Текст книги "Философия игры, или Статус скво: Философские эссе"

Штрих первый: терроризм и культура

Все поменялось в один день. Все признают, что мир буквально преобразился, изменил свой облик на наших глазах. Все это чувствуют, ощущают. Но что, собственно, поменялось – мало кто понимает.

Еще вчера, до террористической атаки на Всемирный торговый центр, расположенный в центре мира, в Нью-Йорке, мы жили в благословенную эпоху постмодерна в культуре, где для того, чтобы быть правым, достаточно было иметь всего лишь собственное мнение. Культ уважения к частному мнению, некому подобию частной собственности, правил миром. Неважно, насколько оно было верным; важно, что оно было частным.

Сегодня мы начинаем осознавать, что надо считаться со здравым смыслом, и самобытность и уникальность сами по себе на наших глазах перестают быть несомненными культурными ценностями, если они не предполагают момента универсальности и не содержат его в себе.

Для большинства людей мир поменялся лишь в том отношении, что они испугались. Раньше они не боялись, а теперь испугались. Поменялась эмоциональная парадигма. И это, как им кажется, вполне достаточное основание для введения глобальной формулы «мы живем в изменившемся мире». Но это доказывает именно то, что мир не поменялся ни на йоту; более того, именно подобная психология, как мы покажем в дальнейшем, и является питательной средой терроризма. Терроризм – это всего лишь крайность, опасное излишество той культурной ситуации, когда мы в упор не желаем замечать разницы между чувствами и разумом, предпочитаем жить исключительно чувствами, отовсюду извлекать удовольствие. Наша эмоциональная реакция – это, как ни прискорбно, во многом провокация и поощрение террора. Терроризму как комплексу «неверных» чувств и ощущений мы готовы противопоставить только иной комплекс «верных» и праведных чувств. Гуманизм и антигуманность разделяются прежде всего по линии психологического отношения. Террористы «рассуждают» всего лишь наоборот, и по-своему они правы, ибо они живут в мире, где их приучили к тому, что правота – дело сугубо частное, приватное. Это дело, может быть, государственное и общественное, но не философское, а государственное, опять же, – значит в принципе частное, пусть и коллективное, клановое. Проблема в том, что никто при этом не рассуждает. Уничтожить базу терроризма – значит поменять культурный язык и культурную ориентацию: пора не только осуждать, но и рассуждать. На языке мысли и разума терроризм теряет свою опору – идеологию, замешанную на дефиците начала разумного и избытке ощущений. Терроризм – это проблема ощущений, проблема нежелания человечества начать думать. Терроризм – это месть одной части мира, той, что не желает думать, другой, той, что последовательно разоблачает мифы. Тот, кто держится за мифы, всегда прав: вот в чем неистребимость терроризма. Если же вы мифам противопоставляете всего лишь другие мифы, то вы вольно или невольно пособничаете нежеланию мыслить, разбираться в природе духовности человека. Вы подаете руку террористам. Вы с ними одной крови, одного поля ягода.

При такой постановке вопроса борьбу с терроризмом следует начинать с себя. Надо начать думать, навести порядок в духовном хозяйстве, выстроить всемирный свод высших культурных ценностей. А эта башня никогда не рухнет.

Ведь что произошло? Вместе с небоскребами рухнул и постмодерн, а точнее – его система культурных ценностей (основанная на вере, на фундаменте бессознательного), наличие которой он стыдливо скрывал, ибо за самим понятием ценность стоит такая непостмодерновая реальность, как порядок, система, тотальная обусловленность, закономерность. Вот где таится смерть терроризму, этой воинствующей разновидности невежества.

Постмодерн давно уже был выражением кризиса культуры; террористические акты придали всего лишь весомость, грубость, зримость эфемерным и как бы ни к чему не обязывающим постулатикам этой порхающей, приятной во всех отношениях философии. Почему мы связываем постмодерн, с одной стороны, с кризисом в культуре, а с другой – с терроризмом?

Потому что объективно именно постмодерн выступает «философским обоснованием» права не думать, но иметь при этом свою точку зрения, с которой обязаны считаться думающие, иметь право активно ее защищать. Культурная легитимность невежества – вот что явочным порядком протаскивал в духовное пространство безобидный постмодерн. В его планы не входила, конечно, подготовка смертников, однако смертники-фанатики, с точки зрения всеядного постмодерна, вполне полноправные и вменяемые субъекты культуры. За скобки культуры их можно вынести только вместе с постмодерном.

Скажем больше: прогресс в культуре связан с усовершенствованием качества мышления, с высвобождением его из-под власти психической зависимости (и, как следствие, из-под власти мифов), а постмодерн культивирует обратное: художественное, художественно-религиозное, до предела искаженное вмешательством бессознательной, дикой логики мышление. Вот почему именно постмодерн – враг культуры, ни больше, ни меньше, хотя искренне желает быть ее другом, и даже пастырем.

Именно объективные культурные ценности становятся проблемой номер один в современном мире. На наших глазах происходит то, что можно назвать углублением духовного кризиса. Здесь важно даже не то, что мы осознаем наличие кризиса: об этом догадывались и раньше; важно то, что кризис заставляет задуматься о природе духовности, заставляет именно в ментальной «надстройке» увидеть корни и причины вполне материальных, «базисных» бед. Однако – слава кризису! – мы вынуждены делать это не в прежнем духовно-религиозном ключе, а в плане разумно-научном. Сегодня уже только социальными, материальными или религиозными причинами кризис не объяснишь. Он просто-напросто иной природы, хотя имеет и перечисленные аспекты.

Выясняется, что можно обладать могучим интеллектуальным потенциалом и мощной экономикой – и при этом держать нацию на скудном духовном пайке. Интеллекта хоть отбавляй – а разум в дефиците. Заговорили о конфликте цивилизаций, о несовместимости менталитетов различных культур. А совмещать-то придется, на луну ведь не отправишь тех, кто не желает «совмещаться». При этом многие уже чувствуют (ибо привыкли ощущать культуру, воспринимать ее чувствами), что идеологически конфликт разрешим только в плоскости внеидеологической, разумной. Иными словами, теория сознания и познания – вот ключ к выходу из кризиса, симптомом которого, но отнюдь не причиной, является терроризм.

Порог безопасности находится в системе ценностей, а не в обладании новейшим оружием – вот наш опорный тезис (сегодня, признаем, несколько идеалистический). И проблема в том, что существуют целые нации, и даже цивилизации, которые не готовы (не хотят, не могут – страшно даже подумать…) говорить о системе ценностей на языке разума. Они способны усваивать только пещерный язык примитивных идеологий. А это всегда язык борьбы, в крайнем выражении – язык терроризма.

Большой постмодерновый соблазн отнестись к каждой конкретной культуре как к самобытности, «вещи в себе», понимаемой не как индивидуальное отклонение от всеобщей нормы, а как существование вне всякой нормы, как вненормативное существование. Все нормальны на свой лад, вменяемы, равны, и каждый выглядит по-своему. Как можно вообще сравнивать то, что не предполагает общности? Постмодерн шарахается от нормы, которую, тем не менее, стыдливо, бессознательно закладывает в культуру, как черт от ладана или шайтан от намаза. Не может быть цивилизация лучше или хуже, они абсолютно равны своей непохожестью: таков хилый постмодерновый тезис, подпирающий хрупкий мир на планете Земля. Если это так, то откуда возникает сам феномен терроризма? От верблюда?

Уровень и качество сознания – вот культурная почва для террора и насилия. Именно в такую плоскость хочется перевести разговор о феномене терроризма. Дело не в агрессивной идеологии ислама, как иногда упрощенно пытаются представить суть вопроса. Дело в том, что исламисты реагируют на ползучую экспансию и гегемонию высокой европейской технологической культуры – разумной, по определяющему вектору, культуры. Это своего рода реакция на вызов времени: передовой караван культуры уходит вперед с большим отрывом, нам с нашими представлениями не выжить в их культуре, и мы, во имя самобытности (и вследствие этого – именем Аллаха), начинаем сопротивляться. Мы осуществляем свое право на самобытность, право жить так, как считаем нужным. Такова террористическая изнанка гуманистического постмодерна. И неча на их зеркало пенять, правда, на кривое, уродливое зеркало, но все же зеркало, отражающее источник насилия, находящийся вне ислама. В этом суть вопроса. Ислам – это культурная аранжировка проблемы, но не первопричина терроризма. Цивилизация чтит культ силы, не стесняется применять силу, наказывая того, кого выгодно наказать. Принцип пользы и выгоды органично сочетается с культом силы. Не будем лицемерить: именно так была построена христианская цивилизация, лидер современного мира. Но ведь именно это обстоятельство может и погубить могучую цивилизацию. Нельзя забывать о диалектике, даже если выгодно о ней забыть. Есть вещи, которые выше выгоды, или, если без выгоды никак не обойтись, выгоднее выгоды. К таким вещам относится не только абстрактная диалектика, но и диалектически воспринятый принцип справедливости, например. Или диалектически проинтерпретированные высшие культурные ценности. Или взаимоотношения цивилизаций.

В чем видится парадокс терроризма, его, так сказать, логическая невменяемость?

Террор произрастает из тех же самых корней, откуда берет начало жизнелюбие. Неумение и нежелание думать – это причина и одновременно следствие желания просто и немудрено жить, плодиться и размножаться (что мы и наблюдаем в странах, замеченных в склонности или сочувствию к терроризму). Бездумная жизнь, мирное небо, смех детей. Кто против жизнелюбия? Подобная растительная, малокультурная жизнь эффективно обеспечивается исключительно психической регуляцией. Люди еще не вкусили от древа познания, они безмятежно и, следовательно, кроваво живут в раю (кстати, конечный пункт стремлений всех фанатиков – именно райские кущи). Райско-адская идеология терроризма – детище психического отношения, которое прикрывается паранджой культуры.

В этом смысле все мы, так сказать, потенциальные террористы. Но не становимся мы ими благодаря тому, что на определенном этапе развития и личности (в большей степени), и общества (в степени меньшей) начинаем активно осваивать премудрость сознательной регуляции. Предыдущий тип отношений (фантомно-психологический) никуда не исчезает, однако он вписывается в систему совсем иных, разумных отношений. Что сдерживает терроризм, чистый продукт натуры?

Продукт культуры – мышление. Оно же, кстати, противостоит не только терроризму, но и идеологии жизнелюбия в целом, бессознательно-художественному, мифологическому приспособлению человека к миру. Вот и получается: наивный терроризм, этот побег жизни (кустик репейника того сорта, который называют «татарином», по Л. Толстому), сам еще культурный младенец, становится угрозой культуре. А культура, могучим потенциалом рационализма противостоящая жизни, превращается в ее, жизни, мощную защиту. Тут уж или «неисповедимы пути Твои», или нормальное функционирование диалектики. Терроризму, кстати, гораздо больше нравится первое – неисповедимые пути, которые всегда ведут в рай.

Проблема терроризма в плане культурологическом гораздо шире и глубже, нежели его трактовка в плане политической конъюнктуры. Мы вступили в эпоху, когда сознание и ничто иное определяет качество и перспективы нашего развития. Дело в том, что человечество на наших глазах начинает делиться на тех, кто может взрослеть, и на тех, кто сделать это не в состоянии. Признаем: мы не готовы к такой постановке вопроса. Но вопросу-то все равно: он уже созрел. Вопрос этот – императив культуры. Суть вопроса: терроризм – сопливое, но борзое дитя слаборазвитого сознания. Вот почему терроризм – это еще и месть тех, кто неспособен стать культурным, тем, кто живет в культуре, продуцирует ее, эволюционирует вместе с ней. В широком смысле – это месть натуры культуре. Примитивные формы жизни бросают вызов и становятся угрозой высшим формам жизни; в принципиальном плане – угрозой жизни как таковой. Более корректно было бы сказать так: человек бросил вызов самому себе. Это пора понять тем, кто считает себя приобщившимся к культуре. (Здесь, между прочим, просвечивается онтологический план проблемы: противоречивое сосуществование психики и сознания – это вопрос вопросов отдельной личности, семьи, любого коллектива, этнической группы, народа, государства и, наконец, человечества. Познать себя – познать всех. Все в одном и одно во всем. Вопрос о том, насколько умно человечество, – далеко не праздный и не риторический вопрос.)

А теперь спросим себя: как можно бороться с терроризмом, с теми, кто понимает только пещерный язык веры и уважает исключительно скороговорку пуль? Культура вооружает современным оружием боевиков-террористов, которые не способны придумать даже арбалет. Культура же должна уметь принимать жесткие решения. Проблема терроризма – это, в конечном счете, проблема несовместимости натуры и культуры, однако в системе и «модусе» диалектических отношений противоположности отлично ладят, сосуществуют, и даже нуждаются друг в друге. Террористы – это браться наши меньшие, но очень капризные и агрессивные. Посмотрим правде в глаза: терроризм должен быть искоренен, что в буквальном смысле означает безусловный приоритет начала культурного над всевозможными культуркомпонентами. Что это означает в плане практическом?

Это означает: пришло время гуманизму показать свое истинное, культурное лицо – лицо, на котором написана готовность к смерти во имя жизни. Или вы полагаете, что жестокие идеологические матрицы, в которых только и обитает «свободный» дух терроризма, можно «нейтрализовать» как-то иначе, например, миссионерством или иными формами просвещенческой деятельности? Вы предлагаете победить терроризм контртерроризмом? Полно, господа. Антитерроризм – это двоюродный, если не родной, брат терроризма. Они быстро найдут общий язык, и это будет язык взаимоистребления.

Сегодня самое сильное государство мира назначает крайнего, ответственного за мировое зло – терроризм. Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать. Одна из святых, неприкосновенных заповедей джунглей. И наиболее трезвые отдают себе отчет, а элиты, как водится, чувствуют, чуют (элитам сегодня как раз не хватает разума), что подобное отношение ко злу – выражение слабости сильного. Сильные мира сего боятся взглянуть на себя со стороны, ибо тогда наступит момент истины: придется не вооружаться и довооружаться, а познавать себя, познавать человека и общество, и на фундаменте познания строить отношения разных цивилизаций.

Нет ничего глупее, чем боязнь конфликта цивилизаций. Во-первых, они неизбежны, а во-вторых – необходимы. Конфликтам надо придавать статус противоречий, а последние, как и полагается, превращать в источник развития. Но для этого – мы все о своем – необходимо вооружиться теорией познания и сознания, всерьез обратить внимание на законы духовной деятельности человека и общества. И тогда ясно станет, что необходимо переосмыслить систему ценностей в культуре.

Башни торгового центра рухнули, и все обратили взор на бастионы духовные. Едва ли не впервые в истории человечества предоставляется шанс (боюсь, не последний) ставить вопрос о выживании подобным образом: если сила не способна обеспечить безопасность – ищите силу человека в его слабости, а именно: в духовной культуре, которая пока что является культурой красивых и высоких слов, но не разумных действий. Пора культуру из красивой декорации превращать в реальную среду обитания.

Невежество, наше всеобщее всемирное невежество – вот источник терроризма, если уж говорить по самому большому счету. Повторим: именно объективные культурные ценности становятся проблемой № 1 в современном мире. И разные цивилизации обладают культурным потенциалом в той мере, в каком они ориентированы на высшие и объективные культурные ценности. Мы привыкли к многоликости мира, но боимся признаться себе, что мир един, несмотря на всю свою многоликость, сама многоликость является свидетельством его единства. Уникальность мира не отменяет его универсальности, напротив, первая становится выражением последней. Цивилизации не равны перед истиной. И если они хотят сохранить свою самобытность и уникальность – пусть тянутся к разуму, к законам, к универсалиям. Шкала ценностей – нравственных, художественно-эстетических, философских – вот чего не хватает сегодняшнему миру, который завален сотнями сортов колбасы и тысячью разновидностей сыров.

Нет универсальной шкалы ценностей – все позволено. У террористов, в таком случае, тоже есть своя правда. У каждого своя правда – нормальная ситуация постмодерна. Вот и получите терроризм как выражение уродливо понятого плюрализма в культуре. Надо начинать с того, что сам постмодерн как выражение «дурной бесконечности» есть момент глупости и зла. Мы же заходимся от радости – живем в эпоху абсолютной свободы, постмодерна. Кто во что горазд: ты прав уж тем, что это ты. Терроризм, кажется, немного отрезвил. Признание «Черного квадрата» неким эталоном вкуса уже не кажется сегодня акцией совершенно безобидной. Связь духовного произвола с политическим экстремизмом становится очевидной для тех, кто способен думать.

Если выживем, когда-нибудь придется поставить памятник терроризму.