Текст книги "Знак Зевса"

Советник Хабрий

Послышался окрик стражи. Откинув полог, пригибаясь, вошёл человек высокого роста, тщедушный в плечах. Это Хабрий. На скуластом лице не заметно следов бессонной ночи, хотя дело происходило именно так – он посвятил время разглядыванию звёздного неба, составляя царю гороскоп на предстоящий день. Астролог принёс хорошую весть: дела у Филиппа пойдут успешно. Он услышал:

– Привет тебе, Хабрий!

Царь, продолжая сидеть на кровати полуголым, махнул рукой в сторону диффа – низкого стула напротив.

– Будь здоров, царь! – приветствовал советник. Непроизвольное дергание острого кадыка выдавало лёгкое волнение, которое он всегда испытывал при виде царя.

– Хабрий, ты убедил меня взять в жёны эпирскую княжну. Буду тебе благодарен, если ты не ошибся.

Филипп рассмеялся, выказывая благодушное настроение. Хабрий продолжил в том же тоне:

– Этого брака желают боги, царь, да услышат меня Зевс и Гера, покровительница семейных уз. Я лишь передал знамение.

– Ну. Тогда я подчиняюсь воле богов. – Филипп продолжал шутить, затем посерьёзнел. – Брак с Мирталой мне действительно необходим. Вчера получил письмо от Антипатра, он призывает возвращаться в Пеллу, встречать невесту. Скажи, мой верный советник, как мне следует поступить? Оставить Амфиполь?

Хабрий пожевал тощими губами:

– Небо приветствует любые действия царей, если они не противоречат их желаниям. Но если ты хочешь знать моё мнение, скажу: невеста у тебя есть, а вот Амфиполя под тобой я пока не заметил!

Филипп, не ожидавший подобной вольности от старого советника, громко рассмеялся, насторожив чуткую охрану за пределами палатки.

– Ну, Хабрий, удивил! Не видит подо мной Амфиполь! Ха-ха-ха-ааа!

Царь утёр слезу. Хабрий осторожно вставил:

– Я говорю так, потому что верю в звёзды и сновидения. Расскажи, царь, что привиделось тебе сегодня во сне, и я развею сомненья, как поступать дальше.

Царь задумался, припоминая:

– Сначала я видел огромного орла, сидевшего на скале. Орёл взлетел высоко в небо, поймал поток воздуха и потом долго парил.

Хабрий соображал недолго:

– Сон твой к хорошему известию, царь. Видеть гордую птицу, орла, сидящего на скале, дереве или на ином возвышении, к добру. Потом ты видел орла в полёте, спокойном и свободном – это означает, что ты очень скоро обретёшь силу и большую власть, будешь недосягаем для врагов. Боги извещают о твоих великих победах над врагами Македонии.

Филипп задумался. Он верил Хабрию, всему, что тот говорил, так как за полгода до Амфиполя у него состоялся разговор с советником. В тот вечер он пригласил Хабрия, чтобы поговорить о своих намерениях, в положительном исходе которых не был уверен. Он всегда так делал. Он спросил Хабрия о том, стоит ли портить отношения с Афинами, намереваясь воевать с греческими поселениями на фракийской земле. Хабрий решительно поддержал царя:

– Мне понятны твои устремления, царь. Помимо того, что новые приобретения открывают Македонии доступ к удобным гаваням на море, в местных горах есть золотые копи. Особенно богата гора Пангей: рассказывают, что, когда в тех местах проходят сильные дожди и потоки размывают скалы, самородки уносятся вниз. Местные жители нередко выпахивают на своих полях такое золото.

– Твои слова радуют меня, Хабрий. О сокровищах Пангей я тоже слышал. Но как на Пангее оказались греки?

– Все началось с греков-переселенцев из Милета. Они пришли к Пангею пятьдесят лет назад. Но все погибли в стычках с местными племенами. После милетян там появилась колония греков из Фасоса. Они сумели войти в доверие к аборигенам, которые разрешили им не только строить город, но и добывать драгоценную руду. Но богатство фасосцев привлекло персов, потом и афинян.

– О, можешь не продолжать! Дальше история мне знакома: Спарта в союзе с фасосцами сокрушила афинское войско, после чего Афины потеряли контроль над Пангеем.

– Это так, мой царь. Потеряли контроль, но не интерес: с той поры они ревностно относятся к проявлению внимания каждого, кто появляется в этом регионе. В последнее время они следят за Македонией и за тобой, царь.

За палаткой разгоралась лагерная жизнь. Раздались жалобные звуки солдатской флейты-сиринги, перебрасываясь от одного отряда к другому; за ней послышался громкий стук барабана-тимпана и стоны тубы: командиры объявляли отрядам сбор.

Без стука, почти ворвался Темен, совсем юный командир, любимец царя, как и Леоннат. Пот на лице, грязь на доспехах свидетельствовали о быстрой скачке на коне. Он только что прибыл от Амфиполя. Юноша выпалил с нескрываемой радостью:

– Амфипольцы согласны открыть ворота! Со мной их переговорщики!

Филипп резко вскочил с постели, на которой сидел до сих пор. Кинулся к юноше, поцеловал в губы, прижал к груди. Крикнул слугу – облачаться: позолоченный шлем, бронзовый нагрудный панцирь, нарукавники, поножи. Пока поспешно одевался, слушал рассказ Темена. Оказывается, ночная «работа» осадного тарана дала ожидаемый результат: стена разрушилась; туда уже могли проникнуть македонские воины. Ждут приказа. Амфипольцы решили не ждать штурма, запросили пощады.

Филипп, едва приведя себя в достойный для царя вид, вышел из палатки. Крикнул:

– Коня!

За ним из палатки торопливо выбрался Хабрий.

– Царь! Я тебе не всё поведал!

– Невелика беда! Мне уже всё ясно! Вот она – моя победа, предсказанная богами в моём сне!

Царю подали неосёдланного коня (греки седел не знали), породистого коринфского самфора. Он легко вскочил на круп, нетерпеливо толкая бока сильными ногами, и с гортанным радостным выкриком «Элелей! Элелей!» направился к выходу из лагеря. У македонян огнеглазый Элелей – бог войны, с его именем они всегда шли в бой на врага. Темен рванулся вслед за ним.

Леоннат, обычно находившийся рядом с царем, на этот раз замешкался.

– Ты куда, Филипп? – только успел он спросить, высунув голову из своей палатки.

– Я в Амфиполь! А ты разберись с переговорщиками: никаких условий – только сдача! Иначе смерть всем жителям!

Дав повод коню, царь помчался среди палаток и дымящихся солдатских костров. Телохранители и гетайры, привыкшие к неожиданным поступкам царя, поспешали вслед на бодрых конях. Догнали у Амфиполя. Филипп был счастлив – это был первый греческий город, готовый унизиться перед Македонией. Впереди такую же участь ожидала остальная Греция!

Пир победителей

В пыльных панцирях и шлемах, с мечами на перевязях и копьями на плечах от Амфиполя в Македонию возвращалось войско победителей. Легкораненые воины, ухоженные заботливыми лекарями, плелись по одному или группами, помогая друг другу; сильно увечные тесно лежали в больших плетёных коробах, поставленных на боевые колесницы. Безразличные ко всему волы, жуя травяную жвачку и роняя липкую слюну, тянули повозки, загруженные добром амфипольских граждан.

Филипп появился в городе, жителей которого он жестоко обманул в обещаниях: сильных и здоровых обратил в рабов, остальных, кто был замечен с оружием, предали смерти – в назидание другим, кто вознамерится сопротивляться македонскому царю.

В отличном настроении царь с военачальниками направился к огромному дубу, одиноко стоявшему на взгорке. Под его разлапистыми ветвями слуги поставили просторный павильон, где всё было готово к пиру. Царские повара и слуги знали, что последует за взятием города. Филипп соскочил с коня.

– Всё! Конец Амфиполю! Празднуем победу!

На столах золотом отсвечивали праздничные чаши, которые прислуга бережно вызволила из походных корзин. Чеканные тонкой работы кратеры призывали налить благоуханного кипрского вина. Из-под крышек бронзовых блюд сочился запах жареного мяса, приправленного божественно пряным диким укропом, сильфией. Сбросив доспехи, оставшись в одном льняном гиматии, Филипп облегчённо вздохнул.

Начинался пир победителей. Военачальники умерили боевой пыл, смолкли, ожидая слов царя. Голос Филиппа зазвенел от торжественности и нахлынувших чувств:

– Друзья мои! Полней наливайте чаши, отпразднуем победу!

* * *

Застолье продолжалось. Никто не оставлял столы, наоборот, участников становилось всё больше, поскольку с дальних позиций прибывали новые командиры. В павильоне становилось тесно. Филипп распорядился устроить отдельный стол невдалеке, куда пригласил ближайших друзей – Леонната, Пармениона, Полисперхонта. С этого места просматривались горизонты – вот Амфиполь, за ним Пидна, Потидея, Олинф… Где-то там Метона и греческие города богатой Фессалии…

Мимо пригорка, на котором находился царь с товарищами-гетайрами, вели пленников, связанных длинной веревкой. От усталости и огорчения они едва волочили ноги. У строптивых на ногах звенели металлические кандалалии, на шеях – кожаные ремни. Их приготовили для отправки на рудники – страшная для свободного эллина участь. Неожиданно один из пленных, заметив Филиппа, небрежно развалившегося на раскладном стуле, крикнул:

– Эй, царь, отпусти меня, а я скажу, чего ты не знаешь!

Филипп настолько удивился неожиданному предложению, что отвлёкся от застолья, обратил на пленного внимание. Царь поднял руку, охранники остановили колонну. Человека подвели близко, держа за руки.

– Ты осмелился потревожить меня пустыми речами. Говори, что знаешь, амфиполец презренный.

Пленного не смутило, что видит перед собой царя. Краешком губ он улыбался, видимо, по природе своей был большим весельчаком!

– Я друг твой, царь Филипп! Если захочешь – узнаешь, что я говорю правду!

– Как мне узнать это, несчастный?

– А ты допусти меня к своей особе – скажу!

Филипп, продолжая удивляться дерзости странного человека, поднял брови. Желание развлечься пересилило осторожность. Кивнул страже. Пленного отпустили. Кто был рядом с царём, с интересом наблюдали за происходящим. Стражники держали руки на мечах. Человек сказал с той же хитроватой улыбкой:

– Филипп, тебе никто не посмеет сказать, даже самые близкие друзья, а я не побоюсь. – Он наклонился к уху царя, прошептал: – Сидишь ты неприглядно, царь, и срам свой показываешь. Не смеши людей, одерни хитон!

Царь вначале опешил, потом глянул вниз и действительно увидел… Оказывается, удобно развалившись на походном троносе и сидя на возвышении, он не мог знать, что невольно показывал детородный орган, чем смешил всех, кто проходил мимо. А царю неприличие своё показывать нельзя, тем более пленным! Филипп оправил хитон, оставшись в размышлениях – как поступить теперь с пленным. Во-первых, его озадачила дерзость пленного. Во-вторых, этот человек назвал себя другом царя. Лицо Филиппа некоторое время выражало лёгкую растерянность, наконец на нём появилась улыбка. Царь весело хлопнул по плечу смельчака:

– Ты действительно мне друг! Скажи своё имя, амфиполец.

Не отводя взгляда, пленный ответил:

– Я не амфиполец и не воин.

– А кто же ты, если тебя ведут в одной связке с моими врагами?

– Имя моё Хейрисофос. Я случайно оказался в Амфиполе и я не воевал против тебя, царь: при мне не было меча, когда меня схватили твои воины.

– Тогда кто ты и что делал в Амфиполе?

– Я из Коринфа, там моя семья и могилы моих предков. А в Амфиполе я издавна продаю коней из нашей местности.

– У тебя имя настоящего эллина – Хейрисофос, «Золотисто-жёлтый», это о твоей голове? – Филипп имел в виду ярко рыжие волосы, редкий окрас для грека. – Ты любишь коней?

Коринфянин склонил голову перед царем:

– Да, царь, люблю и хорошо знаю их нрав. Мне известно, что ты большой знаток этих благородных животных, и имя твоё не зря Филио-гиппос – «Любящий лошадей».

Филипп услышал слова, порадовавшие его. Амфиполь повержен, вина выпито немало, а встреча с необычным пленным могла его позабавить.

– Ты прав, коринфянин, у меня лучшие во всей Греции кони. Греки пока об этом не знают, но я докажу победой на предстоящих Олимпийских играх. Ты веришь мне, Хейрисофос?

Царь назвал пленного по имени – добрый знак. Коринфянин кивнул рыжей головой и, почувствовав расположение к себе, поспешил закрепить успех:

– Позволь мне, царь, до конца быть честным с тобой. Я верю, что кони твои быстры и они могут победить всех соперников в состязании колесниц. Но на вольных пастбищах моего Коринфа пасутся кони с родословной от самого Пегаса и больше – от бешеных коней повелителя морей Посейдона. Да наберётся позору наездник, кто осмелится состязаться потом с твоими конями! Если позволишь, я добуду для тебя пару-другую могучих красавцев.

Филипп окончательно пришёл в восторг, как от предложения, так и от разговора с неожиданно интересным коринфянином. Царь знал легенду о том, что первые кони в Греции появились на зелёных пастбищах Коринфа, где предки греков приручили дикарей, сделали помощниками.

– Ты мне нравишься, Хейрисофос! – Царь обернулся к сотрапезникам, наблюдавшим с весёлым любопытством за развитием событий. – Он смелый человек, если говорит то, что думает!

Снова глянул на пленника, уже с большим интересом.

– Ты лошадник, говоришь?

– Да, это так, мой царь.

– Тогда скажи, чьи кони лучшие – степные или те, что у персов, или же ваши, коринфские?

– О царь, ты спрашиваешь меня о том, о чём следует говорить только в кругу друзей. И то лишь, когда чаши с густым кипрским вином ходят по кругу, поются благодарственные пеаны в честь Аполлона. Поверь, о конях я знаю все!

Филипп захохотал, обнажив в улыбке крупные белые зубы.

– Ну, застолья я тебе не обещаю – как видишь, у нас и без тебя тесно. – Он шутливым жестом показал на павильон. – Но чашу тебе преподнесут. Заработал! Эй, вина Хейрисофосу!

Подбежал виночерпий, подал коринфянину чашу, налил доверху. То ли руки дрогнули у него, то ли слуга перестарался, но несколько капель пролилось через край. Пленник ловко поймал их на лету ладонью, которую затем облизал. Ничего не укрылось от царя – коринфянин ему явно понравился: он с улыбкой наблюдал за тем, как опустошается чаша с вином – медленными глотками, что всегда достойно эллина.

– Поверь, царь, о конях я знаю больше, чем кто-либо. – Хейрисофос вытер влажные губы ладонью. – А как иначе? Ведь, покупая и продавая коней, я отвечаю за их родословные, истории и судьбы предков.

На мгновение Хейрисофос умолк, словно убеждаясь, интересен ли будет его рассказ. Увидел, что царь слушал с заметным вниманием.

– О быстрых конях жителей северных степей – скифов, впервые узнал царь персов Дарий, когда осмелился войти в их необозримые пределы. Это случилось много лет назад. Скифы, стремительно разъезжая на быстроногих рослых конях, так измотали армию персов, что Дарий с позором отступился. Степные воины, уклоняясь от навязываемых им сражений, лихими наездами нападали на обозы и тяжёлую пехоту.

– Да-да, ты прав, я знаю об этом. А знаешь ли ты, что скифские лошади пугались криков мулов и ослов персидской армии, не виданных в тех краях?

– Нет, слышу впервые. Вот почему кони скифов не очень приспособлены к греческой земле. Есть еще кони у сарматов, царь, врагов скифов: они в холке немногим меньше роста человека, но быстрые в беге. Гнедой масти и с тёмными копытами, что даёт преимущество перед остальными.

– Это почему же?

– А ты не замечал, царь, что, если у лошади копыта темные, они меньше подвержены трещинам и сбиванию, чем светлые копыта? Я знаю ещё, что своих коней сарматы кастрируют, иначе жеребцы становятся агрессивными, что свойственно их породе. Иначе с ними бы не справились.

– Да, я слышал о тех конях; говорят, что из них сарматы составляют тяжёлую кавалерию, одетую в доспехи, – всадник и конь. А персы, каких коней они выбирают?

– У любого персидского военачальника обязательно имеется лошадь нисейской породы, рослая и выносливая. Она имеет большую голову со смешным горбатым носом, у неё толстая шея и хорошо сложённое тело, способное нести своего хозяина в тяжёлых доспехах длительное время.

– Что за места такие – Нисея?

– Царь, это в Мидии на Нисейской равнине, где почти круглый год растут сочные травы. Там персидские цари держат табуны племенных кобылиц, жеребят от которых раздают приближённым по своей воле. Вот почему у персов популярны в войсках тяжёлые кавалеристы, в защитных панцирях и оружии.

– Ты не так прост, Хейрисофос, если понимаешь в военном ремесле! Но соглашаюсь с тобой насчёт персов – к ним давно присматриваюсь – конница у них отменная. Я заметил, как они защищают лошадей толстыми передниками, прошитыми металлом, снабжают наголовниками и нагрудниками. Но ты ничего не сказал о греческих конях – неужели так они плохи?

– Если иметь в виду коней в царских конюшнях, где они кушают зерно в собственных кормушках, они отменные. Но откуда в Греции возьмутся свои кони, если для них нет вольных пастбищ – всюду горы?

– А пастбища в Фессалии? – возмутился Филипп. – Они хороши, как и кони оттуда!

– Согласен! И в Беотии есть немного просторных лугов, их используют фивяне, и на Эвбее. Но я имею в виду всю Грецию. Ты же, царь, обратил внимание, что ни один греческий город не может похвастаться хорошей конницей? А всё потому что их просто нет, породистых греческих коней, несмотря на внешний эффектный вид, с прекрасной головой и надменной осанкой. У них, пожалуй, не хватает выносливости, выдержки. Вот такая беда!

Хейрисофос вздохнул, будто сам оказался виновным в природных недостатках греческих коней. Понимая, что разговор с царём подходит к концу, умолк, ожидая своей участи. Неожиданно Филипп вскочил со стула и обнял его.

– Твои знания достойны свободного эллина! – вскричал он. – Я прощаю тебя! Эй, отпустите его!

Филипп дал знак виночерпию, крикнул:

– Налей ещё вина моему другу Хейрисофосу из Коринфа! На этот раз пусть большой знаток коней выпьет из моего большого царского кубка!

Все, кто видел и слушал их разговор, с интересом ожидали ещё одного развлечения. Принесли царский керас – сосуд, сделанный из большого рога с головой горного барана, в обрамлении серебряными накладками. Наполнили вином из кожаного меха, не смешивая с водой, – по-скифски. Коринфянин осторожно принял керас от царя в обе руки и приложился к краю; пил не отрываясь, и, всем показалось, легко. Лишь острый кадык выдавал усилия справиться с огромным количеством вина. Но за все время на пропылённое одеяние коринфянина упало всего несколько кроваво-красных капель.

Македоняне, истинные ценители шумных застолий и дружеских пирушек, уважали такую манеру винопития – апневисти, что означало: «не переводя дух». Когда рог оказался пустым, коринфянин опрокинул его и так поднял над головой. Восторженные выкрики сотрапезников убедили царя в том, что неожиданное развлечение пришлось по вкусу всем. Глаза его подобрели. Он дружески обнял коринфянина и провозгласил:

– Оставь керас себе! Дарю на память о нашей встрече!

Хейрисофос не ожидал подобного исхода своего пленения; вино уже брало верх над его сознанием, утомлённым трагическими переживаниями. Царь, будто радуясь возможности показать широту своей доброй души, сказал:

– Еще я скажу, Хейрисофос, что дарую тебе не только жизнь.

Он снял с пальца серебряное кольцо с вправленным огромным прозрачным топазом золотисто-жёлтого цвета. Показал всем, высоко вознеся руку с кольцом.

– Этот камень чист и прочен, как моя дружба с людьми, честными со мной. Он из копей Забергета в жаркой Аравии, а гранили камень в Финикии. Дарю его тебе, Хейрисофос, и цени мое доверие!

Было заметно, как Филиппа тронула случайная встреча с Хейрисофосом. Он разглядел в нём человека, которого позже назовёт своим другом – по его делам и помыслам, с кем не желал расставаться всю жизнь. Он дружески приобнял его, затем оттолкнул.

– Ты свободен, Хейрисофос! Делай, что хочешь, езжай, куда пожелаешь. Но я жду тебя в Пелле. Во дворце найдётся хорошее дело для тебя! Отправляйся в Македонию, покажи кольцо моему другу Антипатру.

Затем Филипп, уже не слушая Хейрисофоса, который захлебывался в ответной благодарности, повернулся к сотрапезникам. Протянул смазливому на лицо виночерпию ритон; выпил не отрываясь – тоже апневисти…

* * *

После Амфиполя македонский царь собирался возвратиться в Пеллу, как обещал Антипатру. Его друг и советник чуть ли не каждый день присылал гонцов с сообщениями о Миртале. В письмах сквозила дружеская озабоченность: «Невеста выезжает, радуйся!»… «Миртала на днях будет в Македонии, приезжай!»… «Встречаю Мирталу в Пелле! Красавица!» и, наконец, по-настоящему кричащее: «Невеста в Пелле!»…

Но Филипп никак не мог оторваться от дел во Фракии, оправдываясь перед самим собой неотложными военными и дипломатическими заботами. Они держали его мёртвой хваткой, не допуская изменений из-за каких-то там свадебных мероприятий…

Почти ежедневно собирался военный совет из гетайров, товарищей и военачальников царя. На совете любой мог свободно, без оглядки на царя и родовитость соратников, высказываться о предмете, какой считал нужным, не беспокоясь о последствиях, если его предложение или высказывание вдруг не будет принято. Македонские обычаи допускали подобное поведение приближённых царя, потому что царь, даже имевший сильную власть, считался лишь первым среди равных.

Как и предполагал Филипп, торжествовать по поводу обретения Амфиполя пришлось недолго. Афиняне поняли, что Амфиполь, завоёванный с таким трудом, македонский царь по-доброму не отдаст, а потеря важного города в морской стратегии явилась наглядным унижением Афин в глазах Греции. Филипп нервничал в ожидании ответных шагов и самого худшего варианта – военной коалиции Афин с Фивами, обычно непримиримых соперников по гегемонии. Македонская армия пребывала в тревожном ожидании, поэтому у Филиппа не было возможности вернуться в Пеллу даже на два-три дня.