерла, чувствуя, как вопрос подруги, которая давно перестала быть подругой, проходит через все слои одежды и впивается прямо в сердце; но уже через мгновение продолжила поиски и, наконец-то, вытащила ключ, который зацепился за красную расческу, лежавшую на дне бокового кармашка. Она, не задерживаясь, открыла дверь, еле слышно бросила «до свиданья» и вошла в квартиру, понимая, что от себя, как от Дальи, не спрячешься и что впереди еще один унылый, бесполезный вечер.

Вот уже несколько лет, как Элла избегает любой, даже мимолетной, встречи с Дальей, пытаясь уберечь себя от ее недоумевающего взгляда, никчемных расспросов, мучительных упреков и обоюдных обвинений.

«Она вечно взирала на нас с высоты своего семейного счастья, – думает Элла. – Она живет в мире, где царят порядок, надежность и покой: папа – мама – сын – дочка. Не то что моя жизнь: одни углы да выступы».

Дети Дальи старше ее Эйнав и давно оставили родительский дом, у каждого свои интересы, но при этом святость субботнего семейного ужина соблюдается беспрекословно. Еще сравнительно недавно каждую неделю Далья приглашала ее присоединиться к ним, и каждый раз она находила для себя какие-то неотложные дела или ссылалась на усталость, так что в конце концов ее оставили в покое.

«А может, мне все это показалось, – продолжает мысленный диалог сама с собой Элла, ополоснув усталое лицо и разглядывая себя в зеркале. – Может, нет в ее взгляде укора, а только сожаление и сочувствие, которые я не готова принять? Память о том дне, когда она оказалась со мной в больнице, на родах, и который связал нас, как мне казалось, на всю жизнь, растаяла. Да и вся моя жизнь растаяла, не оставив от меня той, прежней, и следа».

Ближе к вечеру Элла вышла на улицу подышать прохладой, навеянной морским бризом. Она и не заметила, как оказалась возле здания Дома матери и ребенка, мимо которого проходила сегодня уже дважды: по дороге на работу и с работы. Как обычно по вечерам, во дворе было людно и шумно.

«Может, и они сейчас здесь? Может, Эйнав заметит, что я ищу их, и окликнет, словно ничего не произошло: „Мам, привет! Что ты здесь делаешь?!“ – И я абсолютно спокойно отвечу: „Да так, вышла прогуляться перед ужином“.

А она скажет мне: „Вот, мам, познакомься: это Ротэм, мы дружим; ее сын и наша Инбаль одного возраста… Инбаль, иди сюда, солнышко, поздоровайся с бабушкой!“

И я прижму ее к себе, мою малышку, и все будет так обыденно и просто…»

Элла входит во двор, всматривается в лица. Она ищет темные волосы, собранные на затылке в хвост, но вдруг пугается: а что, если Эйнав подстриглась? И вот она уже переключилась на короткие стрижки, изучает каре, рассматривает распущенные волосы. Теперь она сосредоточилась на глазах, выискивает черные миндалевидные… И опять страх – страх наткнуться на такой знакомый ей взгляд… Нет, лучше уйти!..

На выходе она задерживается у доски объявлений, где выделяется одно – напечатанное на бланке ярко-голубого цвета:

Превращения

Дорогая мама!

Если ваша дочь готовиться стать матерью и вы хотите знать, что переживают другие в этот сложный период; если ваша дочь уже родила и вы только что стали бабушкой и хотите поделиться с другими вашими переживаниями, вы приглашаетесь принять участие в занятиях группы «Мамы мам».

Встречи будут проходить по вторникам с 20:00 до 21:30 в течение трех месяцев (12 недель). Первое занятие – 1-го июля.

Для участия в занятиях группы необходимо пройти собеседование.

Информация по телефону…

Нири Бар, психолог

– Мама мамы, – повторяет Элла вполголоса.

Невидимая рука как будто тянется к ней из объявления, зазывая ее. И Элла поддается, мысленно протягивает свою бледную руку и беззвучно проскальзывает на отведенное ей место. Она хочет быть частью этой группы, знает, что должна быть с ними, матерями-бабушками, которые встречаются, обсуждают новости, обмениваются впечатлениями, фотографиями, рецептами. Она еще раз перечитывает текст. Первое июля было позавчера, какая жалость! А ей так захотелось быть среди них, в их жизнерадостной компании, вновь стать частью того особого женского мира, о существовании которого она сама же и предпочла забыть.

«Я хочу быть мамой… хочу маму… до чего я докатилась?» Мысли путаются: кто она, мама, дочка?

Оторвав часть листка, где был написан номер телефона, Элла заспешила домой.

Нири

Нири испуганно шарит руками среди подушек, пытаясь как можно скорее найти телефон и «обезвредить» его прежде, чем он разбудит только что уснувшего Тома.

– Алло? – раздается из трубки неуверенный голос. – Я хотела бы поговорить с Нири.

– Да, я слушаю, – отвечает Нири. Что-то в этом незнакомом голосе заставляет ее произнести уже ставшую привычной фразу:

– Чем могу помочь?

– Помочь? – повторяет незнакомка со вздохом, но более свободно. – Не знаю. Меня зовут Элла, и я звоню по поводу группы.

– Группы? – на этот раз повторяет Нири, пытаясь по голосу угадать, к какой именно группе может относиться его хозяйка; и та поспешно добавляет:

– Я знаю, что первое занятие было позавчера, но я увидела объявление только сегодня. Я недавно стала бабушкой, как там и написано, и очень хотела бы присоединиться, мне это очень нужно…

Группа мам! Нири вспоминает уютную комнату на верхнем этаже Дома матери и ребенка, стены, окрашенные бледно-желтой и бледно-фиолетовой краской, и развешанные на них фотографии беременных женщин и младенцев, взволнованные лица женщин, сидящих кругом, их изучающие взгляды. Она ощущает румянец, который обычно покрывает ее щеки в минуты волнения, пока она ждет подходящего момента для начала беседы. Затем все идет гладко: каждая по очереди рассказывает о себе, как обычно на первой встрече, кратко и довольно скованно.

– Меня сюда записала моя дочка, – первой представилась Маргалит, смеясь и привстав со стула. Анна же взглянула с улыбкой на Рут и провозгласила:

– Она затащила меня сюда.

А Рут, рассмеявшись, ответила:

– Ты еще скажешь мне за это спасибо!

Одна за одной они говорили о том, что привело их в группу, повторяя уже сказанное однажды две недели тому назад на собеседовании, – любопытство, желание поделиться, внутренний голос, который заставил позвонить.

– Я вас очень прошу, давайте встретимся. Я вам все расскажу, – не отступает Элла.

Что-то подсказывает Нири, что эта женщина отличается от всех остальных матерей в группе; она чувствует к ней какую-то особую, еще не объяснимую симпатию, даже близость.

– Элла, – начинает она, мысленно анализируя происходящее. Уже не раз она убеждалась, что иногда можно и даже нужно принимать решения, опираясь на интуицию, обходя правила и выходя за общепринятые рамки. Но пойти на это не так-то легко. – Я не знаю, что вам сказать, ведь мы уже начали. И как обычно, после первой встречи запись прекращается. Думаю, мы откроем еще одну группу, вам стоит подождать.

– Да, но тогда я уже не буду «ставшей только что бабушкой»! – настаивает Элла. – Мне очень важно участвовать в этой группе. Я хочу слушать, сопереживать, делиться!

Она как будто цитирует текст объявления, и Нири уже не сомневается в правильности того, что через секунду услышит от нее Элла:

– Ладно, раз уж вы так просите! И кроме того, одна из записавшихся передумала в последний момент. Приходите во вторник ровно к восьми.

– Спасибо! – взволнованно благодарит Элла и добавляет, сама удивляясь своей смелости: – Я хотела бы вас спросить, сколько вам лет? То есть, у вас тоже есть внуки? Просто у вас очень молодой голос, примерно как у моей дочки. Так я подумала, как вам пришла в голову идея открыть такую группу? И тут же испугалась, что вот она опять разрушает только что сложившиеся, еще такие ранимые отношения.

– Нет, до бабушки мне еще далеко, но я уже мама, – смеясь, отвечает Нири.

Когда разговор заходит о родах, Нири всегда вспоминает о трех. Сама она рожала дважды, но были и еще одни, третьи роды, которые она видела восьмилетней девочкой и запо мнила до мельчайших подробностей. Тетя Ханна стояла между широко раздвинутыми ногами роженицы в зале с кроватями, отделенными друг от друга бледно-розовыми матерчатыми перегородками. Нири стояла сбоку и не сводила глаз с младенца, которого только что извлекли из невидимого ей влажного пространства оголенные выше локтей руки акушерки. Мама в тот день очень сердилась и говорила, что родильное отделение – это не место для детей и что еще неизвестно, как все эти крики и вопли повлияют на нее в будущем. Но мама зря волновалась: вместо страха появилось чувство причастности, желание поддержать, утешить и успокоить.

Нири не возвращалась к этой истории до того самого воскресного утра, когда проводила свою подругу Шир до родильного зала и вместе с ее мамой и сестрой простояла несколько часов, прислушиваясь к происходящему за окрашенной в серый цвет автоматической дверью. Наконец-то раздался плач новорожденного, и группка женщин, объединенная общим напряжением, с облегчением начала распадаться, расползаться по углам, растроганно вздыхая и всхлипывая в сотовые телефоны. Все, кроме одной: мама Шир осталась стоять, нервно обнимая себя за плечи (Нири тогда подумала, что она в буквальном смысле держит себя в руках), и по-прежнему не сводила глаз с дверей до тех пор, пока вышедшая акушерка объявила, что Шир переводят в комнату, а это значило, что все в порядке. Этот эпизод неожиданно всплыл в памяти Нири, когда она сама была беременна, он как бы предупреждал о том, что ждет ее впереди.

Узнав о своей беременности, Нири не бросилась немедленно звонить маме. Правда, эта сознательная задержка длилась всего лишь пару часов, но этого оказалось достаточно, чтобы провести между ними границу тем мысленным карандашом, которым она отделила от всех ее саму, Офера и невидимый плод, очертив свою новую семью. Позже она поняла, что это было начало новых, очень непростых отношений.

Все последующие месяцы Нири провела в бескомпромиссной борьбе со своей мамой. Каждая их встреча превращалась в поединок: Нири сердилась, высказывала упреки и требования, рыдая оттого, что ее не понимают.

– Объясни, чего ты от меня хочешь! – в отчаянии просила мама, и Нири, сознавая, что у нее нет ответа, в бессилии хлопала дверью или бросала трубку, исчезая на несколько дней до следующей ссоры. Она горько жаловалась подругам, что мама ее разочаровала, что устала от бесконечных пререканий, но при этом продолжала испытывать ее, считая, что хорошая мать не нуждается в подсказках; и вновь обижалась.

– Да, я хочу, чтобы она меня баловала, пока это еще возможно! – как-то сказала она Оферу, привлекая его на свою сторону. – Чтобы покупала мне подарки, книги, чтобы ее по-прежнему волновала я, а не только моя беременность.

Намного позже, вспоминая это время, она поняла, что всего лишь навсего, хотела опять ощутить себя маленькой девочкой, беззаботной и обласканной, рядом с мамой, готовой ради нее на все.

Не только для Нири, но и для ее мамы это была нелегкая пора, когда переполнявшие ее, иногда противоречивые чувства мешали сосредоточиться днем и не давали уснуть по ночам. Постепенно все наладилось. Интуитивно, сама того не замечая, мама отошла на второй план, воздерживаясь от советов и категоричных замечаний, вынуждая Нири полагаться на Офера и заставляя ее поверить в себя.

На девятом месяце возникло подозрение на инфекцию, и Нири срочно направили в больницу. Там, в приемном покое, между тонкими матерчатыми перегородками она вслушивалась в напряженные голоса, всматривалась во взволнованные лица, пытаясь разгадать по выражению глаз, что испытывает мать, когда она не просто рядом с дочерью, а вся как будто растворилась, слилась с ней, оставив за собой одно-единственное право и одну-единственную обязанность – быть матерью. Вот тогда-то вдруг и всплыл в памяти силуэт мамы Шир, не сводящей глаз с дверей родильного зала; и Нири поняла, что момент родов – это вершина того пути, который проходят мать и дочь – обе вместе и каждая по-отдельности.

Вернувшись домой с малышкой на руках, Нири все еще оставалась во власти пережитого ею потрясения. Как солдат после боя, она пыталась восстановить детали, возможно, ускользнувшие от нее в минуты боли и величайшего напряжения. Она приставала с расспросами к Оферу, выспрашивала тех, кто провел эти часы возле двери родильного зала, но они довольно быстро отказались от «дачи показаний» в проводимом ею «следствии». Единственная, кто осталась ее верной собеседницей, была мама, готовая вновь и вновь рассказывать, как стояла у дверей и слышала стоны, а затем раздался такой долгожданный и все равно неожиданный плач, возвестивший о рождении Тамар. И с каким неописуемым, ни с чем не сравнимым чувством облегчения и радости она сообщила всем: «Я бабушка!» Слушая это уже в который раз, Нири с жадностью впитывала каждое слово, согреваясь от маминой любви и тревоги и поражаясь, насколько переплетены их с мамой жизни и чувства.

После родов их отношения вновь изменились: теперь они разместились на семейном древе одна под другой: бабушка – мама – дочь, питая и дополняя друг друга, – еще один цветок в соцветии поколений. После нескольких месяцев переходного периода, можно сказать, периода созревания каждой из них появилось новое ощущение – ощущение единства, результатом которого стал новый союз, новая связь между мамой и дочкой, которая и сама теперь мама. И еще одно чувство испытала Нири – чувство вины перед мамой, оказавшейся невольной жертвой болезненного процесса ее, Нири, взросления. А затем у нее возник вопрос, был ли путь, который они прошли, неизбежным, предписанным свыше и единым для всех, или каждые мать и дочь строят свои взаимоотношения по отдельному, отличному от всех остальных сценарию.

И вот Нири создала для себя «салон» и сидит в кругу матерей – иногда как дочь, а иногда как мать.

Встреча вторая
Родовые схватки

Перила лестницы, ведущей на последний этаж Дома матери и ребенка, были окрашены в белый цвет и приятно холодили ладонь.

– Только бы не быть первой, – думала Элла, поднимаясь по лестнице.

– Терпеть не могу опаздывать, – повторяла она в уме заранее заготовленную фразу, которую произносила уже не раз, преодолевая смущение оттого, что пришла раньше назначенного времени.

Но, поднявшись, она с облегчением обнаружила, что на этот раз ей не придется оправдываться: в коридоре у окна, напротив единственных раскрытых дверей стояла высокая черноволосая женщина, одетая – явно не по сезону – в жакет оливкового цвета, короткую облегающую юбку и высокие черные сапоги. Она говорила низким, скрипучим от курения голосом, прижимая к уху крохотный серебристый телефон и энергично жестикулируя второй, свободной рукой. Элле даже показалось, что она уловила несколько знакомых имен, связанных с телевидением.

– Я на это не пойду, так ему и передай, и нечего меня пугать. И вообще, скажи, что не стоит ему связываться с Мики! – резко закончила она и бросила телефон в большую кожаную сумку, лежавшую возле нее на полу.

Не обращая внимания на Эллу, все еще стоявшую на лестничной клетке, она вошла в комнату и тут же принялась готовить себе кофе.

Элла неслышно последовала за ней. У нее была осторожная походка, как у человека, который, сломав ногу, только что освободился от гипса и вот теперь заново учится ходить: неуверенно ставит ногу на пол, сомневаясь в ее надежности. Тускло-карие опущенные глаза придавали ее лицу извиняющееся или, возможно, настороженное выражение. Перед выходом Элла перебрала несколько вариантов одежды и наконец остановилась на светло-голубом платье, которое делало ее выше и несколько скрадывало угловатые формы ее худощавой фигуры, а также на зеленоватой шали, с которой почти никогда не расставалась. Войдя в комнату, она на миг почувствовала себя маленькой девочкой, случайно заглянувшей в залу, где в кругу приятельниц сидела за чаем мать ее подружки Оры.

В углу комнаты возле кофейного автомата спиной к дверям стояли несколько женщин и тихо переговаривались, отпивая из одноразовых стаканов.

– Жаль, что тут нет ничего сладенького, – произнесла полная коротко остриженная рыжеволосая женщина, руки и шея которой были усыпаны веснушками. Она была одета в белое платье, которое странным образом придавало ее крупной фигуре неожиданную легкость.

– Очень мне захотелось чего-нибудь вкусненького, – пояснила она, обращаясь к обладательнице темной курчавой копны волос, которая стояла возле нее и улыбалась, как улыбаются друг другу только давно знакомые люди.

– Да, Рут, а потом будешь мне плакаться, что опять располнела, – проговорила хозяйка кудрей и отошла, чтобы приготовить себе черный кофе. На ней были светлые джинсы и мужского покроя расстегнутая рубашка, из-под которой виднелась красная майка. Элла подумала, что они выглядят, как две противоположности: одна светлокожая, другая – цвета шоколада; первая – маленькая и кругленькая, вторая – высокая и худая.

– Ах, Анна, Анна, тебе-то хорошо: ты никогда не толстеешь, – вздохнула в ответ рыженькая и направилась к расставленным по кругу стульям.

– Может, и вправду надо в следующий раз принести чего-нибудь съестного? – присоединилась к ним миловидная полноватая женщина в красной шляпке, которая подходила по цвету к большой сумке, висящей у нее на плече. – Я бы тоже не отказалась от сладкого. Меня зовут Маргалит, – добавила она, улыбаясь. Голубые глаза и улыбка придавали ее лицу наивное детское выражение.

Элла заметила, как Маргалит, вынув из рукава бумажную салфетку, вытерла руку, на которую пролилось несколько капель кофе, и второй раз за те несколько минут, что она находится в комнате, вернулась в детство: именно так, в рукав, прятала носовой платок ее бабушка Рахель.

Заранее расставленные, обитые фиолетовой тканью стулья образовывали замкнутый круг в центре комнаты. На одном из стульев лицом к распахнутой двери сидела седая стриженная под мальчика женщина, одетая в бежевые льняные брюки и белую блузку. Она поправила золотистый поясок на брюках и тщательно разгладила складки. Даже глядя на нее сидящую, было ясно, что она здесь самая высокая. Еще одна женщина, с короткими красновато-коричневыми волосами и крепкой широкой фигурой, приблизилась к кругу. На ней были разноцветные шаровары и черная трикотажная футболка, а руки были заняты простыми полиэтиленовыми пакетами, которые она неуклюже положила на пол, чтобы пододвинуть к себе стул. Большая пестрая сумка соскользнула у нее с плеча и задела рядом сидящую женщину, которая вздрогнула от неожиданности и резко отодвинулась.

– Извините! – сконфузилась владелица сумки. – Я случайно, простите, ради бога!

Пострадавшая сухо кивнула:

– Ничего страшного.

– Меня зовут Орна, – представилась хозяйка сумки, пытаясь загладить неловкость. – Напомните мне ваше имя?

– Това, – коротко ответила ей соседка и отвернулась в сторону низкой полноватой женщины в белой юбке и широкой красной блузке, которая только что заняла свое место в кругу и громко поздоровалась со всеми. Элла обернулась на этот громкий приветливый голос и отметила про себя черные волосы, собранные на затылке, и многочисленные золотые браслеты на правой руке, которые слегка позванивали при движении. Глядя на нее, Элла вдруг повеселела.

– Я – Клодин, – продолжила женщина. – Ну и денек был у меня сегодня! На шоссе Тель-Авив – Беер-Шева была авария, и его перекрыли на целый час. Из-за этого я не успела встретиться с дочкой – мы собирались вместе пообедать. Я, конечно, встречусь с ней позже, но все равно жаль.

Она заметила стоящий в углу кофейный автомат и поднялась со стула, направляясь к нему:

– Есть желающие пить? Лично я хочу кофе.

Орна и Това, поблагодарив, отказались.

Элла по-прежнему стояла в стороне, все еще решая, к какой из групп примкнуть, когда почувствовала на себе чей-то взгляд, и, обернувшись, почти столкнулась с улыбающейся зеленоглазой молодой женщиной.

– Вы, наверное, Элла?

Элла тут же узнала ее голос.

– А вы, конечно, Нири, – улыбнулась она с облегчением. Перед ней стояла обаятельная шатенка; густые вьющиеся волосы придавали ей чуть наивный, почти юношеский вид, который естественно сочетался со звонким энергичным голосом.

– Рада вас видеть, – несмотря на молодой возраст, Нири вела себя очень уверенно. – Займите себе место в кругу, мы начинаем.

Нири отошла от Эллы и, подойдя к женщинам, которые все еще стояли у автомата, молча, слегка касаясь, будто обнимая за плечи каждую из них, взглядом указала на свободные стулья, приглашая их переместиться в центр комнаты.

Элла все еще стояла вне круга, хотя незанятыми остались всего-лишь два стула. Женщина в красной шляпке не спеша подошла к одному из них и, осторожно отпивая из одноразового стакана, указала ей глазами на соседний. Элла ответила ей еле заметной улыбкой и села на краешек стула, нервно теребя бахрому легкой шали, которую она набросила на плечи, несмотря на душный июльский вечер.

– Еще раз добрый вечер, – вступает Нири, обводя всех взглядом. – Итак, мы опять вместе – теперь уже на второй встрече группы «Мамы мам». Обратите внимание, каждая из вас заняла то же самое место, на котором сидела в прошлый раз.

И она делает короткую паузу, давая возможность присутствующим убедиться в справедливости ее наблюдения.

– На прошлой неделе мы познакомились друг с другом и начали строить нашу группу. Сегодня к нам присоединяется еще одна участница.

Нири обращается к Элле:

– Сейчас вы сможете представиться. Элла увидела объявление слишком поздно, – продолжает Нири, – и хотя это против общепринятых правил, я уступила ее просьбе примкнуть к группе. Но теперь, все: «Двери закрываются». Ну что ж, Элла, давайте знакомиться!

Элла скрещивает руки, будто сама себя обнимает, подается несколько вперед, и произносит тихим голосом:

– Мне неудобно, что я так… вроде как напросилась. Нири мне рассказала вкратце о группе, и вот я здесь… Спасибо! Я не особо представляю, о чем вы говорили в прошлый раз, – она сконфуженно ерзает на стуле, пытаясь устроиться поудобней.

– Может, расскажете немного о себе, как и почему вы попали к нам, чем вы занимаетесь? – подсказывает Нири.

– А-а, извините, – поспешно продолжает Элла. – Меня зовут Элла, мне сорок девять лет, и у меня есть двадцатисемилетняя дочь Эйнав.

Нири ободряюще улыбается, и Элла замечает у нее маленькую ямочку, которая образуется почему-то только на правой щеке.

– Я – секретарь в медицинской клинике, живу в Тель-Авиве, недалеко отсюда; здесь же и родилась, я имею в виду в Тель-Авиве. На прошлой неделе, возвращаясь с работы, наткнулась на ваше объявление, позвонила Нири, мы поговорили.

Она явно чувствует себя неуютно под изучающими взглядами мам, опять старается поудобнее устроиться на стуле, заново поправляет шаль.

Все молчат, паузу нарушает Нири:

– Очень непросто присоединиться к группе с опозданием, да и, вообще, начало новой встречи, хоть и второй, – дело нелегкое. Элла сказала, что не знает, о чем вы говорили на прошлой встрече; я думаю, что нам всем не помешает слегка вернуться назад. Я предлагаю вам еще раз коротко представиться, а заодно и рассказать, что вам запомнилось от нашей предыдущей встречи и что вы чувствуете здесь сейчас.

В комнате тишина. Наконец, примерно через минуту, раздается приятный мелодичный голос:

– Будем знакомы, Элла, я – Маргалит, – говорит женщина в красной шляпке. – Я – социальный работник из Реховота, мне пятьдесят один год. Я замужем и мать четверых детей, а также бабушка одномесячного внука.

Она допивает содержимое стакана и ставит его на пол возле себя.

– На прошлой неделе я много думала о нашей группе.

Маргалит смотрит на Нири.

– Само занятие мне показалось очень коротким. Я помню, что каждая из нас представилась, коротко рассказала о себе, и – все. Обстановка была очень приятная, я с нетерпением ждала сегодняшней встречи, – заканчивает Маргалит, облокотившись на спинку стула, и с выжиданием смотрит на свою соседку слева.

– Я – Това, – принимает та немой вызов и продолжает в темпе радиорепортажа: – Шестьдесят лет, мать троих, врач-окулист, живу в Тель-Авиве.

Това поворачивается влево, поддерживая новый порядок – передавать слово соседке по кругу.

– Я – Орна, замужем и мать сына и дочки; еще не бабушка, но скоро буду. Я библиотекарь в Тель-Авивском университете, живу в пригороде, – Орна пожимает плечами, взвешивая, что еще она может добавить. – Я пришла сюда с удовольствием, хотя и безумно устала.

Она прикрывает рот рукой, скрывая зевок; и Элла, которая сидит рядом с ней, а значит, пришла ее очередь говорить, кашлянув в кулак, коротко произносит тихим голосом:

– Элла.

– Добрый вечер всем, я – Клодин, – раздается громкий, еще более энергичный на фоне предыдущего, еле различимого, голос любительницы браслетов. – Мне сорок пять лет, я мать семерых детей и, к великому сожалению, вдова. Живу в Сдерот, но по вторникам всегда приезжаю к моей дочке Лиат, которая живет здесь, в Тель-Авиве. Я не работаю, мне достаточно работы дома, – смеется она, забавно щуря глаза. – Я тоже еще не бабушка, но жду не дождусь рождения внука. Главное, чтобы был здоров!

Клодин целует сложенные щепоткой кончики пальцев и стучит по ножке стула. Сидящая по соседству Нири перенимает эстафету:

– Я – Нири, – представляется она, – замужем и мать двоих детей – девочки и мальчика. Мне тридцать пять лет, и я психолог, живу в Тель-Авиве. Я тоже с нетерпением ждала сегодняшней встречи. Прошлое занятие пролетело для меня как один миг, и мне очень любопытно, что же будет сегодня.

Она скрещивает руки на груди и вопросительно смотрит на Мики, сидящую слева от нее, которая не заставляет себя ждать и подхватывает громким голосом:

– Я – Мики, пятидесяти двух лет, редактор на телевидении, на втором канале. Замужем, есть сын и дочь, живу на севере Тель-Авива.

Она замолкает, но вдруг, вспомнив, добавляет:

– И, конечно, у меня есть чудный внук. Ему полтора месяца. Между прочим, у меня на телефоне есть его фотография, – она протягивает аппарат Нири, – можете передать по кругу, пусть все посмотрят.

Женщины с любопытством и умилением всматриваются в крошечный экран, передавая телефон из рук в руки.

– Ой, какой сладкий! Так и хочется погладить его пухленькие щечки, – говорит темненькая из двух подружек, когда аппарат, сделав полный круг, оказывается у нее.

– Я – Анна, – представляется она, возвращая аппарат сидящей справа Мики.

Элла с удивлением замечает у нее серебряное кольцо на одном из пальцев ноги. – По мнению врачей, моя дочь Наама должна родить за день до моего пятидесятилетия. Кроме Наамы, у меня еще трое детей и муж. По специальности я архитектор и живу тут недалеко, в Кирьят-Оно. Мне тоже показалось, что наша первая встреча прошла как-то уж слишком быстро.

Она смотрит на подругу, которая осталась последней.

– Мне нечего больше добавить, – завершает Анна, разводя руками, как будто извиняясь.

– Ничего страшного, – отвечает ей подруга. Элла отмечает про себя, какой у нее приятный мелодичный голос. – Меня зовут Рут, мать троих детей и бабушка двухмесячного внука. Я занимаюсь альтернативной медициной, в частности, кристаллами, и, кроме того, преподаю йогу. Всю жизнь прожила в Иерусалиме. Мне пятьдесят семь лет. Я помню, что на прошлом занятии каждая из нас рассказала коротко о своей дочке, а затем Нири раздала нам листы бумаги, на которых мы должны были что-то написать, но я не запомнила – что.

Она машинально поглаживает большой зеленый камень на кольце, а Мики спешит дополнить:

– Я помню: Нири просила, чтобы каждая из нас написала, какие ассоциации у нее возникают, когда она думает о родах ее дочки.

Рут согласно кивает головой.

Нири смотрит на Эллу и поясняет:

– После этого я собрала все записки. Сейчас они хранятся у меня, и я принесу их на одну из последующих встреч. Будет хорошо, если вы сегодня чуть-чуть задержитесь и тоже напишете пару слов.

Нири продолжает, обращаясь к группе:

– На прошлой встрече мы определили цель нашей группы: пройти вместе, делясь и сопереживая, этот непростой период в вашей жизни; а также установили некоторые общие правила: не опаздывать, отключать телефоны и, естественно, все, что говорится здесь, в группе, не подлежит распространению. Она замолкает, мамы молча кивают, а Элла произносит:

– Да, конечно.

Пауза затягивается, напряженная тишина удручающе действует на Эллу, но тут раздается взволнованный голос Клодин:

– Я должна вам кое-что рассказать. В четверг я и Лиат, моя дочка, были на свадьбе ее самой близкой подруги, которую я знаю, можно сказать, с рождения. Они выросли вместе, она была у нас как у себя дома. Естественно, я была очень рада за нее. Лиат уже на седьмом месяце, и невеста у всех на глазах благословила ее и малыша.

Клодин замолкает, пытаясь справиться с волнением.

– Хоть я и была к этому готова, потому что это очень красивая традиция, и у Лиат в день свадьбы тоже был заготовлен целый список, но когда я увидела, как ее подруга кладет ей руку на голову и все как-то по-особому смотрят на них и на меня, я так разволновалась, что еле удержалась от слез, – глаза Клодин влажнеют, и она отирает их ладонью. – Это было очень трогательно: и потому, что говорят, что благословение невесты имеет особую ценность, и потому, что я вдруг поняла – это уже совсем скоро, вот-вот.

Клодин больше не в состоянии удержать слезы.

И опять наступает тишина. Това, скрестив ноги и поджав их под стул, смущенно опустила глаза, рассматривая что-то на полу; Анна сконфуженно переводит взгляд на Рут. Все молчат.

Выпрямившись на стуле, Нири обращается к группе:

– Прошло всего лишь десять минут с начала встречи, мы еще, можно сказать, не закончили разминку, – улыбается она, – как Клодин без всякого предупреждения делает первый шаг и делится с нами настолько глубокими переживаниями, что не может удержаться от слез. Я думаю, что есть события, как, например, эта свадьба, к которым сколько ни готовься, все равно они застают тебя врасплох. Глядя на вас, я думаю, что это именно то, что произошло сейчас с нами: возможно, еще не время для откровенной беседы – мы еще недостаточно знакомы.