Текст книги "Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов)"

– Надо пролезть! – сказал я. – Первыми выйдут женщины…

И указал на Наташу. Она не стала спорить, уступать место другим, чтоб показать, какая она добрая и благородная. Нет, ничего и никогда она не делала напоказ!

Тонкая и стройная, она не «пролезала» и не «протискивалась» между дверью и кирпичной стеной, а как бы освободилась, вырвалась из их плена и оказалась на улице. Она сделала это изящно, не напрягаясь и не смущаясь.

– Теперь Миронова! – сказал я.

Даже тут она действовала как отличница: обдуманно, серьезно, не торопясь.

Сначала измерила внимательным взглядом просвет между стеной и дверью. Потом оглядела свою фигуру. Что-то прикинула, высчитала в уме… А потом подняла руку:

– Можно мне снять пальто?

Сняла и полезла… Миронова и здесь выполняла приказ: она аккуратно, старательно преодолевала препятствие и рапортовала мне, как начальнику:

– Осталось всего полспины… Осталось плечо! Осталась рука… Все в порядке: ничего не осталось!

Первым застрял Покойник. Он оказался самым толстым, а по его словам, «самым плотным» из нас.

– Много ешь, – сказал я. – А еще поэт!

– У меня неправильный обмен. Это болезнь! – сообщил Покойник.

– Тогда скинь пальто.

Он скинул. Но и без пальто снова застрял.

– Я помогу тебе, – предложил Принц Датский. И стал осторожно проталкивать Покойника.

– Что-то хрустнуло! – вскрикнул тот. – Кажется, не пролезаю…

– Тогда я нажму на дверь, – сказал Принц.

Он сильно навалился плечом на ржавое, мокрое железо. Дверь сдвинулась с мертвой точки, но лишь еле-еле. Хотя детская застенчивость сочеталась в Принце с большой физической силой, ему ничего не удалось сделать.

– Снимай пиджак, рубашку, штаны! – приказал я Покойнику.

– Разве это возможно? – промямлил он.

– У нас нет времени рассуждать!

– Разве осенью раздеваются?

От волнения он заговорил в своей любимой манере – вопросами.

– Он простудится, – сказал заботливый Принц.

– Лучше спастись простуженным, чем погибнуть здоровым! – воскликнул я.

Покойник разделся. Девочки отвернулись.

Голый Покойник (то есть почти голый: трусы оставались на нем) пролез сквозь узкое отверстие.

– Разогрейся! – посоветовал из подвала Принц Датский. – Побегай!

Покойник забегал.

– Сначала оденься, а потом уж… – сказал добрый Принц.

От холода Покойник дрожал и плохо соображал. Наташа и Миронова стали натягивать на него рубашку, пиджак и пальто. Брюки он надел сам.

– Теперь Глеб! – сказал я.

– Я потом… раз из-за меня… – тихо сказал Глеб. – Ведь все это…

– Расследование закончим потом, – шепотом перебил я его, хотя мне очень хотелось спросить прямо в упор: «Зачем ты все это сделал?» – Сейчас выяснять не время, потому что дорого время!

Глеб тоже скинул пальто и протиснулся.

Принц Датский указал на просвет.

– А теперь уж ты, Алик!

– Я покину подвал последним! – сказал я так, будто был капитаном гибнущего корабля: капитаны всегда покидают судно последними.

Принц Датский смущенно развел свои огромные руки в стороны.

– Мне ведь тоже придется… Как Покойнику…

Девочки отвернулись.

– И вы тоже, – сказал Принц мне, Глебу и Покойнику. Большая физическая сила продолжала сочетаться в нем с детской застенчивостью.

Принц не был толстым, но мышцы вздувались у него на руках, на груди, даже на животе и могли застрять в узком проходе. По-спортивному быстро он перекинул одежду на улицу, преодолел препятствие, оделся и сказал:

– Можете смотреть!

Он стал по-спортивному высоко поднимать ноги, совершать пробежку по пустому мокрому саду. Вслед за ним затрусил Покойник. Они согревались. А я?..

Я остался один по ту сторону двери, в подвале. С друзьями всегда приятней, спокойнее, а в подвале особенно! «Что, если сейчас из другой двери появится племянник Григорий?» Эта мысль подтолкнула меня: я заторопился, сбросил пальто. И тут же подумал о другом: «Как я буду протискиваться сквозь узкую щель на глазах у Наташи Кулагиной?..» Я всегда очень боялся предстать перед ней в невыгодном свете, в каком-нибудь смешном виде. Парикмахер сказал как-то маме: «У вашего сына сзади красивая форма головы. Благородная!» И я старался почаще поворачиваться к Наташе затылком… «А сейчас она увидит, как я буду краснеть и сопеть, пролезая с трудом между стеной и дверью!» Эта мысль заставила меня похолодеть. Думаю даже, что мне было холоднее, чем Покойнику, когда он остался в одних трусах, потому что я похолодел внутренне.

К тому же оказалось, что мне нужно снять не только пальто, но и куртку: выяснилось, что я тоже довольно плотный. А под курткой была старая рубашка, которую мама заштопала на самых видных местах. Она была теплая, и поэтому я надел ее в тот день. Мне не хотелось, чтоб Наташа видела эту рубашку.

«А все из-за Глеба! Зачем ему это было нужно?.. Зачем?! – Я, кажется, впервые взглянул на него со злостью. – И из-за Племянника! Как бы этому Племяннику отомстить! Хоть немного! Хоть чем-нибудь!..» В тот же миг идея озарила меня.

Я нащупал в кармане карандаш и бросился обратно во мрак подвала: мне захотелось оставить кое-что на память Племяннику, какие-нибудь строчки, которые бы его разозлили.

– Куда ты?! – крикнул Покойник так, будто прощался со мной навсегда. Он боялся без меня оставаться! Это было приятно!

– Не бойся, вернусь! – успокоил я Покойника. Подбежал к старому садовому столику – и вдруг…

С ужасом услышал я, что со стороны двери, запертой на щеколду, послышались шаги. Это спускался племянник Григорий. Он, наверно, хотел поиздеваться над нами: спросить, как мы себя чувствуем, не соскучились ли или что-нибудь вроде этого. «Если ему никто не ответит, – подумал я, – он сразу поймет, что мы убежали, и устроит погоню. Выйдет во двор и снова захватит всех!» События с головокружительной быстротой сменяли друг друга!

Сердце замерло у меня в груди, а может быть, вовсе остановилось. Каждый шаг за дверью, на лестнице, отдавался трагическим эхом у меня внутри, будто от ужаса там образовалась какая-то пустота… Так и есть!

– Эй, гаврики! Что это вы молчите, будто мать родная не родила? Заснули? – крикнул Племянник.

– Так точно. Все спят! – громко ответил я.

– Это ты, парнек?

– Я!

– Опять выскакиваешь?

Он не знал, что выскочили как раз все остальные, а я остался.

– Куда же я выскочу, если вы дверь закрыли?

– Посидите еще немного! Закаляться надо. Ты как считаешь, парнек! Надо вам закаляться?

– Еще бы!

– Ты ведь хотел познакомиться с Дачником?

– Еще как!

– Теперь познакомился?

– Конечно!

– Ну вот, видишь! Может, и о тебе когда-нибудь книжку напишут.

– Если я дойду до его состояния.

– Ага!

Он засмеялся мелким и дробным таким смешком, будто монеты рассыпал по лестнице.

«Зачем ему нужно, чтобы мы сидели в подвале? – рассуждал я. – Да ни за чем! Просто он выполняет чужую просьбу». Я знал чью именно! Но выполнял он ее с удовольствием: ему приятно было кого-то помучить. Такой у него был характер.

Племянник зевнул длинно, словно завыл:

– Пойду-ка тоже вздремну…

«А не вздумает ли он перед сном погулять? Выйти во двор?..» – подумал я. И сердце опять замерло у меня внутри.

Все же я не стал торопиться, а вынул из кармана карандаш и крупными буквами написал на крышке садового столика:

Племянник! Передай привет своей тете!

И подписался: Алик-Детектив. А потом помчался обратно, к узкой полоске света. «Как же мне сделать так, чтоб Наташа не увидела заштопанную рубаху? – думал я. – Пожалуй, как Принц с Покойником, разденусь догола и попрошу всех отвернуться!..»

– Что ты там делал? Куда убежал? – набросились на меня все, когда я высунул голову из подвала. Соскучились! Это было приятно.

– Отвернитесь! – скомандовал я.

– Было холодно, откуда-то с крыши падали капли… Дрожа всем телом, я протиснулся навстречу свободе.

Глава IX,
в которой события опять с головокружительной быстротой сменяют друг друга

Когда мы наконец вырвались на свободу, нужно было немедленно бежать, мчаться на станцию, но я словно прирос к земле и жмурился, хоть солнца не было и даже начало уже понемножку темнеть. Мы отвыкли от света и радовались ему, как дети!

Неожиданные мысли заполнили мою голову. Они наталкивались одна на другую, потому что их было много. Да, жизненные испытания делают человека мудрее!

Я думал о том, что если человек каждый день получает одни только радости, он, значит, их вовсе не получает. И о том, что если он с утра до вечера отдыхает, то, наверно, от этого устает. И о том, что если человек каждый день видит деревья и небо, он их не видит, просто не замечает, а вот если он посидит в подвале… Может, я был не совсем прав, но мысли на то и мысли, чтобы в них можно было сомневаться.

Наконец спокойствие вернулось ко мне и я заорал:

– На электричку!

– Мы все равно не успеем, – сказала Наташа.

– То есть как это? Почему?

– Потому что осталось всего двадцать три минуты, а до станции – сорок с лишним.

– Я вас… – начал Глеб.

Но тут раздался длинный, солидный гудок тепловоза. Электрички гудят по-другому: короче и как-то, я бы сказал, легкомысленнее. Догадка внезапно озарила меня.

– Глеб! – воскликнул я, желая перекричать тепловоз, который уже умолк. – Глеб! Я чувствую по гудку, что станция совсем близко. Ты вел нас дальним путем… Запутанным! Ты хотел, чтобы мы… – Я не стал вслух объяснять, чего именно хотел Глеб: расследование еще не было закончено. – В общем, веди нас кратчайшей дорогой. Самой короткой!

– Я и сам… Я вот как раз об этом…

Мы побежали. Предчувствие подсказывало мне, что станция должна показаться сразу же, как только мы обогнем сосновый лесок, в который упирался дачный забор. Но ведь, как я уже, кажется, отмечал, длинный путь может показаться коротким, а короткий – ужасно длинным, особенно если все время поглядываешь на часы и прислушиваешься, не шумит ли вдали электричка. «Иногда электричка на минуту-другую опаздывает, – думал я. – Но если нужно, чтоб она опоздала, то обязательно придет вовремя или даже немного раньше…» Покойник все время отставал. Предчувствие подсказывало мне, что он может рухнуть, упасть: в тот день страх совсем измотал Покойника. К тому же ему пришлось голым вылезать из подвала. И это окончательно подкосило его.

Покойник не рухнул, он вскоре присел на пень.

Наверно, среди молодого леска росла еще недавно могучая, старая сосна, но ее почему-то срубили: может, чтобы не выделялась или по какой-то другой причине. Пень был широченный, на нем вполне могли уместиться все шестеро.

Но Покойник сел посреди, и никто, кроме него, не уместился. Впрочем, мы отдыхать и не собирались.

У Покойника все дышало: и нос, и грудь, и живот, и плечи… И даже ноги дышали. Вернее сказать, подрагивали.

Мы тоже остановились.

– Оставьте меня одного, – сказал Покойник таким голосом, словно был тяжело ранен. – Бросьте меня здесь. Нету сил…

– Я потащу тебя! – сказал Принц Датский и собрался уже взвалить Покойника на себя, но к ним подбежал Глеб.

– И я тоже его… чтоб легче…

В этот момент издали подала голос электричка.

– Из города… – сказал Глеб.

– Конечно. Для нашей еще рано, – согласился Принц Датский.

Наташа взглянула на свои часики:

– У нас есть семнадцать минут. Нет, шестнадцать…

Принц Датский и Глеб попытались схватить Покойника за руки, но он гордо отстранил их:

– Я сам!

– Пожалуйста, Гена… – тихо сказала Наташа. – Если можешь…

Покойник вздрогнул: давно уже никто из нас не называл его по имени. Мы просто даже забыли, что его зовут Генкой. Кажется, лишь в ту минуту Покойник по-настоящему понял, как волновалась Наташа. И он вдруг помчался вперед с такой быстротой, что мы с трудом за ним поспевали.

Ни одна детективная история не обходится без беготни и погони. И вот мы опять бежали… «Жалко, конечно, что нет погони, – успел я подумать. – Если б за нами по пятам гнался племянник Григорий, а мы бы успели вскочить в электричку и двери перед самым его носом захлопнулись – это было бы совсем здорово! Хотя ведь гнать человека, заставлять его мчаться вперед со всех ног, может не только плохое, но и что-то хорошее, благородное!» Одних из нас гнала забота о Наташиной маме. А других, или, вернее сказать, другого, а еще точнее сказать, Глеба, я думаю, подгоняла совесть… Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что она в нем уже просыпалась. А предчувствие подсказывало мне, что скоро проснется совсем!

В тот день я все время о чем-нибудь думал, что-то замечал или предчувствовал… «Когда не происходит никаких интересных событий, то и интересные мысли не появляются, – рассуждал я. – Потому что нет никаких наблюдений… А когда происходит что-нибудь важное, мысли в голове прямо-таки теснятся. Поэтому в моей повести могло бы быть очень много лирических отступлений и разных раздумий. Но сюжет торопит меня, и от лирических отступлений приходится отступать… Да, именно события рождают умные мысли! Это я чувствую по себе. И это ведь тоже мысль! Мысль о мыслях!» С этой мыслью я застыл, остановился как вкопанный.

Ноги мои сразу, без всякого предупреждения приросли к земле, и кто-то налетел на меня сзади. Но я даже не повернулся и не посмотрел, кто именно.

А в того, кто налетел на меня, врезался еще кто-то… Все произошло так же, как бывает на шоссе, когда машина неожиданно тормозит.

Я смотрел вперед сквозь сосновый лесок. Он был молоденький, редкий, и сквозь него было ясно видно, что электричка подкатила к станции не из города, а с противоположной стороны. «Значит, та самая… которая в город. На которую мы спешим!» Я не успел еще как следует в это поверить, а электричка снова гуднула и тронулась.

О, как часто жизнь преподносит нам неожиданности! События продолжали с головокружительной быстротой сменять друг друга.

Наташа поднесла часики к уху, и я заметил, что рука ее дрожит. Эта дрожь немедленно передалась мне. Но я дрожал внутренне, про себя, и не подавал виду.

В тот день дрожь уже не первый раз посещала нас всех. И было отчего подрожать!

– Идут… – сказала Наташа. – Я их утром по радио проверила.

Она оторвала часы от уха, на которое я смотрел. Никогда раньше я не замечал, что оно такое маленькое, аккуратное, плотно прижатое к волосам.

Как мне хотелось, чтоб оно, это ухо, услышало что-нибудь приятное, радостное!

– Бывает, что электрички приходят раньше, – сказал я, – особенно если нужно, чтоб они задержались… Это я замечал. Но ведь не на четверть часа. Ну, на минуту, другую…

– Так что ж это было? – тоскливо вскрикнул Покойник. – Как тогда со скелетом? Галлюцинация?

– Не умничай, – сказал я. – Разберемся. Сегодня у нас…

Миронова подняла руку и торопливо, словно боясь, что ее кто-то опередит, подсказала:

– Воскресенье!

– Стало быть…

– …выходной день! – подсказала Миронова.

Я медленно рассуждал:

– А в выходные дни бывают…

– …дополнительные поезда! – поспешно закончила мою фразу Миронова. Когда нужно было подсказать учительнице или вообще начальству, она очень быстро соображала.

– Вот именно! – согласился я. – Это дополнительный поезд. Электричка в семнадцать ноль-ноль придет. Я же сам видел расписание… На станцию!

Мы снова сорвались с места и побежали. Я мчался быстрее всех: мне хотелось первому убедиться, что это был действительно дополнительный поезд, а не самый обыкновенный, не тот, который подчиняется ежедневному расписанию.

Только Глеб пытался меня обогнать. Я понял: ему хотелось отличиться, чтобы хоть чем-нибудь искупить… Все-таки я раньше других подлетел к окошечку кассы. Желание мое сбылось. Но уж лучше бы оно не сбывалось!.. Возле окошечка висел металлический щит с колонками цифр и словами «ежедневно», «по воскресеньям», «далее со всеми остановками»… Щит был разделен на две половины: «В город», «Из города».

Я забегал глазами по расписанию.

– Вот… Конечно! Семнадцать ноль-ноль!

– Это из города, – раздался за моей спиной тихий Наташин голос.

– Как? Разве? Не может быть! – Слова вылетели у меня изо рта просто так, от волнения. Я и сам видел, что Наташа была права.

– А нам нужно было на шестнадцать сорок пять! Эта электричка как раз и ушла…

– Разве? Не может быть! Как же так?

– Следующая будет через четыре часа, – сказала Наташа. – По этой ветке поезда ходят нечасто. Совсем редко… Особенно осенью. Поэтому я и просила тебя посмотреть, когда мы приехали…

«Как же это могло получиться?! – думал я, бессмысленно водя глазами по расписанию. Мне было стыдно обернуться и взглянуть на Наташу. – Утром я поспешил… Хотел поскорей выполнить ее просьбу. О, как мудра народная мудрость, которая учит нас: «Поспешишь – людей насмешишь!» Но никто не смеялся.

– Мы доберемся до дому не раньше одиннадцати, – сказала Наташа. – А я обещала маме в шесть или в семь… Не представляю, что с ней теперь будет. Не представляю… Как же так, Алик?

– Разве не ясно? Если б он утром внимательней посмотрел, мы могли бы успеть, – сказал тот самый Покойник, который еще недавно прощался с жизнью в подвале. – Мы бы поторопились.

Какие жестокие сюрпризы порой подсовывает нам жизнь! Теперь получалось, что я во всем виноват. О Племяннике успели забыть. Забыли и о том, что я, подобно смелому Данко, осветил всем дорогу к спасению (этот свет ворвался в подвал, когда я подошел к щиту со словами «Не подходить!» и отбросил его).

Забыли, что я, именно я вывел всех из подвала, подарил всем свободу и независимость! Независимость от Племянника, который бы еще неизвестно сколько держал нас в страшном плену.

Давно я заметил, что люди помнят лишь о последнем твоем поступке. Можно совершить много больших и прекрасных дел, но если последнее дело (пусть даже самое маленькое!) будет плохим, его-то как раз и запомнят.

Путаница с расписанием произошла утром, но казалось, что именно это было моим последним поступком, и ошибка, моя случайная утренняя ошибка сразу как бы перечеркнула все.

Теперь помнили только о ней. Ощущение черной несправедливости больно ранило мое сердце… Но я не показал виду, что ранен!

О Глебе никто ничего не знал. Это тоже было несправедливо: ведь если бы он не попросил Племянника запереть нас, вообще не было бы никакой страшной истории. Но я не хотел позорить его. «Не делай чужое горе фундаментом своего счастья!» – учит нас народная мудрость. Так сказал папа моему старшему брату Косте, когда тот хотел пригласить в театр девушку, которая нравилась его другу.

И Костя не пригласил.

Расследование еще не было завершено. Мотивы преступления еще не были выяснены. «Зачем? Зачем Глебу понадобилось?..» – этот вопрос жестоко терзал меня. И все же я не подал виду, что Глеб хоть в чем-нибудь виноват. Хотя делить вину на двоих всегда легче, чем принимать ее всю на себя. Глеб был рядом и, казалось, просил: «Поручи! Поручи мне что-нибудь трудное!» Он хотел искупить…

Наташа стояла возле окошка кассы и смотрела на расписание, будто все еще проверяла, надеялась… Выражение ее лица было таким, что капли дождя на щеках можно было принять за слезы. Решимость вновь овладела мною: «Я должен тут же, не отходя от кассы, что-то придумать! И осушить эти капли! И вернуть улыбку ее лицу! Да, я обязан. Тогда и она и все остальные снова увидят во мне спасителя: люди помнят о последнем поступке».

И тут… Идея, как яркая молния, сверкнула в моем мозгу. Но никто не заметил, потому что это было в мозгу.

Глава X,
в которой слышится крик из подвала

– У вас тут есть почта? – спросил я Глеба.

– За станцией, недалеко. По ту сторону… – торопливо и старательно, как Миронова, объяснил Глеб: ему хотелось, чтобы я позабыл о его темном прошлом.

– Там есть телефонная будка? – спросил я. – Для междугородных переговоров?

– Одна будка есть…

– Нам хватит одной! – крикнул я так громко и радостно, что все подбежали к нам.

– Я знал, что ты придумаешь… Что ты найдешь выход! Такой у тебя талант! – сказал Принц Датский, который продолжал ценить чужие таланты.

– Сейчас мы помчимся на почту, чтоб спасти Наташину маму и вообще всех наших родителей. Позвоним и скажем, что все в порядке: задержались, но к ночи будем. Глеб укажет дорогу.

– Это великое дело! – сказал Принц, протягивая свои длинные руки, чтобы обнять меня. – И, как все великое, так ясно и просто: позвонить, успокоить. Это находка!

К чужим находкам он тоже относился с большим уважением. Снова все посмотрели на меня с плохо скрываемым восхищением: люди помнят о последнем поступке.

Вдруг Принц помрачнел.

– Что случилось? – спросил я.

– Совсем забыл: у нас дома нет телефона… Но ничего. Мои родители, к счастью, здоровы.

И все-таки я погрузился в раздумье. Но ненадолго! Когда я начинаю что-нибудь изобретать, возникает настоящая цепная реакция: одна идея цепляется за другую. Так было и в этот раз. Я поднялся на цыпочки и обнял благородного Принца.

– Дашь мне свой адрес! Я продиктую его старшему брату Косте, а он сбегает и успокоит твоих родителей.

В том, что у Наташи есть телефон, я не сомневался. Я это просто знал.

Иногда я набирал ее номер и, если она подходила, молча дышал в трубку. «Что вы там дышите?» – сказала она однажды. С тех пор я перестал дышать.

– Веди нас, Сусанин! – обращаясь к Глебу, торжественно произнес Покойник.

Я бросил на Глеба мимолетный, но острый взгляд. Сам того не подозревая, Покойник попал в точку: утром Глеб, как Сусанин, сбивал нас с пути. Только Сусанин поступал так с врагами, а Глеб – со своими друзьями. В этом была принципиальная разница!

Мы побежали за Глебом. Почему мы спешили, трудно было сказать: до следующей электрички оставалось еще много часов. Просто мы в тот день привыкли бегать, будто нас все время настигала погоня. Но погони, к сожалению, не было!

А природа между тем жила своей особой, но прекрасной жизнью. То тут, то там виднелись лужи, в которые мы безошибочно попадали. Грязь напоминала густую, серую кашу, которая аппетитно чавкала под ногами. Дождь все усиливался, приятно освежая в пути. Деревья ласково протягивали нам свои кривые черные руки…

Глеб бежал впереди всех. И не только потому, что мы не знали дороги: он по-прежнему очень старался.

– Во-он там! – на ходу крикнул Глеб, указывая на одноэтажный домик, над которым была синяя с белыми буквами вывеска: «Почта. Телеграф. Телефон».

«Еще немного, – мечтал я, – и Наташа войдет в будку, из которой все будет слышно. И я уловлю слова: «Мамочка, не волнуйся!» Потом она выйдет и бросит на меня мимолетный, но благодарный взгляд. А потом и мы будем звонить… Денег хватит: ведь родители дали «на всякий случай», а в подвале тратить их было не на что».

Окна домика звали, манили меня к себе так сильно, что я обогнал Глеба.

Эти окна казались мне близкими и родными до той минуты, пока я не увидел, что они с внутренней стороны плотно закрыты ставнями.

Я сразу немного отстал, и Глеб достиг домика первым. Но он не взбежал на крыльцо, а уступил мне дорогу. Я взбежал, дернул за ручку, которая оказалась холодной и мокрой. А дверь оказалась закрытой.

«Выходной день – воскресенье», – прочитал я на облезлой табличке.

О, какие печальные сюрпризы подсовывает нам жизнь!

Все смотрели на меня. В глазах не было и тени недавнего восхищения. Я был на крыльце, а чуть пониже стояли пятеро моих друзей – в пустом поселке, на мокрой земле, под дождем, возле закрытой почты. И они снова считали, что я виноват: если бы я утром не перепутал, они бы сейчас ехали в теплом вагоне к своим мамам и папам. Я перепутал… Это вновь стало для них моим последним поступком. А о том, что, если б не я, они бы все сидели в подвале, никто уже и не помнил!

Так я думал, пока не заметил в глазах у Наташи нечто иное. Я увидел в них ожидание и надежду. Как это было уже не раз в тот день. Она еще надеялась на меня!

И вновь началась цепная реакция: идея одна за другой полезли мне в голову.

– А если добежать до соседней станции? Это далеко?

– Полчаса бега, – ответил Глеб. – Но районная почта здесь… А там нету будок…

– Воскресенье для всех воскресенье! – мрачно изрек Покойник. – Ты думаешь, там уже начался понедельник?

– Зачем же так? – неожиданно оборвал его Принц. – Зачем говорить под руку?

– Ну, если он будет думать рукой, наши родители обречены!

– Покойник, не трогай Алика! – сказал Принц так же грозно, как говорил раньше мне: «Не трогай Покойника!» В его груди билось честное, благородное сердце! Поддержка вдохновила меня.

– А куда ты, Глеб, вчера звонил по междугородной? Чтобы предупредить Племянника… Ну, о том самом… о чем ты знаешь. Куда ты звонил?

– На дачу.

– Значит, там есть телефон?

– Да. Его дедушке… Он выступал на телефонной станции, и ему… Там даже табличка… на аппарате: «Гл. Бородаеву от благодарных читателей…»

– По этому телефону ты, Наташа, и позвонишь! – провозгласил я с крыльца, словно с трибуны. – А потом, если останется время, и мы позвоним.

– Нет… – сказал Глеб. – Ты не знаешь Григория. Он не позволит… Раз мы его…

Глеб еще не знал главного – он не читал моей надписи на столе: «Племянник! Передай привет своей тете!» А если Племянник, в отличие от Глеба, уже прочитал эти слова? Тогда он и подавно не пустит нас к телефону! А то еще и загонит обратно в подвал… Встречаться с ним страшно!

Так я думал, а вслух сказал:

– Что нам Племянник! Шестеро одного…

– Не ждут! – подсказала Миронова. И в первый раз в жизни, подсказывая, не угадала.

– Не боятся! – поправил я ее. И повторил: – Шестеро одного не должны бояться!

– Ты не знаешь Григория, – опять сказал Глеб, – Он же сидел… А мы не сидели… Нам не справиться…

– Посмотрим! – воскликнул я. Но по-прежнему стоял на крыльце: торопиться на «старую дачу» как-то не очень хотелось.

На выручку мне пришла цепная реакция: новая идея ярко вспыхнула средь рано спустившихся сумерек.

– Он нас пальцем не тронет!

– Пальцем, конечно, – заныл Покойник. – А ты видел, какой у него кулак?

– Не видел! И ни один из вас не увидит, – сказал я уверенно. – И самого Племянника вы не увидите!

– Разве это возможно? – продолжал сомневаться Покойник.

– Возможно!

– Разве Племянник исчез? Испарился?

От страха Покойник опять стал изъясняться вопросами.

– Когда вы войдете в дачу, она будет пуста, – сказал я. – Вы верите мне?

– Верим, – сказала Наташа. Это было мне скромной наградой.

– Бежим! – крикнул я.

И все опять побежали.

Если бы кто-нибудь в тот день наблюдал за нашими передвижениями со стороны, он бы решил, что происходит нечто весьма странное и подозрительное. Сперва мы мчались от дачи к лесу. Остановились, помахали руками вокруг Покойника и снова помчались. Потом остановились на платформе, снова помахали, посовещались и, обдавая друг друга брызгами грязи, устремились к почте.

Опять остановились, опять помахали, посовещались и со всех ног помчались обратно к даче… Теперь уж я все время бежал впереди, как вожак, который обязательно есть в любой стае – птичьей, собачьей и всякой другой. Мне не нужна была теперь помощь Глеба: я сам знал дорогу.

По пути к даче мы несколько раз отдыхали. Каждый по-своему. Покойник сразу бухался на пень или на скамейку и дышал всеми частями своего тела: носом, ртом, животом и плечами. Принц Датский ходил, по-спортивному высоко поднимая ноги, вскидывая и опуская руки, глубоко и ровно дыша. Глеб начинал прогуливаться где-нибудь подальше от меня: он избегал моих глаз и вопросов.

Казалось, он хотел, чтоб я позабыл о его существовании. И о расследовании, которое все еще не было закончено: у меня не хватало времени. Внезапно он поворачивал голову, словно за деревьями и за кустами его настигали мои мучительные сомнения: «Зачем ты, Глеб, это сделал? Зачем?!» Миронова, с трудом переводя дыхание, все же поднимала руку и спрашивала: «Надо отдыхать?» – давая понять, что, если потребуется, если будет отдано распоряжение, она тут же без остановки помчится дальше.

Но, в общем-то, у всех вид был потный, взъерошенный. Даже я еле заметным движением стирал со лба капли усталости.

И только Наташе усталость была к лицу. Лишь по легкому, едва проступившему румянцу да по блеску больших серых глаз, которые меня ослепляли, можно было догадаться, что она немного утомлена. Я был уверен, что не существует в жизни таких положений, которые бы застали Наташу врасплох и могли бы ей повредить. Все ей было к лицу, и от этого мне становилось страшно…

Когда показалась «старая дача», которая вовсе не была старой, мои друзья решили вновь отдохнуть. Они боялись к ней приближаться. Да, острая наблюдательность подсказала мне, что они робели.

Глеб всегда чуть-чуть пригибался и, казалось, любил изучать землю у себя под ногами. Раньше это было от скромности, а в тот день, как я уже говорил, он боялся встретиться взглядом со мной. Со мной, который многое понял, многое знал о нем, но кое-что еще не дорасследовал…

Однако на последнем привале Глеб подошел и сказал:

– Ты не знаешь Григория… Его все тут… как огня! Он ведь сидел… за драку… Сидел!

– И еще посидит! – сказал я.

– Где?

– Не там, где раньше, но посидит. Пока это тайна.

Остальные молча переминались с ноги на ногу, но глаза их старались остановить, удержать меня. «Умный в дачу не пойдет, умный дачу обойдет!» – говорили взгляды друзей. И хотя я в тот день убедился, как мудра народная мудрость, но на сей раз она меня не устраивала. Я вступал с ней в конфликт. Наконец Принц Датский не выдержал и воскликнул:

– Ты смелый, Алик! Ты самый смелый из нас!

Он уважал чужую отвагу.

– Я знаю, что мои стихи не приносят никому особенной радости, – сказал он.

– Но я никак не могу отвыкнуть…

– От чего?

– Высказывать свои чувства в стихах.

– Почему ты об этом заговорил?

– Потому что пришли мне на ум кое-какие строки. Пока мы бежали. Отойдем на минутку. И я тихо прочту. Тебе одному! Хочешь?

Я понял, что ничего плохого Принц обо мне сочинить не мог. Поэтому мне захотелось, чтобы Наташа тоже услышала строчки, которые пришли Принцу на ум. Это ведь так приятно, когда тебя хвалят в присутствии любимого существа.

Я как бы по просьбе Принца отошел в сторону. Но в ту, где стояла Наташа. И сказал:

– Прочитай! Не обязательно мне одному. И не обязательно тихо. Зачем же наступать на горло собственной песне?

 
– Понял я: не речи, не отметки
Остаются в памяти навек.
В этот день ты доказал нам, Деткин,
Что делами славен человек!
Чтоб хвалу могли воздать мы смелости,
Ты вернись в сохранности и целости!
 

Но и сам Принц Датский никогда не был трусом. Он предложил:

– Хочешь, я пойду вместе с тобой?

– И я пойду, – сказала Наташа.

В ее фразе было только три слова. И в двух из них было всего по одной букве. Всего по одной! Но слова эти обожгли меня (в положительном смысле).

Я не собирался, подобно Покойнику, говорить, что мечтаю погибнуть.

Наоборот, после трех Наташиных слов мне захотелось продолжить свое существование, как никогда раньше! Но и, как никогда раньше, я готов был рисковать собой во имя высокой цели: спасти ее маму. И всех наших мам!

Папы, мне казалось, меньше нуждались в спасении.

На том последнем привале я понял, что любовь способна вдохновить человека на многое.