Текст книги "Знак Зевса"

Лев в засаде

Царь Филипп в последнее время не зря тревожился, ожидая военных действий со стороны Афин в отношении его планов во Фракии. Афиняне терпеливо выжидали, когда их македонский «друг» всё-таки передаст Амфиполь под их покровительство. Но Филипп не торопился этого делать. Местных жителей в городе почти не осталось, теперь сюда съезжались переселенцы из неблагоприятных для проживания областей Македонии, которым не терпится занять брошенные дома и земельные участки. Кому не захочется найти пристанище у самого синего моря? Используя благоприятный момент, растерянность Афин, молодой царь бесцеремонно занял следом Пидну, притом что Афины опять сделали вид, будто ничего страшного для них не случилось. Наконец, сообразив, что Филипп не отдаст им Амфиполь, как и остальные обретённые недавно города во Фракии, афиняне приступили к решительным, на их взгляд, действиям. Но начали с уговоров и увещеваний, переходящих в угрозы, намекая, что война с Македонией неизбежна.

Филипп не желал такого развития событий. На последнем военном совете первым беспокойство высказал Парменион, самый опытный из командиров:

– Опасность войны с Афинами настолько велика, что нам следует сделать дополнительный набор в войско. Македонии следует опасаться военного союза Афин с городом Олинфом, расположенным на Халкидском полуострове.

Остальные военачальники тоже разделяли озабоченность Пармениона. Олинф представлял собой греческую колонию, насчитывающую десять тысяч жителей. За короткое время олинфяне сумели объединиться военным союзом с другими городами на Халкидике – Аканфом и Аполлонием, что позволило им не бояться ни Афины, ни Спарту, ни Македонию. Они были готовы любыми путями отстаивать свою независимость.

– Ты прав. Парменион, – отозвался Филипп, – но причин для беспокойства у меня нет. Граждане Олинфа спокойно наблюдали за нашими действиями, пока мы занимались Амфиполем. Они считали выгодным для себя не вмешиваться, когда убирают их конкурента по морской торговле. Они и дальше будут так себя вести! Мы и в дальнейшем будем надеяться на такое поведение с их стороны, разберёмся с каждым городом на Халкидике в отдельности, пока не придёт черёд Афин.

Царь хитро прищурил глаз, наблюдая за соратниками. Парменион опять не удержался, высказался:

– Филипп, почему ты уверен, будто олинфяне останутся безучастными ко всему, что станет делать македонское войско на Халкидике? Они быстро поймут наши устремления и начнут действовать.

– Я уверен, Парменион, что Олинф не предложит Афинам военный союз ради войны с нами. Олинфяне понимают, что за этим последует: придётся уступить свои права на Халкидику в пользу афинян. Нет, пока в Афинах будут верить моим заверениям в дружбе, ни один из греческих городов не посмеет предпринять военных действий против Македонии. Афиняне вот уже и Пидну предлагают взамен Амфиполя. Пусть надеются до тех пор, пока у нас хватит осторожности не возбуждать Афины против нас. Если, конечно, у афинян хватит терпения!

После памятного совета с военачальниками македонский царь послал Пармениона в Олинф с призывом к сближению с Македонией. Обещал подарить олинфянам греческое поселение Анфем, которое предстояло завоевать македонянам. Царь знал, насколько был желанный для Олинфа этот город у Фермейского залива. Олинфяне, услышав о заманчивом предложении, заколебались в своей верности Афинам, но не решались предать их. Тогда Филипп пообещал в придачу к Анфему ещё Пидну и Потидею – ключ-город, замыкавший полуостров Паллену. И свершилось – Олинф рассорился с Афинами! Только тогда афиняне обнаружили, что Македония вытеснила их из Халкидики, прежней зоны их влияния, практически без войны. В ответ срочно снарядили депутацию в Пеллу, чтобы на месте убедиться в коварстве македонского царя. Или урезонить его, обвиняя в том, что он поступает совсем не так, как обещал.

Но в Пелле царя не оказалось. Афинян радушно встречал вежливый советник Антипатр. Он разводил руками, просил подождать, пока царь вернётся с охоты, которую затеял во фракийских горах.

Афинскую делегацию продержали обещаниями в Пелле почти месяц, после чего она вернулась домой ни с чем. Граждане в Афинах возмутились неуважению царя Филиппа, отослали в Македонию других делегатов, серьёзных и уравновешенных людей, знатных политиков и ораторов. Увы, и этим делегатам не удалось повидаться с неуловимым македонским царём. Оказывается, он вчера был ещё в Пелле, а сегодня, извините, поутру неожиданно отбыл по делам… Когда вернётся – неизвестно. Такова была новая тактика, избранная Филиппом, приносившая ощутимые материальные выгоды для Македонии и весомые политические плоды малоизвестному македонскому царю.

Теперь ничто не сдерживало его действий в отношении расширения македонского влияния во Фракии. Он брал то, что желал. Вырвал «из-под афинян» Пидну, продемонстрировав пренебрежение ранее достигнутым договорённостям. Поссорившись наконец с Афинами, Филипп заключил важный во всех отношениях военный союз с Олинфом, за что предоставил олинфянам право обладания портовым городом Анфем. Македонии открывалась дорога за пограничную реку Стримон с необозримыми фракийскими просторами. Туда, где находилась легендарная гора Пангей (совр. Пилаф-Тепе), откуда в кладовые Филиппа потекут золотые и серебряные реки. А он знает, как распорядиться таким богатством!

Ночная беседа

Усталый, но довольный результатами смотра войска, Филипп появился в лагере только к ночи. Разоблачился в палатке и подставил пыльное лицо под струю прохладной воды из кувшина, принесённого слугой. А когда тот налил в большой медный таз почти что кипятка из другого кувшина, присел на кровать и с наслаждением опустил в таз уставшие ноги. Так советовал лекарь.

Сегодня Филипп получил ещё одно послание от Антипатра. Верный друг настаивал на его скорейшем прибытии в Пеллу. Не только ради свадьбы – скопилась масса неразрешённых государственных проблем, с которыми Антипатр не мог справиться без участия царя. Филипп ещё раз перечитал письмо. Задумался. Нет, возвращаться в Македонию не было никакого резона – Фракия не отпускала.

Слуга принёс поднос с ужином, без кулинарных излишеств: кусок жареной свинины, приправленной пряностями. Вино из деревенского кувшина добавило телу приятного состояния. И хотя горячая вода в тазу взбодрила его, усталость всё равно давала о себе знать. Хорошо, если никто его не потревожит. Никого не хотелось видеть.

Но в одиночку трапезничать царь не любил. Решил пригласить Хабрия. С ним не будет скучно… Да, нужно позвать Хабрия!

Когда старый советник пришёл, Филипп заметил по его лицу, что тот рад неожиданному вызову. Хабрий любил посещать царя, когда тот не был занят важными делами. В такие моменты советник мог проявить себя с лучшей стороны. Имея в виду столь поздний час, сегодня он уже не надеялся на встречу.

Царь предложил ему раскладной стул, показал на блюдо, стоящее на низком походном столике.

– Бери чашу, Хабрий, наливай и пей. Ужин мы с тобой сегодня заслужили.

Филипп подыгрывал старику, располагая его к откровенному разговору. Боевых заслуг у Хабрия не было, но незримая тень мудреца витала над большими и малыми победами македонского царя. Филипп об этом помнил.

Советник с удовольствием принял приглашение, взял свободную керамическую чашу. Налил вина доверху, выпил неторопливо, до дна, будто утолял обычную жажду.

– Теперь поешь мяса. – Филипп явно угощал Хабрия, что было не совсем привычно в отношении придворного. Но таков был Филипп в общении с верными ему людьми. Откинувшись на стуле, он выждал, когда Хабрий дожуёт, затем сказал:

– Хабрий, я рад тебя видеть! Мне захотелось поговорить с тобой вот о чём. – Царь говорил медленно, подбирая каждое слово. – Если не возражаешь, я буду тебя спрашивать о философских предметах. Не возражаешь?

Хабрий кивнул головой.

– Тогда ответь на, казалось бы, простой вопрос: что есть народ для царя?

– Мой царь, люди в Македонии и есть твой народ. Народ можно увидеть даже там, где его нет, а можно не замечать вообще. К примеру, царская колесница. Она состоит из спиц, колес и прочих простых предметов. Если колесницу разобрать по частям – не будет колесницы. Части колесницы и есть твой народ. Поэтому царю должно быть не безразлично, как живёт его народ, все действия царя должны быть направлены на улучшение состояния жизни своего народа. Прости меня, царь, но это так должно быть.

– Я согласен с тобой, что без народа не будет страны. Но не забывай, что народ есть низкая подставка для ног, которая нужна царю, сидящему на троне. Этот же народ является основой для знатных и богатых, следовательно, низкое есть основание для высокого. Я правильно рассуждаю, мой Хабрий?

– Правильней не бывает, царь! Пусть будет так, как ты сказал – откровенно и с пользой для нас обоих.

Филипп, довольный собой, снова налил вина – на этот раз себе и Хабрию. Когда испил чашу, продолжил:

– Слава Зевсу, с народом мы разобрались. А что говорят философы о хороших и плохих царях? – Филипп прищурил глаз, вызывая советника на откровенный разговор, допустимый только между близкими друзьями. – Говори, что думаешь, Хабрий, я сегодня добрый!

– Лучший правитель, я знаю, тот, кто правит естественно.

– Что значит твоё – править естественно? – удивился Филипп.

– Это когда правитель сидит на престоле, а народ даже не знает его в лицо, но знает, что он всё равно есть. Такому правителю народ может довериться. Кто самый лучший правитель? Кто вдумчив и сдержан в словах, совершая государственные дела. Правители делают большую ошибку, когда желают, чтобы народ их любил. В проявлении народной любви они видят своё предназначение, стараясь, чтобы эта любовь никогда не проходила. От таких правителей не следует ожидать ничего хорошего, о них быстро забывают, когда на смену приходит другой.

– Вот здесь я не согласен с тобой! – возмутился Филипп. – Народ должен бояться своего правителя, бояться и уважать.

– Да, есть правители, которых народ боится, но это очень плохо для государства. Но ещё хуже, когда народ презирает своего правителя.

– А меня к каким правителям ты причисляешь? – Филипп выжидающе заглянул в глаза Хабрия, хотя догадывался, каков будет ответ.

– Ты только начинаешь, мой царь – тебе выбирать, каким ты покажешься своему народу! – уклончиво ответил Хабрий.

Филипп не стал настаивать, но задал ещё вопрос:

– А война, на пользу война народу?

– Македонии война полезна, если принять во внимание, сколько страданий принесли ей враги. Но помни, царь, кто покоряет другие народы, накликает беду на свой народ, ибо униженные и покорённые находят в себе силы возрождаться. Пример тому – Македония, которая при твоём царствовании воспрянула духом.

– Ты прав, Хабрий. Война ставит всё на свои места – она определяет, за кем сейчас сила, а кто слаб.

– Воюй, царь, с врагами Македонии и побеждай их, но беда в том, что можно провоевать всю жизнь. Правитель, начавший войну, должен знать конечную цель. Потому что там, где ступит нога воина, будут расти лишь терновник и колючки. После войн наступают голодные годы. Когда в стране долгий мир, домашний скот унавоживает землю, и пахарь собирает хороший урожай. Когда страна воюет со страной, боевые кони противоборствующих сторон пасутся на хлебных полях, фруктовые деревья вырубаются на костры воинам, а города и поселения обезлюдевают. От насилия происходят только несчастья, благополучие же создается уважением, а не насилием…

– Постой! – Филипп подскочил со стула. – Выходит, я не должен воевать?

– Я не говорил этого. Но если хочешь слыть мудрым правителем, старайся споры уладить миром, а во время мира стремись этот мир продлить как можно дольше. Если спор с противником можно завершить миром, предпочитай уступчивость в переговорах, не притязай на лишнее, что тебе не принадлежало никогда, и не будь воинственным ни в разговорах, ни в действиях. Но на войне, когда других решений принять тебе уже не приходится, становись непоколебимым ради своей благородной цели, когда к этому тебя вынуждают государственные обстоятельства…

Филипп согласно закивал головой; расправил широкие плечи, показавшиеся Хабрию необъятными, словно немедленно собирался сразиться с врагом. Было заметно, что слова Хабрия падали на благодатную почву: Филипп добрел лицом и стал более походить на прилежного ученика, слушающего с обожанием мудрого наставника. Да, собственно, так оно и было, потому что Филипп с юности любил учиться мудрости жизни, а Хабрий возрастом и жизненным опытом как раз подходил для этой роли. Но теперь, ободрённый вниманием и почтением царя, Хабрий в рассуждениях пошёл ещё дальше:

– Главное для правителя – это доверие народа. Тот правитель заслуживает доверия народа, кто много не обещает, но делает много.

– Вот в этом, Хабрий, ты, безусловно, прав – я не буду много обещать македонянам, но сделаю многое, чтобы поднять Македонию с колен. Сил у меня для этого достаточно. Вот только денег, ты знаешь, на войну никогда не хватает.

Хабрий, услышав слова царя, загадочно сощурил глаз.

– Если позволишь, дам совет.

Филипп удивился:

– У персов есть хороший обычай: когда придворный подает царю советы, он становится на золотую дощечку. Если совет одобряется, советчик получает её в награду. Ну а если совет не подходит царю, его больно бьют плетьми. – Филипп, довольный шуткой, рассмеялся. – Ты только что наговорил столько дерзостей – ни один царь не позволяет себе слушать подобное. А потом спрашиваешь дозволения рассказать секрет, как мне быстро разбогатеть. Ну, говори, если знаешь дело.

– Ты, наверно, помнишь, царь, что по поручению отца твоего, Аминты, я не раз бывал с посольством в Афинах. Пока другие выполняли царское поручение, я зря времени не терял – мне было интересно узнать, отчего Афины имеют преимущество перед другими государствами. Персов при Марафоне сокрушили афиняне, и даже Спарта вынуждена считаться с Афинами, и остальные города всегда напрашиваются в союзники, становясь для афинян чуть ли не подневольными. В чём секрет Афин? У афинян всегда были и есть деньги, источник же, можно сказать, неиссякаемый – Лаврионские рудники на юге Аттики, где добывают хорошей чистоты серебро.

– Я знаю о Лаврионе. – Царь оживился. – Я слушаю тебя со вниманием.

– Доходы с рудника огромные – сто талантов в год (3600 кг)! Эсхил говорил, что Лаврион напоминает фонтан, изливающийся на каждого афинянина серебром. Было время, когда рудники захватила Спарта. Вот тогда пошатнулось афинское могущество, хозяйство пришло в расстройство. Пришлось Афинам приложить усилия, чтобы вернуть свой «фонтан». И потом афинский полководец Фемистокл разбил могучий флот персов своим флотом, построенный на серебро Лавриона.

Филипп с раздражением прервал поток его слов:

– Советник, зачем ты отнимаешь у меня время, рассказывая о том, что не принадлежит Македонии? Я не собираюсь воевать с Афинами за Лаврионские рудники!

– Не нужно воевать с Афинами за Лаврион. Я говорю о том, что разработка рудников оказалась великолепным подспорьем для афинской казны, главной опорой власти. Рудники передавались в аренду любому афинянину за один талант и двенадцатую часть добываемого серебра в год. Для государства никакого риска – но прибыль для обеих сторон высока. В рудниках работают рабы, государственные и наёмные. Некоторые хозяева рабов, а их у многих арендаторов до тысячи, сдают в аренду своих рабов, получая по оболу (1 г серебра) в день за каждого. Наниматель обязан вернуть хозяину всех его рабов после окончания срока договора аренды в полном здравии, в каком их получил. Чем не гарантия хозяину рабов от всяких потерь – от болезней или бегства рабов? Вот тебе, царь, пример правильного использования горных недр и рабов в интересах государства и народа. Многие афиняне сколотили огромные состояния, делая общественную пользу для Афин. Богатый народ – богатая страна!

Царь со вниманием посмотрел на Хабрия:

– Я понял тебя, мой мудрый советник. Нет надобности, македонянам идти на Лаврион. Наш путь лежит на Пангей. Мы прогоним оттуда афинян и завладеем рудниками! А золотой ключ откроет ворота любого греческого города.

– Ты прав, царь! Афинам сейчас не до Пангей, а тебе – по силам!

Филипп впал в раздумье, поглаживая небольшую волнистую бороду, не обращая больше внимания на собеседника. Глубокая морщина пересекла лоб. Молчание со стороны царя затянулось, после чего Хабрий понял, что ему пора уходить.

Глава 4. От Македона до Филиппа

Карта Ойкумены

Задолго до восшествия на престол молодого царя Филиппа Македония имела доступ к морям – Ионическому, Эгейскому и даже к Понту Эвксинскому, или Чёрному морю. Из-за грубых политических просчётов и военных неудач прежних правителей она растеряла былое могущество, а её влияние среди греческих государств заметно умерилось. Страна оказалась запертой на пространстве, ограниченном горами, между реками Галиакмон (совр. Быстрица), Лудий (совр. Карасмак), Аксий (совр. Вардар) и Стримон («Водная стремнина», совр. Струма). Последняя отделяла Македонию от враждебной Фракии, из которой вооружённые группы неоднократно заходили в глубь македонской территории, сжигая и грабя сельские поселения, уводя жителей в рабство, или даже присваивали земли и охотничьи угодья в качестве военной добычи. За Стримоном начиналась чужеземная местность Эдония с городами греков Амфиполь (совр. Неохория), Крениды (совр. Филиппы) и Апполония (совр. Влёра); дальше – Халкидика с главным городом Олинф (совр. Айо-Мамас).

Природа распорядилась, чтобы страна естественным образом разделилась на две неодинаковые части: Верхняя Македония – горная местность с неблагоприятными природными условиями и, соответственно, суровым характером жителей; Нижняя Македония – равнинная и благоприятная по всем природно-климатическим параметрам. В горной местности главенствовали две труднодоступные области: Орестида и Линкестида. В равнинной части находились Элимея и Пиерия. Из всех рек македонские цари выбрали судоходный Лудий, выстроив в ста двадцати стадиях (1 ст = ок. 200 м) от устья новую столицу Пеллу («Камень-скала», совр. Айо-Апостоли). В ней родился Филипп, и это обстоятельство призывало его, когда он стал царём, сделать Пеллу прекраснее всех других городов Македонии и даже Греции.

Македонянам повезло, что на их земле возвышалась священная для всех эллинов гора Элимпос (Олимп), где, согласно мифам и легендам, жили боги. К востоку от Олимпа расположились исторические области Пеласгиотида и Пэония, заселённые некогда древними племенами пеласгов, считавшимися прародителями греков. Они переселились сюда из самого сердца Центральной Греции – Арголиды и Аркадии во время так называемой Первой миграционной волны (III–II тыс. до н. э.). Другие ветви пеласгических племён попали на острова Лемнос, Имброс, Самофракий, Крит, на берега Геллеспонта и Южной Италии, засеяв в этих местах семена эллинской нации. От легендарных пеласгов древние греки научились возводить крепости из огромных камней, возделывать землю и получать урожаи сельскохозяйственных культур, быть искусными в ремеслах.

На севере Македонии находились древнейшие области Одомантика, Денфелетика и Медика с главным городом Ямфорина. Отсюда открывался вид на Пангей, где в местных горах во множестве водились дикие звери, имелись львы – вожделенный предмет охотничьих забав македонских царей. И наконец, со стороны Ахайи приграничной полосой высился горный хребет Сколлий, служащий продолжением горного кряжа с Пелопоннеса – Эриманфа.

Большая часть Македонии покрыта горами, что означает недостаток удобных пахотных земель. Но для македонян это обстоятельство обернулось неоспоримой выгодой перед остальной Грецией – на горах рос отличный строевой лес. Греки к тому времени свои леса уже порядком истребили и теперь были вынуждены закупать его у македонского царя. Иначе как обустроить свои города, создать морской флот? За деловую древесину покупатели платили не торгуясь! Филипп это понимал и помимо неплохого дохода в казну использовал сей аргумент в качестве предмета давления на заносчивые Афины.

* * *

Однажды советник Хабрий появился перед царём Филиппом, когда тот знакомился с донесениями тайных агентов о положении дел в греческих городах за Стримоном. Филипп продумывал планы будущих военных экспедиций, искал надёжные пути прохода войск. Советник положил на стол пожелтевший свиток.

– Что это? – раздражённо спросил Филипп – он не любил, когда ему мешали, кто бы это ни был.

– Картис, – ответил Хабрий, загадочно улыбаясь, показывая всем видом, что принёс нечто необыкновенное. – Это изображение земного пространства, Ойкумены, с границами обитаемого мира. Есть здесь и Македония, какой она представлялась много лет назад, соотносительно с размерами других стран.

Отбросив донесения в сторону, Филипп с интересом развернул папирус, внимательно просмотрел рисунки.

– Откуда это у тебя?

– Картис обнаружил хранитель царской библиотеки в Эги, где издавна содержатся государственные записи-хроники. Парису не меньше ста лет. Я сразу понял, что он тебе пригодится.

– Покажи, где Македония.

– Вот она, здесь. – Хабрий направил свой длинный палец на небольшое пятно бурого цвета. – Только сегодня Македония выглядит меньше, чем она изображена здесь. Причины ты знаешь лучше меня, царь.

Старинный картис поразил Филиппа, прежде всего возможностью окинуть взглядом земные пространства, которые конный не переедет и корабль не переплывёт даже за месяц. Глядя на изображения гор, морей и равнин, он вдруг представил себя правителем этих земных владений, населённых неизвестными народами, мирными и враждебными…

– Ты порадовал меня своей находкой, Хабрий. – Царь наконец оторвался от папируса. – С таким картисом войско не заблудится в чужих землях. – Филипп посмотрел на Хабрия. – Ты прав, мне понадобится этот картис, и ещё другие, которые изображают Македонию, Грецию и остальной мир людей, как они есть на самом деле, сегодня. Ты сможешь найти мне папирусы, какие я хочу?

– У меня на примете есть несколько греков, которые занимаются этим ремеслом. Я слышал, что более ста лет назад по приказу персидского царя Дария именно грек впервые изготовил картис с границами Персидского царства. Будет и у тебя подобный картис.

* * *

Хабрий, чтобы не мешать царю, удалился. Филипп, возбуждённый увиденным на диковинном картисе, остался наедине со своими мыслями. Он всегда говорил или думал о Македонии, как о стране с необычным бытом и традициями. Македония для него являлась частью Греции, но лишь географической, так как аттические греки, придерживаясь естественного характера и географических ориентиров, упорно отделяли македонян от себя. В чём-то они были правы: македоняне, как и другие жители Балкан, пребывали в настроениях честолюбивых и даже заносчивых, и чувство национальной гордыни у них нередко превышало допустимые пределы. Их задиристость и мстительность, перерастая временами во враждебность по отношению к другим народам, не позволяли грекам доверять македонянам, как прочим эллинам, устанавливать с ними добрососедские отношения. Но македонские женщины чувствовали себя совсем не так, как у остальных греков – в правах они были наравне с мужчинами. Мать и жена в македонской семье играли лидирующую роль. И в этом имелось разительное отличие македонян от греков!

Но всё-таки объединяющие македонян с эллинами национальные черты имелись, особенно если речь шла о жителях равнин. Тем более что у македонян не было своей письменности; они переняли греческий упрощённый народный язык, общепринятый повсеместно, как и литературный язык, и назывался он койне. В македонском языке слышатся формы эолийского наречия и слова, составляющие общее достояние греков и италиков, узнаются остатки многих греческих корней. Были и другие общности, например, македонская область Эмафия благодаря близости моря, климатом и растительностью скорее принадлежала к природе Эллады. К тому же была проникнута греческой образованностью. Но Верхняя Македония продолжала находиться чуть ли не во мраке первобытного состояния, тяготея к Хемусу (Балканам) с дикими нравами северных народов, чем искусственно отчуждалась от Эллады.

Поэтому вопрос, к кому или к чему тяготела Македония – к Северу или Югу – волновал многих македонских царей. Теперь пришла пора беспокоиться новому царю Филиппу. Он думал: если воспринимать Македонию как неотъемлемую часть Греции, Эллады, нужно стремиться породниться с греческими городами; если македоняне для греков навсегда останутся «варварами», с ними нужно поступать «по-варварски» – завоёвывать и разорять.

Филипп неплохо знал историю своей страны, древние корни царских родов, безусловно, идущие из Греции. Он не имел права сердиться на греков за упорство не воспринимать Македонию, как того хотелось её царям. То, что македоняне – отчасти варвары, виноваты соседи, иллирийцы, – народ необузданный и дикий. За многовековую историю они щедро разбавили в македонянах греческую кровь. Разве это греки перед сражениями приносили собственных детей в жертву богам? Иллирийцы! Греки украшали татуировкой тела воинов для устрашения врага? Иллирийцы! А одежда, стрижка волос и нравы многих македонян разве не происходят от варварских обычаев? Чего обижаться на Грецию!

У македонян нет особой древней культуры, наук, как нет мудрецов, поэтов, зодчих. Имелись только попытки использовать чужое, и то не всегда удачно! Нет, есть за что грекам презирать македонян, как делают они в отношении остальных варварских народов, пригодных лишь для рабства. Хотя афиняне говорят, что из Македонии нельзя достать ничего, даже хорошего раба! Потому что македонянин лучше примет смерть, чем станет рабом!