Текст книги "Каддафи. Хроника убийства"

Пустыня Сахара – это не только туареги. Это еще и юго-восточная окраина Ливии. Когда-то, во второй половине XX века, М. Каддафи, увлеченный борьбой с Западом, открыл свой «африканский фронт борьбы против империализма», бросив часть войск на юг и юго-восток страны, чтобы вытеснить оттуда «западных колонизаторов», в основном французских и американских.

С точки зрения Триполи, наибольшую опасность для Африки представляло то обстоятельство, что южносахарские страны были объявлены сферой «жизненных интересов» США, где сооружались военные базы и наблюдалось вмешательство США и Франции во внутренние дела «приливийской» Африки. М. Каддафи уповал при этом не столько на политические меры, сколько на военную силу, что не находило понимания африканцев. Ливия, например, начала претендовать на часть территории Чада, объявив «своей» 114 тыс. кв. км района Аозу, который был захвачен ливийской армией в 1973 г. На территории Ливии вплоть до 1987 г. находились базы тех чадских боевиков, которым ливийцы оказывали военную и политическую поддержку. В 1979 г., когда в Нджамене к власти пришло правительство национального единства во главе с Гукуни Уэддеем, вождем племени тубу, принявшим ислам. Ливия согласилась с его предложением о демаркации границы. Но внутри Чада не все были согласны с этим решением.

В течение 80–90-х гг. внутри Чада началась борьба между ведущими лидерами Г. Уэддеем и Х. Хабре, на интересах которых играли Франция и США, что привело к их вмешательству в конфликт, на что негативно среагировал М. Каддафи, так как тубу-ливийца невозможно отличить от тубу-чадца, тем более что племя тубу, насчитывающее около 400 тыс. чел, контролировало часть территории Ливии, Чада, Нигера и даже Судана, что давало повод и Ливии претендовать на соседние земли. Но по вопросу о границе между Ливией и Чадом за период с конца еще XIX века было заключено несколько соглашений бывших колонизаторов, до сих пор вызывавшие споры.

С тех пор ливийские и чадские племена не раз воевали между собой. Племя тубу и племя зувайя враждовали давно. Тубу особенно жестоко подвергалось притеснениям, пока в конце мая 1994 г. Ливия и Чад не подписали Договор о дружбе и сотрудничестве и постепенно восстановили добрососедские отношения.

И вот после смерти М. Каддафи вся сложная проблема ливийско-африканских отношений вдруг снова возникла. Опасность войны тоже. И не только с туарегами. В конце февраля 2012 г. старейшины племен из разных концов Ливии начали переговоры о прекращении вооруженных столкновений на этнической почве на юго-востоке страны, собравшись в городе Куфра. С 12 февраля 2012 г., когда начались вооруженные стычки в районе 40-тысячного города Куфра, где живут две самые крупные колонии племен тубу (афро-черные) и зувайя (арабы), с обеих сторон погибли свыше 100 человек, сотни получили ранения. Кровопролитие не удалось остановить даже армейским подразделениям, направленным туда Переходным Национальным советом, т. е. новой властью Ливии, для урегулирования ситуации.

В марте 2012 г. туда прибыли и эксперты ООН и вроде бы было достигнуто соглашение о прекращении огня. Представитель племени тубу Абу Бакр Садык заявил представителям СМИ, среди которых был и корр. ИТАР-ТАСС П. Мыльцев, что в течение марта будет подписано новое соглашение, которое «решит проблему раз и навсегда». Однако ситуация в Куфре, даже на время, когда писались эти строки, так и оставалась напряженной, как констатировали эксперты ООН, с которыми поддерживалась связь.

Западные наблюдатели единодушны в выводах, что боестолкновения на этнической почве на юго-востоке Ливии, где число племен превышает полсотни, представляют собой серьезный вызов для переходного правительства страны. Оно на протяжении всего времени посткаддафиевского пребывания у власти сталкивается с проблемой отсутствия безопасности из-за большой численности вооруженных группировок, действующих на бесконечных просторах пустыни Сахара и враждующих между собой.

6 марта 2012 г. на востоке страны было объявлено о создании полуавтономного региона Барка (бывшая Киренаика, исторически независимая области Ливийской пустыни). Об этом совместно заявили шейхи местных племен, политики, командиры воевавших против режима М. Каддафи вооруженных формирований. Новое федеральное образование со столицей в Бенгази простирается от залива Сирт до границы с Египтом и включает в себя все нефтедобывающие районы страны. Об этом сообщил корр. ИТАР-ТАСС Д. Тарасов.

На специально созванном «Конгрессе народа Киренаики», в котором приняли участие около двух тысяч делегатов, шейх Ахмед аз-Зубейри ас-Сенусси, бывший диссидент, ныне член руководящего страной Переходного Национального совета (ПНС), руководивший мероприятием, заявил о намерении создать независимые министерства, включая МВД и нефтяное ведомство, взять на себя управление коммунальным хозяйством, образованием, экономическими и другими структурами, чтобы «восстановить законные права жителей Барки (Киренаики), которые игнорировались в период правления М. Каддафи».

Инициаторы создания этого полуавтономного региона, самого развитого и самого богатого в Ливии, высказались при этом за сохранение за центральными властями (со штаб-квартирой в Триполи) их роли в международных делах, обеспечении национальной безопасности и обороне. Одновременно они отвергли принятый ПНС в январе 2012 г. закон о выборах, согласно которому Киренаике отведено только 60 из 200 мест в Учредительной ассамблее июньского созыва 2012 г.

Делегаты «конгресса» подчеркнули также, что не собираются принимать односторонних шагов по отделению «от остальной Ливии» (то есть от Феззана и Триполитации), а само принятое объявление автономии назвали «Декларацией о намерениях», то есть желанием претворять в жизнь чаяния жителей региона мирными средствами. Шейх ас-Сенусси особо подчеркнул: «Киренаика против раскола Ливии. Однако мы стремимся к федерализму, который гарантирует равные права всем жителям страны».

Мнение о том, что центробежные процессы в Ливии ведут к распаду страны и переделу нефтяных ресурсов, высказано и в докладе британской аналитической компании Ехclusive Analysis (ЕА), которая регулярно проводит мониторинг кризисных регионов и консультирует крупный бизнес Лондонского Сити. В частности, в документе ЕА утверждается, что восточная часть Ливии со столицей в Бенгази готовится к провозглашению независимости неслучайно: на ее территории находится около 66 проц. ливийских запасов нефти а проживает лишь 25 процентов населения страны… Посткаддафиевское руководство Ливии сталкивается с проблемой отсутствия безопасности из-за большой численности вооруженных группировок, действующих в стране и враждующих между собой. Национальная армия пока не сформирована, недостаточно эффективна и потому не в состоянии предотвратить процесс распада страны. Не исключено, добавляет ЕА, что даже в ряде мест, включая нефтеносный залив Сирт, можно ожидать столкновений. Это особо подчеркивается в докладе ЕА и ставит под вопрос соглашения в области разведки и добычи нефти, которые в последние месяцы подписали западные компании с правительством Триполи.

Заключение

Судьба определила так, что в XX веке, как и в предыдущих четырех столетиях, ливийцам пришлось упорно бороться за свою свободу и независимость и нести неисчислимые жертвы. Причем перелистывать страницы своей летописи века суждено было лишь горстке великих сынов пустыни, из которых история выделила Ахмеда аш-Шерифа, Омар аль-Мухтара, Идриса ас-Сенуси и Муаммара аль-Каддафи. Все они были одинаково непреклонными в своей политической деятельности и фактически в течение всего века находились в фокусе мировой прессы, под пристальным вниманием международной общественности.

В заслуги Ахмеду аш-Шерифу благодарные соотечественники справедливо ставят то, что он первым из лидеров сенуситского движения глубоко осознал суть националистическо-религиозной модели сенусизма, как синтез суффизма и ваххабизма, пригодный для ливийской действительности в качестве основы для объединения разношерстных внутренних группировок под знаменем ливийского патриотизма для борьбы против всякого иностранного влияния. Став главой сенуситов и объявив себя «ответственным перед Аллахом и людьми», Ахмед аш-Шериф сплотил патриотические силы и одержал ряд блистательных побед над зарубежными агрессорами, претендовавшими на господство в Ливии.

Однако Ахмед аш-Шериф, по-видимому, переоценил себя и свои возможности. Он так и не сумел преодолеть трайбалистских тенденций и сепаратизма местных кланов, не проявил гибкости в вооруженной и особенно в политической борьбе с «сильными мира того» и явно упустил имевшуюся возможность добиться независимости своей страны в годы Первой мировой войны, когда этому способствовала благоприятная для ливийского освободительного движения международная обстановка. Отстраненный в 1918 г. от власти, Ахмед аш-Шериф прожил 15 лет в эмиграции в Турции и Саудовской Аравии и умер в 1933 г., не повидав больше своей родины.

Непримиримым борцом и фактическим продолжателем дела Ахмеда аш-Шерифа стал Омар аль-Мухтар, герой партизанской войны 20-х годов в Киренаике. Его дерзкое противодействие итальянской оккупации стало легендой и снискало Омару аль-Мухтару славу великого защитника отечества. Омар аль-Мухтар был бескомпромиссен с врагами и коллаборационистами, сочетал военные операции с политической передышкой и по существу заставил не только Италию, но и весь Запад по-серьезному относиться к тому, что происходило в 20-х годах в Ливии.

Но громкие военные победы, чередовавшиеся с не менее громкими поражениями отрядов Омара аль-Мухтара, экономическая блокада, фактическая изоляция от остальных районов Ливии и общая усталость населения сделали свое дело – в конце 20-х годов стало ясно, что в партизанских операциях ливийцам не одержать победы. Это особенно стало очевидным после трагической гибели Омара аль-Мухтара, когда восстание бедуинов, словно догоравший костер, в начале 30-х годов пошло на убыль.

Как указывает американская исследовательница Лайза Андерсон, итальянцы, получив решительный отпор от ливийцев в 1911–1931 гг., заморозили политическое и экономическое развитие создававшейся ими колониальной структуры в Ливии, а разрозненные ливийские лидеры, не сумевшие преодолеть трайбализма, хотели вдохнуть новую жизнь в рассыпавшуюся османскую административную структуру, не зная, чем заменить ее [1].

Конечно, длительное колониальное прошлое отражалось, как в зеркале, на условиях, в которые были поставлены ливийские руководители, столкнувшиеся лицом к лицу с европейским экспансионизмом. Они успешно боролись с ним на полях сражений, но предложить или совместно выработать структуру новой власти, отличную от колониальной, они не могли, да и опыта у них в этом отношении не было. И самое главное – разрозненность племен, территорий, междоусобицы были той раковой опухолью, вылечить которую мог бы выдающийся лидер, но такого к тому времени еще не было в Ливии.

В то время Запад и местные кланы повернулись к двоюродному брату Ахмеда аш-Шерифа эмиру Идрису ас-Сенуси, признанному главой сенуситов еще в 1915 г., но формально ставшему им в 1918 г. Идрис осуждал военные действия, которые вели Ахмед аш-Шериф, Омар аль-Мухтар и другие сторонники «священной войны», и это не могли не заметить и те, кто стремился покорить Ливию, и те, кто устал от бесконечных походов и сражений.

Возможно, поэтому Идрису ас-Сенуси удалось дольше всех (1918–1969 гг.) продержаться на ливийском олимпе власти и дольше всех (14 лет) прожить в эмиграции после отстранения от трона. Он был мастером политических компромиссов как с западными, так и с местными претендентами на власть в Ливии, никогда не ввязывался в открытую борьбу, никогда не шел на риск, предпочитая заключать закулисные сделки. Его излюбленной манерой было наблюдение за событиями из безопасного места, каким он неизменно выбирал Каир. Так было, когда патриоты во главе с Омаром аль-Мухтаром остались наедине с итальянскими агрессорами в 20-х годах. Так было в период итальянской оккупации Ливии в 30-х годах. Так продолжалось и в период Второй мировой войны вплоть до 50-х годов, до получения Ливией независимости, незадолго до провозглашения которой Идрис вернулся на родину. И несмотря, однако, на такой «эмиграционный синдром», эмир Идрис никогда не упускал нитей руководства, неизменно держал руку на «политическом пульсе», изворачивался, хитрил, шел на сделки с местными феодалами и с западными оккупантами и, благодаря политической изворотливости, сумел получить для Ливии независимость, сумел стать первым монархом государства бедуинов.

Во времена правления Идриса в Ливии случилось непредвиденное: в недрах королевства была обнаружена нефть, потоки которой, хлынувшие на экспорт, и миллиардные долларовые прибыли, свалившиеся на эту нищую страну, начали быстро разрушать феодальные дамбы, отгораживавшие Ливию от внешнего мира. Идрис не был готов к такому повороту судьбы, а местные кланы – к быстрому развитию капиталистических отношений, к сотрудничеству с внешним миром, к кооперации с капиталистическим рынком. И престарелый король стал не устраивать ни молодую ливийскую буржуазию, страдавшую от пут изоляционизма, ни тем более западных попечителей режима, для которых Идрис уже сыграл свою роль. И почти в одночасье, без единого выстрела, он был свергнут молодыми ливийскими офицерами, которые назвали себя социалистами, но на самом деле хотели найти свой специфический путь для новой, переполненной нефтью и нефтедолларами Ливии.

Ломка старых устоев, средневековых традиций и религиозных пут не могла не проходить болезненно в этой отсталой стране и требовала последовательного усиления социальных сторон национально-демократической революции, создания благоприятных условий для позитивных перемен. Это проходило в острой борьбе за овладение природными ресурсами страны, находившимися в руках иностранных транснациональных корпораций, перераспределение и применение нефтяной ренты в интересах подъема социального благополучия и расширения опоры режима.

В этой борьбе решительное наступление на позиции западного капитала и сросшихся с ним феодально-аристократических групп при одновременном сохранении интересов местной буржуазии обеспечили революционному руководству поддержку со стороны большинства населения. Эта опора на местную буржуазию, в основном мелкую и среднюю, дала возможность закрепиться у власти, а затем выработать собственную модель политического и социально-экономического обновления общества, альтернативную его прежней элитарной и бюрократической организации.

Новая модель, сформулированная Каддафи в трех частях его «Зеленой книги» радикально отличалась от насеровской, примененной ливийскими революционерами на этапе становления республиканского строя. Основным принципам насеризма была противопоставлена концепция коллективной социальной организации, названная «третьей мировой теорией», которая, по крайней мере на словах, характеризовалась контролем масс над принятием решений, их осуществлением и управлением. По утверждению Каддафи, она представляла собой форму социализма, соответствующую «умме» пророка Мухаммеда. Эта концепция была предложена ливийцам как «единственный социализм», основанный на естественных законах, существовавших до возникновения классового общества. В «Зеленой книге» естественные законы как бы были восстановлены, а социализм приравнен к социальному равновесию. Каддафи не скрывал, что имеются очевидные и фундаментальные различия между его концепцией социализма и марксистским пониманием развития общества. В области экономики эта разница и не была абсолютной, поскольку автор «Зеленой книги» высказался за «антикапиталистическое» развитие, за обобществление средств производства, за замену сотрудничества с частным сектором концепцией экономической организации, исключающей капиталистическую собственность.

В рамках новой модели Каддафи, действительно, сделал немало. В ответ на призыв в 1973 г. к учреждению народной демократии сторонники Каддафи, в особенности молодежь, начали создавать местные народные собрания вместо органов Арабского социалистического союза – единственной политической партии, к тому времени уже сыгравшей свою роль. Этот призыв Каддафи и означал начало отхода от насеровской модели. В январе 1976 г. всеобщий съезд АСС был преобразован под руководством Каддафи и Джеллуда во Всеобщий народный конгресс, а 2 марта 1977 г. была провозглашена «Декларация о власти народа», в соответствии с которой Ливийская Арабская Республика была переименована в Социалистическую Народную Ливийскую Арабскую Джамахирию. Фактически за восемь лет после свержения монархии, благодаря радикалистским усилиям революционного руководства, ливийская политическая структура претерпела невиданную в арабском мире эволюцию от элитарной кланово-феодальной системы через республику к «прямому народовластию».

И наряду с этим, несмотря на активное формирование институтов джамахирийской системы и широкие социально-экономические преобразования, нельзя было не обратить внимания на признаки относительной устойчивости ряда ливийских традиционных общественных структур, что значительно сдерживало процессы национальной консолидации, к которой призывали лидеры революции. На первых порах они явно недооценили живучесть региональных (провинциальных) кланово-племенных и этнических особенностей, стойкость пережитков кровно-родственных отношений на всех уровнях и в большинстве сфер социальной организации страны. Эти признаки в основном существовали в скрытых формах, и, видимо, поэтому их роль была мало изучена и исследователями новейшей истории Ливии. Между тем, и в этом можно согласиться с британскими учеными Д. Бланди и Э. Лайсеттом, влияние местных традиций проявилось уже на начальных этапах разработки М. Каддафи своей «третьей» теории. «Очевидно, сознавая, что режим нуждался в поддержке племен, – писали Д. Бланди и Э. Лайсетт, – Каддафи учел анахроническое самосознание бедуинов и заложил его в основу своей политической теории» [2].

Социально-экономическая структура Ливии подвергалась двойному изменению: сначала на основе «Национальной хартии» Г. А. Насера, затем уже в свете установок «третьей теории» Каддафи. Относительно быстрая замена насеризма, по нашему мнению, была связана с тем неоспоримым фактом, что ливийское общество значительно отличалось от египетского: для него были характерны внутренняя сегментация (уклад жизни населения прибрежной полосы отличался от уклада жизни берберов пустыни); почти независимо друг от друга развивались исторически сложившиеся области, объединенные названием «Ливия» – Триполитания, Киренаика, Феззан; шла непримиримая борьба кланов за власть, и страна нуждалась в «сильной руке», чтобы покончить с местничеством; оно испытывало нараставшее давление иностранцев (европейцев и арабов-неливийцев) в экономической области и находилось под сильнейшим влиянием исламских фундаменталистов.

По существу Каддафи начал с главного: он объявил себя сторонником продолжения «перманентной революции» пророка Мухаммеда в новых условиях, когда «рутинному», по меткому выражению Р. Ферст, традиционализму, изжившему себя, требовалось вдохнуть «новый импульс» [3]. На этой основе Каддафи объявил сенуситские завии главными виновниками социально-экономического застоя и в течение 70-х годов распустил их. «Поскольку Коран, – заявил он 19 февраля 1978 г. на праздновании дня рождения пророка Мухаммеда, – написан по-арабски, то каждый ливиец имеет право на собственную интерпретацию этого Священного писания, независимо от имамов, точка зрения которых не лишена субъективизма». «Исламской улице», по которой призывали идти фундаменталисты, Каддафи противопоставил социальный партикуляризм, к чему исторически были склонны ливийцы, и это в какой-то степени импонировало им в создавшейся для них новой ситуации после свержения монархии.

Особенно значительно отличалось от египетского ливийское городское общество, что весьма предметно доказали американские исследователи М. К. Диб и М. Д. Диб, проведшие полевые испытания в Ливии. По их данным, только 6,25 % всего населения страны можно было в 1973 г. отнести к классу эксплуататоров. Да и то это были в основном мелкие собственники или лавочники, среди которых 3470 семей из общего числа 55 450 использовали наемный труд пяти и менее ливийцев [4].

В сельском хозяйстве, где сенуситы десятилетиями поощряли коллективное землепользование и где сложившуюся структуру начали ломать только итальянские колонизаторы с 30-х годов, передав часть земель в частное владение и создав таким образом группу крупных латифундистов, только 3 % всех сельскохозяйственных угодий занимали крупные собственники, владевшие от 50 до 100 га земли.

Это означало, что и в городе, и в деревне только незначительная часть ливийцев была эксплуататорской по отношению к своим согражданам, зато около 30 % экономически активного населения страны составляли арабы-неливийцы, причем две трети рабочих нефтяной промышленности и 40 % занятых в других отраслях экономики были неливийцы, только 10 % самих ливийцев являлись служащими в административном аппарате [5].

Фактически ливийское общество в 70-х годах почти не имело своей крупной финансовой или промышленной буржуазии, так же как малочисленна была и прослойка средней буржуазии, занимавшейся в основном внутренней коммерцией. По численности все вместе они не превышали 1 % населения, большинство же частного сектора составляло иностранцы-неливийцы. В результате принятых мер по национализации уже к 1973 г. соотношение государственного и частного секторов составило (в %) 76,9–21,1, и это ущемило в основном частных предпринимателей-неливийцев, а не граждан страны. Этими мерами революционное руководство по существу расчищало дорогу национальной буржуазии, но оно мало влияло на качественные изменения внутри самого ливийского общества, особенно на его социализацию или пролетаризацию: скорее расчищались завалы на пути развития национального капитализма в стране.

Короткий республиканский период Ливии (1969–1977 гг.) стал таким образом периодом активной стимуляции развития национального капитализма – сначала с платформы на-серизма, а затем под провозглашенными Каддафи лозунгами «натурального социализма».

Эти социально-экономические процессы были характерны для очень узкой, но наиболее развитой прибрежной полосы, где сосредоточено более 90 % всего населения страны. Остальная территория находилась в руках тех, кто жил в бедуинских шатрах, хотя число берберов и сокращалось (с 320 тыс. в 1964 г. до 200 тыс. в 1973 г. и 150 тыс. в 1991 г. [6]). На необъятных просторах пустыни и в оазисах пропагандировался лозунг Каддафи о том, что вся земля принадлежит Богу и никому другому, и потому каждый верующий в Бога может обрабатывать столько земли, сколько ему это под силу. На языке жителей пустыни это переводилось как обещание не трогать бедуинских обычаев, а, значит, не трогать и берберскую элиту, что устраивало и центральные власти, и местные бедуинские кланы и племенных вождей.

На начальном этапе существования нового режима бедуинские лидеры поэтому заняли нейтральную позицию, пристально наблюдая, как Каддафи и его сторонники расчищали себе путь к власти, расправившись сначала с представителями «старой» королевской знати, поднявшими бунт в Феззане, а затем и с военными группировками республиканцев, попытавшимися заменить леворадикальную часть СРК у руля управления страной (А. Хавваз, О. Мохейши и др.).

Сила кровно-родственных связей и этнических коллективов отчетливо проявилась позже, когда радикализация процесса формирования государственно-политических институтов Джамахирии стала задевать их. Расследование февральского (1978 г.) заговора и мартовской (1978 г.) попытки покушения на жизнь ливийского лидера показало, что во главе заговорщиков стояли начальник военной разведки капитан М. И. Шериф и его двоюродный брат – капитан ВВС М. аль-Саид, выходцы из племени, враждовавшего с племенем Каддафи. Только после этого лидеры Ливии повернулись лицом к проблеме соотношения племенных связей и, несмотря на постулаты своей же теории, отвергавшие руководящую роль партий или племен, начали активно выдвигать на ключевые посты в армии и в ревкомах преданных лиц из своих кланов. Видные представители племени Каддафи, например, были назначены: полковник Х. Ишкал – командующим ливийскими войсками на юге страны, полковник М. А. Хафиз – командующим округом в Феззане, двоюродные братья Каддафи, Саид и Ахмед, вошли в руководство военной разведки, М. Магбуб – в состав ЦК ревкомов. Туда же были введены С. Рашид из племени Мегаа, откуда родом Джеллуд, и А. С. Задми из племени ауляд Сулейман, союзного Мегаа, и т. д. Расстановка своих людей на ключевых постах «власти народа» определила коалицию племен, поддержка которых стала важным фактором сохранения всего режима Каддафи.

Неудивительно, что племенные шейхи сумели использовать местные собрания в своих интересах. Посредством родственных связей и системы покровительства они оказались способными, хотя и неформально, оказывать влияние на выборы и решения в народных собраниях и комитетах в своих областях.

Серьезное сопротивление Каддафи встретил со стороны исламских фундаменталистов, включая суннитских улемов, враждебно воспринявших «Зеленую книгу». Они, например, заявили, что перемены в имущественных отношениях, которые отстаивал Каддафи, не оправданы ни с точки зрения Корана, ни учения пророка. Более того, лидера Ливии обвинили в поддержке «коммунистических тенденций», и тогда в мае 1978 г. он ответил призывом к массам «захватить мечети» и арестовать недовольных представителей духовенства, после чего конфронтация с исламскими фундаменталистами приняла широкие масштабы.

Важной составной частью джамахирийской системы стала сеть революционных комитетов. Основанное в 1978 г. и состоявшее в основном из молодежи, разделившей идеологию Каддафи, движение революционных комитетов обеспечивало лидера необходимыми кадрами. Первоначально революционным комитетам отводилась пропагандистская и просветительская роль, но постепенно они стали выполнять функцию органов принуждения и безопасности. В 1979 г. эти комитеты были наделены полномочиями по наблюдению за выборами в местные народные собрания, отбору кандидатов на работу в народных комитетах и отправлению «революционного правосудия». Действовавшие в областях и муниципалитетах, на предприятиях, в учебных заведениях и в вооруженных силах, революционные комитеты к началу 80-х годов стали для Каддафи основным средством поддержки режима и борьбы с внутренней оппозицией.

Со времени образования первого революционного комитета эта «молодая поросль эпохи масс» превратилась в элиту Джамахирии, потеснив во многом «старую гвардию» революции, а по существу пополнив ряды «новой» буржуазии. Ливия стала называться «великой», о гражданском’ обществе почти не упоминалось, население стало «военизироваться» и противопоставляться армии, цитаты из «Зеленой книги» повсеместно вытеснили суры из Корана.

В этой обстановке ливийский лидер сумел определить «правую опасность» для режима и не без влияния ревкомов принял ряд радикальных мер, приведших в 1981 г. к запрещению частного сектора.

Борьба с представителями национального частного капитала вылилась, однако, не в борьбу сторонников капиталистического и некапиталистического путей развития, а в борьбу между собой «новых» кланов за перераспределение высших этажей власти. Радикалы из ревкомов, как наиболее воинственные представители мелкобуржуазных слоев, претендовавшие на безраздельное руководство, увидели в быстро «созревшей» крупно-буржуазной элите своих конкурентов. Не хотели уступать своих позиций и вожди племен, представители которых составляли революционное руководство.

«Вожди племени Каддафи, которые наблюдали, как ревкомы расправлялись с купцами и со старшими армейскими офицерами, – подметили Д. Бланди и Э. Лайсетт, – начали опасаться за свои собственные позиции и привилегии… Они почувствовали, что «средние» ливийцы возлагали на них ответственность за политическую линию режима Каддафи как на наиболее явных бенефициариев» [7]. Элита из племени Каддафи увидела в ревкомах силу, опиравшуюся на гораздо более обширную кланово-племенную основу, чем другие центры власти, и, естественно, забеспокоилась, решила нанести «предупредительный удар» прежде всего против возможной консолидации оппозиционных элементов внутри ведущего племени. Жертвой такой оценки стал, в частности, выдвинутый в верхние эшелоны власти полковник Х. Ишкал, «сильная личность», замахнувшаяся на место Каддафи. В ноябре 1985 г. он погиб при невыясненных обстоятельствах (врач нашел в его теле шесть пуль), но был похоронен как национальный герой.

Достигнув апогея власти, Каддафи начал трансформировать свой «субъективный социализм» сначала в сторону радикального обобществления средств производства с перспективой «антикапиталистического» развития, как это наблюдалось в годы «нефтяного бума», затем вспять – в концепцию многоукладности, восстановившую капиталистическую собственность в условиях тупиковой ситуации, сложившейся после «нефтяного бума» к 1987 г.

Такая амплитуда идейных колебаний была связана с тем, что «ливийское государство выступало как капиталистическое в рамках международного разделения труда, но как некапиталистическое с точки зрения социально-экономического развития», как подметил Дж. Бирман [8]. Она свидетельствовала, на наш взгляд, не столько о понимании ливийским руководством разрыва между теорией и практикой, сколько о его повышенном внимании к складывавшейся в стране политической и социально-экономической конъюнктуре, которую оно весьма оперативно и прагматично учитывало. Это дало основание ожидать еще более радикальной трансформации каддафиевской теории «естественного социализма» теперь уже в пользу отрицаемого им капиталистического пути развития, с которого ливийское руководство сходило больше в теории, чем на практике, заботясь о главном – о сохранении своей власти.

К концу XX века революционное руководство добилось своих первоочередных целей: было ликвидировано засилье феодалов, финансистов, иностранного капитала, сломаны во многом социальные стены, создана модель общества, опирающегося на государственный капитализм, на привилегированные группы – бюрократию, офицерство, ревкомы, знать лояльных племен. Но дело в том, что «самостоятельность и самодеятельность» масс так и остались иллюзорными надеждами на «новое отношение к труду». После свержения монархии был проведен целый ряд «революций сверху», но даже радикальные мероприятия не препятствовали обогащению отдельных личностей и целых социальных групп, то есть они, эти «революции», не прервали развитие капитализма в стране, а, значит, и не способствовали развитию Ливии в каком-то «третьем» направлении, отличном от капиталистического или социалистического.