Текст книги "Влюбленный бес. История первого русского плагиата"

IV

Тит Космократов:

Чтобы вообразить себе то состояние, в каком несчастный Павел ожидал на другой день своего бывшего друга и настоящего соперника, должно понять все различные страсти, которые в то время боролись в душе его и, как хищные птицы, словно хотели разорвать между собою свою жертву. Он поклялся забыть навеки графиню, и между тем, в сердце пылал любовию к изменнице; привязанность его к Вере была не столь пламенна; но он любил ее любовью братскою; дорожил ее мнением, а в нем почитал себя потерянным надолго, если не на веки.

Вообразите себе состояние, в каком несчастный Павел ожидал на другой день ложного друга. Чувства воевали в его душе как хищные птицы. С одной стороны он поклялся забыть навеки графиню, и между тем пылал любовью к изменнице. С другой стороны – Павел не мог забыть Веру, потому что привык жить в сердце ангела и вдруг потерял ее склонность.

И кто был виновник этих напастей? Коварный Варфоломей!

Павел с досадой смотрел на улицу, где бушевала точно такая же метель, как и в душе! «Бесстыжий негодяй, – думал он, – не уж-то воспользуется непогодою, чтобы избежать моей мести?»

Но дверь в срок отворилась, и Варфоломей вошел к Павлу с тем каменным шагом, с каким статуя Командора явилась на ужин к Дон-Жуану. Однако, увидев, в каком смятении пребывает наш юноша, гость дрогнул, на лице статуи проступило снисхождение к страстям человеческим.

– Да ты на себя не похож, друг мой.

– Я тебе не друг! – крикнул Павел, дрожа от гнева. И высказал врагу в лицо все обиды, что передумал за бессонную ночь.

Варфоломей выслушал его исповедь с каким-то оскорбительным равнодушием.

– Речь твоя дерзка и стоит примерного наказания. Но я тебя прощаю, ибо ты молод, горяч и не знаешь цены ни слову, ни людям. Не так ты повертывался ко мне, когда судьба твоя попадала в петлю. Не так говорил, когда был благодарен за дареные деньги. Но у людей короткая память. И ты не исключение. Достаточно встретить холодный прием там, где ему всегда были рады, и твой ум уже помутился.

Павел понял, что недругу известна его размолвка с графиней.

– А ведь и мне есть, чем упрекнуть, – приступал Варфоломей. – Изволишь пропадать незнамо где, целые недели. Творишь неведомо с кем, невесть что, какие проказы. А я терпи, дожидайся и не смей ступать, куда мне захочется. Ты ценишь только свои жажды, а до чужой мечты тебе нету дела. Нет, молодой человек. Слишком редко я чего-то хочу! Буду бывать у Васильевской ведьмы, хотя бы в пику тебе одному! И будь благодарен, что не делаю это назло всему миру.

Лицо Варфоломея на этих словах озарилось адской усмешкою, он зло шагнул вплотную к противнику, но Павел не дрогнул и сдержал твердой рукой натиск внезапной ярости. Гость опомнился, словно наговорил лишнего, и взял другой тон:

– Впрочем, – поведал он. – У меня есть и другие причины бывать там. Не стану таить – знай, Вера любит меня.

– Ты лжешь, мерзавец! – вскричал в исступлении Павел, – может ли ангел любить дьявола?

Варфоломей отшатнулся от заданных слов, ушел к окну и, уперев горячий лоб свой в оледенелое стекло, за которым бесилась вьюга, сказал:

– Полюби Ева змия в ответ на мудрость его, авось не случилось бы грехопадения. Я верю, что только ангел господний и может полюбить дьявола. И сердце Веры в том мне порука. Да, я не молод. Да, не пригож. Зато ты легко берешь в плен и чистую девицу, и знатную барыню. Мы квиты.

Намек на графиню Павел не смог перетерпеть. Он решил, что недруг не только похитил Веру, но и расстроил надежды с красавицей. Павел в ярости кинулся на соперника, но вдруг получил удар под ложку и, хотя удар не был силен, разом упал и лишился чувств. Очнувшись, юноша увидел себя на полу, дверь в комнату настежь, Варфоломея и след простыл, и тут, словно сквозь сон, Павел расслышал последние глухие слова его:

«Потише, молодой человек, ты не со своим братом связался».

Павел стал метаться из угла в угол.

Мысли скакали одна за другой так резво, что он не знал, какую из них оседлать. То решался он отыскать Варфоломея хоть на краю света и размозжить ему череп. То хотел мчаться к старухе и выдать ей и Вере все прежние проказы изменника, и обнажить его черное сердце. А вспомнив графиню, хотел то ее заколоть, то пасть на колени и объясниться, причем решал сделать сие одновременно, что, согласитесь, конечно же, трудно.

Эта конница гнева растоптала все благоразумие юноши.

И как нарочно не было дома верного дядьки урезонить безумца, – поутру он сгоряча вытолкал Лаврентия взашей из квартиры: тот, принеся чай в постель, стал по привычке корить, а барин не пожелал больше слушать такие попреки. «Молчи, старый хрыч!» И выставил слугу восвояси в деревню.

Как полоумный Павел выбежал без шинели во двор вслед за Варфоломеем и принялся в горячке рыскать по улицам и верно нашел бы развязку всех мук в глубокой Неве, если б она, к счастью для рассказа, не была скована льдом. Холод улицы отрезвил жар души, и он огляделся. Несчастный не мог понять, как же такое смогла натворить петербургская непогода? Еще вчера осенью, под ранним снегопадом он ехал в коляске по наплавному мосту над глубокой водой, и ветер вздувал волны как парусы, а нынче всю Неву от берега к берегу накрыло ледяной шубой.

«Иди-ка ты домой», – велел он себе.

Утомилась ли злая судьба преследовать Павла или хотела только сильнее уязвить его минутным роздыхом от несчастий, однако воротясь домой, он был встречен нежданным исполнением главной мечты. Смотрит – не верит глазам. В прихожей дожидается богато одетый слуга графини Настасьи, слуга с поклоном вручает ему записку. Павел с трепетом развертывает бумагу и читает письмо, написанное рукою красавицы:

«Злые люди хотели поссорить нас. Я все знаю. Если у вас осталась капля любви ко мне, придите в таком-то часу вечером. Вечно твоя до гроба, Анастасия».

Как глупы влюбленные!

Павел, пробежав молнией взора магические строки сии, забыл разом и дружбу Веры, и вражду Варфоломея. Весь мир настоящий, прошедший и будущий сжался для него в лоскут надушенной бумаги. Он прижимает его к сердцу, целует его, подносит к свету, нет ли там тайного знака, и кажется, видит в очертаниях «В» – вечно твоя, – пышный бюст Анастасии.

«Нет! – восклицает он в восторге, – это не обман. Я точно, точно счастлив. Так не напишет никто, кроме ее одной». И тут же возражает себе: «Но не хочет ли плутовка зазвать и заморочить меня, и насмешничать надо мною по-прежнему? Нет! Клянусь, больше этому не поддамся». И тут же вновь перечитывает: «Твоя, вечно твоя, до гроба».

Наконец опомнившись, Павел угрюмо прячет красноречивую записку в ящик стола. «Пусть докажет на опыте, что значат сии слова. Не то…» Павел грозит графине. «Не то… Доброе имя ее ныне в моих руках!» И он запирает ящик на ключ.

V

Тит Космократов:

В урочный час наш Павел, пригожий и разнаряженый, уже на широкой лестнице графини; его без доклада провожают в гостиную, где к его досаде, собралось уже несколько посетителей, между которыми, однако, не было косоногого.

В урочный час наш счастливец был в доме графини, где к немалой досаде Павла, собралось уже несколько посетителей, известного вида: пожилые господа с высоченными париками. Одни гости сгрудились у карточных столов в ожидании игры. Другие пили вино, усевшись на штофных диванах. Одно хорошо, – в гостиной не было козлоногого наушника форсуна.

Между тем, хозяйка весьма сухо его встречает, едва говорит с ним, но большие смоляные глаза красавицы красноречиво внушают юноше: «потерпи»…

Гости с охотой принимаются за карточную игру.

Хозяйка уверяет, что ей приятно присаживаться близь всякого игрока поочередно, ибо надеется принести каждому выигрыш. И точно, стоит ей только озарить своей красотой гостя, как карта покорно идет к счастливцу.

Все не надивятся ее обходительности.

Немного погодя графиня обернулась к Павлу:

– Вы у нас давно не были. Как вам нравятся перемены в уборах комнаты?

Гость отвечает полусухо, полувежливо.

– Но не в одной гостиной, – молвит графиня, – есть перемены, – и встает с кресел: – Не хотите ли заглянуть в диванную?

Павел с поклоном идет за графиней.

Как забилось его сердце, когда он вошел в диванную комнату полную заморского очарования. Это была вместе диванная зала и зимняя оранжерея. Вечнозеленые миртовые деревья были тесно расставлены в кадках вдоль стен. Полумрак восточного сераля обнимал диваны роскошью сладострастья. Французские гобелены в позах и лицах изображали любовные подвиги баснословных богов. Против диванного полукольца стояло трюмо, горя желанием отражать объятья любовников. А на стене красовалось известное похищение Европы, – Зевс в виде быка, влекущий нагую поклажу – доказательство власти женщины хоть из кого сделать скотину.

Наедине с юношей хозяйка сняла светскую маску.

Графиня уверяла Павла, что насмешки ее над дурным французским выговором относились вовсе не к Павлу, а к другому Павлу, одному его соименнику, и потому она долго не могла понять причину его отсутствия, пока, наконец, Варфоломей не объяснил суть дела, после чего она отказала тому пересмешнику в праве посещать ее вечера.

Хотя Павлу и показалось странным, чтобы Варфоломей мог владеть секретом, о котором Павел ровно ничегошеньки никому на свете не сказывал, наш молодец сразу поверил всему, что говорила графиня. Однако он упорно притворялся, что ничему не верит.

– Какого же еще доказательства хотите вы? – спросила, наконец, графиня, с нежным нетерпением взяв его за руку. Павел понял, что близок к победе. В ответ он поцеловал жарко пальцы красавицы. Уловил ноздрями аромат записки, которая курилась в его памяти как турецкий кальян. Она упрямилась, робела, спешила к гостям. Он опустился перед графиней, чтобы коснуться горячей щекой ее колен. Крепко держал за руки. Грозил, что не выпустит, да в придачу сию же минуту застрелится, и сыпал к ногам прелестницы прочий любовный вздор. Сия тактика имела долгожданный успех – следует ответное пожимание руки и тихий шепот дуновением страсти на ухо:

– Завтра, в 11 ночи, на заднее крыльцо.

Шепот, который громче пушек и пороха возвестил счастливому Павлу его торжество.

Между тем графиня весьма кстати воротилась в гостиную. Между двумя из игроков только что не дошло до драки.

– Гляньте, – крикнул один графине, запыхавшись от гнева, – я даром проигрываю несколько сот душ, а он жульничает…

– Лжец, – запальчиво отвечал второй и так встряхнул врага за грудки, что его высокий парик съехал набок, и Павел внезапно узрел, что голову обвинителя украшают острейшие витые рога… так вот что значили сии зачесанные вверх высоченные волосы. Парики скрывали чертей! А шаровары – хвосты! А под перчатками – когти! А игра идет не на деньги – на души! Человек чуть не закричал от ужаса истины, но вдруг опомнился – померещилось. Просто повздорили два чудака. Просто кровь любви ударила в голову. Графиня взяла юношу под руку и строго проговорила зачинщику:

– Вы, верно, обмолвились, хотите сказать не душ, а рублей.

– Да, да… виноват… я ошибся, – отвечал спорщик, поправив парик, искоса глянув на Павла.

Игроки тут же замяли спор, и всю суматоху как рукой сняло.

Графиня нежно отпустила локоть героя на волю. И наш юноша стремглав поспешил домой, мечтая заснуть в изнеможении от минувшего дня, и торопясь скорей пролистать часы до завтрашней встречи.

Но сон не спешит сомкнуть его вежды.

Он мечется между ночным сновидением и явью. И душа его зрит черные большие влажные очи красавицы, как две луны из агата, над снежными крышами.

Только уснул, как снова проснулся внутри сновидения же.

И все сны кончались чем-то странным.

То Павел прогуливался по зеленому лугу, где перед ним возвышались два цветка дивных расцветок, но только касался рукою он стебля, желая сорвать красоту, вдруг взвивалась из земли черная пречерная змея и обливала цветки смоляным ядом. То смотрел он в зеркало прозрачного озера, на дне которого у берега резвились две золотых рыбки, но едва он опускал к ним руку, из глубины выныривало чудовище, и, страша пастью, пробуждало от сна. То прогуливался он летней ночью под светлым небом, любовался тем, как неразлучно сияют алмазами рядышком две ясных звездочки в вышине. Но не успевал он налюбоваться ими, как зарождалась на темном западе черным пятном утроба, и, растянувшись в предлинного змея, пожирала те дружные искры. И всякий раз, как страшное видение прерывало сон Павла, смятенная мысль юноши невольно искала Варфоломея. Он привставал на кровати. Оглядывал лунную комнату свою и устремлял взгляд на закрытую дверь, ожидая, что вот-вот она отворится, и снова черная пара глаз одерживала победу над разумом, маня агатовым блеском сладострастия в ночь, и юноша с головой погружался в подушки, покуда новый ужас не прерывал плен сновидения.

Несмотря на кошмары, Павел, проспавши до полудня, встал веселее, чем когда-либо и позавтракал с аппетитом, какого давно не бывало.

Только-только стало смеркаться, как он уже кружил вокруг дома графини. Дом казался пустым. Не принимали никого. Не зажигали огня в парадных комнатах, только в одном окне слабо мерцал свет: «Там ждет меня наслаждение», – думал Павел и заранее утопал в неге. Протяжно пробило 11 часов на Думской башне, и Павел, горя вожделением, ступил на заднее крыльцо…

Но здесь я прерву свою живопись и, в подражание лучшим писателям древнего, среднего и новейшего времени, доставляю читателю дополнить картину собственным запасом воображения.

Коротко и ясно, Павел думал уже вкусить блаженство… как вдруг постучались тихонько у двери диванной комнаты. Графиня, прикрыв наготу, в смущении отворяет. Доверенная горничная входит с докладом, что на заднее крыльцо пришел человек, которому крайняя нужда видеть молодого господина. Павел сердится, велит сказать, что некогда, колеблется, выходит в прихожую, ему говорят, – незнакомец ушел только сию минуту. «Ну и бог с ним!» Он возвращается к любезной. «Ничто не разлучит нас», – говорит он, страстно лобзая перси графини. Но тут громко стучат снова, и горничная входит с повторением прежнего. Графиня встревожена. «Пошлите к черту незнакомца», – кричит Павел, топнув ногою – или я убью его!» Выходит. Слышит, что гость уже вышел. Сбегает по лестнице во двор, но там никого, только снег безмолвно валит хлопьями наземь. Павел бранит слуг, запрещает пускать кого бы то ни было на порог, возвращается пламенней прежнего к обеспокоенной графине. Снова объятья, страстные пацелуи. Но тут стучат в третий раз, еще неуклоннее и громче. Графиня в смятенье. «Нет полно! – закричал герой вне себя от ярости, – я доберусь, что тут за призрак! Это, верно, какая-то шутка». Выбегая в прихожую, Павел видит край плаща, который едва успела скрыть затворенная дверь. Опрометью накидывает он шинель, хватает трость, бежит на двор и слышит гробовой стук калитки, которая лишь только захлопнулась и трепещет.

«Стой, стой!» – кричит вослед Павел и, выскочив на улицу, издали видит, наконец, спину высокого незнакомца, который оглянулся, чтобы поманить его следом рукою и скрылся в боковой переулок. Бешеный Павел преследует плащ, кажется, уже почти нагоняет, как неприятель вновь манит и сворачивает в боковую улицу. Из улицы в улицу, из закоулка в закоулок, наш герой преследует неизвестного по Петербургу, и вдруг, опомнившись, находит себя по колено в сугробе, между двумя гнилыми домишками, на распутье, которого отроду не видывал, а незнакомца и след простыл.

Павел остолбенел. Признаюсь, никому б не завидно, пробежав несколько верст, очнуться в сугробе в глухую полночь, у черта на куличках. Что делать? Идти? – заплутаешься. Стучаться у ближних ворот? – не добудишься. К неожиданной радости Павла мимо проезжают сани извозчика. «Ванька! – кричит он, выбираясь из снега, – вези меня быстро домой в такую-то улицу».

Везет послушный Ванька невесть по каким местам, скрыпит снег под санями, луна во вкусе Жуковского светит путникам тусклой лампадою сквозь облака летучие, ветхие. Но едут долго-долго, не торопятся, словно дорога ведет на кладбище, и нет вокруг места знакомого и, наконец, вовсе выезжают из города. Тут Павлу пришли на ум россказни о мертвых телах, находимых на Волковом поле, басни про извозчиков, которые там режут седоков своих, словно кур, и прочие страхи.

«Куда ты везешь меня?» – спросил он твердым голосом. Не было ответа. Тут, при свете луны, седок захотел всмотреться в жестяной билет извозчика на санях и, к удивлению, заметил, что на этом билете не было означено, как положено, ни части, ни квартала, но крупными цифрами странной формы и отлива написан был нумер 666, число Апокалипсиса, как он позднее припомнил.

Укрепившись в подозрении, что угодил в руки недобрые, наш юноша еще громче возопил прежний вопрос: «Куда ты везешь меня, ирод?» – и, не получив отзыва, со всего размаха ударил своей тростью по спине кучера.

Но каков был его ужас, когда удар палки произвел гробовой звон костей о кости, когда мнимый извозчик, оборотив голову, показал ему лицо мертвого остова, и когда безглазый череп тот, страшно оскалив челюсти, клацнул невнятным глухим голосом: «Потише, молодой человек, ты не со своим братом связался».

И лошадь извозчика тоже мертвенно оборотилась конским черепом.

Несчастный Павел только имел силу сотворить знамение креста, от которого давно его руки отвыкли. Тут санки опрокинулись, раздался дикий хохот, пронесся метельный вихорь. Сани, лошадь, ямщик – все мигом сравнялось с пустыней, и Павел остался один как перст за петербургской заставою, по пояс в снегу, еле живой от страха.

VI

Тит Космократов:

На другой день юноша лежал изнеможенный на кровати в своей комнате. Подле него стоял добрый престарелый дядька и, одной рукой держа вялую руку господина, часто отворачивался, чтобы стереть другой рукой слезу, украдкой навернувшуюся на подслеповатую зеницу его.

Павел не помнил, как на другой день оказался без чувств на кровати в своей комнате. Подле него стоял преданный дядька Лаврентий и утирал слезу.

– Эх, барин, барин, – говорил он, – не бывает добра от ночной гульбы. Слава Богу, что матушка ваша велела мне тотчас воротиться к сыну. Кто бы вас отыскал кроме верного старика…

Павел не слышал его. Он то дикими глазами оглядывал потолок, упирал взгляд в угол, страшился двери. То вскакивал как сумасшедший, звал то графиню Настасью, то Веру, потом опять кидался лицом на подушки. «Бедный Павел Иванович, – вздыхал слуга, – Господь его милуй, он, верно, лишился ума». И улучив минуту, когда барин забылся, побежал за эскулапом.

Лекарь покачал головою, увидев больного, который не узнавал окружения, и принялся щупать лихорадочный пульс. Наружные признаки противоречили один другому, все подавало повод думать, что причина недуга крылась в душе, а не в теле. Ноги были холодны как у покойника, зато голова пылала. Больной ничего не мог вспомнить о том, что случилось вчера, душа его, казалось, была истерзана каким-то ужасным предчувствием. Эскулап сказал, что при разнице признаков, медицина бессильна, Лаврентий возражал лекарю ассигнацией и наливкой. Согласившись с аргументами верного дядьки, врач решил дожидаться конца.

К вечеру состояние больного стало отчаянным: он метался, плакал, ломал себе руки, бредил Верой, манил в объятья графиню, звал на помощь к кому и кого, Бог весть. А то хватал шапку, рвался в дверь ехать на Васильевский остров, и соединенные силы дворовых людей едва могли удержать его прыть. Сей ужасный кризис продолжался и за полночь, как вдруг крик петушка, долетевший из кухни, которого сердечный повар вынул из корзины и решил срочно пустить под нож на бульон для хозяина, дал поворот болезни.

Павел услышал крик петуха, перестал скрежетать зубами, успокоился – тень тучкой сдуло с лица, ему стало легче, он заснул мертвым сном. Эскулап пощупал руку больного, пульс бился ровно, кризис пошел на спад. Дядька истово перекрестил лоб, врач, зевая, застегнул саквояж.

Уже на третье утро Павел встал бодро с постели, впервые с аппетитом покушал, чувствуя прилив сил в молодом организме. Тут ему сказали, что в прихожей дожидается стряпуха из домика на Васильевском. Сердце не предвещало ничего доброго. Он быстро вышел. Служанка плакала навзрыд.

– Так! Еще несчастье! – воскликнул Павел, подходя к Пелагее.

– Барыня вдова приказала долго жить, – проговорила кухарка, – а барышне Вере, Бог весть, много ли еще осталось.

– Как? Что? – окаменел Павел.

– Не теряйте слов, молодой барин: барышне нужна помощь. Я прибрела пешком. Коли у вас доброе сердце, едемте к ней сию же минуту. Вера в доме священника Андреевой церкви.

– Как у священника? Зачем?

– Дом наш сгорел. Бога ради, одевайтесь, барин. Все после узнаете.

Не стану описывать чувства нашего Павла, он спешно закутался, и взял извозчика – скакать на Васильевский остров!