Текст книги "Бабка Горошина и другие неофициальные лица"

Глава 4.
Непарламентское поведение скотины

Утро выдалось прохладное и росное. Солнечный колоб выкатился из-за соснового бора торжественно и радостно, приветствуя своими лучами деревенское население, леса, деревья и травы в полях.

Утренний холодок далеко разносит каждый звук. Звон ведер и мычанье скота, тарахтенье последнего деревенского трактора в лугах и стук пастушьей барабанки. Слышно, как встретившиеся у колодца деревенские бабы делятся новостями:

– Иду, девка, улицей, а навстречу – Чубайс. Думала, он меня укатает. Глазища красные, губищи трясутся… Я на него ведром махнула, так он огород перескочил, и по грядам…

– Да ведь это не Чубайс был, – поправляет другой женский голос.

– А кто?

– Скажи, так и я скажу. Депутатом был, фамилья еще такая круглая…

– Бурбулис, что ли?

– Он, леший его неси…

– Так оба и были. И второй туда выскочил. Да как стали они, девка, сраженье разыгрывать, так картовь, не поверишь, до дороги летела!

– Нет, надо меры принимать с этими парламентерами! Ведь разорят! Либо пришибут.

…Того, кто устроил погром в хлеву у бабки Сани, и звали Бурбулисом. Это был главный баран в деревне.

С первого взгляда было видно, что этот баран не в щепках найден. Он был не простых, а чистопородных романовских кровей. Шерсть у него курчавилась и отливала голубизной, на груди пробивалась жесткая щетка черной бороды.

Он высоко носил свою голову, презирая на деревне, казалось, вся и всех. И только хозяйке своей бабке Сане иногда дозволял почесать себя за ухом.

Двор у бабки Сани тесный, ветхий, на подпорках. У Бурбулиса с овцами был отдельный кабинет, который бабка Саня вечерами запирает. Но Бурбулису нужна свобода шастать по всему двору и жрать не ограниченно комбикорма прямо из мешка, не считаясь с интересами других обитателей двора.

Придет утром бабка в хлев, а воротное бревно лежит вместе с запорами. Вышиб Бурбулис его чугунным лбом. Бабка Саня бревно поставит, гвоздями самобольшими закрепит – наутро бревно повержено. Тогда повбивала бабка Саня гвозди в стояк, в то место, которое баран бодает, так чтобы гвозди сантиметров на пять торчали. Наутро пришла – стояк лежит, а гвозди все подчистую в бревно вколочены, словно их забивали молотком, а запасам кормов нанесен такой урон, что бабка Саня вынуждена была крыть Бурбулиса самыми последними словами.

Но что Бурбулису бабкина хула? Тут требовались меры кардинальные. И решила бабка Саня, что выхода иного нет, как пустить Бурбулиса… на мясо.

И вот сидела она у окна, попивая чай и обдумывая, кому бы поручить это ответственное дело, как тут увидела свою супротивницу… Раиску с Того Угора, прозываемой Матросихой, которая была лет на десять моложе Саньки.

У них с бабкой Саней была давняя неприязнь, наверное, она шла еще тех времен, когда Санькин тятя прижимал Раискиного отца по линии колхоза. С годами неприязнь эта не исчезла, а как хорошее вино в бочке выстоялась и окрепла.

Это Раиска писала жалобы на гражданку Титову по поводу нетрудовых доходов, это она уличала ее в кормлении скота хлебом.

Раиска с Того Угора несла до дому на коромысле воду на чай, потому что вода в ихнем колодце была невкусной. Когда-то Раиска была первой красавицей на деревне. Вот и сейчас она несла воду, как на показ, раскачивая крутыми бедрами.

Бабка Саня уже хотела крикнуть ей из окна что-нибудь обидное, как тут в тылу Раиски появился Бурбулис. Он опустил к земле голову, покачался на ногах и с разбега ударил Раиску в зад. Ведра покатились под угор, расплескивая воду, коромысло отлетело в сторону, а Раиска упала на четвереньки.

Она только пришла в себя, и попыталась было встать, как Бурбулис нанес ей снова короткий, но мощный удар, и Раиска на четвереньках продвинулась по угору метра на три. Не успела Раиска подняться, как настырный Бурбулис снова таранил Раискин зад, она снова пробежала на четвереньках метра три —четыре…

И так гнал Бурбулис ненавистную Саньке Раиску по всему угору, пока не выгнал за пределы своей территории.

Ожесточившееся сердце у Александры Титовой отмякло. Она уже простила Бурбулису и ночные погромы, и разорение кормовых запасов, и высокомерие. И тут же она решила не лишать барана жизни.

– А не сбагрить ли мне этого окаянного Бурбулиса «хермеру»? – Пришла в голову ей счастливая мысль. – Он на дармовщину падкий, так пусть его, «американского шпиона» этот окаянный Бурбулис и тиранит… А для пущей верности подарю еще пару ярушек в придачу. Где ему отказаться…

И Александра Титова, взяв пару присоленных скип хлеба, тут же отправилась исполнять задуманный план по искоренению в деревне кулачества и «хермерства».

Глава 5.
Ответный ход Федора Гусакова

Братья Гусаковы вернулись в деревню после северов, армейских и спортивных карьер, чтобы «покрестьяновать всласть». Так уж устроена братская взаимосвязь, видимо, что и жить друг без друга они не могли, и вместе ничего не получалось.

По жизни они были соперники. И дома, и в школе, и на лыжне, и на крестьянской ниве. Если один начинал строить дом, то тут же начинал строить и второй. Только один строил его на одном конце деревне у реки, то второй на другом у леса. Если у одного усадьба развивалась в горизонтальной плоскости, то у второго – в вертикальной.

Хотя строились они одинаково долго. В одиночку скоро ли дома возводить…

В то утро Федор ползал по крыше своего будущего дома, пытаясь затащить на нее шифер, когда внизу появился бывший лесник Ванька Деянов, маявшийся бездельем и похмельем. Ваньке Деянову как истинному пролетарию тоже не по душе было фермерство и кулачество. Поэтому он не упускал случая каким-либо образом помешать его развитию.

– Ты чего тут нечевухой занимаешься? – Насмешливо крикнул снизу Ванька. – А братан твой ночью целый сундук добра с райцентра притащил…

Стрела зависти, пущенная коварно Ванькой Деяновым, попала в точку. Трудовой запал у Федьки улетучился. Он безо всякого интереса вытащил еще пару листов шифера на крышу и больше уже ничего делать не мог.

Федор оставил новостройку и пошел в барак к брату, сжигаемый ревнивым любопытством.

Василий уже встал и разбирал вчерашнюю добычу, примеряя лыжные ботинки. Ботинки, хотя были и велики размера на три-четыре, все же производили благоприятное впечатление своей основательностью и почти металлической прочностью кожи на подошве.

Довольный Василий вышел на луг примериться: каково будет в этой обутке на сенокосе. Он взял косу и взмахнул ею. Но тут же коса, молнией сверкнув на солнце, полетела в сторону, а Василий оказался на земле кверху ногами. Подошвы лыжных ботинок скользили по траве не хуже, чем по льду. Василий попытался встать на ноги, и снова оказался на земле.

Тут-то и увидел его шедший в барак брат Федька.

– Чего это он, пьяный что ли? Или заболел?

Василий поднялся на колени, добрался до огорода и по огороду выбрался на деревянные мостки, где подошвы уже так не скользили.

– Вот решил вспомнить молодость, поразмяться, – сказал он братану Федьке.

– Что это у тебя за ботинки на ногах? – Спросил ревниво Федор.

– Купил вчера по случаю! – Василий притопнул кожаной подошвой по мосткам.

– Дорого ли? – Справился заинтересованно Федька.

– А ты угадай! – Как бы нехотя раскрывался Василий, хотя на самом деле его так и подмывало сразить братана.

– Говори, не томи!

– А не хочешь ли: пара… коробка спичек не стоит. Я все партию окучил. Пятьдесят пар.

Федору как-то сразу стало и тоскливо, и обидно, и досадно. Он хотел было сохранить гордость и уйти, не сказав ни слова. Но продолжал стоять, как приклеенный.

– Продай, десяток, – без всякой надежды сказал Федор. – Две цены дам.

Василий торжествующе захохотал.

– Они теперь в цене, знаешь, как улетели. Я ведь их на себе пер. Пусть они у меня на чердаке лучше лежат, цену набирают. Через год они, может, на машину потянут.

Федору было не по себе. Обскакал его братан. И круто. Ни слова не говоря, он переоделся и пошел на дорогу ловить попутку.

…Через час он уже был в районе и приступил к обследованию магазинов. Ничего подходящего, на чем можно было сделать скорый бизнес, он не нашел. Среди уцененных товаров попадалась какая-то ерунда. То партия перьевых ручек, то партия самоварных труб без самоваров, то детские шапочки из соломки, выпущенные еще в шестидесятых годах и до сих пор не проданные.

С обеда Федор решил пройтись по базам. И был прав. На базе райпотребсоюза он выяснил, что еще в семидесятых на склад была привезена большущая партия… беговых коньков без ботинок, из которых ни одна пара не была продана. Однако искать их ни у кого не было ни какого желания.

Федор на рысях бросился в магазин, купил коробку конфет, бутылку сладкого вина, и, вернувшись, упал перед остолбеневшими райпотребсоюзовскими тетками на колени.

– Девки! – взмолился Федор. – Христом Богом молю, найдите.

– Да на что тебе это ржавое железо? – испуганно сопротивлялись бабы.

– Бабы, найдите!

Все же настойчивостью странного покупателя сопротивление было сломлено. К вечеру на нанятой в райпо машине Федор вез в родную деревню четыреста пар беговых коньков.

Коньки глухо позвякивали в кузове, мелькали темные елки, сырее низины и сосновые взгорки…

На душе у Федора был подъем. Он и сам не мог сказать, зачем нужны ему эти беговые коньки, но всей своей кожей, всеми ее порами Федор чувствовал, что попал в какой-то новый, неизведанный поток жизни, который скоро вынесет его в счастливое и богатое будущее…

Но он еще не знал, что в деревне его поджидает неприятный сюрприз. Василий вновь обскакал его.

Глава 6.
Гусаков старший доит Чудему

В тот день около полудня Санька Горошина, сопровождаемая Бурбулисом и ярушками, не успев дойти до владений Василия Гусакова, была остановлена невероятным зрелищем: Василий Гусаков доил посередь луга корову Чудему.

Надо сказать, братья Гусаковы на самом деле были не так просты, как могло показаться с первого взгляда. Василий, чтобы подмазаться к новой демократической власти, в расчете на поддержку и кредиты, заведя корову, дал ей мудреное, но политически выдержанное имя: Чудема, что означало Чубайс и Демократия. Когда появился теленок, то его Гусаков окрестил Габерелем, что означало: Гайдар, Березовский и Ельцын… Но кредитов власть не дала, поддержала только на словах, а имена у скотины остались. Более того, по всей деревне мода пошла крестить животин звучными именами: говорили, что с такими именами они быстрее набирают вес…

Кормить Габереля Василий решил не как все, а по-своему: пусть де он сам у мамки титьки сосет. И ему Василию не дои корову по первости, да и с Габерелем никаких хлопот с выпаиванием. Все, как в природе.

Первые месяцы и впрямь не было никаких хлопот, но потом захотелось молочка и самому Гусакову. Наладился он, было Чудему подоить, только с ведром уселся под нее, а корова так приложила копытом ведро и самого хозяина, что ведро в лепешку, а Василий с неделю с перебинтованной головой ходил.

А сегодня, как поняла Александра, «хермер» решил, видимо, во что бы то ни стало подоить зарвавшуюся скотину. Она спряталась за угол сеновала и стала наблюдать.

«Хермер» Гусаков вбил в землю четыре толстенные кола, принес из дому широкие веревки – парашютные стропы, оставшиеся у него еще со службы в армии, завел между кольев Чудему, и пока она пила из ведра пойло, ловко зафиксировал ей ноги стропами… Корова стояла смирно, не выражая беспокойства, и тогда Гусаков уселся под корову с ведром.

Но только он взялся за вымя, как корова утробно взревывая, напряглась и колья вместе с веревками полетели высоко вверх. Василий, бросив ведро, едва успел отскочить от взбесившейся коровы. Чудема, страшно ревя, скакала по лугу, высоко взбрыкивая, пытаясь освободиться от остатков пут с кольями… Наконец, она сбросила с ног парашютные стропы и ускакала вместе с Габерелем вдоль реки на дальние пустоши…

– Убью! – Закричал отчаянно Гусаков. – Порешу на раз и тебя Чудема и Габереля твоего. На мясо спишу! Приговор окончательный, обжалованью не подлежит!

И тут перед поверженным и разгневанным Василием Гусаковым явилась Санька-Горошина со своей делегацией.

Глава 7.
Культиватор бьется на болоте с инопланетянами

В тот день, когда странное явление над Медвежьим болотом напугало и поразило Мишку Новоселова с бабкой Саней Горошиной, Леха Культиватор, последний деревенский тракторист, чтобы выгнать томившее его похмелье, решил сбегать на болото, приценится: хорош ли нынче урожай клюквы и стоит ли тратить время на ее сбор.

В лесу было тихо и безлюдно. Похмелье начало отступать, Леха маленько расслабился и пошел знакомыми тропинками к болоту. До места было полчаса ходу чернолесьем, потом нужно было пересечь подмошье, поросшее светлым березняком и осинником. Вот тут в подмошье Культиватор и обнаружил, что за ним следят

самым нахальным образом. Сквозь молодой лиственный подрост он заметил три серые тени, необычно короткие для человека, но широкие в плечах, бойко продвигающиеся по зыбкому приболотью. Леха не любил ходить на болото и в лес коллективом, поскольку знал несколько мест, известных только ему, на которых в урожайный год клюкву можно было граблями грести.

– Понеси их батог! – Выругался Культиватор. – Ишь хоронятся!

Он прибавил ходу во весь свой разгонистый лосиный мах, выбирая путь в чапыжнике погуще. Минут через десять напряженной гонки он перевел дух, оглянулся и с раздражением отметил, что преследователи не отстают, а даже наоборот, догоняют его, как-то очень плавно скользя по неровному, опутанному черничником кочкарнику.

– Эй, мужики, – гаркнул он во все свое луженое горло, вали отсюда, пока целы!

Мужики остановились, рассыпались и стали обходить Культиватора с трех сторон.

– Врешь, не возьмешь! —крикнул Леха и снова ударился в бега.

Однако мужики тоже прибавили ходу и стали выходить Культиватору наперерез. Леха только теперь более менее разглядел их. Невысокие, широкоплечие и, что самое удивительное … без голов. Толи на головы они натянули фуфайки, толи еще каким образом представлялись…

– От живоглоты! – Разгневался Леха. – Ишь дурят как. На испуг хотят взять.

– Вы чо, в натуре, мужики, – заорал он во всю глотку. – Не ясно сказано: дернуть отсюда!

Но Лехин грозный рык не произвел на преследователей никакого впечатления. Они быстро приближались к Культиватору.

И тогда ретивое у Лехи взыграло.

– А-а! – Заревел он еще громче. – Я предупреждал. – Ну, теперь держись. Он ухватил у комля березку и как тростинку переломил ее.

– Моя финка пятый номер, позолоченный носок, рявкал устрашающе он, поигрывая дубинкой

– Если кто еще не помер, припасай на гроб досок.

Первым сунулся к нему мужик с левого края. Культиватор не мог себя остановить и, ухнув, опоясал преследователя дубиной. Странно – Леха не почувствовал никакого сопротивления, словно дубина прошла через пустоту.

Только сияющий искристый след остался там, где она соприкоснулась с телом безголового. Культиватор махнул направо. И снова, дубина просвистела через безголового, словно через пустое место. Сражение происходило в полном молчании. Культиватор не выдержав, взвыл от накатившего страха:

– Мужики, в натуре! Да вы кто хоть есть-то? Отвалите от меня, мужики…

В ответ тишина. Тут Культиватор увидел, как над болотом зависает какое-то странное светящееся сооружение в виде шара и, ощупывая зеленым лучом пол собой пространство, приближается в их сторону.

Культиватор взвыл раненым медведем и бросился бежать во всю прыть к дому.

Глава 8.
Бурбулис устраивает дворовый переворот

У Василия на душе было радостное настроение. Подарок Саньки Горошины в один момент снова возжег в нем, угасшую было, капиталистическую жажду наживы. Он прикинул, какое потомство за год может дать этот нежданный подарок, и твердо решил заняться товарным овцеводством. За пару лет стадо вырастет до сотни голов, а это уже хорошие деньги. Одного мяса, как минимум, на полмиллиона, да шерсть, да руно…

А вот корову с теленком, которые так и не возвращались с дальних пустошей, Василий окончательно решил свести со двора, не столько по экономическим соображениям, сколько от обиды.

Василий разместил новоселов в недостроенном дворе, обеспечил их свежей подкоской, намолол на ручном жернове ячменя, заварил ароматной каши, сдобрив ее тертой морковкой, устроил из прошлогоднего сена подстилку.

Бурбулис подошел к нему и властно ткнул Василия чугунным лбом, подставляя для почесывания ухо.

– Хозяина признал, – радостно екнуло у Василия сердце. – Уважает.

И Гусаков принялся чесать Бурбулиса, радуясь обретенному, наконец, счастью взаимопонимания со скотиною. А баран уже лежал у ног хозяина, подставляя для почесывания бок. Василий старательно принялся расчесывать густую серую с голубым отливом шерсть Бурбулиса. И Бурбулис млел, закатывая глаза и сладко похрапывая.

Гусаков настолько расчувствовался, что даже ночевать не пошел в барак, а всю ночь провел на дворе с Бурбулисом и ярушками.

Наутро он вновь накормил ароматной кашей свое крестьянское будущее и вывел его на лужок. Чудема с Габерелем так и не появлялись. Но Бурбулис в отличие от последних, проявлял к нему особые нежные чувства, не отходил от нового хозяина ни на шаг, то и дело подставляя для почесывания голову.

До обеда в нежностях и радостях провел время Гусаков. Наконец, Бурбулис утомившись от ласк и почесываний, прилег на траву отдохнуть.

К Василию подошли две симпатичные, ласковые ярушки, невесты Бурбулиса, которые должны были наплодить Василию скорое богатство. Они тоже сунули свои головы под руки Гусакову, ласково прихватывая его ладони губами.

Давно не видевший от скотины таких нежных чувств, Василий поплыл.

– Ох, вы, мои бяшеньки, красотулечки. Давайте, давайте почешу ваши ушки, – ласково приговаривал Гусаков, теша столь приветливую и послушную скотинку.

Он не заметил, как дремавший на лугу Бурбулис, открыл фиолетовый глаз и недобро глянул на хозяина, а потом встал и, опустив голову, стал раскачивать свое могучее тело, готовясь к нападению.

А Василий, подхватив ведра, которые так и не изведали тугих молочных струй, отправился к бараку попить, наконец, чайку. Удар чугунной бурбулисовой башки пришелся чуть ниже поясницы. И это обстоятельство спасло Василия. Ведра покатились под угор, а сам он, приходя в себя, стоя в четвертой позиции, почувствовал, как на него храпя и постанывая садится обласканный им баран.

И тут Гусаков понял всю нелепость и позор своего положения. Кровь бросилась ему в голову.

– Зашибу, – прохрипел он, пытаясь вывернуться из-под

Бурбулиса. И это ему удалось в какой-то мере. Не зря Гусаков был мастером спорта. – Кастрирую…

Он вывернулся, но подняться на ноги не успел, как тут же был повержен снова. Удар пришелся в то место, откуда растут ноги. Василий от удара пробежал на четвереньках метров пять, и снова удар чугунной головы, продвинул его на пути к бараку…

Глава 9.
Как Федор Гусаков
стал гусеводом

Тем временем Федор, выгрузив беговые коньки у себя на стройке, пришел домой отобедать, да похвастать приобретением.

– А Василий где? – Деловито спросил младший Гусаков бабушку Дуню.

– У себя перелещается, – отвечала недовольно мать. – Горошина ему Бурбулиса – негодника подсунула да ярушек двух. Говорит, овцеводством станет заниматься топерь да богатеть на глазах. Погоди-ка вот, станет богачем, так к нам всяко и не признается. Садись, давай, щей хлебать.

Но у Федора эта новость вызвала неожиданную реакцию. Он вытащил из комода папку с газетными и журнальными вырезками, объединенным общим названием « Как разбогатеть на своей земле?» и с головой погрузился в чтение, делая какие-то пометки и расчеты в школьной тетради.

Братья Гусаковы встретились на выходе из барака. Один стоя, другой опять на четвереньках.

– Обронил чего? – Спросил ревниво Федор.

– Обронишь тут, – ответил загадочно Василий, оглядываясь. Бурбулис уже трусил к своим ярушкам. Только теперь он, кряхтя, поднялся на ноги.

– С молоком не получилось, так на овцеводство решил переквалифицироваться? – Спросил уязвленно Федор.

– А сам чего? – Вопросом на вопрос отвечал Василий.

– У меня свой план.

– Что за план? – Недоверчиво проворчал Василий. – Колись давай!

– Я решил в гусеводство податься…

– Когда это?

– А вот сейчас и решил. Вычитал тут, что в Москве новые русские на Рождество обязательно гуся в духовке жарят. А где в Москве гусей-то взять? Дефицит. Так они за гуся по тыще долларов дают не торгуясь.

– По тыще? – Поразился Василий, что-то прикидывая в уме.

– Вот куплю сотню гусят, выращу – зимой сто тысяч долларов, как нашел… – Словно из ведра окатил его Федька.

– А где гусят возьмешь? – С надеждой на неосуществимость Федорова плана спросил Василий.

– Есть адресок. Продают с доставкой, – отвечал уклончиво Федор.

– Ты это, заказывать будешь, так и на меня десятка два закажи, – попросил потерянно Василий.

– Нет уж, я вам гусями продавать стану. По тыще долларов за голову. – Отвечал дерзко Федор.

И он бодро зашагал по дороге.

…Через неделю у его новостройки остановился грузовик. Водитель и грузчик открыли кузов и стали выгружать клетки с гусятами. Радостный Федор таскал клетки во двор.

Несколько дней никто в деревне не видел Федора Гусакова. Только слышно было из-за его забора многоголосое попискивание, виден был дым, день и ночь валивший из трубы уличной печки, за запахи каш волновали прохожих. Скоро в магазине исчезли яица, крупы, начали исчезать рожки и макароны… Товар в немыслимых для деревни объемах скупал Федор. Поползли слухи о грядущей войне, бабки спешно расхватали сахар, соль, мыло…

Наконец, Иван Деянов прекратил панику, сообщив, что Федька Гусаков скупал яйца и крупы для гусят… И добавил, что питания тем все-равно не хватает, пенсия у Гусакова не министерская, поэтому Федька сокращает поголовье. В день убавляет по десятку. Рубит головы варит и ест.

Ивана Деянова Федор принял его без особой радости. Ванька все примечал да ус мотал. Луговина у дома была чисто выбрита до земли, и усыпана птичьим пухом и пером, как будто здесь распустили перину. В старом пруду плавало на две трети поредевшее стадо гусиного подроста. Сам Федор выглядел болезненно измученным и на удивление голодным…

– С гусями не выйдет, перейду на овощи.

– ???

– А уж и теплицу сварганил. Непростую, Ваня, телицу. – Доверительно зашетал Федор. – Из водочных бутылок. Этим материалом у нас вся деревня завалена. Даром бери. Неделю на улицу не выходил, петался, ложил – Признался Федор. – Пойдем, покажу…

Сопровождаемый Федором Деянов проследовал за угол дома и замер, ошарашенный зрелищем невиданного сооружения из поллитровок, выложенных арочным сводом на цемент.

Теплица была похожа на Змея Горыныча, выгнувшего ощетинившуюся спину. На боках ее играли солнечные блики, внутри топилась печка, дым валил из-под арки, создавая еще большее сходство с мифическим Змеем…