Текст книги "Маленькие друзья больших людей. Истории из жизни кремлевского ветеринара"

Тематику разговора нужно было как-то срочно поменять.

Проводя кошке массаж живота, мои пальцы почувствовали немного напряженные и слегка увеличенные соски.

– На днях у тебя, Киска, начнется половая охота. Но рожать тебе уже поздновато, – объявил я Киске.

Затем, обратившись к Михаилу Михайловичу, поинтересовался, согласен ли он со мной. Хозяин кошки тут же задал мне встречный вопрос, как бы поступил я, если бы Киска была моей собственной.

Пока кошка сидела на лотке, жалобно мяукая, освобождая кишечник от остатка тугих каловых масс, я безапелляционно приговаривал ее к аскетическому образу жизни – лишая надежды на любовную встречу с самцами-производителями, последующую беременность и рождение котят.

– Но как же так, доктор? Вы, как мне видится, не равнодушны к Рабле. А в его творчестве, как известно вам, основное место занимают телесный низ, зона производительных органов – совокупление, оплодотворяющий и рождающий низ. А с ним – обновление, благополучие и чудо нового рождения, – попытался Михаил Михайлович склонить меня дать согласие на кошачье замужество.

– Насчет «чуда рождения котят» согласен. О прелестных созданиях – маленьких новорожденных котятках – спорить не буду, а вот в отношении «полного благополучия разрешения родов» у меня большие сомнения. Восемь кошачьих лет могут таить в себе много акушерских неизвестностей, в том числе возможную операцию кесарева сечения, – были мои последние аргументы в обмене мнениями.

При этом мне показалось, что обрисованную мною мрачную картину совершенно ненужного замужества Киски, с вероятно возможными нежелательными последствиями в столь позднем для нее возрасте, Бахтин воспринял просто для сведения, и не более…

В комнату вальяжной походкой вошла Киска. Полностью опорожнившись, она, как ни в чем не бывало, легко запрыгнула на кровать к любимому хозяину. На этот раз ее живот был мягок и безболезнен. Кошка громко мурлыкала и вообще чувствовала себя великолепно.

Михаил Михайлович стал рассказывать о красавце-коте из соседней квартиры известной писательницы, которого она периодически выпускает «погулять» на лестничную площадку – так называемое место кошачьих свиданий. По его утверждению, этот котик Киске давно небезразличен.

Та нежность и трогательность, с которой Михаил Михайлович ласкал свою спасительницу и любимицу, рассказывая мне о ее потенциальном женихе, все больше и больше выдавали истинный настрой хозяина. Со стопроцентной уверенностью я мог уже утверждать, что, как только Киска войдет в состояние половой охоты и запросит кота, Михаил Михайлович удерживать ее не станет…

Эпилог

Когда скорая медицинская помощь по срочному вызову прибыла на Красноармейскую улицу двадцать один, у писательского дома ее уже встречали. Поднявшись в квартиру, врачи констатировали «смерть до приезда скорой». Со слов докторов-кардиологов, им не хватило всего нескольких минут, чтобы провести реанимационные мероприятия по спасению больного.

– Если бы у него под рукой оказался валидол и он принял бы его, как это делают все сердечники при возникновении острых болей в сердце, то дождался бы нас, – с сожалением и тоской в голосе произнес один из врачей.

– Его вчера с нашей лестничной площадки украли живодеры, – тихо ответил кто-то из друзей Бахтина…

Донор

Скорая ветеринарная помощь была последней надеждой любителей домашних животных в случае внезапного заболевания их четвероногих членов семьи. Жители Москвы были осведомлены, что эта служба работает по рабочим дням с вечера до утра, а в выходные и праздничные дни – круглосуточно. За помощью к нам обращались известные актеры, врачи, народные судьи, ученые, государственные служащие, да и простые граждане – одним словом, все, чьи домашние любимцы нуждались в срочной ветеринарной помощи. Но в нашей помощи нуждались и лошади Московского ипподрома, крупный рогатый скот частного сектора москвичей и таких учебных заведений, как Тимирязевская сельскохозяйственная академия… По нашей внутренней инструкции, в первую очередь мы должны были выезжать к домашним сельскохозяйственным животным.

Для нас же, тружеников ветеринарной службы, никакой разницы не было, кем является владелец умирающего животного. Мы помогали всем без исключения, и работе нашей скорой ветеринарной помощи москвичи давали самую высокую оценку. Действительно, врачи трудились, не жалея сил. И вроде бы все было хорошо, но сейчас даже трудно представить себе, что на огромный мегаполис в ночь оставалась всего лишь одна дежурная машина и два специалиста: один разъездной, другой – для приема в стационаре и телефонных консультаций.

…Раздался громкий стук в дверь, и в дежурную комнату ввалился мужчина средних лет в телогрейке черного цвета и сапожищах. Его лицо было бледным и перекошенным от ужаса, глаза широко раскрытыми. А руки, что называется, «по локоть» в крови. Телогрейка, штаны – все испачкано кровью.

«Этого мне сегодня для полного счастья и не хватало. То ли мужик кого-то ножом зарезал, то ли его самого пырнули?» – была первая моя мысль.

Такие случаи у нас были нередки, когда уголовники после кровавой разборки за первой помощью обращались к нам – ветеринарам.

Наверное, они знали, что «ветеринарка», как они нас ласково называли, по ночам всегда работает, а врачи помогут. Мы, конечно же, оказывали раненым людям посильную помощь и отпускали с миром. Сообщать в милицию о таких пациентах мы были не обязаны, так как подобную подписку не давали.

Мужчина, по-видимому, теряя последние силы, произнес каким-то грудным голосом:

– Пожалуйста, помогите, если можете!

После чего без сил сел на стул около письменного стола.

На мой короткий вопрос: «Что случилось?» – мужчина, словно заученно, повторял:

– Помогите! Помогите! – и отрешенно добавил: – Айна в машине-такси – она, наверное, умерла… целая лужа крови из нее вытекла…

Не сговариваясь, мы вместе выбежали на улицу. Он открыл дверцу машины и… На заднем сидении лежала большая и бездыханная восточноевропейская овчарка, замотанная в какие-то тряпки. В области живота все насквозь пропитано кровью… Показав шоферу, к какой двери следует поближе подать машину, я отправился за дежурным санитаром.

И вот мы втроем внесли собаку в операционную и водрузили ее на операционный стол. Под ярким светом ламп сразу стало ясно, что собака действительно умирает – находится в агональном состоянии. Ярко выраженная анемия: слизистые оболочки рта, языка – бледные и безжизненные. От розового цвета не осталось даже следа. Температура тела собаки не выше тридцати шести градусов Цельсия. А в норме – тридцать девять. Глубоко ввалившиеся в глазницу глаза, мутный взгляд, нитевидный пульс, частые-частые, еле улавливаемые фонендоскопом сокращения сердца, предсмертное дыхание Чейна-Стокса… Все это говорило, что минуты жизни ее сочтены. Овчарка действительно умирала. Но от чего? И что у нее за ранение?

Сняв с собаки пропитанные кровью хозяйский свитер и шарф, которыми был замотан живот овчарки, я ужаснулся. У меня самого чуть не остановилось дыхание… Живот, частично включая брюшину, был глубоко разрезан, словно зазубренным ятаганом. Кое-где вывалился кишечник. А еще – по обе стороны зияющей раны набухшие молочные железы, из сосков которых сочилось молоко…

– Как такое могло случиться? – непроизвольно вырвался у меня вопрос.

– В двенадцать ночи пошел гулять с Айной, мы в это время всегда так ходим. У Айны щенки, им уже двадцать пять дней сегодня исполнилось. Так вот, пошли по дворам, как обычно. Она без поводка. Вдруг перед ней выскочила кошка. Айна за ней. Та шмыг под деревянный забор, а Айна рефлекторно взяла его, как барьер, а там, как нарочно, торчал гвоздь без шляпки… Я даже не успел дать ей запрещающую команду… Собака вначале не поняла, что с ней случилось. Этого и я не понял. Не придал сразу значения тому, что Айна усиленно лижет себе живот и тихонечко поскуливает. А когда в свете уличного фонаря увидел под собакой лужу крови, которая становилась все больше и больше, то понял: приключилась страшная беда. Стоило мне повернуть собаку на спину, как кровь захлестала фонтаном. Снял с себя шарф и свитер, туго замотал ими рану. Кровотечение стало не таким сильным. А может быть, кровь уже вся вытекла, – тихим голосом сообщил еле живой хозяин собаки.

– Похоже, что это именно так, – согласился я с ним, одновременно вводя собаке в вену все имеющиеся в моем распоряжении сердечно-сосудистые средства вместе с питательным раствором и так называемым кровозаменителем.

Потом еще одно вливание, потом еще… От обилия инъекций собачье сердце стало работать несколько лучше, пульсовая волна усилилась, препараты сделали свое дело.

Убедившись, что собака немного ожила, я осмотрел рваную кровоточащую и, конечно же, инфицированную рану, грозящую развитием острого перитонита. А прогноз этого осложнения что у людей, что у собак, как известно, чрезвычайно неблагоприятен.

После того как на кровоточащие сосуды брюшины были наложены кровоостанавливающие зажимы, а кишечник вправлен в положенное ему место и обработан раствором мощного антибиотика, следовало заняться ушиванием раны. Операция заняла не более сорока минут. Айна боли совсем не чувствовала. Ведь умирающим собакам все равно полагалась анестезия.

Но вот Айна очнулась. Открыв глаза, обвела нас взглядом и в знак благодарности попыталась повилять хвостом. Это ей удалось, но с большим трудом. На самом деле состояние некоторого улучшения было обманчивым. Ухудшение с летальным исходом, по моим расчетам, должно было наступить очень скоро.

Мне ничего не оставалось, как объяснить хозяину собаки причину моего опасения за ее жизнь, которая по-прежнему продолжала висеть на волоске.

– Значительная и притом быстрая кровопотеря обычно несовместима с жизнью. Физиологический раствор Рингера-Локка, синтетический кровозаменитель, сердечные средства, включая адреналин, – все это оказало некоторое положительное действие. Но этих химических средств хватит только на маленький промежуток времени. Большая и резкая потеря крови означает, что все клетки и ткани организма из-за ее резкой нехватки не получают кислород из легких и питательные вещества из пищеварительной системы в необходимом количестве для жизни. Более того, из пока еще живых тканей в кровь, которой нет, не поступают продукты обмена и затем не выводятся почками. Как следствие, вскоре произойдет нарушение кислотно-щелочного равновесия оставшегося небольшого количества крови, которое дополнит и без того тяжелое состояние собаки. В общем, без переливания эритроцитарной массы спасти вашу собаку мне вряд ли удастся.

Хозяин собаки расценил мои слова как приговор его любимице. Его лицо опять стало бледным, а голос тихим. Несколько раз повторив вслух «эритроцитарная масса, эритроцитарная масса», он спросил, можно ли в этом случае воспользоваться человеческой. Поняв, что мужчина хочет предложить свою кровь, я вынужден был его разочаровать:

– Видовая несовместимость крови при переливании приведет к мгновенному разрушению эритроцитов, так называемому гемолизу. И в этом случае собака не проживет и минуты…

– Жаль, очень жаль. Если бы можно было осуществить переливание человеческой крови, то «эритроцитарную массу» сейчас же и в любом количестве доставили бы вам из нашего госпиталя, – проговорил мужчина, судорожно поглаживая голову собаки, которая, с трудом ворочая языком, слизывала с его рук свою застывшую кровь.

Однако сказанную им фразу я не слышал, так как выслушивал слабую и неустойчивую работу сердца своей пациентки, а мой мозг всецело поглотила мысль о поиске действенных мер по ее спасению.

Закончив аускультацию сердца и убрав фонендоскоп в карман халата, я ощутил в операционной мертвую тишину, которую нарушал лишь лай собак из соседнего помещения. В нем располагалось наше же подразделение, которое носило название «Карантин животных».

Отловленных на улице беспризорных и бродячих собак и кошек со всего города ловцы привозили сюда. Животных после тщательного осмотра ветеринарным врачом размещали по клеткам-вольерам. Выдерживали десять дней с целью профилактики бешенства, а затем если за хозяйскими не приходили их нерадивые владельцы, то они вместе с бездомными отправлялись в виварии научно-исследовательских и учебных медицинских институтов на медико-биологические эксперименты. Животные приносили людям неоценимую пользу. Примеров этому множество. Даже знаменитые на весь мир собаки-метисы Белка и Стрелка свой путь в космос начинали тоже отсюда.

За собаку государственные учреждения платили станции семь рублей, за кошку – три. На эти деньги собак и кошек два раза в день сытно кормили, выводили гулять и ухаживали.

Вот этот разноголосый громкий лай внезапно навел меня на мысль по спасению умирающей Айны. Тут же возник вопрос: почему я остановился на переливании только одной эритроцитарной массы, а не всей цельной крови? Переливание плазмы, то есть жидкой части крови вместе с эритроцитами, лейкоцитами и другими ее элементами, обескровленной собаке будет намного полезнее, нежели переливание одних только эритроцитов. Тем более что донор нисколько не пострадает, если послужит во благо спасения своего умирающего сородича.

Своими планами по дальнейшему лечению я поделился с владельцем. Правда, ему я сразу признался, что никакого опыта по переливанию крови от собаки к собаке у меня нет. Конкретных сведений о наличии групп крови у собак и методике подобной экстренной манипуляции в доступной отечественной и зарубежной литературе я не встречал. Зато достаточно знаком со сложностями по определению многочисленных групп крови у коров, свиней, но только не собак. К тому же необходимой тест-системы на определение группы крови и ее совместимости у нас – ветеринаров, да и вообще в нашей стране, тогда не было. Поэтому риск от попытки перелить Айне чужую кровь чрезвычайно велик, но зато он может дать нам маленькую надежду на ее исцеление.

От надежды на спасение любимой собаки глаза мужчины тут же обрели жизненный блеск. Голос окреп, на лице от возбуждения появился легкий румянец.

– Меня зовут Дмитрий Алексеевич Семенов. На переливание крови Айночке я даю свое хозяйское согласие, – он крепко пожал мне руку.

– Анатолий Евгеньевич, – в свою очередь назвал я себя.

Что интересно, если хозяин собаки, после того как дал согласие на переливание крови, обрел спокойствие, то я, наоборот, его потерял. На это у меня имелось веское основание. Я ввязывался в совершенно незнакомую для себя область – Terra incognita. К тому же с неизвестными для себя последствиями во всех отношениях.

Не выдавая охватившего меня сомнения по осуществлению задуманного, смешанного со все нарастающим внутренним волнением, я предложил Дмитрию Алексеевичу позвонить домой и посоветоваться с родными. Мысль, что домашние отговорят хозяина собаки от такой весьма сомнительной процедуры, меня немного успокаивала.

– Да, да! – согласился он. – Сейчас же я позвоню жене и посоветуюсь.

Дмитрий Алексеевич разговаривал со своей женой, а я тайно мечтал, чтобы она его отговорила от моей спонтанной затеи. Но не тут-то было…

– Валентина Александровна на переливание крови Айночке тоже согласна, – Дмитрий Алексеевич передал мне телефонную трубку.

Его супруга, будучи интеллигентной женщиной, высказала мне свою благодарность за посильную помощь их члену семьи. Не забыла и про комплимент в адрес нашей городской службы скорой ветеринарной помощи. При последних словах «Анатолий Евгеньевич, мы верим в вас» она разрыдалась…

Настроение мое стало еще более мрачным. Сомнение в правильности выбранного пути спасения угасающей собаки усилилось. Мысли вихрем носились от благополучного исхода до смертельного, а мерзкий червячок под названием «сомнение» нудно бубнил мне в ухо, что я напрасно ввязываюсь в это дело.

Сколько мгновений я бы мучился в сомнениях, неизвестно. Точку в моих мрачных мыслях поставил хозяин собаки, причем самым неожиданным образом.

Дмитрий Алексеевич, обратившись ко мне, произнес всего лишь одну фразу, причем на латинском языке:

– Omne initium difficile est!

Услышать такое от человека, одетого в черную телогрейку и замызганные кровью и грязью сапоги и совершенно не производящего впечатления знатока латыни, я не ожидал. Мне ничего не оставалось делать, как, не выдавая удивления, ответить ему его же фразой, только уже на русском:

– Вы правы, всякое начало затруднительно! – После чего, сымпровизировав, добавил: – Но, поверьте, чрезвычайно волнительно…

С сознанием того, что Дмитрий Алексеевич является высокообразованным знатоком людской психологии, сумевшим меня понять в непростой ситуации, и не будет писать на меня жалобу в случае неудачи, я принялся за повторный осмотр собаки.

Она продолжала еще жить только за счет того небольшого количества резервной крови, которое поступило в общую кровеносную систему из так называемых кровяных депо организма – печени, селезенки и кожного покрова. Но для длительного поддержания жизни этого было недостаточно. Несмотря на то что Айна лежала на полу – на толстой фанере, была укрыта байковым одеялом, а тело обложено грелками и бутылками с теплой водой, ее сильно знобило.

– Только переливание крови спасет от гибели эту двухгодовалую красавицу, – твердо произнес я вслух.

Сказанное было обращено не к хозяину животного, а ко мне самому…

* * *

Оставив собаку под наблюдением Дмитрия Алексеевича, мы с санитаром отправились в помещение карантина.

Переступив порог, мы тотчас же погрузились в огромное собачье царство. Громкий разноголосый звонкий лай сотрясал перепонки ушей так, что на некоторое время полностью оглушил меня.

В просторном карантинном помещении размещалось несколько длинных рядов клеток-вольеров. В каждой, довольно широкой металлической клетке-вольере, вне зависимости от размера животного, располагалось всего по одной собаке. Здесь находились самые разные собаки – всех пород и мастей: огромные – лохматые, похожие на кавказских овчарок; кудлатые со свалявшейся шерстью, похожие на тибетских терьеров и болонок; вислоухие, похожие на спаниеля; метисы-овчарки со стоячими и опущенными ушами, с одним стоячим, другим опущенным ухом; метисы-лайки с хвостами, свернутыми баранкой; куцые – похожие на доберманов и эрдельтерьеров, боксеры… Кобели и суки… И все – обиженные на человека. Ведь за свою короткую жизнь они уже испытали столько неприятностей от человека и на «своей невинной шкуре» не раз ощутили такое…

Как я понял, животные думали, что пришел черед им снова на своей шее почувствовать тонкий холодный стальной тросик-удавку, которым обычно пользовались ловцы-санитары при их отлове. Другого, более гуманного и щадящего психику животного инструмента в нашей могущественной стране с тысячами мегатонных ядерных боезарядов изобретено еще не было. Поэтому собаку банально удушали во время отлова и погрузки в автофургон, затем при разгрузке на ветеринарной станции. Хорошее кормление, добрый уход и забота в течение десяти карантинных дней делали свое полезное дело. Животное забывало обиду. Оно становилось мягким в общении с человеком и податливым. Но только по отношению к ухаживающему за ними персоналу.

На одиннадцатый день ловцы появлялись снова – со стальным тросом на шее собаку снова грузили в наглухо закрытый фургон, от которого веяло муками и страданиями собратьев… После короткого путешествия в темном каземате по разбитым ухабистым московским дорогам собак доставляли в научный или учебный центр. Потом снова, уже четвертое удушение и – здравствуй виварий! Лабораторных собачек заказывали? Тогда распишитесь в получении… Желаем вам хороших медицинских экспериментов в научном исследовании и успешного освоения учебных врачебных дисциплин…

Некоторым собакам эта ситуация была уже до боли знакома. Так называемым беглецам удавалось иногда покинуть виварий и скрыться. Но, как оказывалось, ненадолго. Голодная собака, как известно, всегда идет к жилищу человека. А тут ее снова поджидали ловцы животных. Кусочек приманки, а вслед за ней легкий свист стального лассо… Пока пес, не успев проглотить съестное, соображал в чем дело, петля на шее туго затягивалась. Сопротивление оказывалось себе дороже… Таких собак санитары – служители карантина именовали рецидивистами. Именно подобные «рецидивисты» и были зачинщиками громогласного собачьего концерта.

Невообразимый шум непроизвольно глушил мою светлую мысль о спасении умирающей Айны и порождал тот насущный вопрос, ради которого я и пришел в это царство бывших бездомных и разъяренных псов. Ответ же на него был самым что ни на есть простым и негативным, отражающим реальную действительность, – какой донор может получиться из этих лютых зверей, обозленных на человека? Тем более что петлю-удавку к собаке – гипотетическому донору – я применять ни в коем случае не собирался. А голыми руками, как мне стало очевидно, таких возбужденных зверюг не возьмешь. Но если даже и возьмешь, то уж определенно не удержишь на все время переливания крови.

Если же выбранной на роль донора злобной и разъяренной собаке ввести снотворное средство, чтобы ее на какой-то период утихомирить, то из-за наступившего лекарственного сна и значительного ослабления работы сердца и падения артериального давления кровь по резиновой трубке к больной собаке сама не потечет. А специального электрического насоса для перекачки крови у меня нет. Да и вообще для ветеринарных нужд промышленность их не выпускает. Одним словом, как в русской поговорке: куда ни кинь – всюду клин. Сам собой напрашивался вывод: моя идея с трансфузией – чистой воды профанация. Поэтому следует отказаться от переливания крови и поиска донора! Пока еще живую Айну под капельницей надо скорее отправлять домой, и все… Будь что будет… А то получается, что я замахиваюсь на лечение, которое осуществить практически мне не по силам. Все равно что на заброшенном колхозном дворе среди старых разбитых телег и подвод искать новый двигатель к шестисотому «мерседесу»…

С мрачным настроением, полный решимости отказаться от задуманного, уже чисто автоматически я продолжал идти вдоль рядов клеток с будущими горе-объектами медицинских исследований и наблюдал одну и ту же удручающую картину – разъяренные морды собак с острыми оскаленными клыками и брызгами липкой слюны… И когда до конца последнего ряда оставалось не более трех вольеров и всякая надежда найти подходящего донора для угасающей Айны была уже совсем потеряна, мой мозг внезапно сосредоточился на громком и мощном лае, но совсем не злобном. Затаив дыхание, с резко учащенным сердцебиением, я приблизился к этому вольеру…

Красивый кобель восточноевропейской овчарки чепрачного окраса продолжал зычно лаять. Но по его позе и внешнему виду было ясно – собака лаяла просто так, что называется, за компанию. Пес лаял и при этом смотрел на меня умными рассудительными глазами, одновременно еле заметно, дружелюбно помахивал хвостом, который опускался плавно вниз, а его кончик у скакательного сустава делал, согласно стандарту этой породы, небольшой загиб.

– Породистый хвост, и принадлежит он породистому псу, – сообщил я санитару, испытывая в душе чувство некоторого облегчения.

По белоснежным, совсем не сточенным резцам и клыкам, которые мне были хорошо видны в раскрытой беззлобной пасти, я определил возраст собаки – от трех до четырех лет, но не более. На свое здоровье пес пожаловаться тоже не мог. Хорошо сложен и упитан. Глаза ясные, без следов гноя. Слизистые ротовой полости здорового нежно-розового цвета. Уши хорошо стоячие. Ушные раковины чистые. Шерстный покров густой, без проплешин и блестящий.

– Вот он, наш донор, – не удержавшись, радостно воскликнул я.

Санитар в ответ только ухмыльнулся, предусмотрительно отойдя от клетки чуть в сторону. Работал он на станции совсем немного и, как я понял, больших собак побаивался. Поэтому он был в рукавицах, а за спиной прятал варварское приспособление ловцов – тот самый тросик-удавку, пропущенный через полудюймовую трубу.

Без безусловного пищевого рефлекса собаки в этой ситуации мне было не обойтись. Вообще-то я им пользовался при общении с бездомными собаками еще с детства. А как же иначе? Вот и на этот раз у меня был предусмотрительно припасен мой любимый плавленый сырок «Дружба».

Сняв фольгу и отломив маленький кусочек, я бросил угощение в клетку овчарке. Пес, ловко его поймав широко открытой пастью, тут же проглотил.

– Тебе нравится сырок «Дружба»? – шутливым тоном задал я вопрос собаке.

Пес в ответ дружелюбно и не таясь завертел хвостом, а из полуоткрытого рта на пол обильно потекли слюни. Он уже не лаял. Кусок за куском – и весь сырок оказался съеден.

По выражению собачьей морды мне как опытному собачнику было понятно: контакт с животным установлен, и собаку уже можно смело брать за ошейник. Агрессии с ее стороны не последует. Санитар, видя, как развиваются события, догадливо отложил в сторону «рыцарское» приспособление для отлова и, сняв толстенные брезентовые рукавицы, открыл дверцу вольера.

Пес тут же рванул из своего заточения. Но не помчался стремглав на выход, а холодным мокрым носом уткнулся мне в руку, не прекращая вилять хвостом.

– Жаль, что оказалась всего одна «Дружба», прости, не рассчитал, – сетовал я, поглаживая по темечку собаку, которая своей умной головой терлась о мое бедро, заглядывая мне в глаза. – Но ничего, в холодильнике есть еще бутерброды. Так и быть, отдам тебе с колбасой, а себе оставлю с сыром. «Дружбу» ты ведь съел…

И тут же подумал, а не Дружком ли его кличут? Уж больно он радостно реагирует, когда я произношу слово «Дружба». Главное же для собаки – услышать знакомый звук. Поэтому, недолго думая, я отдал собаке команду:

– Дружок, рядом!

К немалому удивлению санитара, собака тут же заняла место около моей левой ноги.

– Ты, Дружок, оказывается, прошел курс ОКД (что означало «общий курс дрессировки»).

И тут же отдал ему следующую команду:

– Дружок, сидеть!

Эту команду собака также сразу выполнила.

Да, никаких сомнений у меня не осталось. Дружок был кем-то прекрасно выдрессирован. Каким образом и когда здесь оказалась овчарка, санитар не знал. Можно было только предполагать: от хозяина или от хозяйки Дружок мог убежать за течной сукой. Бегство за невестой закончилось для него, как и для многих его сородичей, обычно и банально – оказался пойманным ловцами. Таких историй я знал множество. Не один раз помогал своим друзьям вызволять из карантинного «плена» их собак.

Однако время поджимало. Собаку следовало вести в операционную. Не успел я взять Дружка на поводок, который висел у дверцы его вольера, как санитар запаниковал.

– Доктор, скажите, а собака не сдохнет от забора крови? Если околеет, то мне тогда от начальства не поздоровится. Из моей скудной зарплаты в сорок пять рублей тридцать копеек директор вычтет стоимость животного – семь рублей…

– Не волнуйся. Если собака погибнет во время процедуры, я всю ответственность возьму на себя и деньги сам внесу в кассу. Ты нисколько не пострадаешь.

Захватив из дежурки белое фарфоровое блюдечко и стерильную систему для переливания крови, мы с Дружком спешно отправились в операционную.

Во время пути по длинному коридору Дружок шел «рядом» – строго у моего левого бедра, причем вперед не тянул, но и не отставал. Его красивая голова, как и положено собаке при выполнении данной команды, полностью выходила вперед. Зрелище со стороны, наверное, было красивым.

– Да ты, Дружок, оказывается, прекрасно обученная собака. Кто же с тобой так хорошо занимался? Бог даст, утром узнаю твою историю появления на карантине.

Дружок в ответ только слегка повел правым ухом, давая мне знать, что он все понял.

* * *

В операционной пахло йодом, эфиром и хлороформом. Дружок сразу занервничал. Стал крутить головой, таращить глаза и, набычившись, попятился назад к двери. В этом помещении находиться ему явно не хотелось.

«Как бы пес не пустил в ход свои острые зубы. Самонадеянно проигнорировал намордник, а теперь его не надеть…» – пронеслась у меня мысль. Но Дружок и не думал кусаться. Большим мокрым носом он сделал глубокий вдох и, вместо того чтобы уйти в открытую дверь, которую он уже распахнул своим крупом, вдруг остановился. Еще раз потянул ноздрями воздух и направился в угол операционной, где на полу, поверх одеяла, лежала умирающая Айна.

Дружок обнюхал ее со всех сторон, полизал ей ушки и… мы не поверили своим глазам – улегся рядом с Айной. Она попыталась встрепенуться, сил у нее на это не было. Дружок же, тихо поскуливая, принялся ее вылизывать…

Картина напоминала сентиментальное кино – две собаки лежат рядом. Айна умирает от острой кровопотери, Дружок своим поведением показывает, что готов спасти ее своей кровью и ценой своей молодой жизни. Он активно вылизывает умирающую, будто приговаривая «я спасу тебя, спасу»…

Положение собак для прямого переливания крови было идеальным. Однако в отсутствие стандартной тест-системы для определения группы крови и проверки на совместимость крови донора и реципиента мне следовало провести хотя бы примитивное исследование. Вот для этой цели и должно было пригодиться белое чайное блюдечко.

Взятые от обеих собак по несколько капель крови я смешал в блюдечке и под ярким светом операционной лампы стал всматриваться в это получившееся небольшое кровавое пятнышко. Прошла минута, другая… Мое сердце от томительного ожидания часто колотилось, а от напряжения глаза застилали слезы… Трех минут, по моему расчету, достаточно, чтобы сделать заключение – смешанная кровь от двух животных осталась без изменения. Никаких сгустков или хлопьев не образовалось. Следовательно, разрушение или гемолиз эритроцитов двух индивидуумов не произошел. Кровь Дружка-донора можно переливать Айне-реципиенту. Но опять этот «подленький червячок», прячущийся в глубоких недрах подсознания, подал голос, который напоминает о еще одном подводном камне переливания – наличии резус-фактора, который тоже содержится в эритроцитах животных. Все как у людей. Несовместимость положительного и отрицательного резус-фактора при переливании одноименной, то есть правильно подобранной, группы крови приведет животное к неминуемой гибели.

Но когда донор лежит рядом с умирающим реципиентом, у которого вместо слизистой оболочки розового цвета – белый безжизненный пергамент, а сердцу биться осталось считаные минуты, невольно вспоминается изречение древних эскулапов, которое я тут же озвучил:

– Храбрым благоприятствует счастье – Fortes fortuna adiuvat!

– Fortes fortuna adiuvat! – вслед за мной повторил знаток латыни Дмитрий Алексеевич.

И вот под это крылатое латинское выражение началась трансфузия крови.