Текст книги "Лесная избушка Анатолия Онегова"

Борьба Анатолия Онегова за природоведческую литературу складывалась из многих факторов. Критические замечания в адрес непродуманной издательской политики, поддерживающей выход бездушных книг о природе, занимали у него не главенствующую роль. На первом месте стояла поддержка писателей, разделяющих его мировоззрение и взгляд на содержание экологического воспитания и образования. Так выходило, что он и знать не знал того или иного писателя, выпустившего в свет книгу о животных, но сразу протягивал ему руку помощи, выступал в газетах и журналах с положительной рецензией.

В издательстве «Детская литература» в 1986 году вышла книга неизвестного автора Б. Михайлова «Песня для всех. Рассказы о животных». Увы, никто из литературных критиков её не заметил, в газетах не появилось ни одной рекламной заметки. Посоветовать детям найти и прочесть новую книгу о природе было не то, что не кому, а просто ещё и незачем. То ли равнодушие охватило писательскую братию, то ли подлый рационализм, так как невыгодно писать не по заказу-разнарядке: не заработаешь ни денег, ни авторитета. Другое дело – Анатолий Онегов. Ему нужен не капитал – моральный или финансовый, а расширение армии настоящих писателей-натуралистов, готовых сеять в душах мальчишек и девчонок любовь и тягу к родной земле.

Прочитав книгу Б. Михайлова, он не отложил её в сторону, не предал молчанию, а сделал закладки меж страниц, подчеркнул любопытные мысли и взялся за написание рецензии. Поддержка коллеги, даже если его имя вовсе тебе ни о чем не говорит, обязательна, ибо без неё ты остаешься в диком одиночестве.

Вскоре в популярном журнале «Наш современник» (1987 год, № 7) выходит большая рецензия «Общая песня» за подписью Анатолия Онегова. Прежде чем представить автора читателям, рассказать о нём с огоньком и в интригующей манере, он дает возможность самому автору раскрыть свою душу, продемонстрировать знания и любовь к природе. Следует цитата за цитатой. Вот автор пишет о песне жаворонка, и ты сразу погружаешься в чтение, начинаешь доверять писателю, ценить его наблюдения, а он тащит и тащит тебя за собой.

«Уже который год заслушиваюсь я пением жаворонка, – пишет Б. Михайлов. – Да так до сей поры всласть и не наслушался… Отпоет, отсвистит на первую трель жаворонок, опустится на первую проталинку застуженной земли – солнце всего пятачок освободило, – подожмет короткие озябшие лапки, прикроет темно-карие глаза и прильнет к задубевшей корке. Коснется разгоряченным сердечком земли – смотришь, назавтра проталинка-то и раздалась чуток. Не зря говорят: жаворонки – к теплу.

…Подмечено: грустинки в жавороночьей песне больше, чем веселости. Есть в этом что-то от великой Отчизны нашей. Не знаю, как сейчас, раньше-то русичам больше по душе были распевные, немного печальные песни. Спору нет: веселые и задорные тоже любили, но все равно печаль русскому духу ближе. Неспроста в тургеневских “Певцах” верх взяла всё-таки грустная песня “Не одна во поле дороженька пролегала”. Каждый по-своему поет, но все славят одно – свою родину».

После представления автора, после того, как читателю явлен талант и душевность автора, Анатолий Онегов начинает размышлять о важности выхода новой книги о природе. Вначале напоминает, вернее, повторяет свою же мысль о том, какую значительную миссию выполняет природоведческая литература, воспитывая у молодежи чувство патриотизма. Затем берет на себя роль литературного критика и разбирает содержание книги, предлагая читателю и восхититься вместе с ним рассказом о жавороночьем концерте, и оценить мастерство неизвестного писателя-натуралиста.

В рецензии Онегова есть такой абзац, которой как раз четко и грамотно подтверждает это: «Всё в этом рассказе о жаворонке хорошо, всё собрано, слито, будто спето, как птичья песня, на одном дыхании, хотя сам рассказ и не описание какого-то одного события, хотя и бессюжетен он, а потому нынешние воинствующие беллетристы, возможно, и не примут этот рассказ за художественную прозу, а постараются перевести его в ранг литературы научно-художественной, а то и документальной. Жаль мне такую спесивую беллетристику – не знает она, что давно есть у нашего пытливого и откровенного русского Слова добрый рассказ-исследование, рассказ-поучение, или, по сегодняшней литературной науке, новелла-исследование, которой чаще всего и доверяется открыть тайны природы-жизни.

Рассказал здесь автор и о чудесном птичнике-натуралисте И. К. Шамове, что когда-то исправил самого И. С. Тургенева, допустившего неточность при описании песни соловья. И прав был полностью тонкий знаток природы И. К. Шамов, ибо и в прошлом была у нас одна верная наука: “Берешься судить о своей земле, суди верно, не путай, не выдавай чужие слова за свои собственные!”

Всякая новелла-исследование в природоведческой литературе – это не только память прошлого, уважение к знаниям, собранным до тебя, не только нежные чувства к родной земле, но и обязательно собственные встречи с природой, которые только и приносят тебе имя писателя-натуралиста (естествоиспытателя) и без которых нет самостоятельных дорог в этой теме (иначе нет тебе, не знающему природы, веры, а литература твоя – повторение сказанного ранее, чистой воды компиляция, а то и плагиат)».

В те далекие годы я много читал статей и рецензий Онегова в поддержку неизвестных мне литераторов, пишущих рассказы и повести о природе. Он открывал их не только для меня, но и для всех читателей. Вел жаркие дискуссии на всех публичных площадках – от институтских аудиторий до сельских клубов. Задача у него была поставлена перед самим собой одна – природоведческая литература должна развиваться и завоевывать не только в литературном, но и образовательном процессе достойное государственное место.

Так сложилась судьба, что параллельно со своим учителем, писателем-натуралистом Анатолием Сергеевичем Онеговым вел свою борьбу за продвижение природоведческой литературы и я, журналист, литератор, выпускник Ленинградского государственного университета имени А. А. Жданова. После учебы мой выбор был однозначен – продолжить, как и в школьные годы, служение делу охраны природы. Одну из своих миссий я видел в том, чтобы, как и Онегов, популяризировать знания о мире животных, вести борьбу за экологию и сохранение всех важных экосистем – леса, рек, лугов, болот. В помощь себе я организовал в районной газете ежемесячный выпуск специальной полосы «Человек и природа», а на областном уровне – выпуск ежегодного экологического сборника «Любитель природы». На обеих этих литературных площадках выступал сам Анатолий Онегов.

Газетная полоса «Человек и природа» выходила каждый год, и почти всегда занимала лидирующее место среди районных газет, награждалась правительством области и Всероссийским обществом охраны природы дипломами первой степени.

Кроме журналистских битв с чиновниками и публикации очерков в защиту природы, в то время меня целиком захватила идея написания романа о природоохранной деятельности студенческих зеленых дружин. Они вначале появились в Московском и Ленинградском университетах, а потом и в других крупных институтах по всей стране. Весь круг задач у них решался на региональном уровне – борьба с браконьерством, проведение весенних рейдов по сохранению редких видов растений-первоцветов, защита животных от жестокого обращения, и, конечно же, экологическое просвещение и воспитание. Будучи активистом и редактором стенгазеты Зеленой дружины Ленинградского государственного университета, я, кроме участия в рейдах по борьбе с браконьерами, охотно занимался решением различных проблем городского зоопарка. Бескорыстный подвижнический труд моих коллег по дружине послужил материалом для написания романа под названием «Зоопарк».

Четыре года я возил рукопись по московским издательствам – и всюду получал один и тот же ответ, будто сделанный под копирку, – роман написан живым языком, по нему можно сделать сценарий для кинофильма, но тема его не подходит. Одни редакторы обвиняли меня в сентиментальности, другие – в многословности, кровожадности, но каждый советовал сократить ту или иную сцену, убрать лишние документы, исправить поступки героев. Поддавшись критике редакторов, я пошел на сокращения и правку. Но роман от этого становился не только короче, но и рыхлее, хуже… Он терял динамичность. Тогда я вступил в переговоры и переписку с известным писателем-натуралистом и журналистом «Комсомольской правды» Василием Песковым, полагая, что он, как таран, пробьет издание романа. Однако надежды мои не оправдались. Песков посчитал тему романа, то есть деятельность зеленых дружин, не такой значительной и государственно важной, как развернувшаяся в то время эпопея с переброской северных рек. От написания предисловия он отказался.

Я уж собрался положить рукопись в дальний ящик, как вдруг её прочел Анатолий Онегов и предложил побороться за выпуск её отдельной книгой. Не знаю, кто из нас двоих тогда больше верил в победу и больше прилагал усилий в переговорах и спорах с редакторами, но я чаще него впадал в уныние и терял надежду. Онегов почему-то верил в меня, усердно ходил по издательским коридорам и хлопотал, хлопотал… Порой эта борьба за роман напоминала мне в целом его бескомпромиссную борьбу за природоведческую литературу. К тому же мы шли параллельно одним путем – он уже выпускал в свет книги о природе, а я пока лишь публиковал в газетах и журналах очерки на эту тему, да ещё бился за издание своей первой книги. Здоровая энергетика, добрые советы Онегова были для меня настолько неожиданны, редки, спасительны, что мне хотелось жить и творить. Если после каждого темного ответа из издательства у меня опускались руки, то после того, как Анатолий Онегов вынудил редактора издательства «Молодая гвардия» Николая Машовца прочесть рукопись, я обрёл веру в добро и справедливость. Пусть свет в конце тоннеля появился не сразу, гораздо позже, чем принято ждать. Но та работа с молодым начинающим автором, которую добровольно взвалил на себя Анатолий Онегов, помогла не убить во мне писателя, её можно назвать работой души. А широта души Онегова не имела границ. Не жалея ни здоровья, ни времени, он бился с равнодушием и тупостью чиновничества в издательствах, и в каждом своём письме ко мне находил слова не успокоения, а пожелания бороться и не сдаваться. Таков был смысл его творческого служения русской литературе.

Каждое новое его письмо открывало для меня заново писателя Анатолия Онегова. Он двигался несмотря ни на что вперед и только вперед к намеченной цели, тому же учил и меня, а порой и требовал от меня. Свидетельством тому служит часть писем, которые с удовольствием предаю огласке.

Здравствуй, Толя!

Пишу коротенько.

Рукопись твою получил. На днях её снесу Машовцу – договорился с ним. Дадут ли мне рецензировать, пока не знаю. Но у нас всегда останется путь отстаивать своё мнение. Так что, если придут какие-то известия тебе (худые если), то не психуй – дураков много, а первые книги легко идут только у жуликов. Вспомни, как рукопись «Как закалялась сталь» вообще потеряли… Получишь что-то, если с этим не согласен, сразу пришлешь мне известие. А там будет видно.

Пиши материал в книгу коллективную.

Не вбивай себе в голову и другой мути – психика у тебя в порядке, многое видишь, умеешь видеть, чувствуешь красивое – всё при тебе. Надо только опыта литературы – и всё образуется. А бегать от себя не стоит – себя надо принять таким, какой ты есть, себя надо пережить в себе – и будешь личностью. Вот и всё.

Твой Онегов.

17 января 1985 года.

Здравствуй, милый Толя!

Получил сразу и бандероль, и твоё письмо к царю-государю…

Спасибо большое за книгу – я её заказывал уже ста человекам так же, как и Киреевского, и в обмене искал, но вот только ты один и отличился. Награда тебе за это будет. А раз ты вознаграждения не желаешь, то я тебе тоже книжками отплачу. Если не очень трудно, то вышли, пожалуйста, и Киреевского – я сейчас в таком замоте, что на полчаса на улицу выйти без дела не могу. Так что и к тебе прибуду только по весне – точнее, в апреле, ибо в конце марта дней на десять поеду на Север.

Получил ли ты моё письмо с отзывом о твоей рукописи? Твои рукописи вместе с отзывом я передал лично Н. П. Машовцу. Интересовался твоей рукописью и Б. Царев из «Природа и человек». Он хочет, возможно, часть какую-то взять для своего журнала. Но не обольщайся – народ в «Природе» темный, малограмотный, решения их могут меняться в любую сторону в зависимости от настроения.

Пишешь ли ты свои очерки-рассказы о земляках-старателях? В том письме, которое ты не получил весной прошлого года и которое я длинно писал, как раз и шел разговор о соцзаказе: мол, пиши о своих земляках-старателях, о их ремеслах, умениях, о их работящей душе и талантливых руках. Напишешь книжечку листов на 8–10, и я помогу тебе её издать в Москве. Книжечка будет очень нужная – людям надо указать пути возвращения к земной жизни, без труда руками на земле ли, на дереве ли, на железе ли – мы, русские люди, погибнем, а вместе с нами на эту землю придет варварство чужеземцев, забудется наша умная наука, как обихаживать родную землю. Займись этим, молодежные повести долго не попишешь, да и польза сейчас большая от народной науки… А для тебя это будет новый этап творчества – первый (молодежный) ты, я считаю, прошел вполне удачно. Только пиши, старайся – пиши глубже, слушай музыку слова, которая окружает твоих героев, ритм их жизни старайся сохранить в рассказе-новелле. Стремись к новелле, обобщай, угадывай за образом одного человека будущее его дела, икону угадывай – ведь икона – это обобщающий образ христианской нравственности. Думал ли ты об этом? Был человек, стал святым – и вот его лик-икона, как путеводная звезда для других, и заступница, и повелительница. Вот ты таких своих земляков и пиши – они это заслуживают, вступай жёстко в спор с обманом городской жизни, с обманом общества потребления (гонки за новой цветной тряпкой) – ведь наша прежняя городская цивилизация уже привела нас на грань катастрофы (тот же экологический кризис). Ищи в своих людях-работягах примеры высокой нравственности, умение жить духовной пищей, хотя они и мастера, и цену себе большую знают. Я, например, воспитывал в себе желание работать ради работы – так и хорошая лошадь работает, а вовсе не из боязни кнута.

Ну, вот пока и всё.

У меня все драки с «Детской литературой», вернули мне «моих коров и петухов» с резолюцией: мол, не воспитываю я у молодежи желание работать в современных условиях. И снова ругань – а ведь знаешь, Толя, что ругаться хорошо только на уровне районной газеты – там ты хоть глаза редактора видишь. А вот ругань через ЦК КПСС иная – ты пишешь, просишь, а все кругом молчит – словом, с почтой только и разговаривать остается.

Гарька пишет, жена у него пришла из больницы, прислал он мне несколько милых новеллок для журнала «Рыболовство», я его туда сватаю вести «уголок юного рыболова»: это 6 раз в год – всё парню будет поддержка и нравственная, и материальная.

Жду от него книжечку с новеллами – как придет, понесу опять к Машовцу Н. П. Будем и эту книжечку пробивать. Ты вот от вознаграждений отказываешься, а книги присылаешь да ещё меня братьями Аксаковыми стращаешь… Как вот я тебе отвечу на твой вопрос: нравится ли мне книжица братьев Аксаковых? Если какие заказы у тебя по Москве будут, какие я сделать смогу, тогда книжные дела с тобой поддерживать стану, тогда и братьями Аксаковыми заинтересуюсь. Дело в том, что все эти книги почему-то выходили в Москве в то время, когда я пропадал в лесах, выходили и быстро исчезали с прилавков, приезжал я и узнавал, что их уже нет.

Ну, всё.

Снимаю твоё письмо с машинки и закладываю листы для рукописи, которую тороплюсь приготовить для издательства «Советский писатель».

Обнимаю. Пиши. Твой Онегов.

Поклон низкий жене, скажи, пусть терпит – писателей обязательно кто-то должен терпеть.

Толя, я лично посылаю книги не заказной, а ценной почтой – это чуть дороже, но у нас на почте есть объявление, что так книги не пропадают. У меня тут пропаж не было. Скоро пришлю тебе свою книжицу «Следы на воде» («Физкультура и спорт»).

1 февраля 1985 года.

Здравствуй, Толя!

…Твою рукопись отдал в отдел главный редактор издательства Н. П. Машовец – отдал с указанием не хамить. К этой рукописи был приложен мой трактат с оценкой твоей работы.

С чем надо не соглашаться?.. Мазать дегтем героя не надо. Это твой герой, это твоё предложение решать жизненные вопросы и отстаивай его, как сможешь, – тут и я тебя поддержу, ибо глубоко уверен, что сейчас, сегодня, способны что-то сделать только святые, честные люди, иные народ заевшийся, заворовавшийся и не поднимут, не остановят. Поэтому я и поддержал тебя с твоей работой. Но это, видимо, не главная претензия к тебе – Павка Корчагин тоже был рыцарем без страха и упрека…

А вот что касается предложения сделать из одной повести две, то я бы сказал ещё проще – одну, но освободить её от всего ненужного и к тому же плохо выписанного, т. е. некую вторую повесть вообще выкинуть.

У тебя предельно светлая и чистая линия, и на этой прямой честности и живет твой герой (я бы его вообще без девки оставил, как монаха, и в дружбу двух ребят девку бы не мешал – ведь у нас в литературе девка появляется для того, чтобы спасти неумение авторов выстроить деловой разговор – устает читатель, а тут ему половую интрижку и т. д.). Высокие книги писались вообще без простыней, простыни – это жидовская принадлежность, чтобы развращать нас, людей русских, чистых от рождения и т. д.

Твой герой, потерпев поражение в городе, приезжает в деревню – есть в нём большой свет, поэтому к нему и мальчишечка тянется – детей не обманешь – тут ты во всём прав и всё тут прекрасно. И в газете у него не ладится из-за его прямоты – это тоже всё точно и верно (ведь проходит испытание жизнью булатная закалка клинка). И враги у него появляются. И мальчишечка топится – это всё правда, и страшно. И вот тут-то и должна быть близка кульминация. Ведь всё закрутилось, завертелось. И сцена с тракторами, и избиение его бандюгами… И вот тут у тебя началась семейная жизнь, которая меня и остановила, – до этого всё читалось мной легко и ясно. Споткнулся я, споткнулся раз, два, три – и не разбираясь, понял, городил ты тут что-то, не чувствуя, что хоронишь, оставляешь динамику, изменяешь ей.

Ты уже привел героя к выбору – стоять или сломиться. Сломиться ему нельзя. Надо стоять. И вот убийство друга и суд! И костры за окном кабинета прокурора – опять динамика, опять прежний интерес, и кончено всё тобой хорошо…

Вот, Толя, это моё мнение. Я бы твою работу почистил основательно, ибо служить она должна большому делу, а не вызывать критику в многословии и пр.

Если бы я был издателем, то взял бы твою работу и сам бы переделал и опубликовал бы. А целиком печатать не стал бы – ты это поймешь всё сам, но чуть позже.

…Подумай и о том, что успехи студенческих зеленых дружин не очень-то тиражируются в стране. Я многим здесь интересовался и ни разу не нашел для себя человека, который был бы мне целиком симпатичен. Либо это горящие глаза штурмовика (гореть можно и во имя якобы добра), либо желание победить врагов природы ради того, чтобы природа принадлежала только тебе и т. д. Мне очень, например, не нравится, что у нас в Москве эти дружинники первым делом считают изучение каратэ – с ними говоришь о песне чижа в вершине ели, а они стоят, эту ель ногой нафигачивают – тренируются… Здесь тоже подумай – хорошего там много, но надо петь только хорошо! Петь!

А. Онегов.

25 февраля 1985 года.

Здравствуй, дорогой Толя!

Спасибо за письмо. Волкова Олега Васильевича адрес я тебе дам… Только учти, что ему исполнилось не 80, а 85 лет. Можешь сказать ему, что адрес дал я тебе – у нас с ним взаимная любовь.

Теперь о твоих делах – что рыбу ловить собрался, это хорошо. Но рукопись далеко не откладывай – её надо делать, делать, как я тебе сказал, сделать короче (можно и на 1/3), за счет снятия семейных длинных сцен, студенческих митингов и пр. – посмотри сам, сохрани главную линию – герой приехал в деревню, тут и даму можно оставить, но в самом начале их будущих отношений. Я ещё раз повторю то, что писал в «Молодую гвардию» – работа твоя очень значительна по идеологии, она может быть очень видна, если её выпустить. Поэтому откладывать, уходить в подполье с такой вещью нельзя. Главное, сделать её сейчас цельной, как клинок, бьющий в одно место. И издать так. От тебя никто не отказывается – дорога тебе в издательстве пробита, я видел Н. П. Машовца, говорил с ним, рукопись ждут. Сделаешь что-то, пришли мне, я посмотрю и снова сам снесу. Или верну тебе на переделку. Если ничего в ближайшее время не надумаешь, то пришли мне второй экземпляр, чтобы я мог его почиркать галочками – покажу, что сделать (покажу, как редактор), а то пришли мне второй экземпляр сразу, как получишь моё письмо. Ясно?

Ну, вот и всё. Если повесишь нос, значит, ты не борец – мы тут деремся дни и ночи, лекции по гражданской ответственности читаем…

Все. Пиши. Работай, не ной и не допускай проколов, как – О. В. Волкову 80 лет! Ура.

А. Онегов.

7 марта 1985 года.

Здравствуй, Толя!

Рукопись получил и передал в «Молодую гвардию» через Н. П. Машовца, приложил и свой новый отзыв. Будут какие известия из издательства, сообщи мне.

До 12 мая я в Москве.

Далее – в Карелии (186174 КАССР, Пудожский р-он, п/о Усть-река, д. Пелусозеро). Но документы, рукописи сюда никакие не посылай – только письма.

В Москве буду в начале мая.

Посылаю тебе свою книжечку!

А. Онегов.

Деревушку с рекой и кладбищем береги до осени – приеду в сентябре.

25 апреля 1985 года.

Здравствуй, милый Толя!

Письмо твоё получил за несколько часов до отбытия на Север. Взял с собой и вот теперь, по прошествии четырех недель, взялся за ответ. А причина в том, что в деревне ждало много дел. В мае-июне у нас здесь стояли холода и сушь. Вот и пришлось срочно все кустики обливать и обогревать. Странно и смешно, но только теперь, в июле, после моей воды, дали лист и липки, что привез сюда из Московского парка, и черенок барбариса, и черенок черной смородины. Вот и бился за огород-сад. А там срочно в лес за дровами, чтобы за лето успели высохнуть. А там доставать посылки с почты (а это 15 км), а в посылках еда, ибо еды в магазинах нет. А там мостки новые ладить, ибо вода в это лето от нас ушла далеко. И вот только теперь сел за письмо.

Толя, милый! Сразу о деле. Всю зиму мы бились за сборник «Земля и дети» (сборник ежегодный, я составитель). Вроде бы чего-то добились – один сборник вроде бы пошел и вроде бы будет чуть ли не в этом году. Я получил от издательства «Современник» уже здесь указание собирать второй сборник, который надо сдать к Новому году, чтобы в 1989 году вышел и он. Это художественная публицистика (публицистика, очерки, страницы истории, хроника событий). Разделы разные, включая «Мать-земля», «Химия против нас», «Трезвость – норма жизни», «Семья», «Воспитание землей» и т. д.

В первом сборнике выступают – Дудочкин, Литвинова, М. Петров (Калинин), Г. Корольков, Никольская и т. д.

(Толя! Только про сборник пока никому не рассказывай, особенно Мартышину – могут сглазить, начнут трепаться, а мы сборник вместе с издательством скрываем до выхода, ибо он выходит необычно – очень скоро, экспресс-издание. Такое издание требует себе Ю. Черниченко, ему не дают, а мне потихоньку дали. Вот мы и прячемся, а то эта сволочь покатит в ЦК КПСС и т. д. и всё нам испортит, ведь издательство-то государственное. Так что знают только ты да Галка-умница).

Теперь о деле. Во второй сборник я хочу собрать документальные очерки, рассказы свидетелей о нашей крестьянской жизни с 1917 по 1988 (сколько удастся). Из Пудожа беру хронику репрессий за всё это время. Очень интересный материал. Объективный относительно – кого арестовывали. Сделан он по документам местным краеведом. Называется «Враги настоящие и мнимые». Многое идет поименно. Здесь и чистка колхозов, и красных партизан, и всё это задолго до 1937 года. И врагов настоящих много было.

А что, если тебе сделать для сборника «Страницы жизни людей на земле в Редкошово, в Борисоглебском районе по воспоминаниям знакомых родственников и по памяти самого автора»? и пусть это будет не история жизни твоих земляков, а только отдельные страницы. Толя, у нас ведь совсем забыли довоенные колхозы. А ведь они были и что-то делали. И народ работал, и песни пели. Может быть, найдешь какие-то свидетельства (только без приукрашиваний, или свидетельств несколько, чтобы выявилась картина) об этом времени. Тут интересно всё: и статистика (число людей и лошадей, урожай и т. д.), и память людей.

А военные колхозы?

А послевоенные?

Ведь тут могут быть свидетелями уже и твои родители: отец ведь строил, а мама ходила за скотом. А затем всё рухнуло. Как-то разом отняли у людей их мир земли (народное искусство радоваться жизнью и трудом) и утвердили для них счастье по образу города. А город-то далеко – вот где-то тут комплекс неполноценности и стал убивать крестьянина и гнать его с земли. Толя, посмотри всё это. Коллективизацию посмотри. Раскулачивание, уничтожение. Разгон церквей.

Ничего не бойся. Ищи документы, свидетелей. Люди пусть говорят. Тогда мы разные русофобские огоньки прихлопнем.

Это, честное слово, куда лучше, чем строчки собкора в ту же «Сельскую жизнь». Тут тебе и корабль собственный, и штурвал в руки. Ответь мне сюда и побыстрей. Я здесь до 25 августа. А там в Москву и вскорости к тебе. Делай так, как хочешь. Объем любой. Лучше побольше. Вот так и соедини своих стариков и старух с историей. И с новых позиций вместе с ними в бой. Пока есть фронт и место для прорыва. Не скули, не мечись. Делай «районку». Она у тебя чудная! В первом сборнике «Земля и дети» есть целая подборка материалов из твоей газеты (по трезвости). Жду письма. Числа 25 июля ко мне должен подъехать Гарька. Поклон Галине. Детишкам по подзатыльнику (на всякий случай). Срочно мне ответь и начинай делать материал (со своими отступлениями и переживаниями). Матушку свою допроси, как она ждала место доярки в колхозе, как тебя и почему из деревни в город отправляла. Это и есть нынче главная литература. Бабушку допроси. Отца! Стариков! Героев своих очерков свяжи с прошлым. А то нынче историю взялись писать лишь Шатровы (Маршаки) да Коротичи с Баклановыми.

Что нового у вас после конференции? От должности главного трезвенника не отказывайся! С осени начнем бои. Вспомни, как выступление Бакланова на конференции встретили топаньем. А речь Бондарева? Всё-таки мужик поднялся!

Нынче, Толя, вся жизнь страны зависит только от нас с тобой, а не от русофобов.

Всё. Жду писем.

Твой А. Онегов.

У нас ужасно жарко. Сухо! Пожаром пахнет все 24 часа в сутки.

Толя, сообщи новый адрес, где тебя в сентябре искать и план нарисуй, куда идти от вокзала.

17 июля 1988 года.

В какой-то миг замечания редактора, придирки, советы по сокращению романа мне надоели, и я отложил его в сторону, как говорится, до лучших времен. Годы вынужденных правок по приказу лишь ухудшили текст. Можно было довериться Онегову и дать ему право почистить рукопись, переделать её и сдать в издательство, но тогда она стала бы чужой, зазвучала бы по-другому, а то и просто-напросто потеряла бы моё видение как поступков героев, так и доказательства важности студенческого движения по охране природы.

С чем я был согласен с Онеговым, так это с его утверждением, что терпение и труд все перетрут, что раз войну с редакторами начали, то надо побеждать. И каждый месяц, уносящий неопубликованный роман в небытие, понуждал меня переживать за его будущее, критиковать себя за слабость и уход от борьбы, ведь в моей памяти то и дело оживали слова Онегова: «А кто будет расчищать ихние конюшни, где воспитывается только презрение к земле?»

Вернуться к идее издать роман предложил мне главный редактор популярного в стране журнала и издательства с одноименным названием «Человек и природа» Василий Захарченко. Ему хватило смелости выпустить мою книгу о студенческих Зеленых дружинах без цензурных правок, но под другим названием – «Выстрел браконьера», без восстановления сокращенных мною ранее страниц, и жанр уже обозначен был не романом, а повестью. Книга вышла большим тиражом, с документальным посвящением: «Моим сверстникам, защитникам природы Виктору Волошину, Виктору Моисеенко, Евгению Семихину, Владимиру Иванову, погибшим в схватке с браконьерами, посвящаю эту повесть, полную романтизма и суровой правды».

Первым читателем повести был Анатолий Онегов. Его отзыв звучал напутствующе: «Молодец, ты первым так громко и искренне рассказал о зарождении в нашей стране молодежного экологического движения! И увековечил память тех молодых ребят, что отдали жизнь, защищая природу. Теперь ты, став писателем-экологом, не имеешь права останавливаться! Пиши, сражайся…»