Текст книги "В учениках у реальности"

Интересен опыт – как удаётся вылезти.

Глядя на того, кто достиг успеха, всегда кажется, что ему слишком везло. И условия у него были намного лучше, чем у нас. Но приглядимся к этому везению внимательней: может быть, везёт именно тем, кто не сдаётся?

Учительские семьи. Как они складываются и раскладываются. Что спасает? Что радует? Одинока ли в деревне приехавшая семья интеллигентов? Заботы. Общий педагогический стаж в одной учительской семье девяносто лет. Шутят, что жизнь прошла, а между собой так и не поговорили.

Архитектура и дизайн школы. В одном селе, где не было ни одного каменного дома, жители украшали стены кирпичиками. А школу и подавно строили каменной. Но некоторые учителя хотели, чтобы она была тёплая, деревянная. Они мечтали создать экологическую школу. За этой частной ситуацией вообще стоит проблема. Ведь по материалам и архитектуре сельская школа должна отличаться от городской.

Тема сельской школы находится на задворках и бывает малоинтересной, потому что обсуждается она как эрзац городской, как «педагогика для бедных». Но если школа в селе перестаёт копировать город, она именно поэтому становится ему интересной. Ведь друг другу мы интересны тогда, когда мы разные, когда эта разность позволяет посмотреть по-другому на самого себя и понять в себе что-то.

Глава 6
Барабаны и горны из Страны мёртвых

Надутый кит

На Чукотке я видел, как надували кита.

Делали это вот зачем. Вдоль побережья, от Нунлиграна до Уэлена ходило китобойное судно, обеспечивая местные хозяйства китовым мясом. Цена устанавливалась в зависимости от веса, проблема была лишь в том, как кита взвесить.

В инструкции «Магаданрыбпрома» имелась такая формула:

P = l × h² / 3

– где P – вес кита, а l и h – его размеры.

Откуда взялась эта замечательная формула, было неизвестно, но с китом поступали так.

Надували его с помощью компрессора у борта судна, и кит изгибался, вырастая в длину (l) и высоту (h). На каждые дутые 10 сантиметров вес кита увеличивался на 20 центнеров, в итоге каждый колхоз обманывали на сто тонн… Один мой знакомый охотовед с красным дипломом и местные школьники высчитали это на микрокалькуляторе и добились прекращения надувательства.

Но для меня тот надутый кит и сегодня остаётся образом страны. Стоит включить телевизор, и я ясно вижу того кита. Отчего так получается? Думаю, от недостатка просвещения – тоже. Разумеется, температура воздуха формируется в высших слоях атмосферы. Но при одних и тех же погодных условиях одни почему-то мёрзнут, а другим тепло.

Бухта Провидения

Там же, на Чукотке, в бухте Провидения, я видел два посёлка. Один по трубы домов был завален снегом, и жители ждали, когда их откопают. Даже ассенизатора присылали из города. Когда-то обитатели этого посёлка, назовём его Новым, жили в Старом, который находился на краю далеко уходившей в море косы. Тут имелась замечательная школа. Были девочки, которые поднимались раньше взрослых, чтобы разжечь жирник, и мальчики, обегавшие первыми берег, чтобы сообщить о ветре. Было удивительное народное воспитание, связывавшее промысел моржа с художественными способностями детей, сказки и легенды – с мужественными поступками, любовь – с играми в белую ночь, материнство – с вышитыми торбасами.

Но эту жизнь посчитали не перспективной и переселили людей из старого селения в новое. Оно находилось в мёртвом заливе, где не водились ни морж, ни нерпа, и охотники пьянствовали от безделья. Заботу о детях взяло на себя государство. С раннего возраста детей забирали в ясли, а потом в интернат, и дети, взявшись за руки, гуляли рядом с родительским домом, не заходя в него. Ребята вырастали покладистые, проверяющим нравились. После школы выпускников отправляли с провожатым в институт, но больше года никто почему-то не выдерживал, убегали назад. Но и родной край оказывался чужим. В своё время были уничтожены буквари, учебники родного языка, и теперь молодёжь и старики не понимали друг друга. Бабушки не могли объяснить внучатам, как шить тёплую одежду, а дедушки – как выводить стадо из оледеневшей тундры, или как пользоваться гарпуном во время морской охоты. В результате, по этому новому посёлку, у мёртвого залива, бродило, не зная, куда себя деть, потерянное поколение, и ничего нельзя было сделать.

Но в той же бухте Провидения находилось другое селение, и лишь только я приблизился к нему, сразу почувствовал, как свежий ветер дует в лицо.

Село называлось Сиреники и стояло над открытым морем. Я увидел новые дома с чукотскими мотивами на фасаде. А рядом – старые дома, тоже крепкие, с аккуратными крылечками и цветами на окошке. И силуэт ведьмы с метлой на трубе котельной (символ чукотских кочегарок) напоминал о близкой полярной ночи.

Я спустился на берег и познакомился с морскими зверобоями. Они были совсем юные. Крутились под ногами дедушек и отцов, которые разделывали морского зверя. Кидали камушки в море, убегая со смехом от мощного наката. Вместе с ребятами постарше вставали друг за другом и тянули канат, удерживая на волне моржа, в то время как взрослые выбирались на берег.

В лодках тоже были молодые. Учившиеся у потомственных зверобоев как изготовлять лёгкие, смазанные жиром, эскимосские байдары, разворачиваться (хочется сказать, в жизни) и сбавлять, когда надо, ход, согласовывать свои действия с товарищами.

А школа… Собственно, школа в селе Сиреники была похожа на зимний сад и делала то, что должна делать каждая при нормальной жизни. В школьном коридоре висели детские рисунки: история села и его будущее…

Эти два селения, по-моему, – чистый эксперимент, как будто нарочно проведённый над людьми ими же самими. И вряд ли данный урок требует повторения. Повторение в нашей истории – не мать, а мачеха учения. К чему повторять то, что и так ясно?

Внедрять в нетопленую школу стандарты, упекать детей в интернат, открывать двенадцатилетнюю учебку, ведущую на войну.

Не позволяйте, пожалуйста, надувать кита.

Пирамида требований и пейзажи за окном

В 1970-е, как и в другие годы, процветала услужливая педагогика. Выполняя социальный заказ (что это такое, никто не понимал, в отличие от продуктового), она сообщала о величайших завоеваниях нашей школы, уверяла, что советский народ стал самым образованным в мире. Из учебников педагогики, вышедших в свет в конце эпохи, можно было узнать, как успешно осуществлялось всеобщее среднее образование и воспитывался новый человек. Он был «растроенный» с одним «с». «Я растроенная, – говорила мне в те годы моя дочка Вика, учившаяся в английской школе, – в классе я одна, дома – другая, а сама с собою третья…»

Из многочисленных пунктов педагогических воздействий, рекомендуемых методистами в тот период, – ни одного положительного. Но это была ещё не теория. К тому историческому моменту, а именно к 70-м годам, когда она возникнет, будет накоплен большой опыт, создана научная школа, опубликованы оригинальные труды и инструкции, позволившие обосновать действенную формулу требования коллектива: «Не знаешь – научим, не можешь – поможем, не хочешь – заставим».

Это было открытие в академической педагогике, знаменующее новую школьную эпоху. Целая система требований в духе наступающего времени двинулась на учителя и ученика: «требование-совет», «требование в игровом оформлении», «требование – доверием», «требование выражением недоверия», «требование-просьба», «требование-намёк», «требование-обсуждение», «условное требование», «требование-угроза», «единые требования», «лестница требований». Ещё и лестница… Знакомая лестница.

«Успехи в осуществлении среднего образования к середине 70-х годов были бесспорными», – утверждали историки педагогики. А школьники, которых детские психологи просили завершить незаконченные предложения типа «В школе я…», писали таким образом: «устаю», «очень устаю», «маюсь дурью», «нервничаю», «хочу домой». «В школе я активист», «хорошая девочка», «не такая», «никто»… А когда им предлагали представить ещё лучшую школу, рисовали образ, в котором, наряду с дружбой, товариществом и взаимопониманием желаемым оказывалось: «перемена», «большая перемена», «свободный день», «большие каникулы»… То есть, сами того не ведая, развивали теорию отмирания школы.

«Закрыть школу нельзя, – убеждал меня знакомый учитель с многолетним стажем, – что же тогда они будут ненавидеть?»

Разработанная в этот период «теория целостного процесса воспитания гражданина СССР», к сожалению, не указывала, есть ли связь между успехами среднего всеобуча и распространившимися в школах фактами глотания на уроках наркотических таблеток, нюханья смоченных носовых платков, усилением идейно-нравственного воспитания и буйными выступлениями юных болельщиков «Спартака», военно-патриотическим воспитанием и печальными случаями пальбы по памятникам героев со звёздами.

Конечно, всё это детский лепет в сравнении с нынешними временами, когда палят уже не по памятникам. Но какова связь? Связи в то время, вероятно, не было. Куда-то исчезли двойки. Школы выстраивались на проспекте и махали флажками. У каждого директора школы на шее сидело по несколько управленцев…

«Однотипная учебная школа с одними и теми же занятиями для всего юношества страны, – заметил когда-то детский психолог П. Блонский, – является социальным и психологическим абсурдом». В эпоху среднего всеобуча от запада до востока шли одинаковые уроки, но из окна класса можно было увидеть разные пейзажи.

В ту пору я работал в информационно-вычислительном центре Министерства просвещения СССР, составлял сводки для служебного пользования. По ним выходило, что 70 % лучших в мире школ требовали капитального ремонта, 40 % в деревне не имели никаких видов благоустройств, кроме электрического освещения, 45 % согревались печным теплом, 60 % обходились без канализации. А в 1427 школах к началу 80-х ещё не горела лампочка Ильича.

Довелось побывать в разных местах и увидеть всё это воочию. Везде жили люди, думали о детях, что-то пытались сделать.

В Овстуге, на родине Тютчева, учитель истории Владимир Даниилович Гамолин с помощью детей перегородил село на две части: на одной, на маминой ферме, голосила нетель, у продмага стоял весёлый человек, наезжал инспектор с накачкой, а на другой – восстановленная тютчевская усадьба, музей, на картинах – благородные лица. Владимир Даниилович надеялся – перетянет. И другие надеялись.

Новатором в те годы можно было по праву считать учителя, не только создавшего свой метод, но сохранившего своё лицо, свои честь и достоинство. Таких учителей было не так уж и мало…

Поединок эпох на Проспекте октябрят

Минувшей осенью я оказался свидетелем символического события: несколько маленьких частных школ проводили «погружение в историю» в том самом пионерском лагере, где когда-то снимался знаменитый фильм «Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещён». Помните, с Евгением Евстигнеевым в роли начальника лагеря, обращавшегося к пионерам: «Товарищи дети!» Лагерь – не киношный, а всамделишный, находится в подмосковном Голицыно и носит имя пионера-героя Зои Космодемьянской. Её гигантская, наподобие сфинкса, статуя, до сих пор стоит перед входом. Везде следы сталинского ампира. Через заросший пруд ведёт детский железнодорожный мостик с ярко горящими на солнце алюминиевыми звёздами (так и кажется, что сейчас выскочат из кустов составы), у забора, среди битого стекла, валяются огромные стенды с фотографиями тех лет, а на месте торжественной лагерной линейки, на арке с ложно греческими колоннами выбито на вечные времена: «Слово чести крепче стали, будь в труде для всех пример. Чтобы с гордостью сказали: это сделал пионер!»

Сохранилась даже трибуна с мачтой, какой-то парнишка дёрнул трос, и привязанный к нему носовой платок с ржавым скрежетом стал подниматься на флагшток…

Парень, правда, был из другой эпохи. Не в белой рубашке с красным галстуком, а с телефоном в кармане и серьгой в ухе. Вместе со своими приятелями он с изумлением рассматривал «очко» в туалете, единственном на три этажа, железные койки на пружинах в корпусах со звёздочками на Проспекте октябрят.

Сейчас на этом проспекте было совершенно другое время, в которое погружались ученики частных школ. Пятые-шестые классы погрузились в первобытную эпоху: с бумерангами и дротиками, срезанными из трубок борщаника, они дружно вышагивали из леса, горланя песню собственного сочинения: «Мы войной пойдём на соседнюю страну. Их вождя убьём и съедим его жену. Руки – отдельно, ноги – отдельно…» (Их задача, объяснил преподаватель, добраться до древнего эпоса).

Вторая группа – семиклассников-восьмиклассников, была из греко-римского периода. Им надо было от мифов через становление городов-полисов подняться до законов Солона. Эти ходили с бумажными обручами на лбу, на которых было написано Прометей, Афродита, Эрос, изготовляли театральные маски, писали гекзаметры и отправляли друг друга в Тартарары, которые помещались в лагерном туалете.

Третья группа пребывала в периоде Английской революции и сооружала эшафот, у них назревал Кромвель.

Каждый жил в своём времени, при этом все как-то пересекались, как в компьютерной игре «Цивилизация»: одни нападали на других, учились, строили города, амбары, тюрьмы, библиотеки, университеты. Короче, занимались прогрессом, выясняя по ходу дела, что ему свойственна постепенность.

«Ещё раз прошу, греки, встаньте здесь, в линеечку. Зулусы, не толкайтесь. Англичане, где ваши мушкеты?» – кричал один из организаторов исторической игры Михаил Кожаринов, одновременно отчаянно махая полотенцем – изображая ветер. (Его частная общеобразовательная школа «Перспектива», выросшая из Центра ролевого моделирования, располагалась в Москве в нескольких строениях, одним из которых служил дебаркадер, баржа, пришвартованная к набережной.)

А здесь улицы бывшего пионерского лагеря были превращены в проливы и моря, а койки, вытащенные из корпусов – в корабли. Плавать можно, объясняли им, там, где развито мореплавание. «А где Страна мёртвых?» – интересуется учащийся частной школы.

Да вот она, вроде бы – в зарослях, развалинах, за обрывом – пионерская Страна мёртвых, захороненная, кажется, на веки вечные, ушедшая на дно пучины, или это только кажется, а если её хорошенько очистить и отдраить – взметнётся флажок под барабаны и горны?

«Весёлое звено»

Эта заброшенная пионерская держава показалась мне тогда просто декорацией для игры. Но сейчас я уже так не думаю.

Некоторое время назад в педагогике был провозглашён плюрализм: пусть расцветают все цвета. Школа общественная и частная имеют такие же права, как государственная. Учитель имеет право на авторскую программу. Семья – на выбор учителя и школы… Что-то осталось декларацией, что-то стало реальностью. Не стоит обольщаться – очень большой свободы не было в школе и в эти годы. Если, как у нас когда-то было принято, сравнивать с 1913-м годом, с той противоречивой, пёстрой, разноликой системой образования царской России, в которой имелось 30 моделей финансовой организации образования, 100 типов школ, 200 педагогических журналов, газет, вестников разных направлений, то сегодняшняя школьная палитра кажется ещё довольно бледной. Но всё же кое-что было достигнуто, главное, подвижка в умах. И вот теперь умы решено вернуть в исходное положение.

Всё возвращается: тотальный контроль, школьная униформа, «экспериментальные площадки» Министерства образования… И так же, как накануне показушного среднего всеобуча, опять собрались «догнать и перегнать Америку»: двенадцатилетнее обучение как у них, компьютер в каждую деревенскую школу! Похвальное намерение чиновников Минобразования. А как, хочется спросить, насчёт – мела? Семидесяти процентов школ, не имеющих канализации?

Но в своей политике Министерство образования, за редким исключением, не самостоятельно – оно озвучивает, как в прежние годы, указания ЦК, теперь это другие инстанции, имеющие своих советников. С некоторыми авторами новой реформы (или, как говорят, «модернизации» образования) довелось встретиться. Милые, в общем, молодые люди. С недурным образованием, полученным явно не в массовой средней школе. Цинизм ситуации состоит в том, что власть опять врёт. Как врала в СССР, вешая на уши коммунистическую лапшу, а сама посмеивалась в баньке над простофилями, так врёт и в нынешней России, давая своим детям элитное европейское образование и закрывая эту возможность для других.

Когда они говорят: нам не нужна частная школа, негосударственный институт, они говорят правду – им это действительно не нужно, у них и так всё есть. И когда они говорят: нам не нужна маленькая сельская школа, это тоже правда – не нужна она им. К чему? Слишком дорога. И они будут добиваться всеми силами, чтобы школа стоила дёшево, а лучше, чтобы она ничего не стоила, сравняют её с землёй, вместе с деревней, и отрапортуют, как это уже было. И кто-то положит себе в карман зарплату тысяч сокращённых учителей, и миллиард, выделенный на школьные компьютеры.

За двести лет существования ведомства просвещения, в нём были всякие министры, среди них встречались те, кто откровенно презирал народное образование. Но всё же и они, насаждая классические гимназии, не забывали про низшие народные училища. Была школа для богатых. Но имелась и школа для бедных, и не такая уж дурная, благодаря земскому самоуправлению…

Вдруг обнаружилось, что судьбы образования решают не общество и не профессиональные педагоги. Скорее экономисты-технократы, вышедшие когда-то из недр гайдаровских проектов и скрещенные со службой безопасности. И результат этого скрещивания, похоже, превзошёл все ожидания.

На семинаре по модернизации образования один из идеологов внушал слушателям: «Нам сказали построиться. И мы вас построим! Есть национальная доктрина, программа модернизации, там – экономика, иностранный, право. Где у вас в учебнике право?» И откровенничал в кулуарах: «Вот уж что я придушу в школе – это литературу. Нигде в мире нет, и здесь не будет».

И это – ультра-либералы? Реформаторы? Отцы и дети школьной перестройки 1980-х? Печально, но похоже, что преемственность в истории у нас выражается в одном: вчерашняя власть обслуживает сегодняшнюю. «Быстро, быстро», – как приговаривал известный киногерой Никиты Михалкова в «В вокзале для двоих».

В информационном пространстве школы – в кино, по радио, телевизору – крайности. С одной стороны, ужастики, пальба двадцать четыре часа в сутки, впрочем, как в жизни, картинки про это (только наивные учительницы думают, что про это не знают дети), безвкусная реклама. А с другой стороны, всё чаще звучит по радио знакомая мелодия: «По улице шагает весёлое звено».

Эта песенка из моего детства. Но что за звено и куда оно теперь шагает? В заброшенном пионерском лагере погружаются в историю бессмертные боги, титаны. «Извините, – сказал воспитателю вышедший из кустов парень, – но мы же должны знать, кто мы – герои или люди?»

У нас невероятно короткая историческая память. Ну, забыли, что было при Николае. Что стряслось с нами при Иосифе. Но то, что было при нас самих же, четверть века назад?

Одинаковая до тошноты школа.

Выстроенная в шеренгу страна.

И ладно бы туда тянули жаждущие реванша отцы. Но ведь принимают решение вроде бы не во всём с ними согласные дети. А наступают на те же грабли. Может быть, им, учившимся в элитных школах, всё же не хватило образования? В соседних северных странах действуют государственные программы разукрупнения школ в сельской и городской местности. И только в одной стране их укрупняют.

В пионерской Стране мёртвых, где трёхметровая статуя Зои…

Голубоглазые бабки и подсолнухи из Страны живых

Про Александра Ивановича Шевченко и его село Прелестное – отдельный разговор. А вот неподалёку от Прелестного есть городок Барвенково. Два с половиной века назад его основал казак Барвенок. Отсюда и название городка. «Основоположник» спокойно стоял на площади, пока местное начальство не приказало: «Убрать, не нужен». Казака Барвенка спихнули бульдозером в реку. Но Иван Дьяченко, сторож, он же директор и единственный сотрудник барвенковского музея, непутёвую голову казака подобрал и спрятал. «Голова у меня, подтвердил он. Хоть побита немного, в музее находится, у фондов».

Прошли годы, Ивана Сергеевича уже нет, но голова Барвенка, слышал, опять стала на своё место. Дьяченко и музей сохранили ему жизнь, вернее, воскресили казака из мёртвых.

Русский философ и библиотекарь Николай Фёдоров создал свою удивительную теорию воскресения человечества из мёртвых на основе осмысления явления музея, возвращающего жизнь не только предметам, но и людям. Стоит взглянуть на детские рисунки из музея народного творчества села Прелестного: все эти голубоглазые бабки, петухи, подсолнухи из Страны живых.

Но есть и Страна мёртвых. Когда-то Наркомпрос разделили на два ведомства: просвещения и культуры.

Тогда же, видимо, разрубили надвое и народного учителя, которого называли «проводником культуры». В одном ведомстве оказался просто учитель. В другом – завклуб. А культура – в третьем. И сегодня не во всякой школе её встретишь: идёт учебный процесс, передаются какие-то знания и навыки, но культура отсутствует.

Не знаю, как возвратить в народное образование культуру. Но думаю, что для начала надо установить с ней какую-то связь, вроде того, как это делают астрономы, пытаясь связаться с внеземной цивилизацией. Связь, контакт, потом, может быть, диалог.

Образование это ведь диалог с культурой: она тебе задаёт вопрос, ты ей. Порой неожиданный: «Почему у иконы обратная перспектива?» – услышал на уроке в духовной семинарии. Действительно, странно: чем дальше от нас предмет, тем он крупней, и линии в глубине не сходятся, а расходятся. Не туда входишь, как в пейзаж, а оно, то, что там есть, выходит к человеку. «Детишки, они не испорченные, так же рисуют», – замечает студент. «Почему, – спрашиваешь, – дорога вдали у тебя не суживается, а расширяется?» – «Как почему, – удивляется, – люди же оттуда пойдут».

Всё оттуда, школа, творчество, интерес – из Страны живых.