Текст книги "Четверо из Ковчега. Стихи и проза №1"

 
Двадцать восьмая весна, как герои-панфиловцы,
держит от пошлости и нелюбви оборону.
Кошки грамматику учат, скворцы изучают кириллицу,
в классе сольфеджио пробует голос ворона.
 
 
Мокнут зонты, после них улыбаются улицы,
лица и волосы женщин целуются ветром.
Крыши-старушки под тяжестью неба сутулятся
на глубине неразменных его километров.
 
 
И отражается небо в глазах, отражается,
словно река они, карие и голубые.
И поражается сердце мое, поражается,
словно от чуда, навечно и словно навылет…
 
 
Эти слова поднимаются в гору – и заново
падают… Падают,
                            круглые голые камни.
Где взять слова, чтобы высечь из самого алого,
алого слова горячее, жадное пламя!..
 
 
Вдруг понимаешь – какое же нужно спокойствие
жёлтому Будде восточному с детской улыбкой…
И вспоминаешь… Впиваются нервные, острые…
и оборона моя превращается в пытку.
 

…эти строки тебе напишу, для тебя

взял перо и бумагу… (перо зачеркнул я…

потому что смешно…) но запутался взгляд

в знаках речи, скользнул по поломанным

стульям

 
и проник за окно. И пейзаж за окном
расступился, открыв сокровенные дали.
Оказалось настолько прозрачным стекло,
что неясные буквы за ним проступали…
 
 
То ли список заветных для нас журавлей,
то ли строк быстротечных прекрасная пена,
то ли это звезда бесконечных полей,
то ли имя, что птица-синица напела.
 
 
Всё исчислено, взвешено, разделено
в тесном мире вещей, декорациях-стенах.
Но открыто в иное пространство окно
из условного быта, предметного плена…
 
 
Для чего мне свет солнца и трепет травы,
и вино, пригубив, на траву проливаю
для чего, коль бессмертные боги мертвы…
ты умрёшь… для чего мне трава полевая?
 

 
Я иду… (но куда?.. и откуда я вышел? —
то ли из дому, то ли – из прожитых лет…).
Ухожу вглубь себя я: всё ближе,
всё выше;
достаю из кармана свой счастливый билет.
 
 
Я потерян – как день, – и забыл о потере,
и стою над вселенной своей
я один,
словно маленький бог в той сплошной Лотерее
от младенческих ливней до полярных седин.
 
 
Выпадает то снег, то нежданная карта…
человек упадёт – как звезда – из окна.
Выпадают из памяти детство и парта.
Выпадает любовь
                                                  и строка,
                                                                     и страна.
 
 
Выпадает в осадок билет лотерейный…
белый дым, белый ангел, измученный мой…
Я найду тебя, в снежном саду, Лорелея.
Я вернусь!
Я вернусь, непременно, домой…
 

Марат Капашев

Ну почему бы мне не родиться фараоном

 
Ну почему бы мне не родиться фараоном —
Каким-нибудь Псамметихом двадцать шестым?
Щупая жриц, на Изиду посматривал я бы влюблённо
И думал, что плоть небожественных – жертвенный дым.
 
 
А потом бы построил себе огромную пирамиду,
Загубив сто тысяч рабов, сто тысяч веков.
И, лёжа в саркофаге, слушал и слушал себе» Аиду»,
В грядку вечности вросши, как репа или морковь.
 
 
И предавался не воспоминаниям– размышлениям.
Не о жизни и смерти, что всё – суета сует-
О том, что готику женских ног венчает свод вожделения.
Но позднюю готику придумал уже не поэт.
 

Попытка тоста

 
Когда умрём– обмен веществ-
Любых и разных – прекратится.
Пока среди живых существ-
Давайте пить и веселиться.
 

«Всё менее ретиво ретивóе…»

 
Всё менее ретиво ретивóе.
Кровь красная не так уже красна
Лишь одного: оставили б в покое
Хотел, хочу и, к счастью для меня,
 
 
Всё ж оставляют. Выхожу в дорогу,
Всё в тот же путь, что блещет и кремнист.
Дорога в никуда? Дорога к богу?
Кто скажет мне, какой криминалист?
 

«Капелька вечности на твоей ладони…»

 
Капелька вечности на твоей ладони:
Не то снежинка, не то звезда.
 

«Как амфоры афинской горло…»

 
Как амфоры афинской горло,
Струяся к неба синеве,
В себя сжимая тело моря
И человеческой траве
 
 
Чернофигурную доверив
Борьбу титанов и богов,
Дном моря Леты дно измерив,
Как смертью– нежную любовь.
 
 
Музейным мраморным палатам
Соседство мидий предпочтя-
Эллады сон, певучий атом
Того, ахейского дождя.
 

«Открыты шлюзы сна…»

 
Открыты шлюзы сна,
Сознание уносит
В тот заповедник тьмы,
Запретного,
Соблазна,
Цветут где ярко – красные кувшинки
На изумрудной, как огонь, воде.
 

«Любитель книг…»

 
Любитель книг
Я завещаю тысячу томов.
Чем хуже это тысячи домов?
 

«Королевы твои постарели давно…»

 
Королевы твои постарели давно,
В винный камень твоё превратилось вино.
 
 
Уши ватой застлала тебе тишина
И небывшая снится ночами вина.
 
 
И тоскуя, тоскуя о чём-то своём,
Среди ночи во сне льёшь ты слёзы ручьём.
 
 
Жизнь прошла, как проходит гремящий состав,
Полустанок врасплох среди ночи застав.
 
 
И опять тишина, тишина, тишина…
Жить – не страшно, тем более– смерть не страшна.
 

«Время тает в часах электронных, в часах песочных…»

 
Время тает в часах электронных, в часах песочных.
Чем отличается время Ксеркса от времени Тамерлана?
Лишь шелестит на ветру пожелтевший жизни подстрочник,
Читанный теми уже и совсем не читанный нами.
 

«Допустим: влюбился, допустим, женился…»

 
Допустим: влюбился, допустим, женился
И годом позже ребёнок родился.
 
 
Дали общагу, потом квартиру:
Кухня, две спальни, ванна с сортиром.
 
 
Купил машину, построил дачу,
Завёл любовницу– родился мальчик.
 
 
На две семьи стал крутиться, как белка,
Встретил потом из провинции Элку.
 
 
Любовь до неба! – а лет уже– сорок,
Но, видно, еще какой-то был порох.
 
 
Тут все запутал, с женой развёлся,
Ещё ребёнок внебрачный нашёлся.
 
 
Было чудесно – стало прекрасно!
И в петлю голову сунул несчастный.
 
 
Судачили долго об этом коллеги:
«Я с ним согласился бы, будь он калекой
 
 
Или была бы серьёзной причина.
А жаль. Такой был видный мужчина!»
 

«      Когда улитка выползает…»

 
      Когда улитка выползает
Из звона дня-
Куда улитка пропадает?
Вот для меня
 
 
     Вопрос первее всех вопросов,
     Но есть ответ:
    Звон дня и день– улитки тоже,
     Улитка– нет.
 
 
     Она– абстракция, скорее,
      Верней, макет,
      Что нам воображенье греет,
      А душу – нет.
 
 
      Она как сущность тех предметов
      «Внутри– извне»,
      Как отрицание, как вето
Тех, что вполне
 
 
      Есть примитив, согретый солнцем,
      Зимы огнем
И рожками во тьмы оконце,
 
 
      Влача свой дом,
 
 
      Стучит скиталица из сути
В иную суть
Мы усмехаемся, как судьи-
Не обессудь,
 
 
      Лукавое созданье божье
Верша побег,
 
 
      От нас ты убегаешь тоже,
      Но свой ночлег
 
 
      Мы тоже охраняем свято
От суеты.
 
 
     И в пустоту ползём куда-то
Из пустоты.
 

«Пусть сияет твоя доброта…»

 
Пусть сияет твоя доброта,
Как апрельских подснежников очи.
Мягче света и музыки кротче
Пусть сияет твоя доброта.
 
 
В майском небе плывут облака,
В голубой акварели мерцая
И несильная эта рука
Всё насилье земли отрицает.
 
 
И покамест горят облака
На закате рубиновым светом…
Я об этом, и только об этом…
Невесома, как ветер, легка,
 
 
Ты идёшь, и твоя доброта
Оживляет пространства пустые.
Чтобы верили, чтобы любили
Пусть сияет твоя доброта.
 

«Пусть будет скромно, неприметно…»

 
Пусть будет скромно, неприметно,
Укроется от многих глаз.
Пусть даже будет безответно,
Один – единственный лишь раз.
 
 
Бутон цветущий, ароматный,
Таящий капельку росы.
Чтоб было всё без слов понятно,
Чтоб счастью шелестеть невнятно
Через песочные часы.
 

«      Нетленны наши души, и быть может…»

 
      Нетленны наши души, и быть может,
      Нетленны где-то в вечности тела.
      А что стихи? Лишь рябь на водной коже,
      Лишь ангел, закусивший удила.
 
 
      Концы он перепутал и начала,
      И с детскими обидами порок
И легкий бриз  у вечности причалов
Тела качает полые пирог.
 

«Пусть говорят: любовь слепа…»

 
Пусть говорят: любовь слепа,
Но к счастью лишь одна тропа.
 

«Я тебя не дёргал за косички…»

 
Я тебя не дёргал за косички,
За тобою не носил портфель.
И в помине не было привычки
Угощать конфетами: поверь,
 
 
Это всё от робости и только.
Ты строга, отважна, как Чапай.
За тебя и жизнь отдал бы Колька
Если что -всегда об этом знай.
 

«Всех снов холодные носы…»

 
Всех снов холодные носы
В ладонь мне тыкались устало,
Качались лунные весы,
Горели свечи вполнакала.
 
 
Звезда мигала мне с небес,
По льду из тьмы стучала рыба,
Весь в белом хлороформе, лес
Шептал невнятно мне: «Спасибо»
 
 
И плавилась моя душа,
И слёзы орошали очи.
Молчала вечность, не дыша,
И бой часов, средину ночи
 
 
Пробив, отнюдь не умолкал
И музыка не умолкала
Судьбы неведомых лекал
Познать значение алкала
 
 
Моя душа: из серебра
Визжали по небу полозья.
И ночь, строга и недобра,
Свисала с неба звёздной гроздью.
 

«Скажу, что ниже всякой критики…»

 
Скажу, что ниже всякой критики
Воры, путаны и политики.
 

«Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!..»

 
«Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!
Кто против этого? Кто за? Единогласно:»
 

«На сотни каратов мои жемчуга…»

 
На сотни каратов мои жемчуга,
Кроваво, как пламя, играют рубины.
А я пожалела зачем-то врага,
Зачем– то его называла любимым.
 
 
Зачем-то я сыпала зелье в бокал,
К нему посылала свои паланкины.
А он– моё сердце в отместку украл
И так же играл, как с сердцами другими.
 
 
А он мне смеялся открыто в лицо,
И в грязь– жемчуга, и под ноги– рубины.
Признаюсь: недаром он слыл храбрецом,
Любимый мой враг и соперник любимый.
 
 
Я всё бы стерпела. Но он изменил.
И небом он клялся обычной рабыне.
И час его смертный тогда наступил
С моею тоской и слезами моими.
 
 
И вот их уж нет. И не будет уже
И неба врата отворилась пред ними.
Но, плача, в своей я признала душе,
Что я бы хотела быть просто рабыней.
 

«В спираль закручена ракушка…»

 
В спираль закручена ракушка,
Зыбка медузы пелена.
И шепчет валунам на ушко
Совсем случайная волна.
 
 
И берег падает покато,
Невнятен голос глубины.
И всё меняется, пока ты
Свои досматриваешь сны.
 

«Я молю о бутонах глазастых…»

 
Я молю о бутонах глазастых
С сердцевиной из огненной тьмы.
Чтоб глядели из огненной пасти
Лепесточки, тычинки и мы.
 

«В мою печаль крупинка света…»

 
В мою печаль крупинка света
Влетела, как песчинка в створ
Жемчужницы, и знойным летом
Наполнился души раствор:
 
 
И, обволакивая радость,
Рождая ясный перламутр,
Пришла ко мне моя награда
Из всех ночей, закатов, утр.
 
 
Хожу спокойно, осторожно
И в том, что зреет дорога
Хотя б уже сама возможность
Наполнить светом жемчуга.
 

«Колонны дорический ордер…»

 
Колонны дорический ордер,
Разрушенный встарь Парфенон
Горит как языческий орден,
Всего человечества сон.
 
 
Мы жили тогда под эгидой
Хоть гневных, но добрых богов.
Терпели от них мы обиды
Не терпят каких от врагов.
 
 
И эти роскошные были
Запомним на все времена
Ведь горстка аттический пыли
На всю Ойкумену одна.
 

«На заре ты её не буди» …»

 
«На заре ты её не буди» —
Всё равно ты ее не разбудишь.
 

«Скажи мне: от каких невзгод…»

 
Скажи мне: от каких невзгод
Распух твой маленький живот?
 
 
***
 
 
Пришёл однажды мой сосед
И утащил велосипед
Однажды попросил утюг
Вернуть, как видно, недосуг
Просил крупу, печенье, чай
И все– как будто невзначай
Моей он удочкой рыбачит,
А это что– нибудь да значит
Моей он ложкой ест пельмени
И в чай кладёт моё варенье
Для дочки взял ночной горшок
Жене – стиральный порошок
Себе – костюм, трусы, подтяжки,
И, как всегда, вздыхает тяжко.
Он целит на мою машину,
Но ночью проколю я шины
Он хочет дачу и гараж
И постепенно входит в раж.
На кухне меряет метраж,
Унёс картину и витраж.
Он спит теперь с моей женою
И корчит рожи за спиною.
А я – смотрюсь в его трюмо
Убить? Но пахнет здесь тюрьмой.
Простить – но это выше сил.
Подумал – и жену простил.
Забрал гараж, забрал машину,
Трюмо, подтяжки и картину,
Утюг, трусы, велосипед.
Остался  с носом мой сосед.
 

«На свете счастья нет» …»

 
«На свете счастья нет» —
И не было, быть может.
Свой невесомый след
Запечатлей, прохожий,
 
 
В голубизне снегов
В прозрачной дымке мая.
Пусть не одна любовь
Печаль твою питает.
 
 
Пусть юности вослед
Спешит твоя дорога
«На свете счастья нет» —
Не сетуй, ради бога.
 
 
Будь добр и милосерд
К товарищам по бедам.
За горечью вослед
Идёт твоя победа.
 

«Как трещина по хрусталю…»

 
Как трещина по хрусталю,
Так молния по небосводу.
И только об одном молю:
Чтоб неба голубые воды
 
 
Опять сошлись, и синеву
Пронзило солнечное пламя
Ведь молнии лишь миг живут
Короче пауз меж словами.
 

«Какая песня за душою!..»

 
Какая песня за душою!
Какая песня за душой!
Ты стала сильной и большою,
Ты стала сильной и большой.
 
 
Я ветру отворяю ставни
И говорю тебе – лети!
Живи у ветра под руками,
Коль не убьют тебя в пути.
 
 
Как туча полонила небо,
Весь мир подлунный полони
И стань для страждущего хлебом
И смерти призрак обмани.
 
 
Какая песня за душою!
А я – то думал: грош цена.
Ты стала сильной и большою
И оторвалась от меня.
 
 
Я не держу. На крыльях ночи
Уходишь в свет и снова в ночь
А я помочь хотел бы очень,
Но чем тебе могу помочь?
 

«Закатом сожжёное небо…»

 
Закатом сожжёное небо,
Вечерних лесов алтари.
Любви потаенное древо,
Что пышно цветет до зари.
 
 
А утром – иная удача
И море обычных забот.
И нету здесь места ни плачу,
Ни песне. Уж как повезёт.
 
 
Здесь можно чего-то добиться,
Здесь можно чего-то хотеть.
А ночь – со звездою криница
И надо в ней плакать и петь.
 

«А мне б проснуться на рассвете…»

 
А мне б проснуться на рассвете,
И в полуяви– полусне
Почувствовать всей кожей ветер,
Почувствовать прохладу мне.
 
 
И, улыбнувшись в полумраке,
Пасть на подушку головой.
Ведь Одиссей плывет в Итаку,
И Пенелопа ждёт его.
 

«Нам за любовь дадут бессмертье боги…»

 
Нам за любовь дадут бессмертье боги
Блаженные счастливые года,
Когда душа – в гармонии с природой
И оттого прозрачна, как вода.
 
 
Когда глаза– синее небосвода
И в их тепле – уснувшая звезда.
Когда ветра о нас слагают оды
И, может быть, сонеты иногда.
 

«Я знаю, что неравна мена…»

 
Я знаю, что неравна мена
И что мой стёртый жалкий грош!
Ведь чувства первого цветенье
Ты мне с восторгом отдаешь.
 

«Я думаю – ах, о чём же? …»

 
Я думаю – ах, о чём же? —
Запамятовал ненароком.
Поэзия стала бомжем.
Изысканность слога Востока,
 
 
Живой говорливый язык
Европы– подрезана лонжа! —
Мы поздно родились старик.
Поэзия стала бомжем.
 
 
Костёр догоревшей души,
Мерцают во тьме уголечки
И все потихоньку ушли
А мы – исписались до точки.
 
 
Из горла и хрип, и нытьё:
Всё явь и не сон же, не сон же
Впадайте скорей в забытьё,
Поэзия стала бомжем.
 
 
Бичи и бичёвки пера!
Где россыпи ваших талантов,
Ведь надобность в слове ушла,
В пучину неверия каньте.
 
 
А лучшее– сбейтесь в артель,
Бродить по дорогам вселенной
И пусть заметает метель,
И плачется зверь запаленный
 
 
Ведь это – родное для нас
И счастье поэта, и солнце
Вся твердь на поэте сошлась
И стала попутчицей бомжа.
 
 
Пустились в дорогу, вослед
Природа, пространство и время,
Чтоб душу свою отогреть,
А люди– пропащее племя.
 

«Иду по жизни, как по полю минному…»

 
Иду по жизни, как по полю минному:
Один неверный шаг – и всё. Аминь.
Есть в жизни всё – от пошлого до милого
И вязь понятных слов, и снов латынь
 
 
Есть мягкость, нежность, верность, милосердие,
Пушистые на сини облака
И грудь твоя в прицела перекрестие,
И бьющая без промаха рука.
 

«Вот бабочка – порхающий цветок…»

 
Вот бабочка – порхающий цветок
Нежней, светлей, чем ангела душа
Предчувствуя малейший ветра ток,
Растает в ярком воздухе, дрожа.
 

«Скучен плагиат, как ворованный воздух…»

 
Скучен плагиат, как ворованный воздух,
Грустен плагиат, как плакальщиц слёзы,
 
 
Скуден плагиат, как на зоне пайка,
Счастлив плагиат, как чужая байка
 
 
Где-то, мол, живут – молочные реки,
Сапоги не жмут, накрашены веки.
 
 
Синева небес переходит в море.
Но чужая песнь – чужое ведь горе.
 
 
И чужая высь – чужое ведь небо.
Своему молись, хоть чёрному хлебу.
 
 
Своего ищи и крова, и слова.
Нету– не взыщи. Другого улова
 
 
На другой воде другою же сетью
Пробуй. Свет везде. Ты просто не встретил.
 
 
Ветер есть везде, где парус приметил.
На другой звезде такой же есть ветер.
 
 
На другом краю такой же вселенной,
Но в другом раю в десятом колене
 
 
Есть другой уклад и песни другие
На груди звенят мониста тугие,
 
 
Воздух знойный бьют упругие бедра.
Там тебя не ждут– но ты ведь не гордый.
 

«Всё тик-так…»

 
Всё тик-так
Потому что я – так-тик
 

«Порою комментарии к роману…»

 
«Порою комментарии к роману,
Намного интересней, чем роман» —
Ормузд с тем обратился к Ариману.
Что мог ему ответить Ариман?
 

«Для бедной мышки…»

 
Для бедной мышки
И белая кошка-
Не свет в окошке,
А чёрная кошка
Как тьма сторожка,
Острее зубы,
Когти как вилы
К тому же еще
И нечистая сила.
 

«Я прощаю всех женщин, прошедших…»

 
Я прощаю всех женщин, прошедших
Через юность и песню мою.
Благодарен им всем бесконечно-
Славословий своих не таю.
 
 
Чем бы был я без ваших любовей,
Без капризов, без женских измен?
Я желаю добра и здоровья
И любви исключительно всем.
 

«Они сошлись: Кирпич и камень…»

 
Они сошлись: Кирпич и камень
Лопух и роза. Трут и пламень
 
 
Вино и пиво, газ и воды,
Шампунь и мыло, крем – и сода,
 
 
Лиса и заяц, Биттлз и АББА,
Рука и палец, полк и баба,
 
 
Крючок и рыба, рак и щука,
Палач  и дыба, аз и буки,
 
 
Печаль и уксус, мёд и мишка,
Самец и мускус, рот и пышка,
 
 
Поэт и рифма, Блок и Тютчев,
Сатир и нимфа, рок и случай.
 
 
Бычок и тёлка, зной и стужа,
Стог и иголка, ещё к тому – же:
 
 
Бычки – с томатом, с дорогой – скатерть,
Признанье – с матом, с деревней – лапоть.
 
 
С ворьём – малина, с собакой – кошка
С враньём – былина, пирог – с морошкой.
 
 
Ключи– с квартирой, малыш – с игрушкой
Простите, милый, но я не Пушкин
 
 
Пусть спор сей вечен – я знаю только
Из этой встречи не вышло толка.
 

О молодости

 
Я тогда разрывался на части
В жажде нежности, счастья, грехов.
Но остались стихи, а не счастье —
То, что всё-таки ниже стихов.
 

Сказание о Ленине

 
А Ленин был из нашей деревушки:
Простой свинарки сын и пастуха.
Доныне умиляются старушки,
Что не имел с девчатами греха.
 
 
Он их жалел и говорил: «Не я коль-
Так кто ж их пожалеет в жизни сей?»
Бросал с плота валун с верёвкой – якорь
И удочкой тягал он карасей.
 
 
В ночное ездил: он любил рассказы, —
Отцовы гены! – лошадей любил,
Боялся чура, черных кошек, сглаза
И медный крестик на груди носил.
 
 
Чтил масленицу, пост великий после,
Сворачивая в трубочку блины,
Макал их в масло. Если были гости —
Не вытирал он руки о штаны.
 
 
Ходил к причастью, и в законе божьем
Сильнейшим в школе был учеником
Любил ватрушки с молоком он козьим —
И вообще со всяким молоком.
 
 
И, видя буку, говорил он: «Бука»,
И, видя бяку, говорил: «Говно».
Как атеист, он уважал науку.
И, как аскет, не уважал вино.
 
 
Не пил и не курил. Зарядку делал
И снегом обтирался по утрам
Не верил в бога, в диамат же верил —
Поскольку он его придумал сам.
 
 
Любил он собирать в лесу грибочки,
Солить и жарить с мясом и лучком.
И пел он «Варшавянку» с Кржижановским
Друг ситный Глеб и будущий нарком.
 
 
Любил вязать и вышивать на пяльцах,
Гаданье в святки, пляски, хоровод.
Любил не токмо над собой смеяться —
Аж надрывал животики народ.
 
 
Вот так он жил и в одночасье умер,
Ботвиньи с пирогами переев.
И звёзды по-другому в полнолунье
Вдруг встали, и совсем другой посев
 
 
Назначили земле: цветёт Россия,
Опричь неё и пять шестых земли.
Ульянова Володю все любили
И ни за что его б не нарекли
 
 
Ни Лениным, ни Ильиным – так сколько ж
Личин носил один лишь человек?
Он стадо собирал рожком на зорьке
И пригонял под вечер на ночлег.
 

«Если поезд – значит скорый…»

 
Если поезд – значит скорый,
Коммунисты – значит воры.
 
 
1989г.
 

«Жить не по правде, не во лжи…»

 
Жить не по правде, не во лжи,
А так, как Нерли и Кижи.
 
 
***
 
 
Любовь – на кисточке души,
На самой дальней, на излёте.
А то, чем на неё грешим —
То не любовь, желанье плоти.
 

«Валентина, точно птица…»

 
Валентина, точно птица,
Вся в кипящей синеве.
Смех весёлый на ресницах,
Как росинки на траве.
 
 
Валентина улыбнётся —
Покачнётся целый мир.
Валентина засмеётся —
В тридевятом царстве пир.
 
 
Так живу: то грусть, то радость.
То печаль, а то аж две.
Что-то будет мне наградой? —
Мысль мелькает в голове.
 
 
И уходит, точно тени.
В жаркий полдень облаков,
И бросает в жуть, в смятенье
Легкий цокот каблучков.
 
 
Моря синь в ажурной пене
Вся просвечена лучом.
А о чём стихотворенье?
Да, наверно, ни о чём.
 

«Весь мир казался мне с горошину…»

 
Весь мир казался мне с горошину,
Цветную каплю монпансье.
И сам я гостем был непрошеным,
В него вломившимся уже.
 
 
Мне нравились его абрисы,
Его явлений карнавал,
Мне нравились тела и лица,
Все те, кто в нём не унывал.
 
 
Мне нравились шуты, шутихи,