Текст книги "Черный ящик"

Немного отдышавшись, он убрался с проспекта. И на какой-то темной площадке положил Зою удобней, подсунув ей под голову мешок со своими вещами и максимально выпрямив ноги. А руки он ей связал во избежание неожиданностей во время дороги. Девочка в себя ещё не приходила, но пока Акимов ее ворочал, она, к его великой радости, иногда постанывала.

После этого Акимов в течение часа на дочку Глинского внимания не обращал. Он был полностью занят дорогой. Стараясь быть предельно осторожным в вождении.

Пока они ехали, из кармана Зоиной куртки периодически раздавались долбящие звуки мобильного телефона. Но это Акимова совсем не раздражало, потому что звонки подтверждали правильность выбранной им тактики. Пусть в чем-то и бесчеловечной.

А у поста ДПС произошел эпизод, от которого Акимов чуть не умер от страха – ему показалось, что его тормозят. Но он ошибся – жезл предназначался не ему. Волнения хватило до конца пути, и к воротам своего участка Акимов подъехал, продолжая чувствовать сильные удары в груди и дрожь в сжимающих руль пальцах.

Заехав на участок, Акимов выключил мотор и свет. И несколько минут отдыхал в густой загородной тьме. Немой и непроницаемой. Он набирался сил и решимости действовать дальше.

Зоя уже очнулась. Это он почувствовал, когда они подъезжали к Токсово. Она, словно притаившись, лежала сзади и старалась не производить никаких звуков. Но Акимов слышал ее частое, сдавленное страхом дыхание.

Не поворачиваясь, он начал:

– Ты меня, Зоя, прости. Так получилось, что я с тобой … не знаю как сказать, в общем. Подло и неожиданно. Ты можешь меня не бояться. Я не маньяк, не убийца и не педофил. Не бойся. Скоро за тобой приедет папа, с которым мне очень нужно поговорить. Ты меня слушаешь?

Девочка не отвечала.

– Ладно, я не прошу, чтобы ты со мной говорила. Ты слушай. Сейчас мы выйдем из машины, и я тебя отведу в гараж. Оставлю тебе свет, воды и поесть, если захочешь. Но закрою дверь на замок, чтобы ты не убежала. Это нужно для того, чтобы со мной встретился твой отец. Мне очень нужно его увидеть и с ним поговорить. Но я боюсь, что при других обстоятельствах он бы не согласился. Почему так сложно, я говорить не буду. Поверь мне. Он сам тебе потом все объяснит. Если бы ты знала, насколько мне хуже, чем тебе, ты бы может быть не так … Да, ладно. В общем, тебе придется немного побыть одной и подождать. Если твой папа, Владимир Викторович Глинский, не сможет увидеться со мной, то я обещаю тебе это, слышишь?! Сам, кхм, сама приеду за тобой. И отвезу тебя домой. А там делайте со мной, что вам угодно. Милиция, полиция, психиатры и все остальное. Ты поняла меня?

Девочка не отвечала, но глубоко вздохнула.

– Будем считать, что поняла. И не кричи. Все равно сейчас здесь поблизости никого нет. И потом, нет смысла усложнять ситуацию – она и так запутана до предела. Веди себя тихо, это лучше для всех. Чем быстрее я увижусь с твоим отцом, тем быстрее он приедет сюда и тебя заберет. Поэтому, помоги сама себе.

Акимов вышел из машины (ему показалось, что он нырнул в холодную воду – такой влажной и стылой была ночь) и открыл заднюю дверцу:

– Выходи.

– Бабушка, отпустите меня, пожалуйста. Что я вам сделала?

– Не могу. Тебе остается лишь немного потерпеть.

– Бабушка, ну пожалуйста, я вас очень прошу. Очень-очень. Отвезите меня домой.

Зоя начала всхлипывать.

– Выходи. Домой я сейчас отвезти тебя не могу. Скоро за тобой приедет твой папа. Всё.

Девочка стала медленно и неловко вылезать – двигаться нормально ей мешали связанные руки.

Чтобы себя не расслаблять и еще больше не расстраивать при виде Зоиных беспомощных ёрзаний, Акимов отвернулся. Но уберечься от укусов жалости ему не удалось – по пути к гаражу он заметил, что Зоя слегка хромает. И тогда ему захотелось, прося прощение, броситься перед ней на колени.

В гараже было еще холоднее, чем на улице. Когда зажглась лампа, изо рта пошел пар.

Тусклое освещение ужимало пространство и делало банальный дачный беспорядок несколько зловещим: истертые автомобильные покрышки, скособоченный старый диван, батареи пустых пыльных банок и нагромождения ящиков со ржавым инструментом.

– Придется тебе потерпеть.

– Я хочу в туалет. Отпустите меня, пожалуйста.

– Когда я тебя закрою, можешь воспользоваться любой банкой. Потерпи.

Акимов вытащил из Зоиной куртки мобильник. Телефон оказался с камерой.

– Так. Сядь на диван. Я тебя сфотографирую для папы. Чтобы он поверил мне и как можно скорее приехал сюда за тобой.

Зоя снова заплакала.

Акимов снял плачущую девочку, отдельно её связанные руки и фрагмент гаражной кирпичной стены.

Потом Акимов сходил в дом и принес Зое подушку, пальто и валенки. А из машины пакет с водой, конфетами и батоном.

– Я уезжаю, а ты жди папу.

Акимов сдвинул тяжелые железные двери и повесил на них замок. Закрывать он его не стал.

Перед отъездом окоченевший Акимов забежал в дом и переоделся. Став опять строгим стариком в спортивном костюме.

Теперь началось самое главное.

Акимов поехал на станцию. Там, встав на площадке перед платформами, с Зоиного телефона он стал звонить Глинскому.

На мобильнике было восемь непринятых вызовов. Пять от «мамы» и три от «папы». Акимов нажал на «папу». Там мгновенно откликнулись. Тревожным довольно высоким голосом:

– Зоя?! Наконец! Ты куда пропала?

– Владимир Викторович?

– Да. А с кем я говорю? Где Зоя?

«Говорю» было произнесено несколько смазано – «говою». Оказывается, не имеющий ярких примет Глинский картавил, мягко стирая рубчики с «эр».

– Мне необходимо с вами встретиться. Именно по поводу вашей дочери Зои.

– Так. Прошу немедленно объяснить мне, что происходит и дать телефон Зое. Где она?!

– Владимир Викторович, послушайте внимательно и спокойно. У нас с вами мало времени. И от вас сейчас зависит, как скоро вы сможете снова увидеть дочь. Вы понимаете, что я вам говорю?

– Понимаю. Кто вы?

– Вот это мы с вами и выясним при встрече. Чтобы не терять времени, условимся так: вы подъезжаете к метро «Гражданский проспект» и становитесь на проспекте Просвещения в сторону Озерков. А я к вам подойду. Через час.

– Это как понимать? Шантаж?

– Назовем это так. От ваших действий зависит состояние вашей Зои. Напрямую. Значит, это шантаж. Можете назвать по-другому. Это не имеет значения. Главное – приезжайте. И без компании. В одиночку. Это условие.

– Слушайте! Я немедленно связываюсь с …

– Давайте так, – перебил Акимов, – я вешаю трубку. Вы думаете, советуетесь с женой, а потом перезваниваете мне. И мы встречаемся. Разговор касается вашей работы. Хорошо?

– Я сей…

Акимов нажал сброс.

Руки у него дрожали. А где-то внутри, в области солнечного сплетения, запульсировало. И от этих толчков начало понемногу тошнить. Он сидел в машине и ждал. Боясь лишним движением всколыхнуть свои дрожащие, готовые к спазмам внутренности. Сердце, уступив инициативу кишкам, тревожных симптомов пока не проявляло.

Через несколько минут позвонил Глинский, и они договорились о встрече – «Гражданский проспект», в 23 часа 45 минут.

Чтобы не рисковать с гаишниками, Акимов там же у станционного терема оставил «Опель» и в город поехал на частнике. Из «Опеля» он взял электрошокер и Зоин синий пакет, в котором оказались ноты – «Фр. Шопен. Вальс».

* * *

Глинский приехал к назначенному месту раньше. Акимов несколько раз на разной дистанции прошел мимо его машины. Витя сидел один. И ни с кем по телефону не переговаривался.

«Господи помилуй…» – Акимов стукнул пальцами в боковое стекло. Глинский открыл дверцу, и он сел рядом.

В машине играла музыка. Это было первое, на что Акимов обратил внимание. Витино лицо он рассмотреть не успел – захлопнулась дверца, и свет погас. Остались только разноцветные огоньки на торпеде и звуки джаза.

Но он был рядом…

Он повернулся к Акимову и смотрел на него.

Молча смотрел на Акимова, сидя от него в двадцати сантиметрах.

Изучая и вглядываясь.

Прощупывая и присасываясь взглядом к утонувшему в темноте Акимову. Его лицу, расстегнутой молнии, руке с колечком, лежащей на спортивной сумке.

В полумраке Глинский казался очень большим и страшным. И голос оказался ниже, чем в телефоне.

– Я вас слушаю. Где моя дочь, и кто, собственно, вы?

Акимов на вопрос не ответил. Он вынул из сумки Зоин пакет и передал его Глинскому.

Глинский бегло заглянул в него и бросил назад:

– И что?

Акимов достал Зоин мобильник, открыл фотографии и протянул Глинскому.

Глинский несколько раз просмотрел снимки и выключил телефон.

– Дальше?

– А дальше, Владимир Викторович, или «Витя», я хочу узнать, что было в понедельник, тридцатого апреля в ресторане «Окно в Париж»? Отпираться, или как-то увиливать смысла не имеет. Твоя дочь находится у меня в плену. И это главный для тебя факт. И ты её можешь забрать. Или нет, этого может не произойти. Если ты попытаешься хотя бы как-нибудь воздействовать на меня, задержать, напасть… Понимаешь? Она так и будет сидеть в холоде, и дрожать от страха. Я ничего не скажу. Всякие уколы, гипноз и прочее…. Любое твое резкое движенье и… – Акимов вытащил «Удар» – нет, не в тебя, а себе в голову. Думаю, старухе этого хватит… Ты, Глинский, добрый доктор Айболит, сможешь забрать свою дочь, если скажешь мне, что ты со мной сделал?

Глинский немного помолчал. Потом глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух. Потом снова замолчал.

У Акимова пересохло во рту.

Наступил самый важный момент… Момент, сконцентрировавший в себе ВСЁ, ЧЕМ и ради ЧЕГО Акимов жил эти три недели. Момент, растягивающийся и заполняющийся скребущими звуками саксофона и готовый лопнуть вместе с сосудами, пульсирующими у Акимова в висках.

Глинский выключил радио. И еще какое-то время безмолвствовал. Но в тишине Акимову сиделось легче.

– Я… Я не имею права.

«Попал! Я попал в точку!»

– Не будем говорить о правах. Давай о фактах. Твоя дочь у меня. Помоги мне и забирай её. Выхода нет. Ни у тебя, ни у меня.

– Да… Выхода нет.

– Что было в ресторане «Окно в Париж»?

– Так это вы?

– Да, это я. Это он. Тот, который был в доску пьян и которого ты увел. Это я, Андрей Акимов, если помнишь мою фамилию. Куда ты меня увел?

– На переброс.

– Что такое «переброс»?

– Это термин, означающий перенос личностного ядра в другой носитель.

– Я не понимаю, для чего?

– Это долго объяснять. И это тайна, как бы не затаскано было это слово. Это, действительно, тайна. За которую я поплачусь головой.

– Чья тайна?

– Это тоже тайна.

– Оставим тайны, мне на них насрать. Этот твой «переброс» возможно повторить? Ты, сука, можешь вернуть меня назад? А? – слово «переброс» привело Акимова в ярость – Значит так, ты меня отправляешь назад, или как там это называется. Словом, я должен быть самим собой, а ты получаешь дочь. И все. Мне твои тайны не нужны. Верни все назад.

– Сейчас это вряд ли возможно.

– Смотри сам. Состояние твоей дочери, нервы, простуда, страхи, слезы… ты понимаешь, о чем я, все в твоих руках.

Глинский вынул свой телефон и набрал номер. Трубку долго не снимали. Но потом ответили.

– Сергей Алексеевич? (Акимову доставалось только невнятное бубненье) Это Глинский. Да… Простите, что так поздно. Где у нас материалы по четырнадцатому сектору? Спасибо… Нет, ничего… Но я должен кое-что посмотреть… Да, да. Пришла интересная мысль. Утром я их привезу… Кто? Шубин?… Нет, Сергей Алексеевич. Спокойной ночи.

Глинский убрал телефон и, не глядя на Акимова, тихо сказал:

– Что ж, попробуем.

Глинский завел машину, и они тронулись.

– Куда мы едем?

– На Петроградскую, в «Институт Эм».

– Там мое тело?

– Нет, там аппаратура и программы.

– А где мое тело?

– Я не знаю.

– Это как?

– Мы обеспечиваем только переброс. Теперь я хочу узнать, как вы меня нашли?

– Случайно. Дважды случайно. Нас сфотографировал мой знакомый. Когда мы выходили из ресторана.

– Это такой шустрый и болтливый? Кажется, Михаил?

– Да.

– От случайностей не гарантирован никто. А вторая?

– А второй раз я увидел тебя в областной больнице. И связал оба события. Так чем ты занимаешься, Витя? Кроме больницы. Переселить в чужое тело… «Переброс»… Суки вы все! Понял? Живые люди, а вы с ними, как…

– Успокойтесь. Я этим занимаюсь не всю свою жизнь. И тоже не с большой радости. Все очень сложно. Думаешь одно, а получается в итоге… И не денешься никуда. Никуда. Вот в чем главное зло. А непосредственно я собираю материал – энцефалограммы, данные мозговой активности, томография, число Джеймса и тому подобное.

– «Число Джеймса»? Это что такое.

– Существует такая шкала, по которой определяются микротоки височных долей. Это зона памяти. А где моя дочь?

Внешне Глинский был совершенно спокоен. Голос ровный, негромкий. Никаких признаков раздражения или досады. Но он нервничал. Это Акимов определил по тому, как они ехали. Ночное, разреженное движение позволяло им перемещаться на высокой скорости. Но быстро ехать не получалось. Витя никак не мог подстроиться под светофорный ритм, пережимая газ и подлетая к очередному перекрестку раньше, чем нужно. Машина резко тормозила, и Акимова тянуло к лобовому стеклу. Потом на желтом сигнале «Тойота» с ревом оставляла светофор, Акимова слегка вдавливало в сиденье, чтобы через минуту снова ткнуть его носом в приборную доску. Но особенно резок Глинский был при обгоне и на поворотах.

– Твоя Зоя у меня на даче, – выйдя из очередного крена, ответил Акимов. – Где дача, сейчас говорить не буду. Но руки я ей развязал и оставил с минимальным комфортом. Поверь. Теперь скажи мне, Глинский, как это получилось и, почему я? Почему именно я? И для чего? Кому на хрен, это надо?

– Я же сказал, что есть вещи, о которых сказать не могу.

– Я не прошу тебя фамилии и адреса. Скажи в общих чертах. Все равно, я тебя уже нашел. Отчасти ты прокололся. Я не собираюсь тебя сдавать. Мне бы выбраться из этой задницы. Только выбраться. Устал быть в этой сморщенной бабе. Медленно схожу с ума. Это же не я! Понимаешь, ты? Как? Как такое возможно?

– Механизм при всей сложности подготовительного этапа довольно прост. Это как пересадить ядро из одной клетки в другую. Это возможно, когда у них схожий химический состав цитоплазмы. Так же и здесь. Только ядро в данном случае нематериально. Это… чтобы упростить скажу, что это определенный электрический сигнал.

– Я не понял.

– Тело и мозг, как его часть, функционируют посредством клеточных программ, заложенных в ДНК. Рефлекторно. Любое действие, абсолютно любое, будь то чтение, бег, прослушивание музыки меняет часть этих программ с изменением электрического потенциала клетки. Это особенно характерно для нейронов и глиальных клеток. Активное изменение клеточного потенциала происходит по мере роста мозгового вещества. В юности. Формирование характера, индивидуальных черт и так далее. То, что мы называем личностью, не более, чем наведенное в полушариях электромагнитное поле. Имеющее свои довольно стабильные параметры. Это если объяснять на пальцах.

При всём внимании к тому, что говорил Глинский, ненадолго Акимов отвлекся. Они проезжали мимо «Лесной».

«Неужели я завтра снова смогу здесь появиться? Каким и был, и увидеть Лену? И поговорить с ней, и может…»

Мечта резко оборвалась – на перекрестке они чуть не задели уборочную машину, и это вернуло Акимова к разговору.

– … связующим звеном является память. Или же базовая синхронная частота. Самоидентификация – это подстройка под эту синхронную частоту. Это, если можно сказать, технологическая составляющая. Я не касаюсь понятия «сознание». Говорю с позиций физиологии. Вот такое предисловие.

– А дальше?

– Боюсь, что не успею рассказать. Мы скоро приедем.

Они, затормозив перед поворотом, съехали с Кантемировского моста и нырнули на улицу Павлова. Сделав два виража, Глинский остановил машину напротив ограды, за которой находился больничный комплекс «Института Мозга».

– Я скоро приду, – отстегивая ремень, сказал Глинский.

– А я? Разве мы не вместе?

– Нет. Переброс мы здесь проводить не будем. Мне не нужны лишние разговоры и вопросы. Я хочу спокойно жить. Здесь я возьму программы, данные своих пациенток, эхолот и еще несколько приборов.

– Какой эхолот?

– Так мы называем модулятор мозговых токов. Ждите.

Глинский оставил Акимова одного.

Первые десять минут он сидел спокойно. Стараясь осмыслить то, что услышал. Но когда по прошествии получаса Глинского все еще не было, Акимову в сердце ударила мысль: «А вдруг он готовит засаду? Сейчас выскочат парни и меня, идиота, свяжут? И на этом мой переброс закончится?»

Акимову стало настолько не по себе от такого предположения, что он, схватив свой электрошокер, вылез из «Тойоты». И спрятался в колючих, уже крупнолистых кустах, черневших недалеко от машины. Напряженно прислушиваясь к окружившим его звукам.

Вити не было. Зато было слышно, как по мосту елозили одиночные автомобили. Где-то за спиной у Акимова, по Неве, тяжело дыша, проплывало что-то крупногабаритное и медленное. Со стороны Каменностровского проспекта донесся пьяный вопль. Акимов в томлении ждал, зондируя слухом пространство. Ничего подозрительного не наблюдалось. Только Глинский не приходил.

Он появился, когда потерявший ощущение времени Акимов застыл так, что у него перестали гнуться ноги, и на руках скрючило пальцы. Увидев идущего в подцветке чахлого фонаря нагруженного чемоданами Глинского, Акимов с хрустом выпал из своего укрытия.

– Что с вами? – спросил Глинский, подходя.

– Я выходил по нужде. А вы почему так долго?

– Возникли сложности. Вся аппаратура собрана, но мне не удалось найти ноутбук. Наш лабораторный закрыт в кабинете заведующего.

– У меня есть. Только он далеко.

– Где?

– В Волосово. На квартире у старухи.

– Какой старухи? Да вы садитесь в машину.

Акимов с удовольствием забрался в неуспевший остыть салон, и когда Глинский, уложив на заднем сиденье свои чемоданы, сел рядом, ткнул в себя пальцем в грудь:

– А вот этой. К которой вы меня запулили. Вы что, не знали, что она живет в Волосово?

– Эти данные просматриваются бегло. Основное – это совпадение базовых параметров, адрес здесь не нужен. Фамилия объекта Снегирева?

– Да. Снегирева. Вера Павловна. Она жила в Волосово. Там я и очнулся.

– Да. Теперь вспомнил, – Глинский внимательно взглянул на Акимова, – теперь вспомнил. Она живет одна?

– А вы разве не знаете?

– Нет. Говорю же вам, я занимаюсь сбором вполне определенной информации. Для подобного рода работы не имеет значение, где живет акцептор.

– Одна. В однокомнатной квартире.

– Тогда поедем в Волосово. Это даже лучше. Я думал, придется искать палату в областной больнице. Опять ненужные объяснения, лишние глаза. Едем в Волосово. В случае удачного переброса все останется на своих местах.

– А что, может быть неудачный?

– Все может быть. Абсолютно все. Будьте к этому готовы.

Глинский завел машину, и они понеслись в Волосово.

Дорога заняла один час пятнадцать минут. За это время Акимов смог вытащить из Вити, почему «это» случилось именно с ним.

– Вы идеально вписывались в ситуацию и были идеально подготовлены.

– Что значит «идеально вписывался»?

– Это значит подходили под требуемые нормы. Возраст, состояние здоровья, семейное положение.

– Кто устанавливает эти нормы и для чего?

– На это я не отвечу. Тем более, что к предстоящему … скажем, эксперименту это не имеет никакого отношения.

– Ладно. А остальное, относительно меня.

– Требовался мужчина от тридцати до сорока лет, холостой. Легкой упитанности. Чисто внешне производящий благоприятное впечатление. Такой неагрессивный увалень.

– Я увалень?

– Это я утрировал. Повторяю, вы полностью соответствовали предлагаемым требованиям задания. Вы же расстались с женой?

– Да.

– И вас бы она не стала искать ближайшее время? По причине ссоры?

– Да.

– Вот и все. Ваше тело вполне подходило. И еще скажу вам, что это вы нашли меня.

– Я?

– Да. Не помните?

– Нет.

– А вот это вторая причина, почему выбор и поиск закончился на вашей кандидатуре. Алкогольная амнезия – вас можно было взять голыми руками. Взять и перебросить куда угодно.

– Почему?

– А потому, что во время сильного опьянения или глубокого сна у человека происходит некий процесс, стабилизирующий, а точнее блокирующий синхронизацию мозговых микротоков. Кино перестает крутиться и становится фотографией. Вот ее мы и забираем. То есть, без искажений считываем. Но это уже техническая сторона.

– Но для чего?

– Это тайна.

– Нет, Витя. Не пройдет. Я не кролик и ты не господь Бог. Отвечай. Для чего вы все это делаете?

– Лучше не знать. Это мой совет.

– Ты бы у меня спросил совет, когда вытаскивал меня из ресторана. Говори, зачем.

Глинский молчал и что-то взвешивал. Потом сплюнул и сказал:

– Хорошо. Я отвечу.

– Давай, давай.

– Нужны тела-пустышки.

– «Пустышки»?

– Да. Так их называют. Тело, лишенное самосознания. И вместе с ним лишенное инстинкта самосохранения. Для спецопераций.

– Каких?

– Таких, при которых «пустышка» неизбежно уничтожается. По сценарию. Задание на один раз.

– Что это значит?

– Вы не догадываетесь?

– Нет.

– И не надо.

– А все же?

– А все же… Политические убийства в высших эшелонах власти, смертники и тому подобное. Но это в перспективе. Сейчас идет всего лишь обкатка этой новой программы. Случаи переброса подобного вашему единичны. Но то, что произошло с вами и вовсе уникально.

– Чем же?

– Вы умудрились использовать проигрышную, тупиковую ситуацию. Ситуацию двойной сложности.

– Двойной? Это потому что Вера Павловна, а не Иван Гаврилович?

– Совершенно верно. Должен заметить, что вы очень сообразительный человек.

– А ты, Глинский, сволочь!

– Я?! Да что ты знаешь? – крикнул вдруг Глинский – Что ты знаешь о жизни? Как пьяные сопли пускать? Не пей, и с тобой это не случится! Я ведь тебя спрашивал.

– Что?

– Не помнишь? А я тебя спрашивал, когда ты душил меня галстуком и рыдал: «Жи-и-и-ть не хочу-у..». Помнишь?

– Нет.

– Сам хотел этого!

Акимов оторопел:

– Сам? Ты же понимаешь, что я был невменяем?

– Хватит. Не будем об этом.

– А с этими, стариками… С их «я», оно где?

– Оно где было, там и остаётся. Их личность полностью подавляется при перебросе.

– Почему?

– Потому, что ее уже как таковой и нет. Только привычки и условные рефлексы. И обрывки воспоминаний – информационные следы.

Разговор прекратился. И к дому Веры Павловны они подъехали в молчании.

Машину ткнули к самым дверям подъезда. Потом Акимов помог Глинскому дотащить до квартиры чемодан.

В двери торчали две записки.

«Мама! Куда ты делась? Мы приезжаем к тебе уже третий раз. Обязательно позвони мне. В любое время. Надя»

«Мама! Что случилось? Если сегодня не позвонишь, завтра иду в милицию. Будем ломать дверь. Надя»

Ни на одной из них даты не стояло. Но дверь пока еще оставалась не вскрытой.

Квартиру пропитала душная тишина. Зажгли свет. В комнате все оставалось на своих местах – на столе раскрытый ноутбук, зарядка от телефона, недопитый стаканчик с водой и развороченная постель без белья.

– Мда… – Глинский бегло осмотрел жилище Веры Павловны, убрал со стола будильник, с повисшими на половине седьмого стрелками, и обратился к Акимову, – Не будем терять время. Вымойте хорошенько руки и лицо. Сходите в туалет, чтобы вас ничто не беспокоило. А я займусь установкой.

Глинский скинул куртку и начал распаковывать свои приборы и мотки проводов.

Акимов пописал, умылся, напился из-под крана холодной воды и вернулся в комнату.

– Снимайте очки и ложитесь. Без подушки. Куртку и обувь лучше снять. Я сейчас. Как включается ваш компьютер? Спасибо.

Акимов разделся, бросил на кресло скомканное одеяло и лег. Свет от лампы неприятно дразнил глаза. Он их закрыл и стал слушать, как Глинский что-то включает и возится с проводами.

Акимов расщепился. Он отчетливо это ощущал и удивлялся ясности этого ощущения. Слушая, как Глинский, что-то тихо шепча, собирает свою загадочную систему, он чувствовал невероятное внутреннее напряжение. В который раз за этот вечер переживая пиковый момент «самой важной», решающей все минуты. Но сейчас, похоже, действительно настал из всех важных самый важный момент. Когда Акимову придется доверить себя неизвестности, за которой может последовать всё, что угодно. И это никак не обойти. Он к этой точке стремился и именно этого добивался.

Но не менее ярко и интенсивно в Акимове проявлялись сугубо телесные ощущения. Он невероятно устал, особенно ноги и поясница. Тело в немом стоне растеклось по кровати и требовало пищи. Акимов до спазмов в пустом животе хотел есть. Вопреки драматичности ситуации.

Глинский что-то откупорил, и слабо пахнуло спиртом:

– Вы не уснули?

– Нет, – Акимов открыл глаза.

– Пока не спите. Сейчас я наклею датчики.

Глинский встал от стола и очень ловко пришлепнул небольшие липкие квадратики с проводками. Два Акимову на лоб, один за ухо, один под футболку на сердце и еще один на запястье.

– Теперь почти всё готово. Итак, скажите, где мне найти свою дочь? – вернувшись к столу, Глинский зашуршал целлофаном.

– Это я вам сообщу сразу после того, как определю себя самим собой. Это моя гарантия.

– Вы думаете, что я устроил этот спектакль с поездкой в час ночи к черту на рога, с этими чемоданами только для того, чтобы усыпить вашу бдительность? Сымитировать (у Глинского получилось «сссим-тиовать»)? Зачем? Неужели не нашлось бы более простого способа?

– Я вам скажу только после переброса.

– Я хочу кое-что вам объяснить. Уже одно то, что я под расписку взял аппаратуру из лаборатории, глубокой ночью, без письменной санкции заведующего, с нарушением иных формальностей, ставит меня в очень неудобное, крайне затруднительное положение. Я пока не представляю, чем это может закончиться. Вы понимаете?

– Да, но…

– Я продолжу. Всё это я делаю исключительно и только ради Зои. Которую вы обманом затащили к себе. В погреб, загородный дом, гараж или иное место. Откуда ей самой не выбраться. Оставим мораль. Мы не имели права, вы не имели права. Сейчас это не имеет значения. Я сознательно избегаю подробностей, чтобы не приходить в ярость, если бы не эта прямая зависимость, (голос Глинского стал жестким) я бы тебя задушил. Чертова внешность! Мне все кажется, что я говорю с безобидной старухой. Итак, всё просто – состояние моей дочери и твоё состояние. Но… После того, как произойдет переброс, я уверен, что технически это осуществимо, поскольку весь секрет взаимосвязи так называемой души и тела в волновом соответствии. Так вот, после этого я окажусь рядом со спящей глубоким сном старухой, а ты неизвестно где. В этом всё дело. Гарантии должны быть у меня.

Акимов хотел привстать, но Глинский остановил:

– Лежи… те. Лучше лежать. Сейчас уже идет настройка.

– Но я не потеряю сознания и буду помнить этот наш разговор?

– Сознание вы не потеряете и наш договор не забудете.

– Тогда я вам сразу сообщу. Позвоню сюда. В квартиру и тебе на мобильный. И скажу, где забирать твою Зою. А мой звонок подтвердит, что всё прошло успешно.

– Я не возражал бы против этого, если бы не специфика положения. Неизвестно, где вы окажетесь. Ведь ваше тело потребовалось не для того, чтобы демонстрировать его студентам. Это вполне конкретный заказ. Есть задание, выполнение которого предполагает устранение исполнителя.

– Что вам конкретно известно?

– Конкретно мало что. Какой-то криминальный авторитет.

– Вы хотите сказать, что я, то есть мое тело подвергается смертельному риску?

– Да. Именно это.

– Но почему? Зачем так сложно? Эти перебросы, поиски кандидатур, старики?

– Это самый простой путь. Гениально простой. В силу надежности. Давайте не будем тратить время на разговоры. Скажите, где я могу найти дочь? И скорее приступим.

– Но как мое тело действует без моего сознания?

– До определенного момента оно находится с сопровождающим, а потом программируется. Тело обладает невероятным генетическим потенциалом. Оно в состоянии без контролера в голове двигаться, есть и совершать ряд несложных действий. Я удовлетворил ваше любознательность? Где моя дочь?

– А там … может я уже…

– Нет. Настройка показывает норму. Где моя дочь?

– Она у меня на даче. В Токсово. Как заедешь в поселок – первый переезд, налево, по указателю на Осельки.

– Я представляю те места.

– Проедешь лужу с деревянным кораблем и свернешь на улицу Торфяную, там на углу фонарь кривой, а по Торфяной проедешь на Трудовую. Улица Трудовая, дом номер четыре. Запомнишь?

– Запомню. А там? Где она там?

– В гараже. Гараж рядом с домом, увидишь сразу. Замок не закрыт.

– Спасибо, что сказал.

– Теперь я в твоих руках.

– Сейчас я сделаю укол. Не бойся, это не яд. Это снотворное.

Глинский встал над Акимовым со шприцом в руке.

– Ну? Готов?

– Вроде готов. Сердце застучало.

– Сейчас уколем и успокоится. Я хочу спросить, – Глинский замер и посмотрел Акимову в глаза, – Ты все обдумал?

– Да, а как еще? В старухе оставаться? Нет уж! Это не жизнь.

– Тогда протяни руку и закрой глаза. И не бойся.

Акимов сглотнул вязкую слюну, от страха появившуюся во рту, зажмурил глаза и подставил Глинскому руку. Невидимый тугой жгут перетянул ее выше локтевого сгиба, и пальцы сразу стали свинцовыми. Потом Акимов почувствовал, как сгиб лизнула шершавая влажная ватка, и пальцы Глинского оттянули кожу. Затем Акимова обожгла проткнувшая вену игла, и от плеча, сворачивая листом тело, хлынула темная радостная волна…

* * *

Акимов не успел улыбнуться затопляющему его блаженству, как почувствовал духоту. Прыгнувшую на него из темноты. По носу, щекоча кожу, стекала струйка пота. Под мышками и на спине тоже потело. Он стоял, облокотившись о перила, и глядел в душную ночь, истыканную снизу разноцветными огнями.

Переход был настолько неуловим, что Акимов еще мог чувствовать некое сенсорное эхо – спину подпирала ложная мягкость сбитого матраса, а руку щипало в месте укола. Но это длилось несколько секунд.

Акимов стоял на балконе, опоясывающем один из этажей высокого, как ему показалось, прозрачного здания. На широкие перила и блестящий пятнистый пол лился свет, и вместе со светом из-за спины Акимова лилась музыка.

И там, откуда она лилась, находилась угроза. И это ощущение угрозы преобладало над остальными чувствами Акимова – удивлением, радостью и восторгом. Удивляло, радовало и вызывало восторг то, что все получилось. Всё получилось! Акимов ощупывал себя через темный, немного тесный костюм, в котором стоял на балконе. Вот они: его руки, трогающие сами себя, его крепкие ноги, его полный живот, мокрое от пота лицо.

Потел Акимов не от жары. Это ему так показалось. Он потел от напряжения и страха. Страх вызывал человек, пришедший в зал. Человек, воплощающий собой зло и несущий разрушение и смерть. Акимов это непоколебимо знал. Но не мог понять, почему он это знает. И еще он знал, что обязан этого человека убить, остановив тем самым распространение зла. Это было самым важным … Для всех!