Текст книги "Факел сатаны"

В следующее мгновение Бабухин выскочил одним прыжком на балкон. Гранская, видя все это боковым зрением, на секунду растерялась, но тут же пришла в себя и кинулась за Бабухиным. Но тот уже перебирался на ветку могучего платана. Следователь заметалась вдоль железобетонных перил, понимая, что не сможет задержать беглеца. А он с прямо-таки обезьяньей ловкостью продрался сквозь листву и оказался над проезжей частью дороги, по которой катили автомобили. И когда в лоджии появился Жур, освободившийся наконец от картины, а вместе с ним понятые, Бабухин спрыгнул на проезжавшую под ним грузовую машину с крытым кузовом.

Инга Казимировна выскочила из кабинета в приемную. – Сбежал! – крикнула она операм.

Теперь они уже втроем поспешили вниз по лестнице. Следователь на ходу сообщила, как все произошло. Когда они выбежали из подъезда, Виктор Павлович сидел на обочине дороги с побледневшим лицом, держась за лодыжку.

– Что с вами? – бросилась к нему Гранская.

– Нога… – поморщился от боли Жур. – Неужели уйдет, гад?..

– Не дай бог! – вырвалось у следователя. – Что за машина? Марка, номер?

– Не знаю, – с трудом поднялся Жур.

Опера подхватили его под руки и посадили в служебный «москвич». Шофер, оказывается, тоже не успел заметить, на какой машине исчез Бабухин.

Гранская лихорадочно огляделась. Редкие прохожие спешили по своим делам, мороженщица отпускала мальчику в школьной форме эскимо.

– Простите, – рванулась к ней следователь, – вы не видели?..

– Как не видела, – перебила Гранскую мороженщица. – Видела, лихо сиганул начальничек. – Она кивнула на помпезную вывеску «Люкс-панорамы».

– И номер машины запомнили?

– Да кабы знала…

– Лошадь там была, – вдруг подал голос мальчуган, разворачивая станиолевую обертку эскимо.

– Какая лошадь? Где? – не поняла Инга Казимировна.

– И впрямь, – подтвердила продавщица, – из кузова той машины выглядывала лошадиная морда.

– А машина – ГАЗ-53, – солидно добавил мальчишка. Забыв даже поблагодарить, Гранская бросилась к «москвичу». Машина, взвыв спецсигналом, тут же рванулась с места.

Бабухин лежал, распластавшись, на брезенте, думая только об одном: как бы не сорваться. Грузовик, на котором он очутился, ехал по центру города. Директор «Люкс-панорамы» отмечал машинально в голове маршрут следования. На одном из перекрестков машина приостановилась.

«Может, спрыгнуть?» – мелькнуло у Бабухина.

Но тут грузовик продолжил путь, а за ним – стайка автомобилей, угодить под колеса которым ничего не стоило, попытайся Бабухин спуститься на дорогу. Чтобы этого не случилось, Бабухин крепко ухватился за крайний металлический брус. Затем он подтянулся на руках и осторожно заглянул в темное чрево кузова. На него глянули выпуклые влажные лошадиные глаза.

Конь был один, без людей.

Оставаться на крыше мчащейся машины было опасно. Мало того что можно было сверзнуться вниз, еще кто-нибудь заметит и даст знать водителю.

Бабухин перевалился через край крыши фургона, некоторое время его ноги болтались в воздухе. Наконец генеральному директору удалось коснуться ими борта. В следующее мгновение он уже был в кузове.

По лбу Бабухина струился пот.

– Докладывает пост ГАИ номер семь, – послышалось из рации в салоне «москвича». – Крытый ГАЗ-53 с указанными приметами минут пять тому назад проследовал в сторону улицы Нахимова.

– Разворачивай! – приказал водителю капитан Жур.

«Москвич», подав спецсигнал, резко пересек осевую линию и помчался в противоположном направлении. Затем, пролавировав в потоке автомобилей, свернул в боковую улицу.

Бабухин отдышался, осмотрелся. Из кабины видеть его не могли: окошко закрывал брезент. Жеребец оказался смирным и на нового человека никак не реагировал.

«Есть ли погоня? – мучил беглеца вопрос. – Пока вроде не видно». Грузовик как ни в чем не бывало, не сбавляя скорости, двигался вперед, мимо пролетали палисадники, частные дома – пошла окраина. Жеребец, который косил на Бабухина глазом, был, видимо, знатных кровей. Лощеный, ухоженный. И везли его, скорее всего, на какие-то соревнования: в углу лежали седло и сбруя. Спортивные…

«А что, на хорошем скакуне можно далеко умчаться», – вдруг осенило Бабухина.

Навыки верховой езды у него были – мальчишкой приобщил отец. Генеральный директор «Люкс-панорамы» погладил жеребца. Тот лишь мотнул головой. Кажется, покладистый…

Подняв хрустящее кожей седло, Бабухин осторожно пристроил его на теплый гладкий круп.

– …Мимо нашего поста только что проехал грузовой газик с лошадью, – сквозь треск помех прохрипела рация.

– Начинайте преследование! – скомандовал капитан Жур. – Задержите!

– Не могу, – ответил невидимый работник ГАИ. – Мотоцикл забарахлил, что-то с зажиганием, будь оно неладно!

– Где ваш пост? – перебил его Виктор Павлович.

– На Ахвалинском шоссе. При выезде из города…

– Вот черт! – вырвалось у Жура.

Шофер «москвича» снова резко повернул и, обгоняя машины, помчался по узкой кривой улочке.

Грузовик неожиданно замедлил ход и вдруг встал. Бабухин осторожно выглянул наружу. Фургон пережидал у железнодорожного переезда, по которому громыхала «кукушка», таща за собой несколько платформ с гравием.

«Самое время сматываться!» – решил генеральный директор «Люкс-панорамы».

Быстро, но без шума он откинул задний борт, подвел к краю кузова скакуна, спрыгнул сам, а затем потянул за уздечку послушное животное. Оно легко спустилось на землю. Бабухин вскочил в седло и, пришпорив коня, помчался к речушке, протекающей параллельно шоссе. Конь и наездник пересекли водную преграду вплавь и исчезли в густой рощице.

«Москвич» пролетел мимо поста ГАИ, возле которого возился с мотоциклом молоденький лейтенант.

– С такой техникой только нарушителей ловить, – горько усмехнулась Инга Казимировна, проводив глазами гаишника.

– Ой, не говорите, – откликнулся водитель. – Я тоже больше валяюсь под машиной, чем езжу. И каждый раз боюсь, как бы не встать во время проведения операции.

– Типун тебе на язык! – сердито произнес один из оперативников.

Машина промчалась через железнодорожный переезд. Дальше дорога шла вверх. Когда они выскочили на вершину холма, шофер крикнул, довольный:

– Вон он, голубчик!

Метрах в четырехстах впереди двигался крытый грузовик.

– Прибавь, Гриша! – взмолился Жур.

Водитель показал на спидометр: мол, на пределе. И впрямь, «москвич» выжимал из своих тягловых возможностей все, на что был способен. Расстояние между ним и фургоном быстро сокращалось.

Когда до газика оставалось всего ничего, Жур и Гранская переглянулись: задний борт был откинут, в кузове, похоже, никого…

– Неужели ошиблись? – с тревогой произнес Виктор Павлович.

«Москвич» наконец поравнялся с грузовиком, и Жур махнул водителю газика, призывая остановиться. Тот тут же подал к обочине дороги и встал. «Москвич» тоже остановился. Жур и двое оперов бросились к фургону.

– Что везешь? – спросил капитан у шофера, молодого парня кавказской наружности.

– Алмаз везу, – ответил тот.

– Какой еще алмаз? – не понял Жур.

– Наш лучший скакун! – темпераментно проговорил кавказец. – На ипподром везу. Обязательно первый приз возьмем!..

Виктор Павлович поманил его пальцем и пошел к задку машины. Водитель вылез из кабины и обогнул грузовик.

– Вах! – схватился он за голову, увидев, что кузов пуст.

Глава 7

Небольшой тупорылый автобус, какие сохранились теперь только в глубинке, трясся по разбитой дороге в сторону поселка Гранитного. Среди полутора десятков пассажиров туда ехал и лейтенант Акатов.

Автобус съехал в поселок, разогнав нескольких кур, и остановился возле казенного двухэтажного здания. Какая-то старушка взялась показать Денису, где живет Бабухина. Оказалось, метрах в ста.

Над поселком висело лениво греющее солнце. Что радовало глаз – яблоневые сады. Ярко-красных и восково-желтых плодов на деревьях было больше, чем жухлых листьев. В воздухе стоял духмяный аромат яблок.

Мать афганца жила в двухэтажном кирпичном доме. Открыла она сама, провела в уютную однокомнатную квартиру с множеством безделушек, вышивок, половичков.

Акатов представился.

– Людмила Семеновна, – назвала себя Бабухина, насторожившись, к чему бы приезд работника милиции, да еще аж из самого Южноморска. – Присаживайтесь, – указала она на покрытый чехлом стул.

– Одна живете? – спросил Денис.

– Одна, – вздохнула хозяйка.

Она была в модном платье. Очевидно, собиралась на службу. И в свои годы (уже больше сорока) выглядела свежей и привлекательной. Акатов, сам деревенский, охарактеризовал бы ее одним словом – городская…

– Людмила Семеновна, хотел бы узнать кое-что о вашем сыне, Руслане.

– А чего вдруг вспомнили? – вздохнула она. – Почти три года как похоронила… Спасибо ребятам-афганцам, не забывают. Пишут, поздравляют с праздниками…

Она кивнула на стену, где висела фотография улыбающегося молодого человека в военной форме. Рядом висела другая: он же, чуть постарше, в штатском.

– Расскажите, если можно, подробнее.

– Обыкновенный парень… После школы – армия. Сам напросился в Афганистан… Ранили… Промучился по госпиталям, от ран и помер.

– Видно, судьба… – констатировал Акатов.

– Не судьба, а отец виноват, – возразила Людмила Семеновна. – Яков Прокофьевич был солдафон до мозга костей. И сына хотел сделать оловянным солдатиком… Да и мне, прямо скажем, всю жизнь перекорежил. Понимаю, что о покойном нельзя так говорить, но из песни слов не выкинешь.

– Что, Яков Прокофьевич умер?

– Тоже сложил голову в Афганистане. В чине подполковника. Оставил вдову и дочку-сироту.

– У него была вторая жена?

– Мы разошлись с Яковом Прокофьевичем, когда Руслан и Родион были мал мала меньше…

– У вас есть еще один сын? – еле сдерживая волнение, спросил оперуполномоченный.

– Ну да, Родион, – показала на фотографию парня в штатском хозяйка. – Старшенький.

Акатов еще раз посмотрел на снимки. Братья были удивительно похожи. Одно лицо…

– На сколько лет Руслан младше?

– На один час, – чуть улыбнулась Бабухина.

– Близнецы?

– Двойняшки… А характерами – как небо и земля. Когда мы с мужем разошлись, Родион остался со мной, а Яков Прокофьевич взял Руслана… А вот помирать Руслан приехал ко мне. К мачехе не захотел.

– А где живет Родион?

– Вы, наверное, будете удивлены, но я не знаю. Жизнь у него получилась не очень складная…

– В каком смысле?

– Закончил восьмилетку, уехал в город, поступил в ПТУ. Закончил его, но на работу устраиваться не стал: осенью все равно в армию… Я посылала деньги. Пусть погуляет до казармы. – Бабухина хрустнула пальцами. – И вдруг вызывают меня в суд. Родю судили за дезертирство… Дали три года. Отсидел он, правда, полтора, освободили по амнистии. Перед самым возвращением Руслана. Так что хоронили мы нашего меньшего вместе… Сразу после похорон Родя уехал – и как сквозь землю провалился…

– Даже весточки ни разу не прислал? – удивился Акатов.

– За все время позвонил раза два на работу. Мол, жив-здоров. Я стыдила его, просила навестить меня. Родя говорил, что ему появляться в Гранитном – как нож в сердце. У нас ведь все про все друг о дружке знают. Злые на язык, по улице не пройдешь… Конечно, душа за него болит, как у каждой матери. Родя уверял, что как встанет на ноги, свидимся.

– Людмила Семеновна, а вы можете показать документы младшего сына?

– Документы? – задумалась Бабухина. – Были, когда сын жил, а потом куда делись, ума не приложу. Как-то кинулась искать, ничего не нашла, ни одной бумажки…

– Ваш сын был награжден медалью «За отвагу»… Где она, где удостоверение? Бумаги о ранении, лечении…

– Не знаю… Похоронами занимался Родион. Сам ездил в военкомат с бумагами, чтобы помощь оказали. А куда потом все это делось… – Она развела руками.

«Знаем куда», – торжествовал Акатов. Но вслух ничего не сказал.

Подписав протокол допроса, хозяйка заторопилась на работу в клуб, где была заведующей. Вышли из дома вместе. По дороге лейтенант узнал, что Бабухина родом из Подмосковья, из города Химки, где когда-то окончила институт культуры. В Москве она познакомилась с будущим мужем. Он привез ее сюда. Рядом с Гранитным стояла воинская часть, где служил Яков Прокофьевич. Людмила Семеновна думала, что приехала на временное жилье, а оказалось – на всю жизнь…

Но эти сведения уже мало волновали Дениса.

В изоляторе временного содержания Гранская появилась не в лучшем состоянии духа. Во-первых, кажется, выбыл из игры капитан Жур. Его отвезли в травмпункт, и что с ногой у Виктора Павловича, пока неизвестно. Во-вторых, сбежал Бабухин. Прямо из-под носа. Его ищут, но вот найдут ли и когда…

Пришлось, как говорится, собрать волю в кулак и при встрече с Молотковым не показывать своего настроения. Следователь не имеет на это права.

Задержанный был заспанный. По словам надзирателей, Баобаб дрых без просыпа. Очухивался лишь тогда, когда приносили еду.

Инга Казимировна начала допрос с того, что показала Молоткову фотографии картин, привезенные из Москвы.

– Ваши, Юрий Антонович?

Тот, смачно зевнув, взял снимки в руки.

– Господи, как искажены краски! – заметил он растерянно. – Сразу видно, пленка и бумага отечественные… Вы бы посмотрели оригиналы – как небо и земля!

– Видела.

– А где же картины?

– Летят во Франкфурт.

– А их автор сидит здесь, – печально произнес Молотков, оглядывая безрадостные стены и решетку на окне.

– Когда вы писали эти работы? – спросила Гранская.

– В течение последнего месяца.

– Конкретно вот эту? – показала на «Парящую голову» следователь.

– В тот день, когда мы обнаружили чемодан со жмуриком.

– Позвольте, но ведь вы говорили, что сразу потащили чемодан прятать.

– Не сразу, – мотнул головой Баобаб. – Сначала мы выпили. Морж закемарил. Ну а на меня накатило вдохновение. Знаете, другие могут писать одну работу неделю, месяц, а то и больше. У меня же прямо истерика какая-то. Хватаю бумагу или холст, кисть или фломастер и не успокоюсь, пока не закончу.

– Хотите сказать, нарисовали «Парящую голову» за несколько минут?

– Почему же, около часа трудился. Обычно это бывает после сильного впечатления, потрясения, так сказать.

– И какое же у вас было потрясение?

– Вы что думаете, я часто видел дохляков без головы? – осклабился Молотков.

– Понятно, – кивнула следователь. – Нарисовали, а дальше?

– Оставил картину в нашей берлоге, потащил чемодан вниз. Там на поляне меня и застукали.

– Но как картина в тот же день оказалась в «Люкс-панораме»?

– Не знаю, – пожал плечами Молотков. – Может, Морж отнес. Или Бабухин сам приезжал и забрал.

– А что вы можете сказать насчет этого? – Гранская ткнула пальцем в угол снимка, где была изображена голова. – Она принадлежит убитому?

– Откуда, я ж его видел только без головы.

– Так чья же эта? – допытывалась Инга Казимировна, показывая на голову, что изображена на картине.

Баобаб провел ладонью по своей лысой макушке, по-детски улыбнулся:

– Сам не знаю, почему взбрело присобачить сюда калган этого гада. Наверное, мечтал, чтобы он сдох…

– Какого гада? – насторожилась Гранская.

– Есть один живодер. Голенищев фамилия…

– Откуда вы его знаете? – спросила следователь, удивленная тем, что в таком обычно флегматичном человеке проявилась неприкрытая злоба.

– Попил нашей кровушки, – ответил задержанный, явно взволнованный неприятными воспоминаниями. – Были у него с Моржом в рабах.

– В каком смысле – в рабах?

– Если вас держат ночью на цепи, травят собаками, как это назвать?

Молотков встал со стула, расстегнул брюки и без всякого стеснения спустил до пола. Под самой ягодицей левой ноги зиял безобразный шрам. Такой же, но поменьше был на икре. Видимо, следы собачьих укусов.

– Для чего же вас держали на цепи? – поразилась услышанному Гранская.

– Для чего? Для того, чтоб не сбежали. Голенищев за каждого дает купцу штуку…

– Тысячу рублей? – уточнила следователь.

– Ну да. А выжимает десять, а то и больше. – Догадываясь, что следователь все еще не понимает, о чем речь, Молотков пояснил: – Видите ли, он взял овцеводческую ферму в аренду. Ну, якобы на семейный подряд. На самом же деле овечек у Голенищева пасут пять-шесть таких вот рабов, каким был я.

– Неужели?

– Факт, – кивнул Баобаб, подтягивая и застегивая брюки.

– Но как же вы согласились, чтобы вас продали? – все еще не могла поверить ему Инга Казимировна.

– Господи, да мы были рады! Ведь жили как бездомные псы на свалке. Пробавлялись отбросами. А тут предложили постоянную работу, харч пообещали клевый. Свежий воздух, на сто километров вокруг ни одного милиционера. Для нашего брата это самое главное. Вот Голенищев и пользуется. Знает, сука, что за все зверства ему ничего не будет. Какой бомж пойдет жаловаться к ментам? Да и не сбежишь. – Он похлопал себя по изуродованной ноге. – Я еще легко отделался. Ребята рассказывали, что этот фашист забил одного мужика насмерть, а мясом убитого кормил собак.

– А как же вам удалось избавиться от Голенищева?

– Бабухин выручил. Вернее, выкупил. Меня и Моржа…

– Вы давно знаете Руслана Яковлевича?

– С ним Морж давно был знаком…

– Ну, за здорово живешь Бабухин не стал бы раскошеливаться, так я понимаю?

– Надо думать, – усмехнулся Баобаб.

– В чем же была его выгода?

– Это уж вы сами спросите у Моржа, – хмыкнул Молотков. – Что же касается… Думаю, что мои картинки Бабухину нужны были. Товар, так сказать. А мне жрать надо. Куда беспаспортному ткнуться со своими работами? А Руслана не интересовало, имею ли я прописку.

– Много он дает вам за картины?

– У нас, так сказать, безденежный обмен. Я ему свой талант, а он – харч и выпивку.

– Бабухин часто заказывает вам картины?

– Заказывать? Мне, художнику! – искренне удивился Баобаб. – Нет! Я пишу только по вдохновению. Ну скажите, можно ли, например, заказать вот эту работу? – Молотков взял со стола фото картины под названием «Встреча».

Главным в ней было – невыразимо грустные женские глаза. Вокруг них – непонятные фрагменты. Но если внимательно приглядеться, то выходило, что эти фрагменты как бы составляли абрис лица. Ветви деревьев, неясные фигуры вроде бы изображали волосы. В сплетенных цветах угадывались губы, а два полумесяца очень напоминали шею и подбородок. На втором плане были изображены фигурки людей. Взрослых и младенцев. Среди них угадывались сам Молотков и Морж.

– Портрет женщины? – высказала осторожное предположение следователь.

– Воспоминания о женщине, – поправил Молотков. – И то, что с ней связано: любовь, молодость, мечты… Представьте себе, мужчина встречает через много-много лет свое прошлое…

Он замолчал, грустно глядя в окно.

– Личное? – спросила Гранская.

– Нет, – медленно покачал головой Молотков. – Но и очень близкое мне. Свидетелем встречи я оказался случайно. И меня просто поразили глаза этой женщины… Такие же, наверное, были бы у моей жены, увидь она меня сейчас… После этого он ходил как чокнутый…

– Кто? – не поняла Инга Казимировна.

– Морж.

– А он-то при чем?

Гранскую каждый раз сбивала с толку манера задержанного перескакивать с одного на другое.

– Так ведь я изобразил встречу женщины с ним. Понимаете?

– Погодите, погодите. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее. Когда это было, где, что за женщина?

– Когда? – переспросил Баобаб, почесывая голый череп. – Недели две-три назад. А насчет где: в сквере было дело, «У Дуни». Пришли мы туда калымить. На пузырь. Вернее, я сидел в сторонке, а Морж предсказывал судьбу клиентам. По руке. Набрали уже на две полбанки, хотели пойти в винный, вдруг подходит дамочка. Уже не первой молодости, но, скажу я вам, вполне еще весьма… И просит она Моржа рассказать, что ее ждет. Тот берет ее лапку, смотрит на линии, говорит о том, что видит, а потом вдруг…

Молотков неожиданно замолчал.

– Что – вдруг? – нетерпеливо спросила Гранская.

– Понимаете, Инга Казимировна, даже не могу передать, что и как между ними произошло… Словно ток прошел через их руки.

– Разволновались? – подсказала следователь.

– Да нет, словами это не выразишь. – Он ткнул пальцем в фотографию картины. – Не знаю, удалось ли, но я попытался выразить своими средствами: через глаза женщины.

Баобаб снова умолк.

– И что же дальше?

– Она как бы очнулась, вырвала руку, достала из сумки первую попавшуюся купюру, сунула Моржу и цок-цок каблучками… А он стоит как завороженный. Я подбежал, смотрю, держит в руке пятидесятирублевку. Толкнул Моржа, говорю, что это за краля? Он, ничего не ответив, сорвался, побежал за ней. Но так и не нашел, как сквозь землю провалилась… Надрались мы с ним в тот день по-черному. Морж и выложил по пьянке, что когда-то был по уши влюблен в эту дамочку, тогда она еще была совсем молоденькая. И главное, познакомились они сумасшедшим образом. Она его с того света вернула.

– Каким образом?

– Самым натуральным… Морж полез купаться в пруд где-то на окраине Москвы. Ну и свело мышцы. Девчонка эта и вытащила его из воды. Наглотавшегося, без сознания… Откачала, вызвала скорую. Моржа увезли в больницу в балдежном состоянии. Там он оклемался, спрашивает, кто, мол, спаситель. Врачи не знали… Морж мне рассказывал: помню, мол, как в тумане красивое лицо… Словно во сне привиделось. Ну а потом стал искать. Не нашел… Но вскоре их случай свел… А кино так и назвал «Девушка из моих снов»…

– Какое кино?

– Ну, свою первую картину. Ему, понимаете, после ВГИКа дали снимать полнометражный фильм. В главной роли он и решил снимать свою спасительницу.

– Вы видели этот фильм? – поинтересовалась следователь, так как не смогла его припомнить.

– Нет. Я вообще терпеть не могу кино. Разве это искусство? Театр – другое дело.

– Фамилию этой женщины он называл?

– Нет. Только имя. Лайма. Редкое, правда?

– Редкое, – согласилась Гранская. – И что же, они поженились?

– Я так и не понял. Морж сказал, что после съемок они жили как муж и жена, а потом расстались. Почему – не объяснил. А я в душу не лез… Однако после встречи «У Дуни» я понял – здорово его зацепило. Потом Морж где-то пропадал дня три. Заявился и говорит: знаешь, у меня была дочь. Умерла совсем маленькой, грудной. Я спрашиваю: дочь Лаймы? Да, говорит. И напился, неделю не просыхал.

– Юрий Антонович, Морж не делился с вами, может, у него появились какие-то планы в отношении Лаймы?

– Прямо – нет. Но как-то вырвалась фраза: «Я готов ей все простить».

– А что конкретно?

– Не говорил.

– Еще вопрос. Она сейчас замужем?

– Чего не знаю, того не знаю.

У Гранской в голове уже возникла новая версия, в центре которой была ревность, та самая ревность, которая так часто толкает людей на тяжкие преступления.

– Где живет Голенищев? – спросил Захар Петрович Измайлов.

Они сидели с Ингой Казимировной в его кабинете.

– Хутор Большие Ковыли, – ответила следователь.

– Уму непостижимо! – возмущался облпрокурор, записывая что-то на перекладном календаре. – Чтоб в наше время людьми торговали!..

– Я считаю, нужно немедленно проверить показания Молоткова. Представляете, если они подтвердятся?!

– Да, это дело так оставлять нельзя. Сегодня же позвоню в Ростовскую прокуратуру. – Измайлов отложил ручку. – Вы знаете, Инга Казимировна, просто отказываюсь понимать, что происходит вокруг.

– Самое страшное, что мы уже начинаем привыкать. Я последнее время все чаще вспоминаю одно высказывание Достоевского. Федор Михайлович писал: «Я хочу не такого общества, где бы я не мог делать зла, а такого именно, чтоб я мог делать всякое зло, но не хотел его делать сам…» Понимаете, безвыходность, ежедневное, ежечасное унижение пробуждает в наших людях самые темные, самые дикие инстинкты.

– Но какая глупость или слепота привели нас к краю пропасти? – спросил скорее самого себя Захар Петрович.

– Кто ищет зла, к тому оно и приходит, – вздохнула Гранская.

– Разве мы его искали? – недовольно заметил Измайлов. – О чем вы говорите, Инга Казимировна!

– Не я говорю – Соломон… Все наши догмы основаны на культе насилия. Переиначить, переделать, разрушить… Вот и пожинаем плоды.

– Пожалуй, есть над чем подумать, – согласился Измайлов и перешел к другому: – Значит, какая у вас новая версия?

– Она связана с той женщиной, которую встретил Морж. Предположим, убитый – муж Лаймы или близкий ей человек…

– И что из этого вытекает?

– А вот что. Встретив свою бывшую любовь, Морж, как выразился Молотков, ходил словно помешанный. И потом специально ее искал. Три дня отсутствовал. Возможно, у него появилась мысль: вот он, последний случай вырваться из омута, куда загнала Моржа жизнь. Создать семью и прочее… Но на пути стоит другой мужчина. Так он приходит к выводу убрать соперника…

– Алиби у Моржа есть?

– Какое там алиби? Вообще неизвестно, что он делал вечером и ночью 22 октября.

– Сам-то он что говорит?

– Да ничего. До сих пор молчит.

– Врач осматривал?

– Конечно. Главный психиатр области. Считает, похоже на реактивное состояние. Длительный ступор, оцепенение.

– Чем, по его мнению, это вызвано?

– Обычно такое состояние бывает в результате сильного переживания. Если Морж убил, а это могло случиться в пьяном виде, представляете, какой он испытал ужас, придя в себя!

– Короче, как я понимаю, без судебно-психиатрической экспертизы не обойтись, – заключил облпрокурор. – Что вы думаете делать дальше?

– Прежде всего разыскать Лайму.

– По глазам на картине Молоткова? – усмехнулся Измайлов. – Ведь вам неизвестна фамилия, отчество, кто она, где живет, кем работает.

– Фамилию можно узнать из титров фильма «Девушка из моих снов». Правда, в нашем кинопрокате этой картины нет… Как вы думаете, удобно ли опять обратиться за помощью к москвичам?

– Вы, наверное, так обаяли генерала Кочергина, что он не откажет, – улыбнулся Захар Петрович.

– Ну что ж, воспользуюсь, – улыбнулась в ответ Гранская.

– И еще, – снова посерьезнел облпрокурор, – что вы думаете о побеге Бабухина?

– Причина у него наверняка была серьезная.

– Конечно, живет по документам умершего брата, замешан в валютных махинациях…

– А может, и того хуже… Я не исключаю его причастности к убийству. То, что у него какие-то делишки с Моржом, – факт.

– Да, интересно, что их связывает?

– Я уже дала задание лейтенанту Акатову выяснить это в колонии, где отбывали наказание Бабухин и Морж. Возможно, связь их началась именно там.

– Ну и здесь нужно копать. Так что, Инга Казимировна, форсируйте. А то меня не оставляют в покое.

– Забалуев? – усмехнулась следователь.

– А кто же еще! – нахмурился Захар Петрович. – Вот я думаю, неужели у председателя облисполкома мало своих дел, что он лезет в чужие.

– Ладно, я пойду, – поднялась Гранская. – Звонить в Москву…

Поселок Шошино был Богом забытым местом. Поэтому, наверное, и выбрали его для размещения колонии строгого режима. Неизвестно, сколько бы времени добирался до него Акатов, не выручи военные. Краснозвездный вертолет доставил лейтенанта милиции в Шошино за каких-нибудь двадцать минут. Гигантская стрекоза улетела дальше по назначению, а Денис зашагал по улице поселка с одно– и двухэтажными домами барачного типа.

Вот и тяжелые металлические ворота, окошечко – все исправительно-трудовые учреждения на одно лицо. Пока решался вопрос о пропуске, Акатов изрядно промерз на злом, резком ветру. Наконец его пропустили в зону. Но, к огорчению Дениса, начальник оперчасти был в колонии всего несколько месяцев и мало чем мог помочь Акатову. Да и сам начальник колонии служил здесь без году неделя. Денису посоветовали поговорить с прежним начальником отряда, в котором состояли Бабухин и Морж.

Показать, где живет разжалованный капитан внутренней службы Савелий Фомич Сусликов, взялся освободившийся с поста контролер.

– А удобно к нему домой? – на всякий случай поинтересовался Акатов.

– Примет, – усмехнулся тот. – А если бы еще пришел к нему не пустой – самым дорогим гостем был бы…

– В каком смысле? – не понял Денис.

Охранник вздохнул: сам не дотумкал, так что объяснять…

– Старый хоть? – продолжал расспрашивать лейтенант.

– Да нет… Уволили, потому что допустил беспредел. Ты с ним вообще по-простому.

Он еще успел рассказать, что Сусликов живет бобылем: жена ушла, забрала с собой дочку.

Когда они постучали в одну из дверей в бараке, открыл, как понял Акатов, сам Савелий Фомич. Он был в мятых, замызганных форменных брюках и рубашке, непричесанный.

– Что, передали? – обрадовался Сусликов.

– Не-а, – мотнул головой охранник. – Ты знаешь, Фомич, я этими делами не занимаюсь.

– Эх, мать вашу!.. – в сердцах выразился отставной капитан, и глаза его потухли.

Контролер представил гостя и поспешил удалиться.

– Заходь, лейтенант, – пригласил Дениса хозяин.

Акатов вошел в комнату и едва сдержался, чтобы не зажать нос: пахло перегаром, мышами, еще чем-то кислым и несвежим. Квартира была грязна и запущена, как и ее владелец.

– Я по делам службы, – начал Денис, уже сомневаясь, будет ли толк от разговора с Сусликовым.

– Садись, садись, – сказал тот, пытливо оглядывая гостя и убирая со стула сомнительного вида тряпку. – Пустой небось?

– Увы, – развел руками опер, уразумев наконец, что речь идет о выпивке. И почему-то извиняющимся тоном буркнул: – Не догадался: может, потом схожу?

– А, ладно, – махнул рукой Сусликов. – Все равно не знаешь, у кого добыть… Так за каким хреном?.. – Он спохватился, откашлялся. – Словом, что тебя интересует?

Акатов сказал: бывший заключенный Руслан Бабухин.

– Помню, – кивнул хозяин. – Кликуха – Лютик. Мотал у нас срок по двести сорок седьмой.

– Да, за дезертирство, – подтвердил лейтенант. – Правда, подробности дела мне неизвестны.

– Что ж, расскажу и подробности, если хочешь… Погорел он так: от армии, вишь ли, решил избавиться. Ну и присоветовали Бабухину обратиться к одному врачу, психиатру… Тот здорово наблатыкался освобождать маменькиных сынков и бздюхаляев. Хитро работал мужик…

Сусликов встал, заглянул в облезлый шкаф, вытащил бутылку, посмотрел на свет. Пустая… И со вздохом поставил на место.

– Как же тот врач действовал? – заинтересовался Акатов.

– Очень просто, – снова сел хозяин. – Приходит к нему клиент, говорит, через полгода, мол, призыв. Как бы отбояриться? За эти, конечно. – Разжалованный капитан сделал известный жест пальцами. – Психиатр заводил историю болезни. Писал в ней, например, что у больного в голове все время играет музыка или слышатся человеческие голоса. Глюки, словом. Или хочет вылететь птичкой в окно… Для пущей верности мог и в больницу положить. Уразумел?

– Вроде бы, – кивнул Денис.

– Подходит время призываться, а у парня на руках, считай, белый билет – ведь шизиков в армию не берут. Таким макаром и Бабухин хотел проскочить. Но вдруг – бац! Медкомиссия послала на обследование. Причем к таким зубрам, которые на своей психиатрии пуд соли съели. Короче, как Лютик ни мухлевал, как ни старался изобразить чокнутого, разоблачили.

– Но почему послали на проверку именно его?

– Не только его. Всех, кому раньше тот психиатр поставил диагноз… Я понимаю так, что на него кто-то настучал, – пояснил Сусликов. – Ну, врач схлопотал десятку с конфискацией, а его клиенты различные сроки. Бабухин, насколько я помню, два года…