Текст книги "Верка"

– А как сейчас? – Верка спросила непроизвольно и тут же подумала, что не стоило делать этого.

– Нормально, даже иногда что-то приятно щекочет в затылке.

– Когда меняется погода?

– Точно, а ты откуда знаешь?

– Догадалась.

– Тогда догадайся, в какой школе я учился?

– Название не помню, но знаю: в ней учился сам Менделеев.

– Сущая правда!

– Я сказала наугад, потому что это единственная школа, которую я видела в Симферополе. Еще я прочитала на стене имена школьников, не вернувшихся с фронта. Наверно, среди них есть и твои одноклассники?

– Да, мой лучший друг Вадим… Ты проголодалась?

– Немного.

– Пошли на рынок, там продают отличные караимские пирожки и чебуреки.

– Ничего, что я босиком?

– А что тут такого?

Они спустились с холма и шли еще минут сорок незнакомыми улочками, которые иногда становились настолько узкими, что казались игрушечными.

– Здесь могут разминуться только два осла, – пояснил Виктор, – до войны такой ширины было достаточно, но скоро эту «Хаджиму» придется сносить.

– У нас в Донбассе тоже есть… – Верка хотела сказать «трущобы», но подумала, что оскорбит Виктора, и нашла более мягкое определение: – очень узкие улицы.

– Будет и на ваших улицах праздник! – Виктор произнес известный лозунг, как и положено – патетически, и от этого немого смутился.

На рынке аппетитно пахло жареным луком (Верка подумала, что именно такой запах царил в городе во времена Пушкина), а лица и одежды людей были очень похожими на те, что заполняли рынки Харькова, Донецка или Запорожья два года назад. На минуту ее охватила тревога: вдруг встретятся старые знакомые? Но уверенная походка Виктора, которой он шагал в направлении чебуречной, и его крепкие пальцы, сжимавшие ее локоть, развеяли ее тревогу. Чебуреки продавались большими порциями, стоили совсем дешево и просто таяли во рту. Пообедав, Виктор встал из-за стола и со словами: «Извини, вернусь через полминуты», исчез и действительно скоро появился с двумя стаканами, в которых шипел разовый морс. Поставив стаканы на стол, он сказал:

– Давай выпьем за наше знакомство и за сегодняшнюю прогулку!

– Давай. Правда, я думала, что за знакомство пьют вино.

– Тебе как будущему виноделу предстоит выпить еще не одну бочку крымского вина. Кстати, на одном хорошем винзаводе освобождается вакансия начальника смены, я хотел тебя рекомендовать на эту должность.

– Но я еще не поступила в техникум и в винном деле мало соображаю.

– Я помогу.

– Поступить в техникум, устроиться на завод или сразу освоить виноделие?

– И то, и другое, и третье.

– Хорошо. А теперь мне пора домой.

– Ты где живешь?

– На Молодых подпольщиков.

– А я – на улице Жуковского, это не то чтобы по пути, но можно я тебя провожу?

– Конечно, можно…

* * *

Всю следующую неделю Верка усердно работала и училась, но не забывала о Викторе и о его предложении сменить место работы. Ей и правда хотелось стать виноделом, но она не могла придумать, под каким предлогом уйти с консервного завода, где было не так уж плохо.

В субботу Виктор нашел Верку уже в конце рабочего дня и сообщил, что завтра его отец едет на своей «Победе» в Ялту и мог бы их подбросить туда, а вечером привезти обратно. Верке так захотелось к морю, что она не сдержала своего восторга и воскликнула:

– Я очень соскучилась по морю и с удовольствием поеду!

– А я очень рад, что ты согласилась. Мне нравится Южный берег в любое время года, а купаться в море куда приятней в апреле, чем в августе!

– Я тоже не боюсь холодной воды.

– А потом можно подняться на Ай-Петри, если, конечно, там не будет туч.

– Там, наверное, еще снег, а у меня нет соответствующей одежды.

– Я посмотрю что-нибудь из маминого гардероба: помню, она любила ходить зимой в горы…

* * *

Воскресенье выдалось сырым: над городом висели низкие непроглядные тучи и моросил мелкий-премелкий дождь. Но поездку не отложили и выехали в семь утра, когда еще не рассеялась серая мгла. Федор Петрович, отец Виктора, приветливо поздоровался с Веркой и предложил занять место в машине рядом с собой. Сын поддержал это предложение, добавив, что на переднем сиденье меньше укачивает.

Машина шла легко и уверенно – было видно, что профессор считал себя хозяином на дороге, которую знал как свои пять пальцев. Он сказал, что едет в Массандру по неотложным делам, связанным с оценкой коллекционных вин, тех, что удалось сохранить во время войны, поэтому не сможет уделить девушке должного внимания, но полагается на Виктора: он неплохо знает Южный берег Крыма, в том числе и Ялту, так как провел на ее пляжах не одно школьное лето.

Сразу за Симферополем дорога превратилась в серию непрерывных поворотов и серпантинов. «Победа» теперь больше напоминала катер, быстро плывущий по крутым волнам, и лишь пение тормозов говорило о том, что под колесами простирается шершавый асфальт, а не синяя вода. За селом Перевальное в разрывах туч появились сначала фрагменты темно-синего неба, потом оно стало быстро светлеть и освобождаться от облаков, словно умываясь свежим ветром. На Ангарском перевале небо казалось идеально чистым, и лишь внизу, на севере, по долинам еще стелился густой туман. При спуске с перевала машину качало еще больше, и Верка на секунду почувствовала легкую тошноту, напомнившую ей то состояние, когда она ждала ребенка. Ей стало не по себе, захотелось крикнуть Федору Петровичу, чтобы он остановил машину или открыл настежь окна. Но она собрала всю свою волю в кулак и заставила себя промолчать и вдавить внутрь поднимающийся к горлу сладковатый ком. Ей быстро удалось справиться с собой, и вот она уже снова любовалась скалами, синим лесом с желтовато-серой подстилкой из прошлогодних листьев, и набегающей, словно серый текстиль, узкой горной дорогой. Когда впереди блеснуло море, ей стало и вовсе легко и радостно, и она с благодарностью подумала о благородстве мужчин, которые посадили ее на хорошее место – иначе бы ее точно укачало.

В Ялте было по-летнему тепло. Во все небо ярко полыхало утреннее солнце, чистый воздух казался упругим и звонким, к вечнозеленым кронам растений прибавилась ярко-сочная зелень вновь распустившихся листьев, а многие клумбы уже покрылись весенними цветами. Когда подъехали к морю, то сначала увидели бархатную синеву на горизонте, а у берега вода лениво покачивалась, накатывая крошечные волны на искрящиеся золотом камни. Природа благоухала и радовала глаз.

Федор Петрович высадил молодых людей у набережной в центре города и спешно поехал по своим делам. Виктор сделал несколько движений, похожих на разминку (видимо, у него затекли ноги) и предложил:

– Вера, давай сразу искупаемся!

– Давай. В такую воду так и хочется погрузиться с головой! Тем более что не одни мы желаем поплавать!

На пляже действительно загорало несколько человек в купальных костюмах, и это помогло Верке избавиться от некоторого напряжения, так как ей не хотелось быть белой вороной. Она зашла в раздевалку и вскоре появилась на берегу в темном закрытом купальнике. Виктор явно был поражен красотой ее фигуры – он не мог сдержать своих чувств и с изумлением и восхищением смотрел на нее несколько минут, потом взял за руку и повел к воде.

– Я не привыкла, чтобы меня заводили в море, ты уж извини, – Верка высвободила руку.

– Я только хотел до тебя дотронуться, – просто ответил он, – уж очень ты красивая!

Верка уловила в его словах детскую искренность, и ей показалось, что у него никогда не было женщин. Она даже хотела его об этом спросить, да вовремя спохватилась и, чтобы замять возникшую неловкость, бросилась с разбега в море. Ледяная вода обожгла тело, Верка взвизгнула и пулей выскочила на берег. В раздевалке она хорошенько растерлась полотенцем, быстро оделась и ощутила прилив фантастического, неземного блаженства, будто каждую клеточку ее тела разогревало изнутри яркое горячее солнце…

Тем временем из воды вышел Виктор и тоже приплясывал от холода и чудного прилива тепла, которое можно познать только после обжигающе-ледяной купели. Он почему-то стал рассказывать Верке о том, что знает в море место, где со дна бьет ключ пресной воды, открытый еще Геродотом, и там знойным летом можно утолять жажду. Но Верка будто пропустила его слова и спросила:

– Скажи, пожалуйста, а ты знаешь, где находится Мисхор?

– Примерно в десяти километрах отсюда.

– Может, сходим? – неуверенно спросила Верка.

– Конечно! Но я советую проехать автобусом, потому что ходьба займет часа два, – ответил Виктор.

– Тогда поехали!

– Можно было попросить отца, а впрочем, самим лучше…

Они прошли к автостанции. Ближайший попутный автобус, шедший на Алупку, отправлялся минут через сорок. Верка предложила искупаться еще раз, и они вернулись к морю. Его голубая гладь совершенно изменила свою окраску, превратившись в серебристые мерцающие полоски, которые простирались до самого горизонта, словно кто-то за полчаса накатал на гигантском прокатном стане многокилометровые листы космического металла и расстелил их ровными рядами на плоской поверхности воды. Желание снова ощутить прилив внутреннего тепла был настолько сильным, что, оказавшись на берегу, молодые люди сразу побежали к раздевалкам.

Последствия второго купания в ледяной воде были не менее приятными, чем первого, и теперь, греясь под ласковым солнцем и ощущая теплую волну, поднимающуюся изнутри, Верка поняла: удовольствие от этого купания еще только нарастало, а она уже мечтала о новом погружении в воду. Ее друг, видимо, не был столь восприимчивым и впечатлительным – он просто радовался морю, солнцу и присутствию красивой девушки, в глазах которой светилось глубокое необъяснимое счастье бытия. Это счастье передавалось ему и согревало его сердце…

Автобус шел медленно, едва преодолевая крутые подъемы и повороты, но это не раздражало Верку и даже вызывало чувство умиления, потому что она с наслаждением созерцала необычный, постоянно меняющийся ландшафт, созданный каменистыми горами, гравитацией, ливнями и морским прибоем. Скалы, казалось, только что катились, сталкивались и крушили все на своем пути – повсюду были видны их обломки в виде огромных кубов, бесформенных кусков и острых осколков, – и лишь на минуту застыли над узкой дорогой, чтобы пропустить букашку-автобус, а потом снова полететь вниз, к морю, которое сразу же начнет перемалывать их в щебень и песок.

Созерцая окрестности, Верка понимала: это и есть самое сердце Южного берега Крыма, который ей снился так правдоподобно в балагане. «Наверно, я узнала эти места потому, что о них очень хорошо и вдохновенно рассказывал когда-то Николай», – подумала она…

И вот Верка оказалась в Мисхоре, на реальном берегу, в компании более взрослого, совсем не похожего на юного Колю Подгаецкого, мужчины. Но странно, что фронтовик сразу, по приезде, повел ее к Русалке и тоже много рассказывал о крымской легенде, вдохновившей скульптора Адамсона создать бронзовый образ обманутой девушки, той, что, став матерью, с надеждой смотрит на крутые горы, потому что с них должен спуститься ветреный отец ребенка – ее любимый мужчина.

Скульптура находилась недалеко от берега, однако, чтобы к ней добраться, требовалось побыть в ледяной воде куда больше, чем в предыдущее купание, но Верка, не задумываясь, вошла в воду и вскоре оказалась у цели. Вначале ей показалось, будто Русалка не похожа на женщину в зеленой маске из ее снов, а когда увидела множество аккуратных круглых отверстий на руках и теле Русалки, вспомнила: это ведь следы пуль, которые оставили «немецкие хлопчики». Верка подумала о том, что Николай никогда не рассказывал ей об этих шрамах, и это ее смутило. В следующий миг она вовсе чуть не расплакалась, потому что ребеночек обнимал бронзовую женщину точно так, как маленький Коленька обнимал Верку в тюрьме…

Виктор устремился было за своей подругой, потом развернулся и вышел на берег. Пока Верка знакомилась с Русалкой, он отрешенно смотрел на обрывистые горы, вероятно, вспоминая, как в юности запросто поднимался на них со своими друзьями, однако вскоре повернул голову к морю, увидел Верку и подумал: «Я не видел более красивой девушки, чем Вера…» Когда же она оказалась снова рядом, он вдруг вспомнил, что дома отец обещал ему устроить небольшую экскурсию в винные подвалы Массандры, правда, с оговоркой: если на это у него останется время, – и спросил:

– Вера, у нас есть возможность расколоть отца на замечательную экскурсию. Тебе нравятся массандровские вина?

– Еще бы! (Верка вспомнила аромат сладкого мускатного вина, не зная точно, имеет ли оно отношение к тем винам, о которых спросил Виктор).

– Папа обещал провести нас по винным погребам, в них зреет этот бальзам.

– Раз ты определил меня в виноделы, то мне было бы интересно посмотреть, как делают такое вкусное вино, то есть всю цепочку его изготовления.

– Понимаешь, если говорить точно, то на предприятии «Массандра» вин не делают, их там хранят, создавая наиблагоприятнейшие условия для их облагораживания. Главным «ваятелем» качества вина является время, а оно должно «работать» в тишине, в темноте, при определенной температуре…

– Я думала, это огромное винокуренное предприятие. Подожди, а кто же создает вино, то, что потом облагораживается в погребах?

– Судя по твоему вопросу, я не ошибся, записав тебя в виноделы! «Массандра» охватывает сеть южнобережных совхозов, в которых выращиваются специальные сорта винограда. В этих же совхозах производится сырец, то есть первоначальное вино, вот оно и поставляется в подвалы «Массандры». Там сырец помещают в специальные чаны и выдерживают в течение трех лет. За это время он превращается в настоящее вино, его потом разливают в бутылки и хранят, соблюдая и поддерживая необходимые условия. Так наступает самая долгая жизнь этого чудесного напитка. С каждым годом вино набирает и укрепляет силу вкуса, запаха и цвета.

– И сколько времени оно может храниться?

– Долго. По крайней мере, зреет вино лет семьдесят.

– Ты пробовал, скажем, вино пятидесятилетней выдержки?

– Только на язык, потому что я не переношу сладких напитков.

– А я люблю именно сладкое вино! А когда ты «принимал на язык» этот нектар?

– В позапрошлом году у отца был юбилей, и массандровцы подарили ему бутылку, заложенную в начале двадцатого века.

– Мне действительно хочется узнать об этом вине как можно больше: каков его цвет, запах, густота, и, главное, какого оно вкуса…

– Не думаю, что сегодня нам дадут отведать нечто подобное, но, если мы хотим посетить подвалы, то нам пора возвращаться.

– А что, экскурсия предусматривает снятие пробы?

– Без дегустации вин не обходится ни одно посещение «Массандры», за исключением отца. Но он всегда привозит оттуда хорошую бутылку для мамы.

Обратная дорога показалась Верке намного короче, наверно, потому, что ей не терпелось поскорее спуститься в погреба. От автобусной остановки «Массандра» Виктор повел ее вдоль набережной, потом, пройдя больше километра, свернул налево и пошел по узкой улице, тянувшейся наискосок в направлении гор. Неожиданно Верка почувствовала густой приятный аромат, немного похожий на запах мускатного вина. Она втянула в себя большую порцию воздуха – запах тут же наполнил ее изнутри, как будто вместе с воздухом она хлебнула стакан доброго вина.

– Откуда здесь такой аромат? – спросила она.

– Из массандровских подвалов. Он накапливался здесь не меньше века. Им пропитаны горы, стены домов, стволы деревьев, камни и почва. Иногда мне кажется, что запах поднимается в виде розового тумана высоко в небо и при определенном освещении его можно не только почувствовать, но и увидеть. Сразу вот за этим забором находится вход в штольни. Но чтобы нам туда попасть, сначала мне необходимо зайти на проходную. Подожди меня, пожалуйста, здесь!

Виктор подошел к окошку небольшой будки, ее Верка не сразу заметила, что-то долго объяснял невидимому охраннику, потом возвратился и сказал:

– Нам придется подождать несколько минут.

– Пока не пропитаемся винными парами?

– Надеюсь, это лучше сделать на территории завода. Посмотри на горы! Они здесь огибают долину гигантской подковой, создавая не только барьер северным холодам, но и отражая, подобно линзе, от себя тепло солнечных лучей, концентрируя его на небольшой площади, отчего здесь, на берегу моря, формируется своеобразный микроклимат с сухим воздухом. Это настоящий бальзам для легочников.

– Туберкулезников! Я знаю, что в Ялте их полным-полно.

– Вот, нас уже приглашают, – прервал ее рассуждения Виктор.

Верка увидела женщину в белом халате, которая стояла в проеме узкой двери и махала им рукой.

– Здравствуйте, студенты! – произнесла она грудным голосом. – Меня зовут Ксения. Ты – Виктор, а девушка – Вера. Правильно?

– Да, – разом ответили они.

– Федор Петрович сказал, что вы хотите посвятить себя виноделию. Я не возражаю и даже скажу, что, если бы передо мной возникла сейчас проблема выбора профессии, я бы повторила ту же ошибку, что и двадцать лет назад. Почему ошибку? – спросите вы? Потому что бочки с вином – это мои дети, и я до сих пор не имею настоящих человеческих детенышей. Как ты думаешь, Вера, это правильно?

– Нет, это печально, но вы мне нравитесь.

– А ты – мне. Поэтому мой первый совет: когда станешь баюкать винные бочки, не забудь перед этим родить хотя б одного настоящего ребеночка! А теперь – за мной!

Через секунду они оказались в уютном дворике. Ксения остановилась у диковинного куста и сказала:

– Я посадила сие гранатовое деревце несколько лет назад в честь заложения нового сорта вина. В прошлом году на нем появились первые плоды – это добрая примета. Думаю, что наша новинка удалась. Вы не будете возражать, если мы минуем административное здание и сразу спустимся в подвал? Зачем вам глазеть на графики производственных показателей? Скучно, не правда ли? Хотя нам очень важно знать, какой совхоз, когда и сколько поставил на наш завод такого-то сырца, кто лучше всех трудился в этот месяц на полях… Ведь виноделие начинается с виноградарства. Мы не занимаемся непосредственно селекцией или закупкой саженцев, но финансируем и контролируем эти работы. Мое любимое вино – «Мадера». Этот сорт винограда выведен на небольшом одноименном острове в Атлантическом океане и завезен в Крым в тысяча восемьсот… Простите, я начинаю читать лекцию. Давайте о деле! Так вот, пока зреет мой виноград, я несколько раз посещаю плантации и уже на глаз могу определить, какого качества будет урожай. Нас в первую очередь интересует содержание в винных ягодах сахара, но не только. Из чистых, крупных гроздей получится чистое вкусное вино; если цвет ягод густой – гуще будет аромат вина; если крупные ягоды чередуются с мелкими – жди подвоха при брожении. А когда сусло бродит, я перебираюсь жить в совхоз, хотя это и не моя обязанность, но я никому не доверяю и контролирую процесс сама. Потом сама принимаю сырец – очень важно, в каких цистернах и когда он будет доставлен на завод, как и в какие бочки разлит, своевременно ли будут отобраны первые пробы, и будет ли все записано в журналы. Я не очень запутываю ваши представления о виноделии?

– Нет, – снова одновременно ответили Ксенины слушатели.

– А в каком совхозе выращивают и давят «Мадеру»? – спросил Виктор.

– В Малореченском! Ребята, вы должны поверить мне, что это самый лучший совхоз на Южном берегу Крыма. Там работают и опытные мастера и молодые энтузиасты, и это их рукам, их талантам и стараниям обязаны любители «Мадеры». Представляете, четыре года назад приходит в совхоз юный винодел по имени Владимир Ильич и заявляет, что он собирается совершить революцию в производстве «Мадеры», то есть получить вино тридцатиградусной крепости. Сначала поверить в это было невозможно, но проходит несколько лет – и пожалуйста, приносят мне партию такого вина и начинают вести разговор о его сертификации. С этим Владимир Ильич загнул, но вино, я вам скажу, отменное! Вообще-то, свинство с моей стороны начинать сразу с практики. Вот несколько слов о теории. Наш завод выпускает только крепленые вина. Что такое крепленое вино? Чтобы ответить на этот вопрос, придется снова возвратиться к винограду. Дело в том, что в солнечном Крыму винные ягоды содержат до тридцати процентов сахара. Если такое количество сахара перебродит, то получится не вино, а сивуха. Поэтому, чтобы остановить процесс брожения на оптимальном содержании всех полезных и облагораживающих веществ, запахов и ароматов, в сусло добавляют чистый спирт, то есть вино закрепляют. А остаточный сахар, тот, что не перебродил, придает вину сладость. На любой бутылочной этикетке с нашим вином вы можете прочитать, сколько в нем содержится алкоголя, то есть спирта, и сколько сахара. Учтите: не просто свекольного, а виноградного сахара! Надеюсь, теперь вам понятно, как тщательно надо контролировать процесс производства, чтобы им управлять и получить вино требуемого качества. Это первый цикл. От поля до готового вина он растягивается на четыре года. Если бы не война, то в моей жизни было бы уже пять таких циклов. Но вот мы получили хорошее вино. Часть его продается, чтобы заработать деньги на воспроизводство, зарплату и прочее, а часть, та, что лучшая, закладывается на великое созревание. Наступает второй цикл – я бы сказала, превращения вина в божественный нектар. Вот я, старый винодел, главный технолог завода, но так и не могу рассказать обо всех биохимических процессах, которые происходят в вине при его хранении и которые приводят к появлению в нем фантастических качеств. Наше вино зреет только в стеклянных бутылках, мы их складываем в специальные контейнеры и помещаем в подвальные хранилища. И снова необходимо вести тщательное наблюдение. Для этого закладываются контрольные бутылки, их опробование ведется по строгому графику и особой технологии. Второй цикл скорее предназначен для потомков. Окончания созревания того вина, которое я заложила впервые, мне, пожалуй, не дождаться… Вот теперь можно вернуться к Владимиру Ильичу. По всем канонам среднее содержание спирта в массандровских винах не превышает восемнадцати процентов. А чтоб тридцать – это перегиб! Вино – не ликер и не наливка! Но вот я пробую тридцатиградусный напиток и нахожу, что это вино. Спрашиваю: «Как оно получено?» Отвечает: «Нормальным брожением». Задал мне этот хлопец головоломку! Ладно, не буду вас нагружать своими заботами, лучше представлю вашему вниманию нашу святыню…

И вот взору молодых людей открылась первая галерея, теряющаяся в тусклом свете, отчего она показалась Верке бесконечной. По всей обозримой длине галереи стояли гигантские, в два человеческих роста, бочки. Слева от них проходила узкая дорожка. Воздух был сухим и насыщенным уже известным запахом и казался ватным от тишины, царившей в подземелье. Голос Ксении, продолжавшей свой рассказ, приобрел в этой тишине особую мелодичность.

– Вот это и есть те самые сосуды, в которых проходит первый жизненный цикл нашего вина, – пояснила она, показывая на бочки. – Да, ребятки, вино живет, я это чувствую и здесь, – она похлопала по дубовому боку бочки, – и там, наверху, когда рассматриваю его под микроскопом. Лучшая партия вин из прошлогоднего урожая находится в третьей штольне, она ничем не отличается от этой. А здесь дозревает вино позапрошлого, дождливого лета, оно пойдет в основном на продажу. Несколько бочек содержат купажные вина, то есть приготовленные из одного и того же сорта винограда, собранного с разных плантаций. Бывает, смешиваются сорта совсем непохожие, скажем, белый виноград и черный – это на любителя, но иногда происходит чудо и купажное вино становится марочным. Правда, до второго цикла такие вина, как правило, не доживают. Вижу, Вера удивлена размером бочек?

– Мой дед делал бочки сам, куда меньшие, но это была очень трудная и кропотливая работа, а, глядя на этих гигантов, не могу представить, как можно подогнать для них доски, изогнуть и потом собрать! – выпалила изумленная Верка.

– Наши бочки штучные! На их изготовление пригоден только определенный дуб, у него должен быть ровненький ствол высотой не менее пяти метров, и в полном смысле не иметь ни сучка, ни задоринки. Растут такие дубы в рощах где-то под Рязанью. Их валят асы-лесорубы. Подготовленный комель не распиливается на доски, а расщепляется специальным топором на сегменты. И уже из сегментов собирается гигантский сосуд. Таким образом, бочка имеет необыкновенную прочность, потому что в сегментах, из которых она состоит, сохраняется естественно направленная структура древесных волокон. Так что твоему деду, Верочка, есть чему поучиться. Имеются в нашем подземелье кое-какие проблемы: в новых штольнях весной появляется водичка. Пока мы в них держим краткосрочные вина, но сырой климат здесь недопустим, поэтому ожидания высокого руководства на увеличение количества высококачественных вин с вводом новых хранилищ не оправдались. Теперь подойдем к хранилищу с контейнерами, то есть месту, в котором продолжается второй цикл созревания. По пути мне можно задавать вопросы.

Верка и Виктор не были готовы о чем-то спрашивать и шли молча.

– Вопросы появятся потом, – прокомментировала их молчание Ксения, – значит, я продолжаю свою лекцию. Бутылки с вином хранятся в лежачем положении. Для удобства обслуживания они помещаются в специальные металлические корзины. Эти корзины размещаются в наиболее тихих и спокойных местах и посещаются реже, чем бочки. Сегодня как раз «неприемный» день, поэтому посмотрите вот на эти двери и представьте, что за ними лежит не одна тысяча бутылок.

– А как же все это сохранилось во время войны? Ведь Крым не удалось отстоять, и здесь резвились немцы? – с грустью в голосе спросила Верка.

– Это особая страница в жизни коллекционных вин Массандры. Возможно, я смогу кое-что вспомнить, но позже… Предлагаю закончить осмотр нижней части производства и подняться наверх для реальной дегустации того, о чем вы столько услышали, но что было скрыто от ваших глаз, органов обоняния и осязания деревянными перегородками и каменными стенами. Все же вино делается не для обозрения!

Они вышли на улицу и снова оказались возле гранатового дерева. Глядя на него, Верка вспомнила о хорошей примете, связанной с ним, и спросила:

– Ксения, вы не могли бы рассказать про новое вино, которое отмечено посадкой этого граната?

– Я постараюсь представить вас Василию Мефодьевичу – это его детище, и он сам откроет вам тайну. Хотя на самом деле никакой тайны нет: Мефодьевич пришел к выводу, что Южный берег Крыма является лучшим местом на земле для мускатных виноградников, на их базе можно создавать сказочные вина, – и заразил своей идеей многих виноделов.

Дегустировали вина в уютном кабинете главного технолога. Каждый стаканчик вина Ксения преподносила как самый благодатный и неповторимый – и ее гостям, казалось, что так оно и есть на самом деле. Вскоре Веркины щеки разгорелись румянцем, глаза приобрели особый блеск, а сердце наполнилось благодарностью и светлой завистью к хрупкой красивой женщине, посвятившей свою жизнь такой интересной профессии. Виктор в дегустации вин участвовал символически, зато отведал коньяку и тоже ощущал прилив вдохновенья. Но они опробовали только один сорт вина, «Мадеру», правда, двадцать ее разновидностей – от той, что была заложена год назад, и той, которая пролежала в подвалах пятнадцать лет. Последнее обстоятельство снова вернуло Верку к вопросу о военном периоде «Массандры». Ксения вместо ответа показала на стол, на котором стояли графин с вином и несколько тарелок с закусками, и предложила перейти от дегустации к обеду. Тут обнаружилось, что все сильно проголодались, поэтому предложение было принято единогласно. В графине оказалась купажная «Мадера» трехлетней выдержки – пожалуй, самое вкусное вино, которое пробовала сегодня Верка. Она уже не сдерживала себя и пила и ела в полное удовольствие. Ксения пила наравне с ней и расспрашивала, откуда она родом, как попала в Крым, почему выбрала своей профессией виноделие и прочее. Верка отвечала правду, но в шутливой форме, мол, в десятом классе сбежала из дому, попала в плохую компанию и, чтобы с ней покончить, уехала к тете в Симферополь. Она больше говорила для Виктора, предчувствуя неизбежность более подробного разговора с ним на эту тему. Потом снова заговорили о вине, и Ксения как-то незаметно перешла от предвоенного периода к войне:

– Мое первое вино, прообраз «Мадеры», уже набирало силу, когда стало ясно, что Крым не удержать.

Появилось навязчивое слово «эвакуация», все только и думали о ней, но долгое время никто не хотел в это верить. Однако спрятаться от суровой правды не удалось: однажды на заводе появились люди в военной форме. В тот же день директор собрал совещание и объявил о том, что наиболее ценные коллекции вин будут вывезены в тыл, а подвалы – взорваны. Слово взял майор. Он просто констатировал: отныне все мы мобилизованы на выполнение государственной и военной задачи. Я была назначена ответственной за эвакуацию коллекции, а главный инженер – за обеспечение доступа минерам. Все остальные нам помогали. Мне пришлось срочно осваивать профессии завхоза, конструктора, дипломата, надзирателя, писаря, такелажника и бог знает кого. Я училась просить, уговаривать, убеждать, драться и даже материться. Ведь мне надо было самой разработать конструкцию специальных ящиков для упаковки контейнеров с бутылками, найти мастеров, организовать поиск досок, гвоздей, инструментов и приспособлений по изготовлению тары и ее заполнению. Потом требовалось осмыслить, как доставить груз на пристань, погрузить на корабль, разместить в трюмах, и при этом все тщательно и по форме задокументировать… Я работала в основном с мужчинами, которые сначала ко мне относились как к несерьезному и немощному созданию и не очень уж старались выполнять мои задания. Но время поджимало, я разрывалась на части, не спала сутками, и у меня даже притупилась боль, которая прочно поселилась в сердце после того, как был получен приказ о взрыве штолен. Однако работе моей не было видно конца, а сроки эвакуации надвигались с неумолимой быстротой. Когда я пригрозила подвыпившему плотнику, своевременно не подготовившему доски для тары, трибуналом, он послал меня подальше. Я решила не жаловаться начальству, но, выбрав момент, шепнула плотнику на ухо такое словечко, от которого он оторопел, и тут же врезала ему коленом ниже живота. Он взвыл, замахнулся, но, видимо, понял, что дело приобретает действительно скандальный оборот, и молча принялся за работу. Когда первый раз при погрузке развалился ящик и в море полетели контейнеры с бутылками, я на миг потеряла сознание. В следующее мгновенье очнулась – и подумала о расстреле. Меня не расстреляли, потому что ящик буквально разорвало концом лопнувшего троса, но мне пришлось самой проверять лебедки, стопоры, тормозные устройства, храповики и прочее. Наконец работа на берегу подошла к финишу, и тут прошли слухи о том, что взрывчатку, которой требовалось многие тонны, уже не успеют доставить, поэтому штольни взрывать не будут. Все облегченно вздохнули, но ненадолго: на другой день поступил приказ немедленно выпустить из всех бочек вино в дренажные канавки. На открытие кранов был задействован почти весь заводской персонал. Я стояла возле машины с ящиками, когда увидела пенистую красную реку. В первую секунду мне показалось, что в горах прошел сильный ливень и с гор в море несется окрашенный дождевой поток. Между тем река вздувалась, кипела и бурлила, ее мощная волна сорвала решетку, которой было перегорожено русло ручья, наполнявшегося водой не более двух раз в году, мгновенно захлестнула придорожный кювет, выплеснулась на улицу и, смывая все на своем пути, понеслась к морю. Мое состояние в тот миг трудно описать словами, потому что одновременно наступил шок и прозрение. Я чувствовала, будто мне перерезали вены и из них хлещет кровь (да это проливалась кровь многих тысяч крымских виноделов!), но в сознании, которое не угасало с потерей самого важного жизненного сока, а, напротив, прояснялось, четко вырисовывалось понятие: война. Вот этот монстр ворвался к нам, на наш завод, он разрушает все на своем пути, крушит ценности, ломает семьи, судьбы, души, и противостоять ему можно только военной мощью, душевной силой людей, волей, разумом. Подъезжая к пристани, я увидела, как морские волны вздымают кроваво-красную пену. С пригорка хорошо был виден розовый шлейф, протянувшийся вдоль берега моря на несколько километров. В воздухе стоял густой запах вина, в нем преобладал аромат муската. Потом я слышала от людей, что всплыла отравленная и оглушенная вином рыба… Но моя миссия по сохранению коллекционных вин только начиналась. Наш корабль с гордым названием «Альбатрос» должен был присоединиться к каравану судов, следующих под прикрытием конвоя из Севастополя на Кавказ. Не знаю, какую команду получил наш капитан Сергей Сергеевич (мне уже пришлось с ним повздорить), только мы пропустили караван и вышли в море сами. Трюм с вином охранял работник «Массандры», Печенкин, флегматичный мужчина лет сорока пяти. Он был в гражданской форме, но держал в руках боевой карабин – самое грозное оружие «Альбатроса». Почти сутки плыли спокойно. Потом, уже где-то под Анапой, увидали дымы и услышали грохот канонады. Скоро стало ясно, что конвой, сопровождавший караван, ведет бой с немецкими самолетами. Мне хотелось дать капитану совет развернуться и подождать, а он вел корабль прямо в пекло. И в подтверждение моим мыслям над нами появились два самолета. Они пролетели очень низко – я увидела черные кресты и ощутила гарь выхлопных газов. Самолеты развернулись и пошли в атаку. Первые бомбы упали далеко от нас, я поняла, что со второго круга не миновать прямого попадания, и стала соображать, как запомнить место гибели корабля, чтобы после войны достать со дна драгоценные бутылки. Я даже не допускала мысли о том, что могу погибнуть сама, лишь зорко всматривалась в береговую линию, «зарисовывала» ее в своей памяти и одновременно следила за стервятниками. Они между тем снова приближались к «Альбатросу». Вдруг корабль резко повернул вправо – я ухватилась за канат, чтоб не упасть, и в это время за бортом раздалось несколько мощных взрывов. «Альбатрос» тряхнуло так сильно, что мне показалось, будто зазвенели стекла «моих» бутылок. Самолеты снова атаковали, и снова Сергею Сергеевичу удалось уйти от прямого попадания. Когда эти хищники показались вновь, меня охватила ярость бессилия и злобы затравленного зверя. В тот миг я на всю жизнь возненавидела охоту, потому что нет более жуткого, унизительного и страшного состояния, чем то, которое испытывает безоружное существо, когда в него хладнокровно стреляет человек. Я быстро спустилась в трюм и стала просить Печенкина открыть огонь по немцам. Тот вылупил на меня глаза и тупо ответил: «Не могу покинуть пост!» Я попыталась выхватить у него карабин, но он грубо меня оттолкнул и чуть мягче сказал: «С моей берданкой с ними не справиться, так что примем судьбу такой, какая начертана нам на небесах!» Я поверила, что нас потопят, и поняла, что мое первое решение запомнить место гибели корабля является самым разумным, поэтому снова поднялась на палубу. На сей раз, видимо, немецкие летчики избрали более надежную тактику: самолеты разошлись, сделали два больших круга и полетели на нас с двух сторон. И вот почти над кораблем эти чудовища столкнулись, раздался хлопок, один самолет вспыхнул и рухнул в море, а второй отвалил в сторону, задымился, стал крениться на правое крыло и упал недалеко от берега. Тут только я увидела в небе серебристый парашют и поняла, что это спускается в море летчик. Он приводнился метрах в трехстах от «Альбатроса», почти мгновенно надул резиновую лодку, забрался в нее и стал грести. «Ах ты, сволочь! – пронеслось у меня в голове. – Ты минуту назад безнаказанно охотился за нами, а теперь хочешь безнаказанно уйти? Не выйдет!» Я хотела побежать к Печенкину, но он сам поднялся наверх и, сидя на корточках, целился в гребца. Стрелок из него был никудышный: пули хлопали по волнам вдали от лодки, и она продолжала плыть. Тогда Печенкин лег и сделал еще три выстрела. Немец вдруг вывалился из лодки, ее подхватил ветер и понес в море, а раненый стал махать нам руками. Раздался еще один выстрел, на сей раз самый удачный… А дальше начались наши скитания по чужим хранилищам, продолжавшиеся почти три года. Но мы благополучно вернулись и привезли изрядно потрепанную коллекцию. Ею, кстати, до сих пор занимается Федор Петрович…