Текст книги "Игра в игру"

Глава 21. Кое-что из лирики

Вечер.

Стена.

Сердце мое на миг приоткрылось и стало вмещать все отношения, которые делают приличного человека виноватым только потому, что он реализует потребности своей личности. Потребности приходят в столкновение, противоречат друг другу – и утоление одной их них зажигает болью другую. Не живешь, а режешь по живому.

Мне стало грустно настолько, что печали моей посочувствовал бы, наверное, и сам Иисус Христос.

Вот оно, всечеловеческое. Ничего хорошего.

Судьба словно предложила мне сделать свой ход в этой непонятной и запутанной игре, которая называется жизнь. Я глубоко задумался. Мой ход должен быть сильным, неожиданным и повергающим Ее в шок. Есть у меня на Стене такие ядерные заготовочки. Сейчас найдем. На глаза попадались определения цивилизации, опять игры, искусства, любви…

Где же заветное, где?

А мысли текли своим ходом. Счастье я, умный, ищу в женщинах. И всегда искал. Мера счастья – женщина, то есть природа. Тьфу. Зачем, спрашивается, роман писал, в котором нападал на природу? Всякое искусство есть подражание природе. Искусство не думать о неизбежном сродни божественному легкомыслию. Главный источник молодости – божественное легкомыслие, которое наступает в результате понимания. Легкомыслие от глупости и безответственности и легкомыслие от мудрости – похожи, но это не одно и то же; более того, это в принципе разные вещи. И тем не менее мудрец вечно молод, у него психология молодости, игровая психология. Спасти женщин от самих себя может только мужчина. Мужчины прогрессируют в сторону разума, женщины – в сторону интеллекта (который является высшим выражением натуры). Мужество человека не в том, чтобы не бояться смерти, а в том, чтобы не предавать истину. Свобода живет только в застенках истины. Играть – значит, делать вид, что объективных законов не существует, значит, намеренно или ненамеренно путать познание с приспособлением. Игра – это когда натура перевешивает культуру, а кажется, что наоборот. Вот почему существует большой соблазн само искусство трактовать как игру. Во всяком случае способом проникновения игры в культуру стало искусство, а не наука. Игра может жить, адекватно существовать только в образах, которые воздействуют на чувства и при этом попутно «задевают» мысль. Пограничность, амбивалентность, двоемирие… То ли культура, то ли натура; то ли сознание, то ли психика; то ли принципы, то ли беспринципность. Игра и искусство состоят из одного информационного состава: двуприродного – при полной доминанте психически-бессознательного и при одновременном невыключении сознания! Женщины, искусство, игра, зло и сама жизнь – протеи! Vae soli! Горе от ума! Нет, что-то не так с переводом; горе одному! Plaudite, cives, acta est fibula! Рукоплещите, граждане, комедия окончена! Овация! Овация!

О чем это я? Поток сознания в форме афоризмов. Забавно.

Я обиженно отвернулся от Стены, как от предавшего меня существа.

Я чувствовал себя Маргиналом, поселившимся на срединной территории. Я чувствовал, что мой легкий мужской роман с жизнью обернулся каким-то тяжелым разочарованием. И погубило меня умение отделять главное от неглавного – то, что должно спасти всех нас. Для кого же с такой регулярностью и неутомимостью восходит Солнце? Кто этого достоин? Мы и так все горим синим пламенем, и так припудрены пеплом. Нам бы остыть слегка.

Что мой роман? Всего лишь зеркало, в котором бегло отразилась игра в игру. Вот он и она, Халатов и Лилька, например. Ромео и Джульетта. Я и Маша. Неважно, кто. Все мы, маргиналы, зависли между цивилизацией и культурой, психикой и сознанием.

Что ждет нас впереди?

Я стоял лицом к Стене, и мой невидящий взгляд уперся в одно из пятнышек, украшающих хрупкое опахало Бабочки. Это пятнышко было не что иное, как свернутая в тугую спираль строка, содержащая тот самый заветный постулат.

Женщин моих не стало. Я читал и думал о том, что, наверное, культуры не бывает без цивилизации. Для счастья необходима не только Стена, но и женщины, которым на Стене интересна только плавная линия Бабочки.

Пока я вчитывался в замысловатую максиму и вникал в ее суть, крылья Бабочки, как мне показалось, вздрогнули, потом сложились – она стремительно снялась и упорхнула куда-то ввысь. Вместе с ней исчезла и монолитная бетонная Стена.

Я стоял, обескураженный, перед пропастью в собственной квартире, боясь двинуться или даже шелохнуться. Именно в этот момент мое беззащитное тело пронзила боль, и оно обмякло, словно нарвавшись на стальной наконечник пики неопознанного Героя или на широкий обоюдоострый меч молнии. Я осторожно опустился на пол, на ветхий грязно-зеленый коврик, и лег на спину, завернувшись в плащ. Потолка в квартире тоже не было. Со всех сторон бесконечным простором меня обволакивала вечность.

– Электра, – сказал я, думая о Маше и вспоминая Елену. Легкомысленные картинки из прошлого, словно бабочки, роились вокруг меня. Медея, будто ведьма, неприлично оседлала метлу. Вслед за ней мчалась быстроногая кавалерия моих солдатиков, повинуясь стремительным командам Главного. Quadrigae meae decurrerunt. Колесницы мои пронеслись.

«Счастлив я был или нет?»

В ответ легкая улыбка раздвинула мои губы и, мне показалось, улыбка тоже отлетела от моего бездыханного тела, включаясь в хоровод из бесплотных мотыльков, окруживших сияющую вершину Олимпа.

Глава 22. Игра закончена?

Нет, закончен роман

Точка

.

Март – 02.11.05