Текст книги "В потоке поэзии – 4. Собрание сочинений"

В потоке поэзии – 4
Собрание сочинений
Анатолий Арестов

© Анатолий Арестов, 2023

ISBN 978-5-0060-6035-7 (т. 4)

ISBN 978-5-4498-8541-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Верность небу

 
По сонному небу плывут облака
в далёкие земли забытой страны,
где поле пшеничное будут ласкать
с колосьями спелыми. Небу верны
останутся впредь до осеннего дня
с дрожащим испугом рассветных огней.
…И осенью тянется к небу стерня,
и небо осеннее тянется к ней.
 

Муки прошлого

 
Погаснут звёзды над селом,
пастух раскурит злой табак,
потянет дым наверх столбом,
но без него уже никак —
привычка, мать его ети,
за много сложных мрачных лет.
«Прости мя грешного, прости!
Шальная страсть, а счастья нет…»
– пастух подумал, кнут зажал,
присел в траву, глотая дым,
а конь ретивый громко ржал:
«За злой табак тебя простим!
Ты нас поил, ты нас кормил,
не бил кнутом, водил в луга,
и мы набрались свежих сил,
и будем вновь возить стога
с полей привольных.» Рад пастух!
Закралась в грудь благая тишь.
Шептал вопросом ветра дух:
«Ты сам себя, когда простишь?»
 

Безответное

 
Ветер уносит измучивший жар
вечером, где-то часам к десяти.
Крутится наш замечательный шар
в долгом-предолгом тернистом пути.
Новый маршрут не доступен Земле —
радует это! Иначе, конец!
Либо сварились в кипящем котле,
либо замёрзли… Какой молодец —
этот подрядчик, построивший дом
для миллиардов голодных зевак!
«Что ожидает в грядущем? Потом?»
– смотришь на звёзды, зевая в кулак…
 

Пииты

 
Век златой, друзья – поэты,
мы прошли, сребрился век
новый сильный, где пропеты
в душных залах вновь куплеты,
словно время держит бег
и полёт Пегаса дивный.
Там Евтерпа дарит свет
тем, кто с дерзостью наивной
или мыслью агрессивной
принял ношу: «Я поэт!»
Век сребра окончен в кубках
толстых книг, где есть вино —
слово, сказанное в муках,
слово, жжённое в разлуках,
что поэту вновь дано!
Было время их щадили —
не щадили, били словом,
не любили, вновь любили,
преклонения просили,
но они не выносили
расставания со словом!
Век страданий длится долго,
долг писать нашли другие.
Слово грозное, как Волга
их несёт, блестя осколком
тех времён. Но есть другие:
свежей краской слов заблещут,
стянут рифмой плоть стиха,
им с азартом рукоплещет
зал. Увы, толпа глуха
и кумира слышит ухом!
Сердцем? Нет! Душой? Отнюдь!
«Скука – сука» им для слуха —
радость льётся просто жуть!
Да… Виновники – поэты
словом били, будут бить,
в душных залах вновь куплеты
с новой силой что пропеты,
будут сердцем люди пить!
 

Туча-тень

 
Быть ли туче полной мрака
в день июльский тенью им,
им, покрывшим дно оврага,
травам жаждущим, сухим?
Солнце жжёт. Желтеет глина.
Трещин путь морщинит лик
дна оврага, где калина
пьёт листами солнца блик,
опротивевший до боли:
– Небо, сжалься! Туча, плачь!
Ветер, хватит веять с поля
зноем мёртвым!
– Ты, палач,
прекрати! – шептала туча,
плача сверху. – Там, за мной
на просторе сто могучих
туч, побивших летний зной!
Расходился мрак спасеньем.
Ветер сдался. Дождь-слеза
капал сверху. Тучи тенью
наступали. Шум. Гроза!
 

Месть

 
Осилит дорогу идущий домой
в волнении ночи холодной зимой…
На волка воздействует сверху Луна,
бредёт одинокий, как сам сатана.
Подтянуто брюхо голодного зверя,
последних калорий случилась потеря,
охотники ранили – еле сбежал!
Из гладких стволов запустили кинжал,
разрезали плоть металлическим злом,
хотели охотники взять на излом
в конвульсиях смертных от кровопотери.
Подумал волчара: «Ловите, тетери,
пушистого зайчика или ворону,
а волки умеют держать оборону!»
От раны поправился серый волчок,
зализывал долго дырявый бочок,
наполнился злобой: «Коварный двуног,
тебя проучу за нажатый курок!
Овец я порежу большими клыками,
и кровью омоется брошенный камень
тобой, человек! Не забудь! Не ропщи,
когда проберусь в безымянной ночи!»
…Осилит дорогу идущий домой
в волнении ночи холодной зимой…
На волка воздействует сверху Луна,
звериная морда от крови красна…
 

Скупой прораб

 
Облокотился зной на крыши,
расплавив чёрные листы
рулонов резаных. Как мыши
снуют синицы без воды,
взлетая в страхе стать мишенью
палящих солнечных лучей.
С утра прораб стоит с прошеньем
на кучу разных мелочей:
пропан в баллонах, две горелки,
бетон для стяжки и… пустяк —
людей-то нет для переделки!
Ушёл единственный костяк
рабочих кровли. Мучит жажда
прораба хитрого. Итог:
скупой всегда заплатит дважды,
пока ведёт с рабочим торг
в свою лишь пользу…
 

Рождение звезды

 
Угасала с рассветом
звёздная пыль,
на пригорке согретом
просыпался ковыль —
не расчёсаны пряди
белокурых волос.
«Да чего это ради?»
– задавал он вопрос.
Разбуянится ветер,
замотает ковыль,
и собьётся при свете
звёздная пыль —
упадёт на пригорке,
прорастёт в те места,
и в небесной сторонке
засияет звезда.
 

Ты

 
На землю химию не лей!
Отравой травы ты не жги!
Вглядись в пространство ты полей!
К природе первые шаги
ты соверши… Зачем планете
твоё деление ядра?
Столбом из пепла на рассвете
твои накроет города!
Но ты безволен… Боль природы
твой разум скинул враз в утиль!
…И жили долго так народы,
вдыхая смерти новой пыль…
 

Поэзия лунного света

 
В изяществе лунного света – поэзия
скромного слова, ветрами избитого.
Словно из ножен острейшее лезвие
блещет меча, да из кубка испитого
капли вина растекаются кровью,
скатерть степную украсив былинами.
«К ратному бою дружину готовлю!»
– шепчет камыш. Вознеслись исполинами
сопки притихшие. Светом облитые
листья осоки, подобные копьям,
камня касаются, вросшего плитами,
в землю родную. Разбужены воплем
птицы невидимой тучи плаксивые,
боком уходят с дорожки сверкающей
на озерце одиноком, под ивами,
лунной поэзии свет отражающем…
 

Родня

 
Рукава в полынной пыльце,
на лице засияла улыбка:
– Долгожданная встреча в конце…
Дед вернулся. Какая ошибка —
переехать под старость туда,
в межпанельный клочок тротуара,
где снуют, поедая года,
где не видят природного дара
и не чувствуют запах земли,
раздышавшейся духом растений!
Ненасытной наживой влекли
лишь сухие листки объявлений
ненасытных до денег людей!
Старый дом, принимай новосёла!
Нет уж… Город, пускай, для детей…
Не по мне горделиво-весёлый.
Ты прости раструхлявого пня!
Я уехал, но ты же мне снился…
Ты не дом… Ты мне больше – родня!
Ты принять старика согласишься?
Заслезились от дождика стёкла,
на крыльце разгоняло листву:
«Проходи… Телогрейка промокла…
Быть по-твоему – быть торжеству!»
Старый дом наслаждался лучами
и печною трубою коптил,
горевал он, конечно, ночами,
но за всё человека простил…
 

Солнечный пятак

 
Луч заглянул в окно,
бросил пятак на сукно.
Жёлтый пятак лежал,
гранями он дрожал.
Кошка нашла пятак,
дома теперь кавардак!
Портили когти сукно,
а пятачок за окно.
Солнце, не нужно так.
Впредь, не бросай пятак!
Кошка хитрющий зверь,
ей никогда не верь!
Хватит благих попыток,
щедрость твоя в убыток.
 

Покинутая

 
Скамейка у дома. Курящие люди.
Извилистой струйкой мелькает в кустах
табачная дымка. На кухне на блюде
картошка начинкой лежит в пирогах.
Ребёнок щекочет другого ребёнка
– весёлые игры. Пока далеко
взросления время. С коляской бабёнка.
В красивых глазах пелена. Не легко
без мужа остаться – не бил бы подлюка,
заврался, запился, к другой убежал.
Она не такая: ни сука, ни злюка,
и сердце разрезал любовный кинжал
ему! Понимаете? Вспомнила… Хватит!
Курящие люди ушли в никуда.
Веселье семейное слышится в хате.
Скамейка у дома. С коляской вдова…
 

Противостояние

 
Российский воин грезит миром,
рассветом ранним у реки,
но злоба правит нынче пиром,
и тень таинственной руки
в свинцовый кубок кровь плескает,
и голос шепчет: «Будет вам!»,
и голос нежностью ласкает,
и тень руки возводит храм
Аресу, Марсу, Вельзевулу —
божкам постыдным и гнилым,
и вновь направленное дуло
стреляет местью: «Где наш Крым?».
На сине-жёлтых стенах храма
учёный демон пишет бред
словами, где наличье срама
воспримут как святой завет!
Душа сгорела в храм вошедших,
нацистский символ воссиял,
и голос шепчет сумасшедшим:
«Замучьте этих россиян!»
Ошибся ты, о демон ада!
Оскал сотрут с твоих голов
«Катюши» внуки, дети «Града»,
и храм разрушат срамных слов!
Российский воин под защитой
архистратигов и небес,
и всей апостольною свитой
они тебя низвергнут, бес!
 

Пустынный ветер

 
Пустынный ветер гнал грозу,
пытаясь действовать упрямо
всё время бил усердно прямо,
желая травы сжечь внизу!
Восточный призрак – жар палящий
песком пустынным степь ласкал —
мельчайшей пылью стёртых скал,
что были древностью летящей!
Безумство вихря в дикой пляске,
когда кружился мир вокруг —
восточной ведьмы чёртов круг,
что едет в демонской коляске,
сжинал дары, даруя гибель
зелёным травам. Ветер гнал
грозу сухую с тёмных скал
в пустую даль – свою обитель!
 

Крах искусства

 
«Конец июля. Шум в дубравах
резных листов. Кидает тень
Андрея дуб. Прошли забавы,
настал счастливый новый день,
любовь несущий…» – славный гений
увидел связь высоких чувств
в природе русской, в плясках тени,
грядёт падение искусств
чрез много лет… К брусчатке прочной
один делец прибьёт «своё»,
другие будут в церкви ночью
кричать безумное враньё!
Быть может мир резвится дико?
Быть может мир стремится пасть?
И вновь расходится он криком,
с ухмылкой злобной скаля пасть!
Он сам себя съедает жадно
и рвёт клочки своих волос!
Безумство, наглость – всё коварно!
Увы, до классики дорос,
но бросил мир в экран смартфона
потухший взгляд и палец свой,
оставил слово Art для фона,
забыв про небо над главой…
Оно высокое синело,
оно высокое звало!
Андрея там оно задело,
но пощадило! Не свело
в могилу к смерти… Крах искусства?
Верней, война и краткий мир.
И всё же будет чистым чувство,
и будет полон вновь потир
искусства полон!
 

Вражеская пуля

 
Лети в никуда по степному простору,
лети, окаянная, вглубь пустоты.
Смертельная ты – неподвластная взору,
и граммы твои не несут красоты…
Омылся от ран, отдохнул от погони
российский солдат, закалённый в бою,
солярой заправлены верные кони —
железные кони, что снова в строю.
Налёт романтизма упавшим снарядом
сойдёт на листок завершённой строкой.
Солдат ухмыльнётся: «Ложится-то рядом!
Смотри-ка сегодня прицельный какой!»
Размеренно курят в окопе холодном
сыны матерей, потерявших покой.
Несётся команда, пропетая взводным.
Свистящая пуля летит над рекой…
Лети в никуда по степному простору,
лети, окаянная, вглубь пустоты.
Смертельная ты – неподвластная взору,
и граммы твои не несут красоты…
 

Тень листа

 
Скоро дожди окропят тротуары,
смоют с брусчатки остатки песка,
лето запишут листы в мемуары,
зелень заменит цветная тоска,
чёрные тучи нахмурятся грубо,
ветер завоет – печальный изгой,
лик городов – штукатурная шуба
больше не будет прохладно-сухой.
Люди увязнут в согретых жилищах,
изредка бросив печальное: «Эх!»
только пропитый загубленный нищий
будет дрожать под общественный смех
возле киоска, считая монеты.
В грязную руку ударит листок…
«На мелочёвку – купи сигареты…
Сотню держи – помяни всех, дружок…»
– скажет бабуля, идущая мимо.
Вспомнит загубленный матерь свою
и под дождём в подворотню, вестимо:
«Осень, помянем? Желаешь? Налью!»
Дождь заливает уже тротуары,
смыты с брусчатки остатки песка,
нищего вносит в свои мемуары
осень тоскливая тенью листка…
 

Сон труженика

 
Трактор загонит в тенистую зелень,
в лесопосадку. Обед. Перерыв.
В воздухе носится серенький слепень.
Больно кусая, оставит нарыв —
память о поле страдальном и вечном.
Рядом построили стан полевой
прямо под сводом, зовущимся Млечным,
только невидимым под синевой
неба дневного. Стучащие ложки,
вкусный рассольник, картофель-пюре
с толстой котлетой, куриные ножки,
сладкий компот в одиноком ведре…
Труженик сытый, довольный прохладой
к русской берёзе приляжет чуток —
стоит вздремнуть, да досеивать надо,
кончится скоро отпущенный срок
почвенной влаге… В объятьях Морфея
труженик видит таинственный сон:
звёзды он сеет, от жара потея,
в небе далёком под сказочный звон
Млечного поля…
 

К Создателю

 
Спасибо, Господь, за чужие молитвы,
спасибо за ношу в житейском пути,
спасибо за щит в неоконченной битве,
спасибо за мысли: «Стараюсь найти.»
Ты веришь в меня – неосознанно знаю,
ты мысли читаешь в безумной главе,
ты совесть даруешь. Тебя заклинаю,
не дай оказаться в погибельном рве
пороков мирских и в объятьях гордыни!
Спасибо, Господь, за мученья любви,
спасибо за кровь, что от ужаса стынет,
спасибо за ужас, что стынет в крови.
Просил я немало, но делал немного,
пытаясь законом твоим побороть
деяния дерзкие, снова, и снова
старался умерить и душу, и плоть.
Писанье священное тихо читая,
я тешил себя, познавая мотив
божественной сути. К обители рая,
наверное, душу стихами сгубив,
меня не подпустят. Надеюсь на чудо,
надеюсь на веру, на крест на груди!
Спасибо, Всевышний, за времени ссуду,
позволь мне и дальше по жизни идти?
Аминь.
 

Цветение поля

 
На плоскости неба разбросаны перья
закончивших путь отдождивших громад,
сливавших по каплям готовое зелье
с единственной целью – придать аромат
цветам, распускавшимся в плоскости поля,
цветам, ожидавшим решенья судьбы,
и веет приятное в небо с раздолья
в бутонах, раскрытых от долгой мольбы!
 

Ветреное

 
В городе рассвет
падает на стены —
солнечный балет.
В маске Мельпомены
трагедийный путь
совершают тучи,
разрывает грудь
холодом колючим
небольшой порыв
ледяного ветра,
он с утра игрив,
осыпает щедро
трудовых людей
пылью остановок,
сводом новостей
скрюченных листовок
зашуршит с тоской,
затихая в арке
меж домов. К другой
остановке жаркой
понесёт печаль
окончанья лета,
говоря: «Прощай!»
красоте балета
рассвета.
 

Путь поэта

 
Поэту нельзя возгордиться,
поэта достойно – страдать,
поэту нельзя разориться,
ведь стоит немного тетрадь.
Он должен с судьбой соглашаться,
не должен идти напролом,
он должен всегда оглашаться,
когда происходит излом
в умах, угнетённых желаньем
роскошных и сказочных вилл,
в сердцах, обделённых познаньем
любовных безудержных сил.
Когда разлагаются души,
он должен делиться своей
и словом великим разрушить
невежества злой суховей.
 

Поэтический эталон

 
Падение в бездну. Бескрайнее поле
покрыто кристаллами крупными соли.
Упал я на поле, с испугом взирая
в глубокую пустошь гнетущего края.
Бежала волна приглушённого света,
как лапы у сосен зелёного цвета.
Кристаллы раскрылись, бутоны являя
цветов неизвестных. Не видел поля я
неведомо-сказочных форм и размеров!
Не сыщешь подобных на свете примеров!
Так вот, на цветах появлялись писанья —
поэтов забытых благие старанья,
великие строки читали цветы,
журчание словно весенней воды
сливалось в один восхищающий стих,
то был эталон поэтический! Стих
чарующий голос, проснулся и я,
но, право, не помню стишок тот, друзья!
 

Под Богом

 
Питер где-то, где-то Пенза,
где-то дальше там Париж
– всё под синей, синей бездной
ждёт дождя молчаньем крыш.
Люди дышат, любят люди,
люди плачут, люди ждут…
Бездна синяя рассудит
и отдаст на божий суд
всех, кто любит, всех, кто дышит,
всех, кто плачет, ждёт, спешит…
Бьют дожди в молчанье крыши
– бездна синяя вершит
суд земной.
 

Пора

 
Не буду роптать на судьбу-негодяйку,
в расстёгнутой куртке в прохладу полей
пойду, напевая. Увижу я стайку
грачиную в золоте трёх тополей —
не буду кричать, разгоняя для смеха
разумных пернатых, окончивших путь
на пахоте свежей. Печальная веха
в грачиной судьбе. Предлагает вернуть
насыщенный день золотое светило:
«Расправьте же крылья, летите на юг!
Потеряна полем священная сила,
и близится время клокочущих вьюг!»
Не буду роптать на судьбу-негодяйку,
в расстёгнутой куртке в прохладу полей
пойду, напевая. Не вижу я стайку
грачиную, лишь нагота тополей…
 

Эпиграф к книге «Небо над степью»

 
Я пытаюсь решить непростую задачу —
не прожить вхолостую поток временной,
и хочу получить я законную сдачу,
чтобы слово моё прорастало весной
в безмятежной степи под воздушным покровом
опьяняющим, точно полыни трава!
Я пытаюсь решить в этом мире суровом
непростую задачу… Ваш Арестов А.
 

Убрали!

 
Напутствие строгое вымолвил август предельный
В прощённые небом поля с золотистым жнивьём.
Крестьянская доля крестом заблестела нательным
На чёрной верёвочке прочной. Убрали… Живём!
 

Иллюзорное величие

 
Коршун парит над степными пригорками,
режет воздушную гавань крылом…
В тёмной низине с листочками горькими
тянется стебель полыни в былом
темпе июльского жадного роста.
(Неба коснуться не пустит земля!)
Коршун парит с величавостью, просто
жалкой полыни не видит поля.
Горечь тоски пробегает по стеблю,
в свежем просторе полыни не быть!
Птица парящая облаку внемлет,
но возвратится на грешную жить
Землю полынную…
 

Мрачные лица

 
Утром заводят машины,
утром спешат на работу,
чтоб заработать машину
и не профукать работу!
Съёжились утром в прохладе
птицы на скрюченных ветках,
лезут в маршрутную клетку
те, кто сидит на окладе.
Ярко цветные одежды
тонут в троллейбусном лоне,
кто-то с утра в телефоне
ищет скупую надежду
в видео (пляшут прекрасно,
где-то на пляжах Дубая!)
Только реклама тупая,
друг, говорит, всё напрасно!
Ты же в троллейбусе едешь!
Ты же спешишь на работу!
Ты отдохнёшь лишь в субботу,
ну, а в Дубай не поедешь!
Мрачные лица внимают,
мрачные лица мрачнеют.
На телефон нажимают
пальцы от злобы. Бледнеют…
 

Бабье лето

 
В полях пустота затяжная да осень
туманная утром, часам к десяти
является миру холодная просинь,
и солнечный диск освещает пути
отросшим побегам наивным и хилым,
стремящимся к жизни! Но что же теперь
не тратить растеньям последние силы?
Увы, избежать не удастся потерь.
Растут, наслаждаясь последним моментом
бегущего солнца под осени кров.
И вьётся в пшенице покошенной лента
зелёным последствием тёплых деньков.
 

Ток

 
Там пыль летает в воздухе – пшеницу веют там,
лопатою без роздыха кидают по углам!
Кидают золотистую красавицу полей,
от солнышка лучистую кидают веселей!
Тяжёлая работа – от сора бить зерно.
Изнежиться от пота придётся всё равно.
И пыль летает в воздухе, и смехом плещет люд —
лопатою без роздыха пшеницу подают!
 

Экспортное

 
Крутили гайки, жали прессом,
следили зорко за процессом,
пилили, резали, точили —
готовый трактор получили!
Стоит красавец у завода,
село поднимет за два года!
Он вспашет почву просто в пух,
таится в нём крестьянский дух!
Один особенный момент —
уже имеется клиент,
сельчанам трактор не дадут,
его на экспорт продадут…
 

Философ

 
Он не думал о деньгах,
о великой власти.
Иногда ходил в долгах,
но не скалил пасти —
не судил царя страны,
но имел сомнение:
неужели все равны?
Все без исключения?
Называл войну – войной
меж друзьями тихо
и накатывал двойной,
чтоб утихло «лихо».
«На душе? Да как-то так:
ни пурга, ни вьюга…
Что ж везде всегда бардак
с севера до юга?
Патриот я? Патриот…
Уши все зассали
этим словом. Ну, так вот…»
– матерился. Сдали
нервы к жизни наяву.
Накатил другую,
и пошёл мести листву
за страну родную…
 

Американское безумие

 
Что удивляться невежеству диких
гордых племён, населяющих шар?
Слышатся часто злобные крики —
делятся деньги, скрывая пожар
душ омертвевших по воле порока.
Совесть? Оставьте! Мораль? Ни при чём!
Всё покупается, вплоть до зарока!
Всё продаётся под острым мечом!
Брошены люди в мотор корпораций,
съедены люди безумьем идей.
Хрусту купюр поклонялся Гораций?
Чей философией создан Бродвей?
Грозно грядущее… Снова в печати
доллары мёртвые – суть США!
Может Россия ответит: «Прощайте!»
Может Россия – планеты душа?
 

Осенний свет

 
Свет в поля пробился рано
сквозь покров лиловых туч.
Почернела почвы рана —
в борозде забился луч,
притаился на мгновенье —
отогрел полынный скит,
и прощальное свеченье
из росы уже блестит…
 

Яма

За два часа до наступления нового 1995-го года в квартиру под номером 33 позвонили в дверной звонок.

– С наступающим, Николай Семёнович! – выпалил прораб Кузнецов и протянул большой бумажный пакет, набитый конфетами разных сортов. – Для жены и внука!

– С наступающим, Владимир Викторович! Я так понимаю тебе что-то нужно? – улыбнувшись ответил Николай Семёнович.

– Да. Нужно. Авария на заводе. Прорвало трубы с холодной водой… Кроме тебя починить некому. Выручай, Николай! – скривился прораб, вымаливая согласие.

Николай Семёнович двадцатый год работал трубоукладчиком в строительно-монтажном тресте №46, зарекомендовал себя как специалист и профессионал дела. Он понимал, что прорабу обратиться больше не к кому и решил воспользоваться ситуацией.

– Ну, знаешь, всё-таки Новый год, у меня семья за столом…

– Всё понимаю, Николай, не к кому обратиться, понимаешь?

– А к Борису?

– Да он уже пьяный лежит. Я только что-то от него.

– Ладно, выручу. Сейчас предупрежу своих. Только с тебя премиальные!

– Обижаешь, Николай! Обязательно выпишу и грамоту ко Дню строителя получишь со значком! – не скрывая радости отчеканил прораб.

Свет прожекторов выхватывал крупные хлопья снега, падавшего в раскрытую пасть огромной ямы. Николай подошёл к краю. Насосы работали исправно, но вода остановилась на отметке полметра. Он переоделся в непромокаемый комбинезон, залез в ковш экскаватора, который аккуратно спустил его на дно ямы, где под слоем воды находились лопнувшие чугунные трубы. Опустив руки и почти касаясь лицом мутной воды, Николай нащупал острые края трубы, из которой под небольшим напором изливалась вода.

– Здесь! – крикнул Николай стоявшим наверху. – Откачивайте воду, режьте сваркой трубу. Потом я начну чеканить. Поднимай!

Экскаваторщик кивнул, ковш блеснул отмытым от грязи железом.

Крепкий чай в тёплом вагончике согрел, стоявшая в углу буржуйка немного дымила, но выдавала тепло как по расписанию. Выпившие мужики сидели на лавке и беседовали.

– Здорово, Николай, и тебя выдернули из дома? – хриплым басом произнёс водитель трала.

– Авария! Как же! – улыбнулся Николай.

– А говорят незаменимых людей не бывает!

– Ну, так… – пожал плечами Николай и присел за стол.

Ощущение испорченного и потерянного праздника было у всех. Если бы прораб подумал заранее и подготовил аварийную бригаду – другое дело, а вырывать людей из-за стола – кощунство. Но обещание премиальных, в такое непростое для страны время, заставило людей выйти на работу.

За два часа из ямы успели откачать воду, спилить и вытащить на поверхность лопнувшие трубы и спустить вниз новые… Николай стыковал подвешенную на тросе трубу и проходил стык паклей. Глиняные стены возвышались на четыре метра над сидевшим на корточках человеком. Жидкая глина, словно жёлтое озеро покрывала дно. Прожектор освещал только половину ямы, поэтому стоявшие наверху наблюдатели не заметили появившейся в одной из стен трещины. Николай закончил и только встал на ноги, как массивный кусок глиняной стены скользнул вниз и придавил его к противоположной стене, завалив по плечи. Сделать вдох не представлялось возможным. Удар пришёлся на выдох, глина сдавила грудную клетку, вынудив лёгкие отдать последние кубические сантиметры воздуха. Всё произошло за считанные секунды. От нехватки кислорода перед глазами появились круги, последнее что он увидел – крупные хлопья снега, исчезавшие на жидкой поверхности глины…

Николай очнулся наверху. Снег был похож на звёзды, падавшие с неба. Возникшее в поле зрения лицо испуганного прораба, привело в чувство.

– Как ты? Ничего не болит? – заикаясь, промямлил прораб. – Мужики сразу кинулись вниз с лопатами.

– Нормально всё… Раскапывайте заново. Буду переделывать… – буркнул Николай, поднялся и направился в вагончик.

Предрассветное небо светлело. Лучи солнца ещё не появились, но можно было разглядеть крупные куски глины рядом с закопанной ямой. Люди разъехались по домам праздновать новый день нового года.