Текст книги "Черта"

– Кто таковы будете? – он показал пальцем на ближайшего переодетого турка, и недобрый огонёк мелькнул в его глазах. – Вот ты, например… Кто и откудова?

– Иван с-под Москви, – пролепетал Селим, вспомнив самое известное русское имя и русский город.

– Сразу видать, москвитянин, – ехидно ухмыльнулся казак. – Выговор у тебя истинно московский. А ты кто будешь? Крещёный? – повернулся он к другому.

С подобострастной, заискивающей улыбкой второй басурманин распахнул ворот драной рубахи и выставил вперёд крест, принадлежавший какому-то греку.

Казак подозвал двух запорожцев:

– Отведёте этих к гребцам, там посмотрим, кто такие.

Важно кивнули воины Сечи и повелительным жестом приказали туркам идти на корму, где сгрудились выжившие гребцы. Селим поскользнулся на залитой кровью палубе, стукнулся копчиком о доски и выругался по-турецки.

– А чего ж по матушке не загнул? – спокойно осведомился русский казак. – Иль на Туретчине родную речь запамятовал? – Запорожец помог «Ивану» подняться. Другой решительно оттолкнул одетого по-восточному четвёртого «галерника»:

– Та вин же басурман!

– Вижу сам. Все они басурмане проклятые, – процедил сквозь зубы русский. – Потом с ними разберёмся. А я в трюм пойду. – Медленно обернувшись к сжавшемуся от страха разоблачённому турку, он вдруг выхватил из ножен саблю и одним движением отсёк голову. Нагнулся, поднял её за волосы и выразительно потряс.

– Як жидовка Юдифь! – довольно оскалился запорожец.

– Ну, ты у нас, Павло, в бурсе учён, все священные книги назубок знаешь. Тебе за этими «христианами» и надзирать. А я вниз полезу, там, вроде бы, пленники томятся. – Он перешагнул через обезглавленное тело, кинул, не глядя, голову и направился к трюму.

Щёлкнули засовы, скрипя, отодвинулась крышка трюма, и в проёме показалось бородатое, толстощёкое, хитроглазое русское лицо с растрёпанными тёмно-русыми кудрями.

– Выходи на волю, страдальцы! Да не всем скопом, а по одному, а то лестница общей тяжести не выдержит, попадаете, расшибётесь, кости переломаете. Ну, кто первый?

Первым рванулся к солнцу, к свободе, к вольному воздуху Тенгиз из Картлии. За ним, по одному, легко, превозмогая тяжесть в ногах и голод в желудках, взбегали Захариос, Рэй, Драгош, Милош, Умберто, Винченцо, Родриго, Никодим, Пантелеймон, Евстафий, Потап, Дмитрий, Зураб, Гиви, Вахтанг, Оганес, Ашот, Цветко, Кшиштоф, Янек, Остап, Панас…

Общая беда и общая победа сплотили разноименных и разноплеменных галерников. Вот и пришла Свобода! Вот она, желанная, долгожданная! Возрадуемся же, братья!

Последними неспешно взошли трое: мадьяр Иштван и осетин Рустам поддерживали под руки тяжелораненого черногорца Воислава и бережно уложили его на палубу. Казак решил спуститься в трюм, но не прошел и трёх ступеней, как заткнул ноздри, лицо его перекосила гримаса отвращения:

– Ну и вонь тут стоит! Кровь, да пот, да нечистоты. В хлеву дух и то приятнее будет! – Он поднялся обратно, задвинул крышку и сказал толпившимся вокруг бывшим гребцам:

– Вы отправляйтесь на корму, там все ваши. А я казаков позову, чтоб мертвяков из корабельного нутра вытащили. – Он двинулся на бак, где сгрудились казаки-победители, похвалявшиеся своими подвигами в отшумевшей сече.

– А я как рубанул того турка, так у него голова, будто тыква, пополам раскололась.

– А я троих на пику насадил и всех разом в море столкнул.

– Хорош врать-то, бахвал!

– Нехай брешет…

– Кто врёт? Кто брешет? Я-то?! Вот вам истинный крест, всё сказанное – правда подлинная. Хошь пытай меня палач – не отрекусь!

Гордо воздев к благословенному солнцу головы, шли вчерашние рабы. Рваные, грязные рубахи и портки, босые ноги, у иных, кого раздели трусливые басурмане, – только холщовые повязки на чреслах, шрамы от плетей, сизо-багровые синяки от турецких кулаков, немытые, донельзя отросшие, слежавшиеся волосы – отвратный вид недавних невольников так дисгармонировал с задорным блеском в глазах, лучистыми улыбками щербатых ртов и распрямлёнными плечами! Стенавшего и метавшегося в бреду Воислава положили на снятую с петель дверь матросского кубрика, бережно несли его вчетвером – двое русских, итальянец и грек. Вдоль борта уже стояли в нестройном ряду собратья по былой тяжкой доле. Молодой казак прохаживался, спрашивал имя, звание, откуда родом.

– Мечислав Незбицкий, Торунь, шляхтич.

– Савелий Калиткин, крестьянин из Борисоглебска.

– Джованни Каватти, капитано, Лукка.

– Михо Гулиани, Кутаиси, эта…купэц па-русски.

Когда кто-либо затруднялся с ответом, всегда находился соплеменник, понимавший великорусскую или малороссийскую речь, и переводил вопрос земляку.

После трюмной духоты и зловония жадно вдыхал свежий морской воздух Дмитрий, осматривал свои запястья и лодыжки с застарелыми мозолями от оков, въевшимися в кожу пятнами ржавчины – когда-то сойдут с тела эти знаки неволи. Гребцы двух смен пожимали друг другу руки.

– Ну, каково вам пришлось там, внизу?

– Ох, и повоевали же! Короткая сеча была, да жаркая.

– То и видно, все кровью замызганы, будто мясники на бойне. И мы тоже туркам всыпали по первое число – я самолично двоих душегубов положил, – отвечал Абрамову тульский сапожник Лев, похожий на всамделишного хищника благодаря свирепому выражению лица (ещё не отошёл от горячки боя) и густой растрёпанной гриве янтарно-жёлтых волос.

Дмитрий нашёл место в строю между Львом и белорусом Рыгором; чуть поодаль – англичанин Рэй; другие заняли левый фланг. В это время казаки уже вытаскивали из трюма убитых гребцов – Василия, Петра, дубровницкого морехода, и двоих болгар.

– Пусть земля вам будет пухом, – перекрестился Лев, наблюдая за скорбной сценой.

– Кабы земля… Так нет, в море хоронить будут. Ни домовины тебе, ни креста надмогильного, ни отпевания, – поправил кто-то из русских.

К освобождённым невольникам уже направлялся тот самый казак, что выпустил их из трюма. «Видно, важный чин у них», – подумал Дмитрий, потирая саднящий след от оков.

Донской казак оглядел нестройную вереницу оборванных, голодных людей, иные из которых были к тому же ранены.

– Много гутарить я не буду, – после недолгого молчания обратился он. – Значит, так: звать меня Прохор Чеботарёв.

– Атаман, что ль, будешь? – раздался голос. – Корабельный голова?

– Атаманствует над нашим воинством Пётр Сагайдачный, – ответил Прохор. – Он сейчас к болгарским берегам направился, турок пощипать. А эти чайки, которые басурманскую посудину полонили, под мою руку передал. Можно и так сказать: теперь я корабельный голова, и, покуда мы на море, слово моё – закон. Ну да не о том речь сейчас… Средь вас лекари имеются? Выходи, не стесняйся. Врачеватель нам позарез нужен, – он указал рукой на лежащего в отдалении стонущего Воислава, подле которого суетились запорожцы.

– Был средь нас костоправ, из болгар, – вздохнул Лев. – Да только турок-злодей его саблей зарубил на моих глазах. Ну, уж и я ему за это своей ножной колодкой темечко проломил, – он выразительно рубанул рукой, изображая сокрушающий удар по неверной башке. – Был бы болгарин… Так мёртвого с того свету не призовёшь, – горько махнул рукой мужик.

– Я могу, – Тимка из Севска выступил вперёд.

– Ты ж коновал, – загоготали русские гребцы. – Тебе с кобылами возиться. А тут человек помирает. Знаток человечьих хворей надобен!

– А хоть бы и коновал, – с вызовом произнёс Тимка, тряхнув рыжей головой. – Всё одно у человека то же, что и у кобылы: сердце, печёнка, желудок, прочие потроха…

– А ещё мозги есть! Про них-то забыл, – крикнул кто-то и засмеялся.

– Я и людей лечить могу, у меня бабка знахарка, она меня многим премудростям научила, – заявил гордо Тимка.

– Хорошо! Нечего лясы точить – поди помоги болящему, – Прохор подошёл к коновалу и подтолкнул его в бок. Лицо Тимки скривилось от боли.

– Ранен, что ль? – спросил казак. Тот кивнул: «Слегка саблей зацепило». – Ну, как говорится: врачу, исцелися сам. Иди, помогай раненому.

Следом вызвался фрязин Жак, некогда бывший хирургом на корабле, рассекавшем средиземные волны между Провансом и Балеарами.

– Кому помощь нужна? – выкрикнул казак.

Вперёд выступили с десяток раненых гребцов. По счастью, большинство были ранены легко или просто поцарапаны. Только у одного валаха турецкий клинок отсёк два пальца.

– Вами после займутся. А теперь хочу спросить вас, братцы: про вольное казачество, надеюсь, наслышаны? Деды на завалинке про наши деяния сказывают, песни поют, так?

– Ещё как! У нас в запрошлом годе добрая сотня на Дон ушла. Целые деревни опустели, – весело крикнул тамбовский паренёк.

– Мой брат тоже ушел казачить, – откликнулся ещё кто-то. – Да с ним десяток земляков.

– Вот и прекрасно! Дело такое: кто желает по доброй воле присоединиться к запорожскому али донскому христианскому воинству, милости прошу. Тут же на судне в казаки и поверстаем. Кто желает честь и славу саблей добыть, православную веру от нечестивцев-басурман защитить – пусть выходит вперёд.

Оглядел бывалый казак новое пополнение, улыбнулся. Выступили вперёд половина русских, пятеро сынов Украины и серб Драгош, бывший когда-то гайдуком в Балканских горах и видевший в казаках братские души. Хотел было и Дмитрий выступить вперёд, да что-то удержало его. Может быть, рука Провидения направила его мысль: не донские привольные степи, не Хортица, а родная Рязанщина – судьба твоя. Здесь отец твой в городовые казаки поверстался.

– Прибыло, значит, полку христианского! – раскинув руки, будто желая обнять новых казаков, воскликнул Прохор.

– Рази ж все тут христиане?! – раздался вдруг злой, хриплый голос. – Среди нас вон и отродье неверное топчется. Одного звать Энвер, другого Юсуф, третьего не помню…

– Это где ж такие сыскались? – прищурившись, вглядывался казак в дальний конец строя, где трусливо съёжились переодетые в рабское рубище турки. – Эти, что ль?

Прохор указал пальцем на притаившихся супостатов.

– Да, они самые! Уж как людей православных мордовали и по хребтам хлестали! Будто палач турецкий кожу живьём со спины дерет… – прокричал тот же голос.

– Грицюк, поди сюда! – заорал не своим голосом Прохор. Тотчас, забавно переваливаясь на толстых ногах, подбежал крепкий, пузатый, притом широкоплечий и высокорослый запорожец. – Кликни своих, чтоб эту нечисть басурманскую скрутили да сей же миг в море выкинули. Первыми из трюма выскочили, будто лиса из норы, когда вешняя вода её обиталище подтопит. Гляжу – рожи у них гладкие, холёные, будто у поросей откормленных, глаза черны, что твои уголья, носы кривые, как ихние сабли, и говорят по-нашему невпопад. Думали, скроются от скорого казачьего суда?

– Кресты у них заберите, перед тем как казнить будете! – воскликнул один из русских гребцов. – Они, проклятые, у верных христиан нательные крестики посрывали и на свои басурманские шеи нацепили. А кто противился, тех поубивали, сволочи!

– Сделай, хлопец, как люди просят, – сказал Чеботарёв.

Тарас Грицюк медвежьей походкой поспешил выполнять приказание. Тут же трое его соплеменников кинулись к трясущимся туркам. Двоих, остолбеневших от страха, тотчас связали, отобрали кресты, накрутили на шеи обломки рабских цепей, не без усилий перевалили упитанные туши мучителей через фальшборт. Третий, видимо, спятив с перепугу, сам сиганул в пучину, не дожидаясь, пока казаки свершат над ним расправу.

– Плыви, стервец, авось до Варны доплывёшь сажёнками, – кричали и свистели ему вслед бывшие пленники.

Грицюк воротился, держа в горсти символы христианской веры, передал их Прохору. Тот, заложив руку с крестами за спину, пристально оглядел неровную шеренгу гребцов.

– Кузьма, Сенька, Денис! – окликнул казаков Прохор. – Приведите-ка сюда супостатов, – он жестом указал на корму, где под охраной находились капудан и его присные. – А я покуда с людьми перетолкую. – Он вновь обратился к бывшим невольникам:

– Может, меж вас ещё басурмане таятся? – он хитро подмигнул. – Сейчас и проверим, старым, испытанным способом. А ну-ка, спущай порты – посмотрим, кто среди вас какого исповедания. Все ли христианского корня или кто чужой притаился?

Грицюк захохотал утробным смехом. А Прохор шагнул вперёд и упёрся хитрым взглядом в лицо Андерсона:

– Вот ты, кажись, не нашего племени будешь? По-русски понимаешь? – Англичанин кивнул. – Вот тебя первого и проверим. Сымай портки, иноземец!

Багрянец негодования окрасил лицо Рэя. Запинаясь, он гневно вскричал:

– Ваша дерзость поистине не имеет границ! Заставлять джентльмена подобным образом унижаться – на такое не способны, пожалуй, даже неверные турки. Я лучше умру, чем…

– Ну-ну, напугал, – прервал его насмешливым голосом Прохор, замахал руками. – Ишь ты, стыдливый какой попался! «Жельмен», тоже мне барин выискался! Из каких будешь?

– Капитан торгового флота Его Величества! – гордо вскинул голову Андерсон.

– Небось перед корабельным лекарем приходилось разоблачаться, а? Ты не смущайся, тут все свои, ни одной бабы кругом! – он обвёл руками гребцов и казаков.

– А может, у него болесть какая, портовые девки наградили, – засмеялся один из казаков.

– Цыц! – гаркнул Прохор. – Ну, ежели по доброй воле не желаешь, так Тарас тебе поможет разоблачиться. – Поди-ка, Грицюк, помоги этому иноземцу портки спустить.

– Раздень его, Тарас, раздень! А мы поглядим, не отсох ли там у него… – галдели казаки.

– И как тут не отсохнуть, коли мужское орудие без работы прозябает. Столько времени бабы не касался, бедняга.

– Тебе бы так!

– Это уж слишком! – Рэй выхватил снятый с убитого турка турецкий кинжал с украшенным рубинами эфесом, который скрывал где-то под лохмотьями. – Не подходи!

– Що я тебе, дивчина? – удивлённо улыбающийся Грицюк надвигался на англичанина.

И тут раздался голос Дмитрия:

– Что вы на него накинулись, какой из него, к чёрту, басурманин? Здесь все мы христианской веры – православной, римской, армянской… Мы с Рэем два года на одной скамье горе мыкали, к веслу прикованные. Эх вы, казачки, своя своих не познаша! Я за этого иноземца готов собственной жизнью поручиться, если надо – голову на плаху положить! Ишь, чего удумали: скидывай штаны! Может, ты сперва сам оголишься, Прохор? А то мы ведь не знаем, кто ты таков есть: православный христианин или только прикидываешься? Оставь в покое моего товарища, слышишь?

– Это кто ж такой заступничек выискался? – опешил казак. – А ну, шут с вами, – махнул рукой Чеботарёв. – Значит, все тут крещеные? Или есть кто средь вас чужой веры? Кто крещеный – сделай шаг вперёд. А ты, аглицкий мореход, ножик убери – чай, не игрушка.

Успокоившись, Рэй спрятал оружие за пазуху. Все дружно, как один, шагнули, только один чернобородый, густоволосый, с горящими глазами человек остался стоять.

– А этот басурман, значит? – Прохор поманил Грицюка. – Поди, спроси его…

– Это Барзак, курдистанец, – крикнул курянин Демьян. – Он по-русски не говорит и даже по-турецки едва лопочет. Мы с ним как глухие на пальцах изъясняемся. Его турки в полон взяли где-то в горах. В Отца, Сына и Духа не верует, огню и солнцу поклоняется. Но басурман люто ненавидит. Кузнец он. Силач – двоих турок на месте уложил. Не человек – медведь! Хороший бы казак получился из него, кабы христианской веры был…

– Язычник, значит? – Прохор задумчиво поскрёб бороду.

– С нами ещё один такой был, черемис. Его турки насмерть засекли, изверги!

– Ты передай на пальцах этому кузнецу, чтоб помог людей расковать. А то, я вижу, у некоторых из вас до сей поры на запястьях да лодыжках цепи бренчат. Потрудишься вместе с нашим молотобойцем Фомой. А что до веры твоей… – Прохор опять махнул рукой. В это время за его спиной уже стояли дюжие казаки, сторожившие Ибрагима, Мехмеда и ещё четверых уцелевших в кровавой мясорубке турок.

– Эй ты, казачок шибко набожный, – ехидно обратился к Прохору зубоскалистый Демьян. – Ты крестики-то честным христианам вернёшь али как? Мне да пану Мирославу. А то как же нам без креста быть? Только Бога гневить.

– Который чей крест будет? – встрепенулся от минутного раздумья казак.

– А то сам никак не догадаешься, русского креста от латинского крыжа не отличишь? Ты погляди внимательно…

– Подходи, бери кресты, – промолвил сконфуженный морской атаман. – А я и забыл совсем про них. Только, чур, больше туркам их не отдавайте: лучше башку с плеч долой, нежели крест с шеи. Берегите их паче жизни. Без них Господь в рай не пустит.

Он вернул кресты и намеревался сказать освобождённым гребцам что-то ещё, как вдруг Кузьма Ракитин тронул его за плечо:

– Что с неверным отродьем делать велишь?

Прохор устало вздохнул, обернулся, смерил презрительным взглядом помятых, связанных врагов, сплюнул под ноги:

– Может, мучителей этих ихним мученикам отдать – пускай вволю натешатся?

– Вот это дело! Как галерники порешат, так и быть посему! – ответил Ракитин. Казаки тычками подтолкнули басурман вперёд. Со страхом и затаённой злобой глядели они на вчерашних рабов; с ненавистью взирали на них разноплеменные невольники, русские и украинские казаки. Рука Грицюка потянулась к рукояти сабли, зубами скрипел Кузьма, бросали на врагов яростные взгляды его товарищи, готовые, кажется, по первому зову изрубить их в пух и прах, прогнать сквозь острые пики, потопить в море, вздернуть.

– Ну, как, братцы, что делать с этим зверьём будем? Казнить или миловать: дадим им лодку, пусть плывут, куда их бесстыжие глаза глядят, на все четыре ветра? Отпустим?

– Что-о?! Вот запросто так взять и отпустить на все четыре? – Лев, тряхнув лохматой гривой и сжав кулаки, выступил вперёд. – Пусть за все наши страдания ответят! Казнить иродов!

– Казнить! Расправу чинить! Поделом им, мучителям! К рыбам их! – заголосили гребцы.

– Ну, коли народ требует, так тому и быть! – Прохор с весёлой злобой оглядел понурых Мехмеда, капудана и турок, жавшихся друг к другу. – В воду – и дело с концом!

И тут возвысил голос англичанин:

– Мистер казачий офицер! Я хотел бы исполнить приговор над этим бесчестным человеком, который стоит сейчас перед нами. – Он ткнул пальцем в сторону Ибрагима.

Капудан съёжился, отступил на шаг назад, но в спину его упёрлось остриё казацкой сабли.

Рэй продолжал:

– Этот приговор вынесли мы, трое выживших после битвы британских моряков. Двоих уже нет среди нас, море стало их могилой, потому мне надлежит свершить возмездие над подлым изменником христианской веры, бывшим голландским подданным Иоганном Ван дер Хольтом, добровольно продавшимся неверному султану за тридцать иудиных сребреников. Ренегат христианства пусть падёт от моей руки. Дайте же мне оружие!

– У тебя есть кинжал, проткни ему сердце. Один удар – и турецкий холуй будет в аду.

– Дайте мне саблю! Я хочу сразиться с ним в честном поединке. И если я погибну, пусть этот гнусный христопродавец останется жить. Высадите его где-нибудь на пустынном берегу, лучше на острове, и пусть влачит там остаток своей презренной жалкой жизни.

– Нет! Пусть подохнет! Убей его сразу! Мы хотим видеть его мёртвым! – заорали гребцы.

– Дайте саблю! Развяжите вероотступника и дайте ему тоже! Мы сразимся!

Казак недоуменно уставился на англичанина:

– Ты что, сдурел? Там, в твоей Англии, все такие ж полоумные? Ты еле на ногах держишься! Какой, к бесу, поединок?! Он тебя первым же ударом проткнет, глупый!

– Дайте мне саблю! – твердил своё Андерсон.

– А ты что скажешь, бывший христианин? – сквозь зубы бросил Прохор капудану.

Надменно вскинув голову, ответствовал капудан:

– Да, этот британец прав – я добровольно поступил на службу султану. Для этого пришлось пожертвовать лишь маленьким кусочком плоти, – он кисло улыбнулся. – Все мы живём на одной земле, ходим по волнам одного океана, объемлющего твердь земную. Не всё ль равно, кому служить, кому продать шпагу. Я полиглот, отлично владею и английским, и французским, и турецким, и татарским, и, как видите, русским.

– И верно – проглот! Нас голодом морил, а сам вон какой упитанный – сытный будет обед для рыб! – крикнул кто-то из русских, но казак жестом прервал его: «Пущай договорит!»

– Есть один всемирный язык, понятный даже невежественным дикарям в южных морях – язык выгоды. Золото – лучший в мире толмач. А что до веры… Бог един, только зовут его всяк по-разному: кто – Христом, кто – Аллахом, кто – Брамой… Бог любит удачливых и успешных, каждому он заранее определил место и на земле, и предначертал посмертное бытие. Преуспеяние в мирских делах – залог райского блаженства на небесах! Бедные и подневольные не угодны Ему. – Ропот негодования пронёсся по шеренге вчерашних рабов, теперь превратившейся в нестройную толпу. – Одним он предопределил оковы и тяжёлые весла, другим – набитые златом сундуки, почести и уважение сильных мира сего.

– Да он на Господа хулу возводит! – возопил Лев. – За такую речь лютой смертью казнить!

– Поверьте мне, переменить веру – так же просто, как сменить европейский колет на магометанский халат, шляпу – на тюрбан, шпагу – на ятаган. Я готов служить любому властителю, который по достоинству оценит мои труды, будь то голландский штатгальтер, английский король, турецкий султан, да хоть государь Московии! Если бы последний имел свой флот, бороздящий воды древнего Понта, то я бы охотно нанялся к нему и, с моим долголетним опытом мореплавания и прирождённым талантом повелевать людьми, поверьте, дослужился бы до адмирала. Тогда бы не вы, христиане, а турки налегали бы на галерные вёсла и подставляли свои загорелые спины под плети. А что до Бога, то я готов хоть сейчас принять крещение по обряду ортодоксальной восточной церкви. Прикажите вылить из бочки ром, наполнить её водой, освятить и обратить в купель. Среди вас есть священник? – обратился он к мрачно насупившимся казакам. – По выражению ваших лиц догадываюсь, что нет. Что ж, обряд можно произвести и на берегу, в первой встретившейся на пути церкви. Я мог бы водить казачьи флотилии под стены турецких и татарских городов, я помог бы вам взять Кафу и хорошо поживиться там!

– Довольно! Надоело слушать паскудные слова! Он богов меняет, как одёжку. Казнить его! – вопили гребцы. Кто-то подобрал кусок доски и швырнул его в капудана, но тот увернулся. Другой схватил валявшуюся на палубе сломанную казацкую пику. Прохор погрозил ему кулаком, топнул ногой и зычным голосом заорал:

– Тихо там! Вы слышали, что наболтал вам этот турецкий прихвостень?! Немало таких поганцев землю топчет и море сквернит! Что ж, аглицкий мореход, быть по-твоему, хоть и боюсь я за тебя – а ну как нехристь одолеет? – Он обратился к казакам: – Дайте ему саблю! И этому тоже, – он гневно сверкнул очами, глядя на капудана. – Да сперва путы разрежьте. Сабли чтоб крепкие и острые были у обоих. И да поможет Бог англичанину!

– Зарубит ведь Рейку нашего христопродавец! – сокрушённо покачал головой Демьян. – У него ж сабля в руках не держится – вишь, отощалый какой.

– Победит. Как есть победит! – отозвался Дмитрий. – Видел я, как он в трюме саблей махал, только искры летели да кровь брызгала. Господь на его стороне – хоть и не православный он, да тоже в Троицу верует. Гляди, молится. Да пребудет с ним Отец наш небесный. – Дмитрий перекрестился.

Казаки принесли сабли. Кузьма провёл рукой по лезвию, отдёрнул руку – на подушечках пальцев выступила кровь. Проверил другую – тоже острая; подбросил плат шёлковый, рубанул – рассёк. И другой саблей разрубил на лету кусок тонкой ткани. Добрая сталь!

– Держись крепко, удары отбивай, на хитрые уловки не поддавайся, ищи слабое место у соперника. Ну, с Богом! – перекрестил англичанина морской атаман, вручая саблю. Потом подошел к Ибрагиму-Иоганну, протянул и ему оружие эфесом вперед:

– Рубись честно, иудино семя! Убьёт тебя аглицкий мореход – авось, кровью свой страшный грех смоешь, может, и сжалится Господь. А коли победишь противника – казак слова, раз данного, не меняет – высажу тебя на первом подвернувшемся острове. Живи там до скончания живота своего, кайся в грехах, питайся рыбою да гадами морскими, как в оные времена отшельники. Всю жисть свою токмо мамоне одной поклонялся, жиру нагулял, а Бог любит постников. Иди же, бейся! – он лягнул капудана под зад.

В яростной схватке сошлись англичанин и бывший голландец. Их сабли выписывали дуги, чертили гиперболы и другие затейливые фигуры – взоры казаков и освобождённых гребцов едва успевали проследить движение сабли. Один раз капудан, сделав неожиданный выпад, едва не поразил в грудь англичанина, но тот вовремя увернулся; в другой раз уже Рэй чуть было не выбил клинок из руки врага, но сноровка выручила Ибрагима. Затаив дыхание, все наблюдали за битвой. Двое смертельных врагов летали по палубе. Куда только делись видимая неуклюжесть обильного телесами капудана и кажущееся слабосилие изнурённого рабским трудом, истощённого скудной пищей Рэя!

Расступились казаки. Неистовый танец смерти продолжился на шкафуте. Вот отлетел в сторону Рэй, спиной ударился о леер – и отскочил, будто срикошетившая пуля, и кинулся на врага. Казалось, капудан нанижет его на саблю, но на волосок от смертоносной стали проскочил англичанин, в мгновенье ока развернулся – и в который раз скрестились сабли.

Взмах за взмахом – и болтается перерубленный капуданом шкот, щепки летят – сабля Рэя рубанула по мачте. Сабля Ибрагима описала полукруг и вот-вот должна была обрушиться на голову англичанина, но тот ловко уклонился, и скользнуло оружие плашмя по плечу. В следующий момент уже Рэй наскочил на супостата – звякнули сабли, в который раз скрестившись. Крест, крест, опять крест – кажется, что Господне вмешательство оберегает англичанина от неминуемой смерти. С левого борта на правый, потом назад, перескакивая через трупы турок, казаков, гребцов, разбросанные по палубе предметы. Вот запнулся Рэй за басурманскую голову – и полетел навзничь, едва удержав в руке оружие. Злобно скалясь, занес саблю враг – но то ли поскользнулся в лужице, то ли волна качнула корабль – полетел рылом вперёд Ибрагим и уткнулся носом в запачканные кровью доски. Сабля отлетела в сторону. «Вставай, Рэй! Убей его! Убей! Не дай опомниться!» – гомоня на разных языках, подались вперёд галерники. Вскочил Рэй, встал с занесённой над головой саблей, да раздумал, перешагнул через простёртую на палубе неверную тушу, концом своей сабли пододвинул Ибрагиму его выпавшее из руки оружие.

– Встань, продолжим бой!

– Экой благородный, жельмен, одним словом! – восхищённо промолвил один из казаков.

– Це добрый хлопец, – запорожец Микитенко довольно покачал головой.

Резким прыжком поднялся басурманин с саблей. И вновь закипела схватка. Крест, крест, полумесяц в воздухе, снова крест, и опять полумесяц. Рывок капудана – и клинок едва лишь оцарапал ухо и висок противника, англичанин вовремя отклонил голову. Все замерли. Рэй парировал новый удар басурманина, контратаковал его, не давая опомниться, – и тут уже враг мотнул вправо головой, счастливо избежав разящей десницы Андерсона.

Будто два орла-стервятника в приступе бешеной злобы кидались друг на друга, стремясь вырвать добычу из когтей врага, и добыча эта – его жизнь. Сабли, как длинные изогнутые клювы, целились в сердце, в живот, в глотку, норовили выклюнуть очи из глазниц.

Стало сказываться измождённое состояние англичанина. Капудан сделал выпад, когда противник не ожидал его – и вот уже из рассечённой скулы Андерсона струится кровь.

– Боже! – схватился за голову Дмитрий.

– Ах! – воскликнули в унисон Лев и Демьян.

– Вах! – тотчас отозвался Гиви.

Закрыл лицо руками Иштван. Забормотали молитвы Пречистой Деве венецианцы, ляхи, лекарь Жак. Испуганно перекрестились болгары.

– Убьёт! Ох, убьёт его собака басурманская! – Ракитин в сердцах притопнул ногой. – А ещё пожалел его. Добить надобно было изверга!

– Что ты по живому причитаешь? Баба ты, а не казак! – набросился на него Прохор. – Вон как он на нехристя наседает. Только искры летят!

И вправду: полумесяц – крест, полумесяц – крест, звенят сабли, наступает Рэй с рассечённой щекой, в кровавых лохмотьях, стиснув зубы. Но вот Ибрагим-Иоганн, собравшись с силами, опять пошёл в атаку, теснит англичанина к бакборту. Отхлынула толпа галерников. И вот споткнулся капудан – не заметил валявшийся на пути обломок рабской цепи, подался телом вперёд и напоролся рыхлым брюхом прямо на саблю Рэя.

Клинок рассёк колыхающуюся плоть турка и вышел из спины. Резко дёрнул оружие Рэй, да не хватило уж сил у галерника. Последним судорожным движением опустил саблю враг на голову англичанина, но лишь ободрал кусочек кожи с волосами. Бой был окончен.

– Одолел-таки христопродавца! – радостно всплеснул руками Прохор. Он подошёл к тяжело дышавшему англичанину, который тщетно пытался вырвать убийственную сталь из кровоточащего тела. – И глубоко ж ты саблю засадил, братец! Дай-ка помогу!

Из жирного бездыханного тела совместными усилиями вытащили клинок – по самую рукоять вошёл он в объёмистое брюхо капудана. Прохор наклонился над мёртвым:

– Думал ты, олух царя небесного, будто Господь лишь удачливым поспешествует, сильных да богатых любит? Ну и дурак же ты! Бог на стороне праведных. Хоть ты и силён саблей рубать, да не помогла неверному воинская наука. Ты в гордыне своей христианского Бога отринул – и Он тебя отверг. Имел ты и злато в сундуках, и галеру ходкую, и слуг верных, и рабов покорных – а теперь и злато в казацких руках, и слуги твои посечённые лежат, и рабы цепи скинули, и корабль твой быстроходный стал тебе заместо домовины. Да и могилы у тебя не будет – отдадим тело бычкам да ставридам.

– В море сего богоотступника! – скомандовал Прохор. Двое казаков взяли капудана за руки да за ноги и с великими усилиями – ох и тяжёл же! – отдали его синим волнам.

– Вот и отомщены Джастин Уильямс и Роберт Аддингтон! – воскликнул Рэй, провожая взглядом исчезающую в волнах тушу турка.

Тут настала очередь Мехмеда отвечать за его лютость звериную и за предательство своего народа и отчей веры. Двое болгар, Живко и Цветко, вызвались свершить скорый суд. Хоть и русским языком не владели, лопотали на своём наречии, да корень-то у слов один, славянский, казаки их без перевода поняли: «Предавшему народ болгарский – смерть от болгарских рук, петля на шею!» Они схватили отчаянно трепыхавшегося турецкого прислужника, накинули петлю, свитую из страшного кнута, которым кат забивал насмерть ленивых или строптивых, – и вот уже ноги вздёрнутого на нок-рее изменника Христовой веры ударились в короткую, судорожную пляску. Прочим пленённым без лишних разговоров накинули на шеи оборванные звенья цепей, ножные колодки – и в пучину!

– Царю морскому поклон от вольного казачества передайте! – кричали вслед казаки и гребцы. – Пусть ждёт ещё пополнения – скоро Петро Сагайдачный новых турок пришлёт.