Текст книги "Черный ящик"

Как-то вечером, когда Акимов с Леной прогуливались вдоль железнодорожного полотна, к ним на тропинку выскочила собака, показавшаяся в сумерках огромной и злой. Учуяв замешательство и испуг, псина уверенно направилась в их сторону.

– Где? – прошептал Акимов.

Лена сунула ему в руку баллон. Акимов нащупал пальцем выемку на колпачке и вытянул руку в сторону приближающейся собаки. Когда она была в паре метров от них, Акимов надавил.

Раздалось густое дезодорантное шипенье, собака обиженно взвизгнула и метнулась в кусты. На миг все замерло, а потом, хрустя ветками и скуля, животное бросилось наутек…

Насколько результативен в своем ошарашивающем действии оказался выпущенный газ, и что стало с собакой, Акимов сказать не мог, но взаимосвязь между прошипевшей светлой струей и бегством обезумевшего животного явно прослеживалась.

А про электрошокеры Акимов не знал ничего. Их хвалил Чернов, бывший очевидцем его применения в драке. По заверению Чернова человек, подвергшийся воздействию электричества, мгновенно отключился и находился в отключенном состоянии несколько минут. Получая удары в корпус и никак на них не реагируя.

Именно эти несколько минут неподвижности и были нужны Акимову.

Его замысел выглядел так. Глинский подъезжает (или отъезжает, неважно) к автостоянке (опять же, чем меньше посторонних глаз, тем лучше), и Акимов останавливает его. Под любым предлогом. Затем, прямо в машине он выводит Глинского из строя, лишив возможности совершать какие бы то ни было движения. Неизвестно, насколько в этом случае эффективен газовый баллон, но электрошокер вполне надежен, если, конечно, Чернов не преувеличил его достоинства.

Обездвиженного Глинского Акимов перетаскивает с водительского сиденья и сажает рядом… Здесь самое слабое звено в цепи. У настоящего Акимова на эти перетаскивания и усаживания вполне хватило бы сил, а вот старухиных? Поэтому, чтобы был запас времени, нападение лучше совершать, когда темно.

Предположим, что пересадить Глинского удалось. Тогда Акимов перевязывает ему руки и ноги скотчем. И заклеивает рот. А потом везет Витю к себе на дачу. На Витиной же машине.

С этого момента «поимка» перманентно переходит в «транспортировку». Это оказалось очень здорово, что у Глинского есть машина. На даче (здесь еще раз подтверждается необходимость совершить нападение в темное время суток) под угрозой нового угощения либо газом, либо током, Глинский перемещается уже сам. Оставив машину, он отправляется в гараж – идеальное место для третьей части операции. Для «допроса». Толстые кирпичные стены (кладка начиналась еще дедом Акимова), отдаленность от дороги, крепкие, обитые железом двери. И вот тогда Акимов вытряхивает из Вити «всё» (Акимов был непоколебимо уверен, что Глинский это «всё» знает).

При всем безумии такой затеи, Акимов считал её вполне осуществимой. Тем более, что ничего другого, более разумного и реального ему не придумывалось. Найти иное решение, позволяющее получить желаемый результат в виде длительного, без посторонних помех контакта с Витей, Акимову мешало нетерпение. Ему хотелось как можно скорее начать действовать, прекратив страдательное состояние пленника неразрешимой ситуации.

Неудача исключалась. Как бы ни сложилось, Акимов ничего не терял. И сознание этого делало Акимова смелым.

Свой «Коктейль Молотова» Акимов покупал в магазине рыболовных и охотничьих товаров «Бушель». Название запомнилось по ассоциации с безобидным одноименным пирожным.

Два года назад магазин находился у метро «Черная речка» и Акимов решил поехать туда.

По дороге Акимов остановил свой выбор на электрошокере. Как наименее опасном для самого Акимова средстве. Он представил себя, залезающим в машину к Вите сразу после того, как плеснул в него газом. За рулем корчится и стонет Глинский, а в салоне жуткий запах перца. И через секунду начинает корчится сам Акимов. А ещё через секунду он теряет сознание… Нет.

«Бушель» находился на прежнем месте, но электрошоками там не торговали. Акимова направили в магазин «Барс», торгующий средствами самозащиты всех видов. «Барс» находился на улице Попова.

Добыча электрошокера заняла у Акимова около трех часов, и на Серебристый бульвар он вернулся около шести вечера. «Уставший, но довольный».

Им был приобретен самый мощный из предложенных искро-метателей под названием «Удар-2У». Трещал он, действительно, громко, сыпал молниями и, по заверению продавца, мог свалить африканского слона.

Разобравшись с инструкцией, Акимов с большим аппетитом поел и прилег отдохнуть – тело (особенно ноги) требовало горизонтального положения. Акима сморило так, что он проспал часа три, и когда проснулся, за окном было темно. Акимову показалось, что уже глубокая ночь, но было еще только десять вечера. Спать и смотреть телевизор Акимову не хотелось, и он решил прогуляться к Витиному дому.

Идя темными дворами и сжимая в кармане куртки «Удар», Акимов удивлялся возникшему психологическому эффекту – с прибором он чувствовал себя уверенным и сильным.

На стоянке машины Глинского не было. На ней, вообще, было мало машин – народ уехал за город. Акимов не предполагал, что сегодня дождется Витю, но такой возможности не исключал. Он кружил вокруг стоянки и прохаживался вдоль дома, отмечая возможные точки, где можно было бы Глинского остановить и напасть.

Погуляв часок, продрогший Акимов пошел домой.

Он долго не мог уснуть и, ворочаясь в постели, представлял себе варианты разговора с Витей. От слезных просьб и вызова на разговор «по душам», до безжалостного нажима и причинения боли в случае, если Глинский начнет запираться. Что было вероятнее всего. Тут бы очень пригодились справки и выписки, данные Вере Павловне в областной больнице, но они остались в Волосово. Акимов так и не решил, ехать туда или нет, потому что на полумысли цепочка рассуждений оборвалась – он, наконец, уснул.

Ему снились щенки в несметном количестве поселившиеся у Акимова на даче, которая хотя и имела совершенно иной вид (высокий строительный кран, трактор, кучи песка), но по-прежнему оставалась его дачей. Он ловил щенят и старался уколоть их вилкой в живот, после чего они превращались в меховые воздушные шары и взлетали. И там в вышине, похожей на зеркальный потолок, с грохотом лопались…

* * *

Все воскресенье Акимов готовился к встрече с Витей.

Утро было отдано магазинам. Заглянув на стоянку и убедившись, что за ночь Витя не появился, Акимов пошел покупать скотч и марлю. Предполагалось, что скотчем будут замотаны руки и ноги Глинского, а марлей заткнут его рот.

Акимов купил три рулона клейкой ленты. Один бумажный и два разноцветных, «упаковочных». И с каждым провел испытания. Оказалось, что без сноровки со скотчем не так легко справиться – пленка либо приставала к пальцам, либо рвалась, либо склеивалась сама с собой. В любом случае терялась скорость, и впустую уходило время. Да и сами руки двигались медленнее, чем Акимову хотелось. Таким образом, скотч ставился под вопрос.

Для страховки Акимов сходил и купил моток бельевой веревки, которой также для пробы несколько раз перематывал ножки стула. Действовать веревкой оказалось проще, чем лентой, но возникал один нюанс – моток норовил запутаться и не пускать свободный конец. В итоге, Акимов оставил веревку для начальной фиксации, а скотч для её усиления.

После веревок Акимов занялся «Ударом». Надев куртку, он стал отрабатывать варианты атаки: выхватывая «Удар» из кармана, стреляя разрядом прямо через ткань или держа его на вытянутой руке. В принципе все получалось, но Акимова немного смущал слишком громкий треск, сопровождающий испускаемый заряд.

Потом Акимов укладывал сумку. Уложив в неё скотч, веревку и в отдельный кармашек ключи от дачи. Взял он на всякий случай и телефонную зарядку.

А потом снова пошел в магазин. На этот раз за складным ножом, предназначавшимся для разрезания веревки и скотча.

По дороге он представлял себе, что может произойти. И, возможно, очень скоро.

Вот Акимов поднимает руку и останавливает машину… Народу никого – допустим, что Витя приехал поздно вечером. Акимов останавливает машину и показывает на колесо. Опускается стекло, и высовывается Витя: «Что?». Акимов сует «Удар», упирается им Глинскому в плечо и с треском отключает его. Да так, что тот чуть ли не сам переваливается на соседнее сиденье… А по дороге, уже сидя за рулем, от пришедшего в себя Глинского Акимов узнает тайну… Быстро и без обоюдных мучений… Расстаются они друзьями. Причем Акимов в собственном облике. Как и в течение какого времени это произошло, Акимов придумать не смог – ситуация разрешалась в принципе. Как абсолютный успех.

Или наоборот. Акимов стоит на краю дороги и машет рукой. Чуть не пихнув его фарой, останавливается Глинский. Раздраженный и агрессивный. Вылезает из своей «Тойоты» и хватает Акимова за шиворот: «Что лезешь под колеса? Места мало?» … Стесненная курткой рука Акимова вытаскивает из кармана «Удар», но он выскальзывает, падает на асфальт и от удара начинает искрить… Сбегается народ… Акимова обыскивают, связывают его же веревками, и Глинский увозит его… Куда? Тоже не придумывалось, но это было не важно – принципиально всё завершалось полным крахом.

А дача? Предположим, что Глинского удалось скрутить и отвезти туда. Как долго держать Глинского на даче, если он откажется с Акимовым говорить? Морить голодом? Душить? Пугать?

На этот случай Акимов купил отличный массивный нож, с удивительно острым и блестящим лезвием.

А потом он сидел в «Чайной ложке», ковырял блин с клубничным джемом и нервничал, продолжая изводить себя фантазиями.

Но все произошло совсем не так, как представлялось Акимову. Ни одна из его версий не подошла.

«Тойота» Глинского появилась около семи вечера. Акимов уже с пяти часов курсировал перед въездом на территорию двора со стороны стоянки. С собранной сумкой и «Ударом», который каждую минуту неосознанно ощупывал в кармане.

Въехав во двор, машина, не доезжая шлагбаума стоянки, остановилась. Без какого-либо сигнала со стороны Акимова. Не успел он приблизиться к «Тойоте» вплотную, как она снова тронулась и поехала вдоль дома к подъезду. Акимов, поспешивший за автомобилем, увидел, как из него вышли женщина и девчонка. Ставшая, благодаря своей розовой куртке и такого же поросячьего цвета резиновым сапогам, центром внимания Акимова. Вышел и Витя. Он открыл багажник, и женщина с девочкой, взяв какие-то сумки, скрылись в подъезде. А Глинский, бросив на Акимова скользящий взгляд, снова сел в машину и уехал.

Собственно, теперь это было не важно.

Появление Вити опять оказалось внезапным. И снова вызвало у Акимова сильное волнение, очень быстро передавшееся его животу. Там закрутило и забулькало с такой силой, что нужно было срочно добраться до туалета. Акимов поспешил домой.

Но добраться до туалета не успел – раздувшийся живот выстрелил, когда Акимов поднимался по лестнице. Вылилось совсем немного, но все равно пришлось затеять возню с мытьем и переодеванием.

И только после душа, устроившись с чашкой чая на кухне, Акимов смог спокойно рассмотреть и взвесить новые, пришедшие ему в голову мысли.

Как бездетный человек, Акимов подсознательно исключал наличие у Глинского детей. Точнее, не делал на этом акцента. Глинский представлялся ему одиночкой, вроде Чернова. Этот образ легко согласовывался с вынужденным одиночеством самого Акимова.

То, что у Глинского есть не только жена, но и ребенок, а может быть и не один, являлось довольно существенным обстоятельством. Жена Глинского (сейчас он ее даже не мог вспомнить) для Акимова мало что меняла, но вот дочь… Это позволяло в корне изменить всю тактику, так как значительно облегчало «поимку» Глинского. Но в такой же степени и делало ее трудней. Чисто в моральном плане.

Акимов долго мучился, решая вопрос о правомочности использования для своих целей ребенка, никак к его истории не причастного.

Акимов не мог ручаться за точность определения возраста девочки, но ему показалось, что ей могло быть лет двенадцать-тринадцать. Может быть меньше: она как-то совсем по-детски, почти вприпрыжку забежала в подъезд. А может быть и чуть больше: ростом она была с мать и легко несла две объемные сумки. Во всяком случае, это был не взрослый человек. И даже не мальчик. И даже…

Акимову пришлось долго усыплять свою совесть. Но в итоге, взвесив все «за» и «против», Акимов утвердился в своем решении вместо Глинского похитить его дочь. Вспомнив в качестве главного аргумента то ужасное утро в Волосово, когда он обнаружил себя в теле старухи. На это у него согласия не спрашивали. И решили без него. Так какие могут быть правила? Тем более, что он является (Акимов провел языком по обломкам зубов) пострадавшей стороной. И, тем более, что лучшего способа воздействия на Глинского не придумать. Шантаж идеальный.

Принятое решение колебали сомнения. А если этот Глинский, вообще, ни при чем? И никакого отношения к Акимову не имеет и никогда не имел? Тогда выходит, что … Но эту линию Акимов развивать не стал и, подавляя в себе колебания, стал прорабатывать детали нового плана.

Но это длилось недолго. Голова устала думать. И в десять вечера Акимов уже спал. Обессиленный еще одним прожитым днём.

* * *

В восемь утра Акимов был уже у Витиного подъезда. В восемь тридцать пять из него вышла Витина дочь. В той же розовой курточке. На спине у девочки плоской каплей висел рюкзак, и направлялась она в школу. Как и предполагал Акимов.

Так началась слежка за Витиной дочерью, продолжавшаяся в общей сложности девять дней.

Девочку звали по-военному – Зоя, и было ей тринадцать лет. Акимов также выяснил, что учится она в 8 «А» классе, и что скоро у нее начнутся экзамены.

Еще Акимов знал, что после недолгих занятий в школе она заходит в гости к своей подруге, и они гуляют с ее собакой. А два раза в неделю (вторник и четверг) Зоя в шесть вечера с синим пакетом в руках уходит из дома, и садится на маршрутку № 94. И в половине девятого возвращается на той же маршрутке домой. Куда ездит дочка Глинского, оставалось неизвестным, но регулярность поездок подтверждалась трижды.

Похищение Акимов наметил на четверг. На двадцать четвертое мая. Эта дата как-то сама собой связывалась с прекращением школьных занятий, после чего жизненный распорядок дочки Глинского мог бы измениться в невыгодную для Акимова сторону.

Итак, 24 мая. Решение всех вопросов.

Накануне в среду у Акимова было три мероприятия. Первое, занявшее верхнюю часть дня, касалось его внешности.

Акимова принимали за мужчину значительно чаще, чем за женщину. Несколько раз в магазинах его называли «дедушкой» и «гражданином». Это льстило. Но для встречи с девочкой сходство со стариком было нежелательным, так как могло отпугнуть. Поэтому Акимов купил себе платье, широкополую панаму и маленькую очень «женственную» белую сумочку. Для усиления эффекта безобидности и дряхлости он хотел купить себе и клюку, на которую мог бы опираться, но от этой идеи отказался, решив, что в самый неподходящий момент палка в руках может стать помехой.

После магазина, не заходя домой, Акимов направился к дому Глинского искать место для машины – максимально выгодную позицию для своего «Опеля», в который намеревался затолкать дочку Глинского. Идея с собственным автомобилем пришла Акимову ещё в момент нравственных борений относительно правомочности эксплуатации родительских чувств Глинского ценой насилия над его ребенком. И послужила добавочным аргументом в пользу такой правомочности.

Походив по дворам и вокруг дома, Акимов отметил несколько возможных мест засады, но в итоге решил поставить машину на самом проспекте Испытателей. В непосредственной близости от места, где по вторникам и четвергам Зоя Глинская высаживалась из маршрутки. Маршрутка, как правило тормозила сразу за стеклянным навесом трамвайной остановки. Минусом этого варианта был только один – многолюдье проспекта. Все остальное можно было отнести к преимуществам: возможность немедленно начать следование на дачу, отсутствие помех и тесноты двора, некоторое расстояние от дома, где жил Глинский, линия высоких кустов, скрывающая проезжую часть от возможного наблюдения из окон.

Вернувшись домой, Акимов стал ждать вечера. Чтобы поехать за своим «Опелем». Заставляя себя сидеть, смотреть телевизор, есть, лежать и пить чай. Как такового волнения не было, но он чувствовал, что всё уже началось, и подготовка к операции является частью операции.

А вечер долго не наступал. Минуты проходили быстро, но в часы не складывались. И Акимов многослойно томился. От вынужденного ожидания. Когда ничего не можешь делать, потому что ничего делать не надо. От досады на то, что можно расслабится, а это не получается. От раздражения на свою щепетильность.

Взвинченность, перешедшая в итоге в сильную нервозность, сказалась на физическом состоянии Акимова. В руках появилась неприятная тяжесть, участился пульс.

Когда в груди появились первые мощные набатные удары, Акимов принял нитроглицерин.

Сердце сразу унялось, но появилось головокружение. На этот раз не очень сильное, так как оно совершенно не беспокоило успокоившегося после рассосанной горошинки Акимова.

Полежав часок в приятном расслаблении, Акимов поехал к себе на Лесную. Около «Опеля» он оказался в начале восьмого вечера. Но забираться в машину пока было нельзя. Невдалеке на площадке, задрав капот, в «Девятке» ковырялся мужик, хорошо знавший настоящего Акимова в лицо.

Пришлось ждать. Акимов прогуливался вдоль гаражей, ходил вокруг своего дома, поглядывая на окна своей квартиры, сидел с другими старухами в сквере, зашел в магазин, где купил бутылку воды.

Мужик все никак не мог оторваться от своей колымаги.

Благоприятный момент настал лишь в начале десятого, когда желтый солнечный глаз окончательно закатился за спины домов, и начало быстро темнеть. Вывернув в очередной раз из-за дома, Акимов увидел, что на площадке никого нет, и никто не увидит, как он открывает и садится в машину.

Дрожащими руками Акимов открыл дверцу и сел.

То ли действие нитроглицерина еще чудесным образом продолжалось, то ли сработали непонятные механизмы защиты, включающиеся в случаях крайней мобилизации, но сердце вело себя нормально. А как только Акимов почувствовал холодную твердость сиденья и коснулся руля, то начавшееся волнение и вовсе исчезло.

Несколько минут он сидел, вдыхая забытый автомобильный запах. А когда попробовал машину завести, оказалось, настоящий Акимов был значительно выше старухи – её ноги не доставали до педалей. Пришлось сдвигать сиденье. И на это простое действие ушло много времени и сил, потому что телу не получалось дать нужный для сдвига с мертвой точки рывок.

Но дальше все пошло без помех и гладко. Акимов быстро приноровился и, когда отъехал от дома, то понял, что своим «Опелем» он вполне сможет управлять. На счастье бензина был почти полный бак, и это избавляло Акимова от посещения заправки. Вылезать лишний раз из машины ему очень не хотелось.

Не нарушая правил, по правому ряду Акимов потихоньку поехал назад.

Всё исчезло: мысли, тревога, телесные ощущения и время. Осталось только управляемое движение и дорога, показавшаяся Акимову очень быстрой.

В конце пути Акимову повезло. В веренице машин, растянувшейся вдоль его дома, нашелся разрыв, куда он смог втиснуть свой «Опель». Правда, этот маневр дался с трудом – рост старухи не позволял правильно оценивать дистанцию и габариты. Акимову пришлось много вертеть головой, высовываться, приоткрыв дверцу, и напряженно пялиться в зеркала.

Было около двенадцати, когда Акимов, еле передвигая ноги, вошел в квартиру. От вождения он так устал, что сразу лег и мгновенно уснул.

* * *

Четверг для Акимова наступил в десять утра.

И Акимов был очень доволен, что проснулся так поздно. До намеченной точки «Х» оставалось восемь часов, которые необходимо было обмануть, проведя их максимально спокойно. Сохраняя в целости свои нервы и силы. Акимов вспомнил, как вчера изнемогал, дожидаясь вечера, и решил изменить тактику. Идея заключалась в том, чтобы не создавать внутреннего напряжения, которое, как растущий кристалл, может дать в итоге лихорадочное предынфарктное состояние. Для этого Акимову не надо предпринимать никаких попыток «ускорить» время. Наоборот, его нужно растягивать.

Акимов медленно встал с кровати и медленно пошел в туалет. И сидел там до тех пор, пока не выдавил из себя все накопившееся и частично перенесенное на «потом».

Также долго, деля минуту на три, Акимов мылся. Он набрал в ванну воды и напустил в неё шампуня. И стоял по колено в пене, меняя температуру бьющих из душа струй. Удивляясь тому, что уже почти привык к висящим грудям, морщинистой коже и отсутствию члена между ног.

Намывшись до легкой усталости, он в том же полусонном темпе вытирался.

Каждое действие Акимова было пронизано искусственной ленью: одевание, завтрак, прием таблеток, перемещение по квартире. Хранить расслабленность получалось. Но именно эта неторопливость и заторможенность подчеркивали необыкновенность наступившего дня. После которого, независимо от его исхода, жизнь Акимова изменится. На случай неудачи – с девочкой, Витей, или какой-нибудь еще – у Акимова был припасен эффектный и быстрый конец своим мытарствам.

Акимов, чтобы себя не теребить, старался на подобных раздумьях не сосредотачиваться, переводя внимание с мыслей на свои непосредственные действия. Стараясь совершать их как можно медленнее и спокойнее.

Так он дотянул до часа дня. А потом игра в резинки Акимову надоела, и он стал смотреть телевизор. И даже немного увлекся боевиком без названия, в котором молодой и неутомимый Ван Дамм бегал по тонущему кораблю.

После кино Акимов лежал и пошагово перебирал предстоящие вечерние действия. В нескольких вариациях. От «все как по маслу» до полной этому «маслу» противоположности.

Телесная неподвижность при закрытых глазах вопреки мыслительной работе навеяли на Акимова дремотную одурь, и он качался на зыбкой поверхности полусна-полуяви до тех пор, пока не отлежал подложенную под голову руку.

Когда Акимов поднялся с дивана, была только половина четвертого. Еще только половина четвертого, а все способы обмануть себя и время были уже испробованы. И два часа, которые Акимов был вынужден пропустить через себя, показались ему вечностью, к концу которой Акимов опять был крайне напряжен и нервозен. И опять у него в груди начались сердечные судороги.

Тогда Акимову снова пришлось засовывать себе под язык нитроглицерин, он быстро помог, остановив сердцебиение и в качестве малой дани запустив вращение предметов и плоскостей перед глазами Акимова.

Ждать, когда головокружение пройдет, Акимов уже не мог. Он оставил квартиру и медленно (уже в вынужденном порядке), боясь оступиться, пошел к Витиному дому.

Но стоило Акимову увидеть вышедшую из подъезда дочку Глинского, как недомогание исчезло. Расслабленность Акимова сменилась собранностью и ясной сосредоточенностью.

Вместе с этим произошла мгновенная переоценка временного запаса. Соотношения изменились. В распоряжении Акимова имелось два часа. Только два часа, каждая минута которых была теперь наперечет.

Когда Акимов убедился, что Зоя села в маршрутку, он устремился к себе готовиться к вечернему свиданию.

Он еще раз проверил «Удар» и положил его в купленный белый ридикюль, с которым предполагал встречать Зою.

Потом Акимов переоделся. Надев на себя платье и панаму. И даже снова втиснул безымянный палец правой руки в колечко с черным камешком, которое так и проносил в кармане штанов.

Возвращение к старушечьему облику (от прежнего гардероба остались носки и кроссовки) вернуло Акимову ощущение ущербности и слабости. К тому же, с отвычки у него под подолом немного мерзли оголившиеся ноги.

В спортивных штанах, футболке и куртке Акимов чувствовал себя значительно увереннее и бодрее. Поэтому решил взять их с собой, чтобы при случае переодеться. Они были уложены в пакет. В спортивную сумку вещи не влезли – там лежали рулоны скотча, моток веревки, бейсболка, нож и марля.

Платье, в которое влез Акимов, очень его смущало. Прежде всего, своей радостно-летней голубой расцветкой. На вешалке в магазине. при искусственном ядовитом свете оно казалось не таким вызывающе ярким, как теперь. К тому же, выбранное без примерки, оно было немного велико, и все время сползало с костлявых плеч, открывая надетую под ним темную футболку. Но ничего не оставалось делать, как ехать в нем.

И Акимов поехал, решив, что чем более у него идиотский вид, тем это естественнее и менее подозрительно.

Перед тем, как выехать на позицию, Акимов зашел в продуктовый магазин и купил бутылку воды, пакет персикового сока, печенье, пряники и конфеты. Этот набор предназначался в качестве сухого пайка для Зои, а может быть и для самого Акимова.

На проспекте Испытателей он был двадцать минут девятого. И встал метрах в пятидесяти за троллейбусной остановкой, где всегда из маршрутки выходила Зоя. По ходу ее движения к дому. «Опель» Акимов закрывать не стал. И даже не выключил габаритные огни. Только заглушил мотор.

Акимов вылез из машины, набросил на плечо сумочку с «Ударом», поправил чуть не свалившуюся с головы панаму и пошел к ближайшему светофору. Перейдя на другую сторону, он вернулся к остановке с противоположной стороны. Петля была сделана Акимовым для «растворения в толпе».

Мягко, ненастойчиво темнело. И вместе с затемнением холодало. Акимов, сидящий в своем летнем платье на металлической перфорации сиденья, давно бы уже замерз, если бы не состояние исступленного ожидания, стимулирующее интенсивное кровообращение и оптимальный энергообмен.

Прохожих было значительно меньше, чем машин. Можно сказать, единицы. Зато автомобили двигались непрерывным двухрядным потоком. Перемешиваясь, сигналя и друг другу подмигивая. Прогромыхал полупустой трамвай. Следом за ним с электрическим гулом к остановке подкатил троллейбус. Раскрылись гармошки дверей, и вышли два таджика. Двери снова слепились, и троллейбус с массивным шелестом отчалил. Потом подрулила маршрутка и привезла старика с портфелем. Через несколько минут остановилась еще одна, из которой вылез пьяный.

Акимов ждал. Высматривая приближение очередного микроавтобуса и пытаясь придумать слово. Первое слово, которое он произнесет Зое Глинской. Слово – крючок.

В голову лезла ерунда: просьбы проводить его до магазина, перевести на другую сторону, посадить на трамвай.

«Доченька … Девочка … Внучка… Как?»

На проспекте зажглись фонари, и сразу стало темнее. Изменение в освещенности произвело некий внутренний сдвиг, и Акимов поднялся, чтобы немного пройтись. И в этот момент у остановки затормозила маршрутка. Отъехала дверь, и из микроавтобуса вылезла широколицая тетка в плаще, а за нею Глинская Зоя…

И встала рядом с Акимовым, чтобы застегнуть свою розовую курточку. Ростом она была почти как Акимов, может быть чуть-чуть повыше. Худенькая, большеротая, черноглазая. Глаза блестят. В руке неизменный синий пакет.

Он разглядывал девочку не более секунды, но нисколько не удивился тому, что полностью разглядел и впечатал Зою Глинскую в себя. На Витю она походила мало.

Чуть её не толкнув, в отъезжающую маршрутку успел забраться подскочивший парень, прижимающий к себе лохматую, размером с кошку собачонку. Собачка звонко тявкнула.

– А у меня тоже собачка есть, – сказал неожиданно Акимов. – Ее Булькой зовут. Только она у меня большая. И больная.

Девочка посмотрела на Акимова. А тот, чувствуя, что нашел то нужное, что зацепит Зою, продолжал:

– Она у меня уже три года жила. А недавно перестала есть, – Акимов вдруг всхлипнул и почувствовал, как у него из глаз потекли слезы.

Это получилось само собой. И причиной выступивших слез был не проявившийся в нужную минуту артистизм, а сознание той подлости, которую Акимов намеревался совершить по отношению к этой худенькой девочке, удивленно смотрящей на него.

Как-то получилось, что они уже шли по проспекту. Медленно приближаясь к «Опелю» Акимова, обозначавшегося рубиновыми точками габариток.

– Сегодня она перестала ходить, – продолжал Акимов. Минутная слабость прошла, и слез больше не было. Но на лице его оставались их мокрые следы, поблескивающие в фонарном свете. – Она лежит в машине. Вон той, видишь?

Акимов вздохнул и указал на «Опель». Девочка кивнула.

– Мой внук, Стасик, побежал искать ветеринарную аптеку, – Акимов, не чувствуя от волнения пальцев, пытался открыть сумочку, – а я хотела вытащить Бульку не траву, но у меня на это не хватило сил. Ты не поможешь мне?

– Хорошо.

– Спасибо тебе, девочка. Тебя как зовут? – рука Акимова нащупала «Удар».

– Зоя.

– Спасибо тебе, Зоя. Ты просто вытащи ее и все. А я буду ждать Стасика.

– А какой она породы?

– Она… Пудель. Королевский.

– Редкая. А ваша Булька меня не укусит?

– Нет. Это исключено. Она не кусается. Тем более, что она уже…

Акимов не договорил – они подошли к машине:

– Там, на заднем сиденье. Открывай (дочка Глинского пыталась рассмотреть, что находится в темном салоне)… Не бойся.

И когда девочка открыла дверцу, нагнулась и осторожно заглянула внутрь, Акимов вытащил «Удар» и, приставив его к Зоиным брючкам (не то к попе, не то к бедру), нажал кнопку. На один малюсенький миг.

Что-то треснуло, девочка вскрикнула, уронила пакет и скорчилась. Акимов, не успев убрать прибор, подхватил ее и стал вталкивать в машину. Здесь случилось нечто ужасное. Толкая обмякшее, тяжелое тело девочки и пытаясь уложить его на сиденье, Акимов придавил пусковую кнопку. Опять громко и отвратительно затрещало, но чудом искрило, не касаясь, ни девочки, ни Акимова. Сноп искр ударил в спинку сиденья. Запахло бенгальскими огнями. Акимов бросил шокер и, напрягая свое слабое тело, стал переворачивать девочку на спину, так как ее ноги не помещались в салоне. Перевернуть Зою полностью Акимову не удалось – его рукам не хватало сил, и невероятно мешало платье, которое в итоге треснуло где-то на спине, когда он для удобства уперся коленом в сиденье. Девочка так и осталась вполоборота к своим торчащим вверх коленкам. Но дверца закрылась.

На асфальте валялся Зоин пакет. Бросив его на переднее сиденье, Акимов сел за руль…

На его счастье, в течение этих судорожных, сумасшедших минут мимо «Опеля» никто не проходил. Со стороны улицы, рыча, проносились машины. Ни одна не остановилась. Все сошло гладко. Быстро и гладко.

Внешне.

Как только девочка вскрикнула и потеряла сознание, Акимов пожалел о том, что сделал. Безумие осуществленной затеи ошпарило Акимова так, что у него защемило в груди, и стало трудно дышать. Ему захотелось убежать. С криком и воем.

Но сожалеть было уже поздно. Необходимость требовала немедленного и дальнейшего развития этой ситуации, превратившейся для Акимова в пытку.